Текст книги "Среди людей"

Автор книги: Израиль Меттер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Только теперь Сизов заметил, что аспирант вел за руку девушку.

– Тоня, это Елена Михайловна, ты ее знаешь, познакомься, пожалуйста, – сказал он девушке.

Аспирант узнал Сизова, поклонился ему и, находясь в приподнято-восторженном состоянии, даже не успел удивиться тому, что Елена Михайловна вдруг оказалась вечером в ресторане с приезжим доцентом.

– Я вас тоже знаю, – приветливо сказала Елена Михайловна девушке. – Вы учитесь на четвертом курсе медицинского института, и вам очень нравится хирургия.

– Елена Михайловна, она вчера сделала такой великолепный доклад! – воскликнул аспирант.

– Коля, ну перестань, – покраснев, дернула его за рукав Тоня.

– А что тут такого? – удивился аспирант. – Раз ты сделала хороший доклад, все должны знать и всем это очень интересно. Знаете, какая тема, товарищи? «Вторая сигнальная система в учении Павлова». Тоня давала мне читать, и хотя я не специалист, но мне страшно понравилось!..

– Коля, я тебе серьезно говорю, сейчас же перестань!

– Вы его не останавливайте, – сказала Елена Михайловна. – Пусть он подольше восхищается тем, что вы делаете.

– С ним совершенно невозможно разговаривать, – пожаловалась Тоня. – Мы шли сейчас по набережной, и я сказала, что мне не очень нравится его шляпа, которую он сегодня купил. Он взял шляпу и бросил ее в реку. А потом милиция будет думать, что кто-нибудь утонул…

Несмотря на то что она говорила это искренне возмущенным тоном, было видно, что ей приятно, как он обошелся со своей плохой шляпой.

– Может быть, вы сядете с нами, – предложил молодым людям Сизов; он уже давно стоял, держась за спинку своего стула.

– Нет, нет, – торопливо сказала Тоня. – Спасибо большое. Коля, нам надо идти.

– Сейчас, Тонечка. Я только должен сказать несколько слов Елене Михайловне. Простите меня, пожалуйста! – Он на секунду обернулся к Сизову, а затем наклонился к Елене Михайловне и шепотом сказал: – Я без вашего разрешения подробно не разговаривал с этим доцентом. Вообще-то он производит хорошее впечатление. Я читал две его толковые статьи в «Успехах физических наук» за прошлый год. У них в институте, в аспирантуре, ведутся две работы, которые были бы интересны нашим ребятам. Может быть, стоит уговорить его, чтобы он сделал у нас сообщение?

– Подумаем, – ответила Елена Михайловна.

– А если нужно будет, я поставлю вопрос на комсомольском бюро, – уже громко сказал аспирант. – А то знаете нашего декана!..

Попрощавшись, молодые люди ушли. Пока они пробирались между танцующими парами и затем уже одевались в вестибюле, Тоня все ещё укоряла аспиранта за то, что он бестактно себя вел: помешал людям, которые пришли в ресторан.

– Да они же по делу пришли, – оправдывался Коля. – Я тебя уверяю, по делу.

– Ну, ты только, пожалуйста, мне не рассказывай, – убеждала его Тоня. – С такими глазами не разговаривают по делу. Я видела, как он на нее смотрит…

А Виктор Петрович после их ухода спросил:

– Они женаты?

– Жених и невеста, – ответила Елена Михайловна. – Он очень способный юноша. Дай бог им счастья,

– Давай выпьем за их здоровье, – предложил Сизов.

Они выпили.

– Как бы это сделать так, – сказал Сизов, мучительно растирая лоб, – чтобы научить людей… чтобы научить людей, – повторил он, – ценить все это, бережно относиться друг к другу… Неужели надо стать калекой, для того чтобы понять это? Лена, выходи за меня замуж, – быстро проговорил он.

– Ты серьезно? – спросила Елена Михайловна, стараясь изо всех сил не улыбаться, чтобы не обидеть его.

– Я знаю, что это звучит сейчас глупо, но я совершенно серьезно разговариваю с тобой. Может быть, тебе трудно ответить немедленно, – поспешно добавил Сизов. – Ты подумай… Я столько ждал, что могу подождать и еще… Я буду писать тебе…

– Ох, Виктор, – сказала Елена Михайловна.

– В каком смысле «ох»? – спросил Сизов.

– Я представила себе выражение твоего лица, если б я сейчас сказала: хорошо, я согласна. Ты, пожалуйста, не обижайся, что я смеюсь…

– Это действительно странно, – пожал плечами Сизов. – Мы с тобой не дети.

– Витя, милый! – Она положила руку на его локоть и не убирала ее до тех пор, пока рука не затекла. – Это ведь ты не мне делаешь предложение. Ты приехал в город, в котором провел свою юность, тебя трогает здесь каждый пустяк, и тебе кажется, что все вернулось наново. Вернее, тебе хотелось бы вернуть все наново…

– Хорошо, – сказал Сизов. – Я подожду. Ты права, что не веришь мне. А я прав, что верю себе. Я мечтал бы иметь возможность позвонить из института домой и сказать: «Ну как, Лена? Все благополучно? Я скоро буду…»

Ему стало совсем легко оттого, что он сказал все, что думал.

Когда они выходили из ресторана, в вестибюле шумела та самая подвыпившая компания, что сидела неподалеку от них за столом. Человек, страстно желавший петь, стоял в кожаном пальто; он молчал и, пожалуй, ничем не напоминал пьяного, если бы не одна мелочь: он стоял совершенно не шатаясь, но под таким углом к полу, что ни одному человеку в трезвом виде не устоять бы в таком положении.

До ушей Сизова донеслось:

– Пошли, Аркадий Викентьевич!.. Пошли, я тебя провожу!..

Сизов быстро оглянулся: обращались к человеку в кожаном пальто. Виктор Петрович извинился перед Еленой Михайловной:

– Прости меня, Лена, одну минутку, я только скажу несколько слов этому гражданину.

Он подошел к человеку в кожаном пальто и отрывисто спросил:

– Вы работаете в Карасевской эмтээс?

Услышав название своего места службы, человек пришел в себя, поднял на Сизова жалкие свои глаза и утвердительно кивнул.

– Какая мерзость! – жестко сказал ему Сизов.—

Вы напились как свинья. Вы не сделали того, что вам поручили. Немедленно, сегодня же отправляйтесь домой!

Когда он отошел к Елене Михайловне, собутыльники Аркадия Викентьевича спросили у него шепотом:

– Это кто такой?

– Ревизор, – трезвым, упавшим голосом ответил Аркадий Викентьевич. – Выгонят к чертям собачьим!..

Провожая Елену Михайловну домой, Сизов старался идти медленно. Время было ночное, на улицах пустынно. В прохладном воздухе Сизов отчетливо слышал частое постукивание Лениных каблуков.

Он рассказывал ей о своей работе, расспрашивал об университете, они вдвоем сетовали на то, что никак не хватает времени на серьезную подготовку к защите докторской диссертации.

Только у Горбатого моста Виктор Петрович робко спросил:

– Может быть, все дело в шляпе?

– То есть? – не поняла Елена Михайловна.

– Может быть, все дело в том, что я никогда, по-твоему, не смог бы выбросить шляпу в речку?

Елена Михайловна засмеялась и ничего не ответила.

У дверей ее дома они попрощались. Он так и не сказал ей, что приезжал сюда без всякого дела. Когда дверь захлопнулась за ней, он еще постоял немного, покурил, потом сорвал с акации пузатый, плотный пищик, раскрыл его, хотел, как в детстве, запищать, но у него ничего не получилось.

СВОБОДНАЯ ТЕМА

ТАМАРА

1

А началось все с пустяка. Да, собственно, ничего особенного и не произошло. Просто у меня такой беспокойный характер, что мне непременно нужно из-за всего переживать. Или, может быть, опыт у меня еще недостаточно большой. Во всяком случае, в нашей поселковой школе есть учителя и помоложе меня. Иногда даже приходится им подсказывать, как себя вести в отношении дисциплины учащихся.

Теперь-то мне иногда смешно смотреть на учителей-новичков, но, по правде говоря, я и сама первые дни робела. Это не шутка – прийти прямо со студенческой скамьи в сложившийся коллектив ребят. Они ведь все замечают: и как села, и как встала, и как сказала. Пока узнаешь их привычки, пока подберешь индивидуальный ключик к каждому характеру, – на это уходит масса времени.

Тем более мой предмет – русский язык и литература. Ведь к моему предмету надо вызвать уважение у ребят, надо внушить им, что на русском языке разговаривал Ленин, писал Пушкин. А нынче в этом смысле дело обстоит не совсем благополучно. Нынче молодежь тянется к техническим дисциплинам. Физика, математика – вот их идеалы. Я, конечно, и сама понимаю, что техника в наше время преобладает. Возможно, если б я поняла это своевременно, еще на школьной скамье, то и сама пошла бы на другой факультет. Однако каждый человек должен на своем месте честно выполнять свой долг.

Вот, например, в нашем педагогическом коллективе есть еще два преподавателя-словесника: Варвара Никифоровна и Коля Охотников. Ну, Варвару Никифоровну я особенно не считаю, она человек старых убеждений, скоро выйдет на пенсию, с нее, как говорится, взятки гладки. Успеваемость у нее в классе неплохая, и даже есть вкус к воспитательской работе. Говорят, что она верующая, но лично я этого не замечала. Была как-то один раз у нее на квартире, нарочно незаметно осмотрела углы – икон там не было. Висел на стене портрет Герцена, да и то в таком виде, что я его не узнала: у нас в пединституте висел другой.

А Коля Охотников – человек несерьезный. Наружность у него симпатичная, даже мне, откровенно говоря, нравятся такие парни, но морально мы с ним находимся на разных полюсах. Как-то мы с ним танцевали на вечере в нашем Доме культуры. Я у него спросила:

– Кто тебе больше нравится: Герман Титов или Андриан Николаев?

А он говорит:

– Так я ж их совсем не знаю.

– То есть как это не знаешь, когда их весь мир знает? Биографии были напечатаны в газетах…

– А ты думаешь, по биографии можно судить о человеке?

И самое противное, что он вечно ухмыляется. Все ему смешно. Это удивительно, до чего у человека нет своих принципов. Он какой-то циник, этот Коля Охотников. Я ему даже прямо сказала это, а он в ответ спрашивает:

– А ты знаешь, что значит «циник»?

Танцевать с ним удобно, у него фигура хорошая, он хорошо водит, но я точно знаю, что этому нельзя поддаваться. Во всяком случае, мы с ним смотрим на жизнь по-разному. Он совершенно не задумывается о своем будущем. И у него нет никаких идеалов. Удивительно мелкими интересами живет человек! Сходит с ребятами на рыбалку – и рад. Я понимаю, настоящий воспитатель никогда не бывает выходной – это мы проходили, – но нельзя подменять воспитательную работу развлечениями. Всему свое место и время.

Однажды мы с ним сильно схватились на педсовете. Я отчитывалась по своему плану воспитательной работы. Коля Охотников вдруг заявил:

– А я не понимаю, зачем проводить тематические беседы.

– То есть как не понимаете? – спросила я его на «вы».

У меня даже в горле пересохло от возмущения и стыда. Сидят пожилые педагоги, мы с Колей в одной комсомольской организации, я член бюро, а он не удосужился понять смысла тематической беседы.

– Я так себе представляю, – запинаясь, сказал Коля. Он ужасно покраснел, потому что совершенно не умеет публично выступать. – Если хочется с ребятами поговорить, то говоришь обо всем, а не то чтоб на определенную тему… Они же спрашивают о чем попало…

– Значит, нам надо идти у них на поводу? – спросила я его.

Директорша закивала мне, а Коле покачала головой. Когда я разозлюсь, то очень сильно выступаю. Мне даже под конец стало жалко его, такой он сидел пришибленный.

После педсовета мы шли домой вместе, нам по дороге. У нас в поселке на улицах темно, фонари поставили еще в позапрошлом году, митинг был, когда их зажгли впервые, но теперь приходится экономить электроэнергию. Я взяла Колю под руку.

– Ты на меня не сердись, – сказала я.

– Да нет, чего там, – сказал Коля.

– Понимаешь, я считаю, что ты хороший парень. Честное слово, Колька! Но есть в тебе какая-то запущенность.

– Какая? – спросил Коля.

– Ты не отдаешь себе отчета, что тебе доверена судьба будущего поколения.

– А попроще? – сказал Коля.

Странная вещь: мне гораздо легче спорить с ним в присутствии коллектива, нежели один на один. Особенно в темноте, когда нет контакта. Мне же не видно его лица, я только чувствую его теплую руку. Руки у него очень красивые, какие должны быть у мужчины, – большие, сильные. Я спотыкаюсь в темноте, он меня поддерживает. Я даже два раза нарочно споткнулась.

– Тебе в жизни все ясно, Тамара? – перебил меня он.

– Ты о чем? – спросила я. – В смысле будущего?

– В смысле настоящего и прошедшего, – сказал он.

– Кое-какие проблемы, конечно, имеются, – сказала я.

– Например?

Как назло, я не могла быстро вспомнить ни одной проблемы, вернее, ни одного вопроса, который можно было назвать проблемой. Болтать попусту я не люблю и не умею, а такие вещи все-таки требуют подготовки.

Мы дошли уже до нашего дома. Здесь, под одной крышей, расположены четыре учительские квартиры.

– Мои ребята, – сказал Коля, – иногда задают вопросы, которые я и сам бы охотно задал кому-нибудь другому.

Я считаю, что он зря разговаривает с ребятами на всякие темы. То есть, конечно, педагог не должен уходить от острых вопросов современности, но чрезмерно мусолить их тоже не следует. Повадки школьников я знаю – они ведь хитрые, они иногда нарочно стараются поставить преподавателя в тупик. Вообще, я заметила, что определенная часть нашей молодежи, стараясь увильнуть от конкретного интересного дела, оправдывает себя разными сомнениями. Им кажется, что если они сомневаются, то гораздо умнее выглядят. Это прямо какой-то бич!.. Дошло ведь до того, что когда девчонка или мальчишка хотят кого-нибудь обозвать, то говорят:

– Он идейный!

Я считаю, что сомнения размагничивают человека. У меня тоже они бывают, я тогда хожу как больная, ужасно противное ощущение. Лучше всего при этом помыться холодной водой до пояса или, если это зимой, побегать на лыжах.

Нашему поколению дано строить новую жизнь. Есть люди покрупнее и поумнее нас, они день и ночь думают в общегосударственном масштабе.

В моем классе пустых вопросов не задают. Учитель должен уметь организовать вопросы ребят.

Теперь я понимаю, что то, что произошло в классе Коли Охотникова, совсем не случайно. Тут есть и моя доля вины. Я об этом так прямо и сказала на бюро райкома, хотя мое выступление носило недостаточно самокритичный характер.

По-человечески мне его сейчас жалко. С этой жалостью я постараюсь бороться: настоящая дружба требует суровости, иначе получаются просто приятельские отношения.

Правда, Варвара Никифоровна после того скандального педсовета, где Коля получил строгий выговор по административной линии, сказала мне:

– А я думала, Тамара Сергеевна, что вы дружны с Охотниковым.

– Он мой товарищ, – сказала я.

Она как-то неловко улыбнулась, сняла свои старомодные очки и тихо произнесла:

– Я полагала, что дружба выглядит иначе.

– В каком смысле – иначе?

– Друга защищают.

– Даже если он не прав? – спросила я.

– А вы уверены, что Николай Семенович так уж сильно провинился?

Тогда я сказала ей:

– Но ведь вы и сами молчали, Варвара Никифоровна.

– Если бы я вступилась за Охотникова, – ровным голосом сказала она, – то ему от этого было бы только хуже.

Потом она посмотрела на меня и добавила:

– И мне было бы хуже. Мне осталось два года до пенсии.

– Но ведь это же, простите меня, Варвара Никифоровна, трусость! – сказала я.

– Вы думаете? – Она потерла свои серые щеки. – Скорее, усталость. И жизненный опыт. Возможно, этот горький опыт к вам тоже придет. А пока он не пришел, следует вести себя иначе, Тамара Сергеевна. Самые хорошие свои поступки человек совершает, пока он еще не отягощен жизненным опытом.

Наверное, она заметила, что я нахмурилась, потому что уже другим голосом заключила:

– Если бы все учителя внимательно слушали и выполняли то, что они говорят своим ученикам, из них, из учителей, вышли бы замечательные люди. Впрочем, за вас я спокойна: вы знаете, чего хотите…

Я так и не поняла до конца, что она имела в виду. Мне не понравился этот разговор. Он был какой-то мутный.

Первое время, когда я только-только пришла в нашу школу, Варвара Никифоровна казалась мне очень интересным человеком. Она – эрудит, знает гораздо больше, чем это положено по программе. Литература – ее конек. Но потом я увидела, что все ее богатые знания лежат мертвым грузом. Она совершенно не умеет практически связывать их с нашей действительностью.

Я даже думаю, что она плохо влияла на Колю Охотникова. Когда он начал свои выдумки с сочинениями на свободную тему, Варвара Никифоровна жутко одобряла их. И вот он докатился. Теперь нашу школу склоняют на всех совещаниях.

После этого злополучного педсовета меня вызвали в роно.

Со мной разговаривал сам заведующий. Не могу сказать, чтоб он так уж сильно понравился мне.

Он сказал мне:

– Мы вызвали вас не случайно. Мы считаем вас перспективным товарищем. У нас есть кое-какие виды на вас… Вы знали, что Охотников дает в старших классах сочинения на свободные темы, не рекомендованные нашим роно?

– Знала, – ответила я.

– Почему же вы не сигнализировали нам?

Я молчала.

Завроно сказал:

– У нас есть сведения, что вы неодобрительно относились к вредным затеям Охотникова.

– Я с ним спорила.

– Это не частный спор, – сказал завроно. – Это идейная полемика. Так о чем же вы с ним полемизировали?

– Мы с ним вообще по-разному смотрим на жизнь.

Завроно одобрительно кивнул.

– Разнообразие взглядов, – сказал он, – явление положительное. Трафарет в нашей работе нетерпим. Чем же отличались взгляды Охотникова от ваших?

Я честно рассказала ему, хотя получилось очень сбивчиво. А сбивчиво получилось вот почему. Начала-то я толково, но под его кроличьими глазами мне вдруг стало не по себе. И я вдруг стала слушать свой голос и свои слова не так, как я, а так, как он.

Он все время кивал. Иногда вставлял при этом:

– Любопытно… Занятно…

– А вообще-то, – сказала я, – Коля Охотников хороший парень.

– Не парень, – поправил меня завроно, – а педагог, воспитатель молодежи. Значит, он утверждал, когда вы давали нашу свободную тему в своем классе, что писать сочинения на такие темы вредно?

– Он говорил – глупо.

– Глупо – следовательно, вредно, – сказал завроно. – Напомните-ка, пожалуйста, о какой именно теме шла речь?

– «Мои достоинства и мои недостатки». И потом еще: «Положительные и отрицательные черты моих родителей».

– Любопытно, – сказал завроно. – Любопытно, какова же была система его доводов?

– Он говорил, что юноши и девушки вовсе не обязаны доводить до всеобщего сведения перечень своих достоинств и недостатков. Так же как и положительные и отрицательные черты своих родителей. Он говорил, что такое сочинение невозможно написать искренне. И что это антипедагогично и безнравственно.

– Занятно, – улыбнулся завроно. – Следовательно, Академия педагогических наук утверждает антипедагогичные и безнравственные документы… Широко размахнулся товарищ Охотников! Кстати, ведь это, кажется, девичья фамилия его матери?

Я вылупила на него глаза, потому что не поняла, о чем он говорит.

Завроно придвинул к себе бутылочку фиолетовых чернил и стал набирать их в свою авторучку. Делал он это очень ловко, не пролив ни одной капли.

– Насколько мне известно, – сказал он, – фамилия его отца была иная?

– Вот уж не знаю, – сказала я. – А какое это имеет значение?

– Абсолютно никакого. – Он вздохнул. – Да-а, некрасивая история произошла в нашем районе…

Конечно, он был прав. История действительно не очень красивая. Ничего себе – заварил кашу Коля Охотников!

На обратном пути из роно, покуда подошел автобус к нам в поселок, я зашла в раймаг. Страшно давно я не была в раймаге! Времени у меня сейчас было достаточно, и я перемерила три платья и две кофточки. Платья симпатичные, модного покроя, узенькие книзу и коротенькие.

Сто лет не видела себя в большом зеркале! В моей комнате есть маленькое зеркальце, я становлюсь на табурет, когда одеваюсь на танцы, и рассматриваю себя по частям. А тут вдруг – сразу вся. Даже как-то неловко стало. Вроде я и не я. По-моему, у меня выросли ноги. Я еще в обувном примерила туфли, тридцать седьмой размер. Хорошенькие такие туфельки, бежевые, жутко дорогие. Значит, так, подумала я: или взять эти туфли, или платье с кофточкой. До получки все равно придется стрельнуть денег. Мало платят учителям. Ну, старикам еще ничего: во-первых, у них запросы меньше, а во-вторых, свое хозяйство – у кого коза, у кого корова или поросенок. Возни, правда, у них тоже хватает. Я считаю, что, имея скотину, человек опускается. Он невольно начинает жить частнособственническими интересами. В нашей школе учительница начальных классов Лидия Александровна завела двух коз. От нее даже плохо пахнет, когда она приходит осенью прямо из своего сарая. И она от этих коз неряшливая, у нее ногти грязные. А ведь дети все замечают.

Я сказала как-то об этом Коле Охотникову, а он мне в ответ нахамил:

– Ты дура. Ей без ее коз жить не на что.

– Но ведь я же живу. Ты живешь.

– У нее племянник в городе. Учится в техникуме на двадцать пять рублей стипендии. Что ж она, по-твоему, с двух своих несчастных коз в Рокфеллеры вырвется?

Не умею я с ним спорить. Вот чувствую, что он теоретически не прав, а твердости во мне не хватает. Он всегда рассматривает частный случай.

В общем, в раймаге я купила платье с кофточкой. Столько думала, что даже один автобус пропустила. И еще, конечно, поступила совсем легкомысленно: тут же в магазине надела «все новое, а старые свои вещи попросила завернуть.

К сожалению, в районном центре у меня нет знакомых– никто и не видел, какая я выходила из магазина.

Прямо с автобуса я постучалась к Коле Охотникову.

Был уже вечер.

Он сидел в майке и в трусах подле открытого в темноту окна и свистел.

– Хоть бы ты брюки надел, – сказала я. – К тебе гостья пришла.

– Можно, – сказал Коля. – Отвернись.

Он натянул брюки за моей спиной, а на меня даже не посмотрел.

– Перестань свистеть. Не до свиста, – сказала я. – Меня сегодня вызывали к завроно.

– А пошел он к черту, – сказал Коля. Но свистеть перестал.

– Тебе придется писать объяснение.

– О чем?

– Во-первых, зачем ты давал ребятам свои дурацкие свободные темы. У тебя вообще болтают о чем попало. И во-вторых, это самое главное, почему в твоем классе Гена Мещеряков написал, что ему не нравится «Что делать?» Чернышевского.

– Мне тоже не очень нравится, – сказал Коля. – Устаревшее произведение, к тому же не бог весть как написано. Вкус – вещь историческая. Ведь правда же?

– Не строй из себя идиота, – рассердилась я. – Ты прекрасно понимаешь, о чем идет речь. Имеется великая русская литература. Николай Гаврилович Чернышевский – гениальный писатель, революционный демократ, на произведениях которого училось несколько поколений замечательных людей. И ты, как учитель, обязан внушить все это своим ученикам.

– Я внушал, – сказал Коля. – Даю тебе честное слово.

– Учитель не имеет права руководствоваться своим личным вкусом.

– Хорошо, сказал Коля. – А ученик имеет право? Ему же шестнадцать лет. Он думает. Есть такой процесс – мыслить!.. По законам своего возраста. Ну ладно, у нас нет проблемы отцов и детей. Но проблема разных точек зрения у нас есть? В шестнадцать лет парень думает так, а в двадцать пять тот же парень считает иначе. Я, например, в школе не любил Пушкина. Ну, не понимал его. Я, например, и сейчас убежден, что огромное количество мещан талдычат, что они обожают Пушкина, ни черта не смысля в нем и никогда не раскрывая его томиков. Но так принято. Не любить Пушкина неприлично. Будешь выглядеть кретином.

– Что ты поставил за сочинение о Чернышевском?

– Четыре. Оно было абсолютно грамотно написано.

– Но это же не диктант, Колька. Это же идейная точка зрения!.. Имей в виду, я буду выступать против тебя на районном совещании.

– Твое дело, – сказал Коля.

– Тебе еще влетит за то, что ты ругал рекомендованные свободные темы.

– Кому ругал? – спросил Коля.

– Хотя бы мне.

– А они откуда знают?

– Я рассказала.

Он снова начал свистеть. Потом посмотрел на меня и спросил:

– Купила новое платье?

– Ага. Красивое?

– Ничего себе.

– Кофточка тоже новая. Идет мне?

– Здорово.

– Все деньги ухлопала.

– Могу выручить до получки, – сказал Коля.

– Не требуется, – сказала я. – Пойдем ко мне чай пить.

Он отказался.