Текст книги "Русская критика"

Автор книги: Капитолина Кокшенева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 36 страниц)

Этого не должно быть, но это было. Христос воскресе! И мы больше не можем смотреть на мир лишь плотским взором. И мы больше не должны предавать Господа своей теплохладностью и тягой к комфортным переживаниям, но предаем. Так пусть же фильм христианина, католика-традиционалиста Мела Гибсона будет бичом для современной культуры, из которой стоит выгнать торгующих. Пусть хотя бы небольшое пространство современной культуры будет местом чистым, где помнят о Боге.

Фильм «Страсти Христовы» перешагнул границу государства Российского. Достоевский говорил, что русский человек Христа знает сердцем. Вот о степени этого «сердечного отклика» говорят полные залы в кинотеатрах. И это – еще один ответ того народа, за которого «специалисты» утверждают, что он жаждет смотреть только сериалы да боевики. Но хотим мы того или не хотим, фильм «Страсти Христовы» будет восприниматься русским человеком по коренным законам нашей культурной традиции, фундамент которой – Православие.

2004 г.

Узников помните!

Виктор Николаев. Из рода в род. Документальная повесть. М., 2003.

О тюрьме и каторге в русской литературе писали много и по-разному. Достоевский, Толстой, Солженицын, Бородин – все они ходили с диогеновым фонарем: искали человека в каторжнике, убивце, политзеке. И только в последние пятнадцать лет нахлынула мутным валом литература о преступлениях и грабежах, киллерах и заказчиках убийств. Вот такой-то литературы в тюрьмах не читают даже уголовники – зато читают свободные добропорядочные граждане. Напротив, в одной из тюрем «авторитетные заключенные», внимательно прочитав новую повесть Виктора Николаева, приняли решение купить на общие деньги 200 экземпляров книги. А писателю вскоре позвонил тюремный священник – восемь заключенных, прочитав повествование Николаева, впервые перешагнули церковный порог…

Да, Виктор Николаев нашел к читателю свой путь, уникальность которого определена его личным страдательным опытом. Мне же всегда, уже после первой книги Виктора «Живый в помощи» казалось, что пишет он от избыточного в нем чувства долга. Долга перед теми, кто погиб в Афганской и Чеченской войнах, кто так и не узнал, что совершал подвиги, которые были «общественным мнением» подверстаны под «ужасы тоталитаризма» и «жертвы для политиков». От первой книги к новой – «Из рода в род» – пролегла узкая дорожка, и по ней воины и герои потянулись изувеченными в обычную жизнь. Вернулись… и многие не смогли устоять в той реальности, которая называется мирной. Война и мир слишком страшно, намертво пронзили друг друга. В миру, как выяснилось, тоже шла война. Война с человеком. И вот этой-то войны не сумели вынести многие герои книги Виктора Николаева, совершая преступления от отчаяния и бессилия, защищаясь от новой наглой породы нелюдей, расплодившихся в последнее десятилетие.

Словно чудовищной глубины ров разделил всю нашу жизнь: на одной стороне униженные, обиженные, оклеветанные и обделенные, на другой – жадные, наглые, уверенные приобретатели капиталов, воры на министерских постах и в больших чинах. Но и те, и другие переступили черту. И те, и другие оказались в тюрьме. Но стали они героями одной книги не потому, что оказались в одном пространстве за колючей проволокой, но только потому, что прошли путь осознания греха своего, когда тюремное заключение стало для них временем духовного покаяния. Так должно быть со всеми. Но на самом-то деле такой путь под силу только человеку, пришедшему в Церковь. «У каждого на земле есть свой “пятачок” для души, – читаем письмо заключенного, приведенное в книге. – Для меня им стал тюремный храм. Тело в тюрьме, душа – в церкви. Простите, я каждое предложение пишу с перерывом. Стесняюсь сказать, что плачу».

В самом крайнем стеснении, в самой большой несвободе и скорби (в тюрьме) героям Виктора Николаева была открыта тайна подлинной свободы – во Христе. Писатель и сам обладает той особенной духовной свободой, которая позволила единственно верно увидеть «тюремную тему» – без ложной сострадательности, без пакостной тюремной «романтики», без хищной эксплуатации «разнообразия» зла преступного мира. Увы, именно всем перечисленным и занято по преимуществу «современное искусство», серийно производящее сутенеров, бандитов, воров и насильников. Роман, например, Баяна Ширянова «Монастырь» (в здании монастыря находится исправительная колония, а обитель выбрана «застенком» еще и для мистического антуража) – ни что иное, как инструкция по подготовке к «правильному», по «понятиям», поведению в тюрьме среди уголовников (матершинника Ширянова «День литературы» услужливо записал в патриотически-протестные писатели,). Книга Виктора Николаева не только к такому «искусству», но и к искусству как искусному и искусственному имеет весьма далекое отношение. Безусловно, ее создание требовало от автора литературного мастерства, но итог его письма размещается за пределами литературы. И не только потому, что основа книги документальна, а герои – реальные люди вплоть до начальника колонии Николая Дмитриевича Кравченко. Мне кажется, что книга-свидетельство «Из рода в род» особенно важна для осмысления именно сейчас, когда сколь настырно, столь и безответственно ведутся разговоры о «новой православной прозе». Ох уж эта новизна, столь многих превратившая в азартных долдонов! Книга «Из рода в род» не нуждается ни в каком «оживляже». Она вообще не рассчитана на любителей доморощенной новизны – для них она слишком настоящая.

Аристотель первым пытался осмыслить особый эффект искусства, достигаемый через катарсис. Проходя путем страха и сострадания, полагал он, душа зрителя очищается от аффектов. Каждый может привести сотни примеров, когда спектакль или книга вызвали слезы, бурные чувства зрителей и читателей. Сегодня «очищение души от аффектов» происходит и иным путем – через шок, ужас, или, напротив, отвращение и брезгливость. Эстетический опыт последнего времени нам прямо говорит о том, что как только художник ставит своей целью «добиться от публики катарсиса», он непременно усиливает физиологическую сторону произведения. Да, «сильные чувства» можно в равной степени испытать и от чтения Достоевского, и от ужасов Хичкока. Да, искусство и литература могут на время (продолжительностью в спектакль) изменить человека – он может увидеть в сценических или литературных героях свой идеальный образ, умиляться им, верить и сопереживать ему, быть благодарным за лучшие чувства, вызванные в самом себе. Способность «облиться слезами над вымыслом», конечно же, имеет свою безусловную поэтическую цену, в то время как намерение превратить беллетристическое сочинение в «красную икону» (или «белую») не имеет никакой цены, как, впрочем, сие намерение лишено и ответственности за полной ненадобностью таковой «иконы». И, тем не менее, нигде и никогда реального «очищения души» в искусстве не происходило. Это аксиома. Мы должны ее просто принять, а не спекулировать словесами в сомнительной свежести обертке. Духовное переживание, вызванное стихами, прозой, картиной и так далее не приводит к реальному изменению духовной жизни (души) человека. Самые высокие переживания, вызванные искусством, проходят; но это совершенно не значит, что они не нужны. Просто и у переживаний есть своя лествица, есть свой статус, есть свое достоинство (или недостоинство).

Виктор Николаев один из немногих писателей, который это знает. Преобразила бы его героев, от которых отказалась семья и родственники, которые осуждены на пожизненное пребывание в тюрьме или пребывают в одиночке для смертников самая хорошая книга? Нет и нет. Тут никакого «света искусства» будет недостаточно, ибо все равно это свет отраженный, идущий от талантливого, но человека. Человек не в человеке, но только в Боге полностью избывает свою боль и обретает надежду. Тут никакая сила искусства не утолит тоски по сочувственному родству, если заключенный пишет на волю и просит прислать ему «посылочку», пусть даже и «пустую коробочку». Не материальное содержимое «посылочки» ему важно, а соучастие в его горе и в тяжкой доле. Кто из нас дерзнет на этот вопль о «пустой коробочке» ответить советом – почитай, мол, самую лучшую художественную книгу?!

Повествование «Из рода в род» писалось не ради красоты литературных подробностей, как и не ради «правды падения» человека (писатель вообще не рассказывает о ходе преступления). Оно – явное, во плоти, утверждение той истины, что только в Церкви происходит реальное преображение души. Она становится чистой, поскольку грех решительно изгнан. Книга и выстроена через «ступени», по которым душа, отягощенная грехом и преступлением, оживает, то есть научается подлинному общению с Богом. Сначала – невыносимый ужас и страх перед наказанием, потом – раскаяние и видение зерна своего греха, своей не должной жизни; дальше – вход в храм и для кого-то крещение, глубокое церковное покаяние и медленное лечение души через церковные таинства. Все остальное – симпатия к другим людям, жизнь внутри церковной общины, качественно иное общение с солагерниками, чтение книг, обретение родственных связей, – станет следствием того и только того, что душа уже поселилась в Церкви. И пусть гражданский суд их «покаяния никогда не учтет», но само пребывание в заключении преобразится в нечто качественно иное – не в «отбывание срока», а в осмысленное преображение себя, своей «грешной, истоптанной, проклятой всеми» жизни.

Возможно, эту книгу прочтут те, кто искренне и честно рассказал о себе Виктору. Прочтут, чтобы утвердиться в разделенном и частью свободного мира чувстве сострадания их судьбам. Но еще нужнее эта книга всем нам. Свободнее ли мы с вами? Не тюрьма ли для нас современная культура, медленно разъедающая нашу человеческую цельность ядовитой кислотностью своего изощренного зла или увлекающая наркотиком удовольствия? Если представить себе на минуточку, что все разнузданные инстинкты, заполнившие современную культуру, материализовались, и мы бы оказались наедине с нынешними «культурными героями» в замкнутом пространстве, то редкий человек не сошел бы с ума от агрессии всевозможных упырей и нежити блокбастеров, жуткого холода и злобы героев боевиков, эротоманов чувственного чтива. Писатель не раз упоминает в книге, что в тюрьме знают цену слову. А мы, «честные и добропорядочные граждане», живем в пространстве, где слова-бандиты, слова-лицемеры, слова-подлецы запросто «гуляют на свободе» – на улицах, в семье, в школе, на страницах литературных газет и даже патриотических сочинений. Многие ли из нас знают о той глубине покаянной молитвы, как заключенные в темницу герои Виктора Николаева? Многие ли понимают, что наши личные грехи превращаются в «родовую лямку», накапливаясь «из рода в род»? Увы… Это еще вопрос, кто из нас и чем больше обделен. Изредка встречается в наших храмах (чаще в деревенских) деревянная «скульптура» – Христос в темничке. Он потому в «темничке» (или «темнице»), что взял на себя грехи людские. Кажется, лучше никак и нельзя выразить эту кромешность нашей земной жизни, эту темноту греха, эту вину нашу перед Христом, заточенным в тюрьму – темничку наших пороков. Мир наш такой глобально-вольный, общество – такое «открытое», а Христу только и места нашлось, что в темничке! Быть может они, заключенные в тюрьмы, потому и узнали более прямую дорогу к Нему, что скорее вольных осознали личную вину, быстрее увидели свою изорванную грехом душу?

Виктор Николаев не стал писать о некой безличной массе заключенных и проблемах прав человека в тюрьме в стиле либерального человеколюбия. С «правами» даже получился конфуз, когда чиновник высокого ранга, сказал писателю, что «надо еще проверить, как соответствует Евангелие законам РФ». Виктор Николаев рассказал нам о том, как в осужденном человеке восстанавливается шаг за шагом его личное достоинство. И достоинство это утвердили не конституции, не политики и даже не писатели. Достоинство личности утвердил сам Бог, ведь воплотился Он в конкретную личностью – богочеловека Иисуса Христа. Для христианина Бог – это Личный Бог, а не абстрактная формула, не принцип «всечеловеческой общности». Для христианина Бог – Личность, к которой дерзновенно мы обращаемся в хвале, славе и просьбе на Ты. Герои книги шли к Богу, но пришли и к подлинному в человеке; перешагнув порог храма, они сделали первый шаг к лучшему и высшему в себе: освободили Христа из темнички.

Виктор Николаев и в литературе остается офицером. Но что же и кто позволяет мне столь уверенно налагать на него эти трудные обязанности? Он сам. Ведь все в этой книге согрето его личным участливым теплом, которое он не побоялся столь просто и щедро потратить на других. Именно поэтому он, рассказывающий о чужих судьбах, был не писателем, но братом во Христе для своих героев. Виктор Николаев остается офицером, отстаивающим честь всякой человеческой жизни как дара. В его книге много боли и страдания, но книга его светлая. Светлая потому, что речь в ней, в сущности, идет о благе – о благе покаяния и благе высшего духовного напряжения, которое требуется от человека для понимания себя человеком. Что мы можем сказать им, видящим только краешек неба? Только то, что нам, для нашей духовной жизни они нужны, быть может, больше, чем мы им. Молитвенно помнить узника «свободному обществу» тоже еще предстоит учиться.

2003 г.

Русские цветы добра

Наверное, я покажусь кому-нибудь старомодным и консервативным, но мои взгляды за последние десять лет претерпели мало изменений.

Виктор Мельников

Даже если бросить беглый взор на нынешнюю журнальную продукцию, то совсем нетрудно заметить, что интерес к человеку в ней связан с тремя социальными группами: это – «звезды» (модельеры и их модели, артисты эстрады и кино), это – звездные политики и, наконец, криминальные личности. Все вместе они и составляют ту область, которую назовем «светской хроникой». В ней можно подробно прочитать о скандалах в «благородных семействах», о разводах и любовных романах, о квартирах и машинах, о стиле жизни и способе развлечений. Словом, современный публичный человек отдает себя на обозрение согражданам в своем завлекательно-поверхностном и скандально-внешнем облике. Общим же для всех названных групп «живущих на обложках» людей является демонстрация их благополучия (а оно, как мы знаем, бывает и криминальным). Русский интеллигентный человек (библиотекарь и врач, учитель и писатель) напрочь вынесен за рамки общественного внимания, а между тем именно эти люди связаны с «человеком внутренним». Именно священник, учитель и врач были в русском понимании «терпеливой русской почвой», «главными людьми» – настоящими столпами духовного и физического здоровья общества. Писатель же в России – статья особая. Не он ли являл собою философа и врачевателя, наставника и творца, возвращающего людям свой неземной дар в виде своих сочинений?

Фигура русского интеллигента-труженика вполне сопоставима и с писателем Виктором Мельниковым, о творчестве которого пойдет речь в данной статье. Как прозаик он рождался неспешно и основательно: прежде чем вступить на узкий путь литературы, он занимался поденным журналистким трудом, исколесив страну от Казахстана до Риги, пропустив через себя жгучий азиатский и холодновато-европейский «узор жизни». Он жил многими впечатлениями, сменив разные профессии – от железнодорожника до журналиста. И эта крикливая сутолока жизни, эти многоразличные виды нашего русского величия и нашего русского горя не убоялся Виктор впустить в свое сердце. Путешествуя по другим землям и другим сердцам, журналист-путник нашел-таки «свою землю», свою крепость – в старинной русской Коломне, а вся та «психологическая этнография», естественная для большой страны, как бы «складывалась» до поры до времени в копилку памяти. Накрепко осев в Коломне, мне кажется, он и сам словно бы изменился: щегольской белый костюм европейского денди (таким я запомнила его в первую встречу в Коломне) он поменял на добротный вязаный свитер, сразу придавший его облику неспешность, домашнюю мужскую надежность. Только вот духа богемности, этакой «неги художественного созерцания» или старательного встраивания в «современность» в Викторе Мельникове не было никогда. Он всегда радовал мой глаз собранностью, сосредоточенностью. Этими же качествами, к счастью, обладает и его проза, и его трудное дело – «Коломенский альманах» (главным редактором которого он является). Как обладает сам Виктор и еще одним ценным писательским даром – доверчивым обращением к читателю. Кажется, что он и своего читателя видит не судорожно глотающим очередной детектив или умиляющимся ложно-слезливым сериалам, но намеренно сохраняет его старинный облик – читающего интеллигента, по-прежнему в чем-то простодушно относящегося к литературе, то есть «вкладывающим» себя в те произведения и в ту жизнь, в которую его погружает писатель.

У Виктора Мельникова уже в «новой жизни», в благословенной Коломне, вышло несколько книг прозы. В них – повести и рассказы. Пожалуй, его большая повесть «Зеленый крест» на сегодняшний день – главное, программное произведение. Программное потому, что связано оно по-своему с духом нынешнего времени. А точнее сказать, «поперечной» получилась эта повесть. Когда очередная волна «чернушной литературы» накатила на нас уже с новым, молодым поколением писателей; когда оскорбительная преднамеренность в осознании ничтожества своего народа и своей страны, напротив, не теряет силы, Виктор Мельников говорит читателю о том, что нет незначительных жизней. «Маленькие события в маленьком провинциальном городке» ему интересны так же, как когда-то были интересны Глебу Успенскому, например, сказавшему, что в центре его произведений лежит «большое горе людей, живущих в маленьких избушках». Одним словом писателю Мельникову мила реальность и реальные наши с вами соотечественники.

Почему же русская литература так упрямо держалась и держится принципа «верности жизни»? На этот вопрос отвечали и отвечают по-разному. В отечественной культурной традиции именно способностью писателя выразить правду о русском духе, национальном характере измерялся масштаб его дарования. И пусть одни (как Достоевский) показали нам власть «извращенных идей» над душою русского человека, показали борьбу этого человека за самого себя; и пусть другие (как Толстой) смогли выявить в творчестве истинное человеческое достоинство, служение «людям и родине», увидеть «след красоты» в человеке – все это имеет источником своим некую изначальную, нерасчлененную цельность восприятия жизни. Жизни, имеющей свой Божественный источник. Жизни как непрерывной связи всего со всем. Быть «верным жизни» – не значит ли это еще и соблюдение некой внутренней меры (внутреннего образа) великого в малом, личного сознания в общей осмысливающей мир деятельности?

Сегодня, увы, писательская гримаса скуки появляется все чаще там, где раньше располагался столь естественный смысл литературы. Нынешнего писателя скорее интересует в литературе он сам, а его «действующие лица» уже не отвечают никакой реальности. Собственно это состояние сознания уже давно зафиксировала отечественная литература: у Андрея Белого в «Петербурге» «сознание отделялось от личности, личность же представлялась сенатору как черепная коробка и как пустой опорожненный футляр»… Нынешний писатель в лице такой знаковой фигуры как Виктор Ерофеев составляет антологии «русских цветов зла». Нынешний писатель скорее потопит читателя в физиологических живописаниях, в психических рефлексиях своих героев; расскажет о страстишках и пороках, избегая при этом всего масштабного в человеке. Нынешний писатель умело зарегистрирует «отсутствие жизни», «осколки человека». Скажем так – нет ни теплоты жизни приватного человека, ни «мысли всей страны» (К. Аксаков). И все же в самой нигилистической литературе возьмет, да и мелькнет, бедная и озябшая душа. Душа, продрогшая на сквозняке современной литературы. Душа, которая хотела бы «воплотиться» во что-то более объемное и значимое. В истоке своего творчества писатель не должен быть огражден от всего того, что дышит и живет вокруг него. Именно в акте творчества происходит переплавка того, что зовем мы «современностью», в подлинную реальность художественного бытия.

Виктор Мельников в своей повести «Зеленый крест» взял жизнь в простой и непосредственной форме. Но именно воссоздание жизни в такой отчетливой и ясной литературной форме (без ложного украшательства и «перегрузки» героев мнимыми рефлексиями) – первейшее достоинство его как писателя. Умело закручивая сюжет вокруг беззаконного строительства нефтеперерабатывающего завода в самом историческом центре России (в повести это Трехреченск, Сретенское и окрестности, за которыми узнаются старая Коломна и Голутвин), писатель выстраивает главное свое повествование в двух измерениях: современном и былинном. Не просто исторической, но былинной называет писатель ту землю, на которую, по преданию, ступала нога святого Сергия Радонежского, а под курганами похоронены герои Куликовской битвы, о которых в народе говорят как о «подземном войске», что землю эту охраняют. Отношение к строительству завода-губителя и развело по разные стороны всех героев повести. Собственно «развело» по одному принципу – по принципу отношения к земле. (Скажем сразу, что это для всех нас сегодня вопрос вопросов, дабы только земля у нас осталась общей). Для героев «Зеленого креста», на ней живущих, сретенская земля своя; для деляг-фирмачей (пришлых) – она чужая. Для собравшихся на сход деда Макара с «его вечной самокруткой» и Семена Воронцова – тракториста, крепкого словом, для тетки Пелагеи с ее колкой речью и основательного Ефима Фомичева – для всех них родная земля живая, а потому в чистоте содержать ее требуется. Для пришельцев, обещающих золотые горы и большие деньги обнищавшим людям, абсолютно неизвестен этот инстинкт охранения своего. Сцены схода (и продолжающегося пикитирования на городской площади) даны Мельниковым размашисто и с большим воодушевлением, ибо не купились на посылы люди, сохранив трезвость духа, и не пожертвовали минутной выгодой перед бесценной ценностью земли предков. Чисто и ясно звучит писательский голос: земля, говорит Виктор Мельников, все еще способна объединить нас в народ. И это главный «итог» повести. Земля – эта и святая даль памяти, а потому совсем не выглядят писательской беспочвенной фантазией все те эпизоды, где герои свидетельствуют о чудесах и «странных видениях», с ними случающимися в последнее время.

Конечно, есть у Мельникова и главный герой. Это – Иван Карелин. С ним связан еще один былинный мотив повести, ибо Карелин не просто местный уроженец. До революции его род владел многими землями в округе. Иван Карелин (проживающий в Москве удачливый предприниматель) связан со своей землей попросту инстинктом, как и все те местные жители, что выйдут на сход и не допустят строительства завода-убийцы.

В русских народных сказках часто встречается фигура избавителя (защитника народного). Именно таким и выведет его в повести Виктор Мельников – смелым, наделенным большой физической силой, удачливым, смекалистым, справедливым и нежным (с возлюбленной). Да, в Иване Карелине есть романтическая героика, вольная силушка, но они оправданы и структурой повести, как оправданы и читательской тоской по идеализму. Виктор Мельников естественно и непринужденно соединил в своем герое идеализм и вполне реальную психологию сильного мужчины… Задушевно и тепло описывает он дорогу к дому главного героя. Да и кто из нас, покинувших отчий дом, не знает об этом удивительном волнении узнавания своего кровного —

колыбели своего детства и юности!.. Иван прочно привязан к родине и тем, что сохранился старый барский родовой дом. И тем, что в этом доме по-прежнему ждет его старый дед Лука – прежнего покроя человек. (Его род от века был в услужении у Карелиных, для Ивана же он сохранил и семейные предания, и семейные реликвии.) И вообще, дед Лука – фигура крепкая, целомудренная и простая. Что-то цельное и древнее удалось писателю разглядеть в этом старике.

Да, всем этим людям есть что отстаивать: отстаивать «мирную пристань» своего дома, провинциальную неспешность своей жизни, медленно текущую вереницу дней. Увы, но современная литература и нынешний читатель, кажется, потеряли вкус к тому, что выглядит почти неподвижным в своем мерном и мирном течении. Виктор Мельников и вернул нам эту «потерю», указав, что вся эта простая красота, все это простодушие еще живет и дышит. Дышит теплотою солнечного луча на старых обоях деревянного барского дома; дышит милым соседством, когда все друг друга давным-давно помнят и знают; дышит гостеприимством и срощенностью в то «мы», что объединено общей нуждой и заботой. Герои Мельникова не из тех, кому нужно ехать в столицы или за границы, чтобы найти себя и смысл своей жизни. Тут особый русский тип, умеющий обладать всем, не сходя со своего места. Это – «глубокий в своей односторонности, оседлый житель России». И дело тут не в опрощенчестве (этому соблазну не раз подвергалась русская литература), а именно в самодостаточности жизни на земле. Ведь мир – это, прежде всего, земля. Это поля и леса, которые нужно возделывать и растить. Виктор Мельников усердно засевает наше культурное поле цветами добра. И делает это неспешно, по-провинциальному искренно и с доверием к тебе, дорогой читатель.

Коломенский прозаик показывает нынешнюю русскую провинцию в ее сердечной простоте. Не только «плоть» этой его повести удивительно легка, а герои его даны в «оболочке» чистой и светлой. Новая повесть «Музею требуется экскурсовод» тоже наделена тем самым «легким дыханием», которое делает само чтение увлекательным и радостным. Прозаик остался верен себе – своему писательскому чувству, которое держится какой-то природной симпатией к живому, к человеку. И если на Страшном Суде нас спросят не о тех, кого мы осудили, а о тех, кого мы пожалели, то Виктору будет кем оправдаться. Его новая повесть «Музею требуется экскурсовод» вопреки всяческим модам очень сентиментальна, лирична, добродушна. Это история о встрече разъединенного судьбой. О встрече отца с дочерью, о встрече ее мамы и папы, о встрече хороших людей друг с другом. В повести, несмотря на ловко закрученный сюжет, динамичность, прежде всего прочитываются просторные и красивые человеческие отношения – главной героини Верочки с мужем и матерью Лидией, с ее сестрой Клавдией Николаевной и коллегами по работе в музее, с блестящим художником-копиистом и директором музея (ее отцом). Кажется, что обаяние молодости главной героини (Верочки) разлито в ткани повести столь же естественно, сколь естественно молодости одаривать всех своей непосредственной красотой. Впрочем, счастливая история с абсолютно счастливым концом – это награда за человеческую верность и преданность: семье, мужу, своей Коломне. Не является ли вся жизнь наша своеобразным музеем, в котором мы обязаны собрать и хранить лучшее? И не нужен ли каждому из нас «экскурсовод» на всю жизнь? – спрашивает писатель. Хорошо, если этим «экскурсоводом» станет книга мудрая и человек добрый.

Можно сказать и о «чистоте линий» двух повестей писателя – о несмешении в них добра и зла. У Мельникова и зло (все те авантюристы, что внедряют свой проект строительства, или охраняющий музей мужичок, крадущий портрет Лефорта), и добро (все противостоящие безумному проекту в «Зеленом кресте» и сотрудники музея во второй повести)) совершенно определенны, отчетливы до последней степени яркости. Собственно обе повести так построены, что борьба добра и зла не смотрится нарочито, ибо для писателя естественно (по его писательской натуре) просто присоединиться к той положительной опоре нашей литературы, где всегда существовала боязнь «наклеветать на жизнь».

В «Зеленом кресте» есть, повторим, некоторое романтическое воодушевление, я бы даже сказала, трогательная старомодность (любовь главного героя к Линде). Как есть эта «внутренняя праздничность», сочетающая романтика с реалистом и в повести «Музею требуется экскурсовод». Но в героях коломенского прозаика присутствует и отвага – в решительный момент это воодушевление становится всеобщим, выливается в сход, в акции протеста или в дружную сплоченность коллектива во время беды (а исчезновение из музея прижизненного подлинного портрета Лефорта – это настоящая беда!). Писатель смог точно и без излишеств нарисовать народные характеры, избегая при этом какой-либо мелкой дотошности в «Зеленом кресте», и показать милейшие уездные женские типы в «Музее…». В обеих повестях он, собственно, вывел таких героев, у которых «болит совесть».

Сегодня реализм настойчиво выдается за эстетически неполноправное явление. А я вновь и вновь стою за реализм, поскольку полагаю только это художественное направление имеющим моральную заинтересованность русской судьбой. Никакая «беглая летопись злобы дней» наших газет не заменит этого писательского вдумчивого умения «читать жизнь», слыша в ней слова, звучащие стоном и мольбой, слова участливые и тревожные. Живопись жизни Виктора Мельникова, его «чтение жизни», безусловно, имеет свой угол зрения. Под сочувственным взглядом писателя сама собой слагается в художественное сочетание картина жизни. Жизни, в которой нет унылости, в которой человек способен «выпрямиться во весь рост». Да, весь этот людской калейдоскоп его повестей приводит в движение обстоятельства чрезвычайные – наглое и упорное навязывание проекта строительства нефтеперерабатывающего завода. (в первой) и поиски отца героиней, никогда его не видевшей (во второй). Такие внешние конфликты типичны для дня сегодняшнего. Но при всей очевидности «экологического конфликта», Виктор Мельников писал все же «Зеленый крест» не как «экологическую повесть». А свой «Музей..» – не как детектив. Он говорит о том, как угрожающе в нравственном смысле изменилась связь человека с природой и связь человека с другим человеком (сегодня родственные отношения в семьях часто просто катастрофичны). Если в прошлом веке писатель, обращаясь к природе, говорил, что при зрении ее «улягутся мнимые страсти, утихнут мнимые бури, рассыплются самолюбивые мечты, разлетятся несбыточные надежды» (С. Аксаков), то теперь все иначе – природа больше не воспринимается соразмерным человеку Божественным даром… Человек не связан с ней внутренне; он пронзает ее своей корыстью, она для него словно заранее мертвая. А между тем природа успокаивала и лечила, навевала минуты «благодатные и светлые» не только поэтам. Сегодня она измята, искалечена человеком. Отношение к природе, к земле и человека к человеку являются у писателя той мерой, что свидетельствует об искаженности и испорченности собственно души человека.