Текст книги "Среди людей"

Автор книги: Израиль Меттер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

СНОХА

В электричке они поссорились. Ссора возникла из пустяков, но, как это всегда у них бывало, наворотилось много лишних грубых слов, причина ссоры тотчас же была забыта, а злость осталась. Минут за десять до станции Анатолий сказал:

– Давай, Варька, сделаем, чтоб старики не заметили. А то, честное слово, неловко получается: вечно приезжаем поругавшись…

– Подумаешь, – сказала Варя. – Перед своими давить фасон. Пусть знают. Я не умею лицемерить, как ты.

– При чем тут лицемерие? Может, я просто огорчать их не хочу. Или, может, мне стыдно…

– Стыдно? – она повернула к нему красивое осатанелое лицо. – Тогда надо было жениться на другой. Впрочем, ты еще успеешь.

– Дура, – сказал Анатолий. – Вот дура.

– От такого же и слышу.

И все началось сначала, по второму разу.

День был субботний. Покуда они шли от вокзала к родительскому дому, по дороге попадались знакомые. Шли парни из РТС, кое с кем из них Анатолий и Варя учились когда-то в поселковой школе.

– Алё, Толька! – закричали парни еще издали.

Поравнявшись, они посмотрели годовалую дочку, которую нес Анатолий, стрельнули у него сигарет и пошли своей дорогой.

– Они тебя совершенно не уважают, – сказала Варя.

Он не стал ничего отвечать.

– Вообще, мильтонов мало кто уважает. Хорошо еще, что ты форму не носишь. Стошнить может от вашей формы.

– Зарплату приношу – не тошнит, – сказал Анатолий миролюбиво. – Брось, Варька, ей-богу, надоело…

– Ты не можешь мне запретить высказывать свои мысли.

– Да я не запрещаю. Я прошу.

– А попрекать меня своей зарплатой тоже не имеешь права. Вот после курсов поговорим, кто больше будет домой приносить.

Он видел, что Варя завелась надолго. Они всегда приезжали в поселок поругавшиеся. Матери он не стеснялся, матери он ни в чем не стеснялся, а отца было совестно. И теперь еще, как назло, эти чертовы парикмахерские курсы. Отговорить ее не удалось. На все его доводы она отвечала, что это очень хорошая специальность – делать людей красивыми.

– Ты возишься круглые сутки с жульем, считается благородная профессия. А мои клиенты будут порядочные люди. И заработок подходящий.

– Чаевые, – подсказывал Анатолий.

– Зависит от точки зрения. Для кого – чаевые, а для кого – благодарность за душевное отношение. Вообще, хорошенькая женщина имеет право получать подарки. Ты мне цветы когда-то приносил?

– Но я же потом на тебе женился.

– Ну, знаешь! Если из-за каждого букета выходить замуж…

Спорить с ней было бессмысленно. Он либо терялся, либо выходил из себя и только усилием воли сдерживался, чтобы не ударить по ее нарядному лицу. Иногда ему казалось, что она ждет, чтобы он ее ударил. Ей нужно зачем-то, чтобы он оказался негодяем. Ссоры их заходили так далеко, что и вспоминать было тошно. Варя никого не стеснялась, ей было море по колено, когда она злилась, присутствие свидетелей даже как будто вдохновляло ее.

Из-за этих проклятых парикмахерских курсов придется сегодня просить стариков, чтобы они взяли к себе месяца на три Иришку. Мать скажет: хорошо, пожалуйста, раз нужно, чего там, где трое, там и четверо. А отец ничего не скажет, закурит, подвигает желваками, поглядит вверх, в потолок…

Когда они подошли к дому, мать стирала на крыльце, а младший брат Витька – поскребыш – носился за оградой на трехколесном велосипеде.

– Тю! – закричал Витька. – Варюха опять покрасилась!..

Открывая калитку, Анатолий вспомнил, что и на этот раз не захватил им никакого гостинца. Он всегда вспоминал об этом, открывая калитку. Вот свинство. Хоть бы Варе когда-нибудь вскочило в голову. Постоянно получалось, что именно в дни приезда, раза два в месяц, он ходил без денег. Хозяйство у них в городе велось как попало. Иногда приезжала из поселка мать, привозила на милицейском газике мешок картошки со своего огорода, капусту, огурцы. Елена Ивановна вздыхала, глядя на жизнь сына, ее расстраивал беспорядок в доме, она говорила невестке:

– Я тебя, Варя, совершенно не понимаю. Почему у вас не хватает денег до получки? Как же другие-то люди живут?

– Может, у них запросы меньше, – усмехалась Варя. – Вы, мама, не можете этого понять.

– Почему же, интересно, я не могу? – обижалась Елена Ивановна; голос ее густел: обиженная, она всегда разговаривала басом.

– Потому что, мама, вы свою жизнь уже отжили. И время было другое. Вам кажется, что самое главное – набить желудок. А мы с Толиком смотрим иначе. Мы лучше будем голодные…

– Я ему третьего дня белье стирала, – перебивала Елена Ивановна, – у него кальсоны все рваные. И носки тоже.

– Ну и что?

– Неудобно все-таки. Женатый человек. Офицер, В институте учится…

– А он в институт в кальсонах не ходит. И вообще, мама, позвольте нам жить, как нам нравится.

– Грубиянка ты, – подымалась Елена Ивановна.

– Спасибо за комплимент, – отвечала Варвара, выкладывая привезенную картошку в авоськи.

От мужа Елена Ивановна старалась скрыть, что помогает сыну, но делала это неумело, и Василий Капитонович догадывался: из дому исчезал то отрез, выданный ему на брюки, то пара белья, а то вдруг оказывалось, что не дотянуть до дня зарплаты. Поблажки эти сердили Василия Капитоновича, он никак не мог взять в толк, почему сын, старший лейтенант милиции, здоровый парень двадцати семи лет от роду, должен доить своих родителей. Но говорить с ним об этом Василий Капитонович не решался, а выпив, привязывался к своей жене, виня ее за баловство.

– Ну чего ты меня-то мучаешь? – басила Елена Ивановна. – Посмотри лучше на мои руки, все пошли пупырьями, нервы уже не выдерживают.

– Пускай больше сюда не ездят, – говорил Василий Капитонович.

– А ты скажи им! Чего ты ко мне-то вяжешься? Твой же сын, как и не мой.

Лукин бывал изредка в городе по делам службы, но к сыну домой не заходил. Сноху свою терпеть не мог, да заодно не любил и всю ее семью. Варькиного брата пришлось сажать в тюрьму за украденный в Доме культуры баян; Варькина мать курит, как мужик, горластая баба, нарожала от трех мужей кучу детей – пять девок, одна красивей другой, да еще двух парней; с парнями этими постоянная морока, и Василию Капитоновичу – местному начальнику милиции – другой раз бывает совестно смотреть людям в глаза; породнился с семейкой, спасибо большое Анатолию. Когда пришли с обыском за баяном, теща Анатолия подняла такой крик, что сбежалась вся улица. Баян лежал в сарае, закиданный дровами, теща сказала, что сами милицейские его туда и подбросили, им за это премия идет.

В городе Василий Капитонович виделся с сыном только в Управлении.

Старший Лукин заглядывал в ту комнату, где работал Анатолий, и громко говорил:

– Привет молодежи!

Здесь еидели трое оперуполномоченных. Они все подымались, когда появлялся в дверях старик Лукин, он молодцевато обходил их, сверкая насмешливыми глазами, и крепко пожимал им руки.

– Стараемся? – подмигивал он. – Давайте, давайте, товарищи дорогие! У вас грамотуха посильнее, чем у нас…

Молодые люди приветливо улыбались подполковнику Лукину, но Анатолий старался как можно скорей тактично оттеснить его в коридор, боясь, что отец как-нибудь глупо, старомодно пошутит.

В коридоре яркие глаза Василия Капитоновича гасли, он смотрел в потолок и спрашивал:

– Как зачеты?

– Сдаю понемногу, батя.

– Иришка здорова?

– Здорова. Ты чего, пап, приехал? Отчет привозил? У вас, говорят, три кражи висят нераскрытые…

– Вот ты приедешь на выходной в гости и раскроешь.

Общность работы не сближала их. Они смотрели на свое дело по-разному. В споре Василий Капитонович легко раздражался, багровел, грубил, говорил сыну «вы», обращаясь к нему во множественном числе:

– К вашему сведению… Вы не в-курсе вопроса… Нахалы вы!..

Елена Ивановна разнимала их:

– Будет вам! Надоели. Сцепились, как два петуха. Сын, улыбаясь, умолкал сразу, а отец еще долго гневно бормотал:

– Вот так… По рогам вам надо дать…

В этот приезд, как только Анатолий с Варей вошли за ограду, Витька подкатил на трехколесном велосипеде и радостно завопил:

– Тю! Варюха опять покрасилась!

– По шее получишь, – сказала ему через плечо Варвара, целуя Елену Ивановну.

– Где батька? – спросил Анатолий.

– В бане, сейчас придет.

Пока мать хлопотала по хозяйству, он вышел в палисадник поклевать на грядках клубнику. В родительском доме он чувствовал себя мальчишкой. Не прошло и десяти минут, как они уже носились с Витькой по двору, наводили друг на друга, прицеливаясь, указательные пальцы, орали: «Ба-бах! Ба-бах!» – и падали замертво.

Варя помогала Елене Ивановне накрывать на стол. Когда вот так собиралась вся семья и невестка вела себя без фокусов, Елена Ивановна бывала счастлива. Ей хотелось, чтобы у всех у них был достаток – харчи, одежда, квартира, а если всего этого будет вдосталь, то не может не быть и счастья. Она росла когда-то в огромной нищей семье – их было одиннадцать душ детей, какого только горя не пришлось ей хлебнуть – и считала с тех пор, что все беды в семьях исключительно от нужды, от нищеты.

Василий Капитонович пришел из бани, когда стол уже был накрыт к ужину.

– Здравствуй, сноха! – сказал он с порога. – Зови мужиков, голодные, наверное, как черти… Леля, – обернулся он к жене, – дай на полбанки, ко мне сын приехал.

В магазин пошли вдвоем с Анатолием.

Им было приятно сейчас идти по поселку, где все знают их. Оба высокие, крепкие, лобастые; у отца седая голова, синие, как порох, глаза. Он уже успел в бане выпить полтораста граммов, и теперь все в нем играло и требовало ответа.

– Ты в магазин не заходи, – сказал сын. – Неудобно все-таки…

– Глупость, – сказал отец.

В очереди за водкой стояли плотники ремстройконторы, работяги из промартели, всего человек десять. Ленька Каляев, застенчивый пьяница, раза два в год сидевший по нескольку суток в камере, увидев Лукина, приветливо заулыбался.

– Я немножко, Василий Капитонович, – сказал он. – С получки.

– У тебя каждый день получка, – сказал Василий Капитонович. – Завтра Ритка прибежит жаловаться.

– Не-е, – заверил Ленька. – Я ей деньги снес. А это – халтура, погреб копал одному человеку.

Когда подошла очередь, Василий Капитонович протянул сыну три рубля, тот отдал их продавщице и взял бутылку «Московской», а на остальные – сигареты.

За ужином все шло гладко, покуда Варя не сказала:

– Мы хотели, мама, попросить вас взять Иришку. Я на курсы поступила.

Елена Ивановна испуганно посмотрела на мужа и спросила загустевшим голосом:

– На какие курсы?

– На парикмахерские. Дамских мастеров в городе совершенно не хватает.

Василий Капитонович смотрел в потолок.

– Три месяца обучения, – сказала Варя. – Очень серьезная программа: укладка, окраска, завивка. Отличников даже посылают на практику в косметический кабинет…

– Значит, теперь будете оба с образованием? – спросил Василий Капитонович.

Он налил себе полную стопку и выпил один.

– А деньги, – сказала Варя, – мы двадцатого будем привозить. Главное, конечно, попасть после курсов в хорошую точку. Куда-нибудь в центр города, например возле ДЛТ или Пассажа.

– Сунуть придется? – равнодушно спросил Василий Капитонович.

– Ну, почему непременно «сунуть»? – сказала Варя. – Можно позвать человека в гости, красиво принять… Вот только надо расплатиться за шифоньер. Когда у нас последний взнос, Толик?

– Не помню, – сказал Анатолий; раздраженно, сбоку, он взглянул на отца.

– Ты никогда ничего не помнишь, – сказала Варя. – В конце концов, я тоже человек. Ничего, кроме пеленок, не вижу…

Она заплакала, вскочила из-за стола и побежала в другую комнату.

Анатолий поднялся вслед за ней.

– Иришку мы возьмем, – торопливо сказала Елена Ивановна. – А ты чего молчишь? – спросила она Василия Капитоновича.

– Надо взять, – сказал он, наливая себе еще стопку. – Парикмахерское дело серьезное. Теперь стричься будем по блату.

– Можешь не иронизировать, – сказал Анатолий и вышел из комнаты.

Елена Ивановна принялась убирать со стола.

– И на самом-то деле трудно им, – сказала она. – В городе, Вася, жизнь дорогая. Мы с тобой никуда не ходим, а они люди молодые. В кино сходить и то рубль на двоих, а еще захочется в буфете лимонада выпить. Одеться надо, обуться. Смотри, как Толик оборвался…

– А ты б взяла мой костюм, отдала. По поселку можно в трусах бегать.

– Все злишься, – сказала Елена Ивановна. – Пил бы меньше.

– А это мое дело. Я на свои пью.

– Виновата я, что ли, раз у них такое положение – ребенка не с кем оставить.

– А чего ж, – сказал Василий Капитонович, – пошла бы к Варьке в домработницы.

Он встал, притворно потянулся и зевнул.

– Вася, – жалобно сказала Елена Ивановна, – гуляет она, по-моему. Кольцо видел у нее новое на руке?

– Не приметил, – соврал Василий Капитонович.

– Когда вы ходили в магазин, я спросила, откуда кольцо, она говорит – подруга подарила. Где ж это бывают такие подруги? И сумочка у нее новая… Поговорил бы ты с Толиком.

– Пусть сами разбираются.

– Отец все-таки.

– А он меня не спрашивал, когда женился.

Надев плащ, Василий Капитонович пошел к дверям.

– Вася, – еще раз жалобно обратилась к нему жена. Он остановился вполоборота к ней и вскинул глаза к потолку. – Думаешь, я не понимаю, с чего ты стал вино пить? Через Варьку и пьешь…

– Ладно, – сказал Василий Капитонович. – Будет. Поговорили.

– Ну и кому ты этим доказываешь? – спросила Елена Ивановна. – Выведут на пенсию прежде времени. А нам еще Витю подымать надо… Вася, не ходи в чайную. – Она дотронулась до его локтя. – Слышишь, Вася…

Он ничего не ответил и вышел.

На улице было темно. Светились окна Дома культуры, оттуда доносилась музыка – там заканчивались танцы.

В этом поселке Василий Капитонович работал десять лет. Он уже давно понял, что здесь ему дослуживать свою службу до конца. Вся жизнь его прошла вокруг города, то в одном сельсовете, то в другом, он никогда не жаловался на свою судьбу. В городе ему бывало неуютно, он чувствовал себя там ничтожным человеком, от которого ничего не зависит. Да и не понимал он городских людей, их интересы были далеки ему.

Последние годы ему приходилось сильно напрягаться, чтобы поспеть за тем, что происходит вокруг. Многого он не мог постичь, и это его изумляло, а порой раздражало. Вся его прошлая жизнь представлялась ему сейчас стройной и последовательной; люди, с которыми доводилось когда-то встречаться и работать, казалось, были чище и лучше, и даже пороки их выглядели интересней.

У него было слишком мало слов, чтобы выразить свои сложные чувства и мысли, поэтому нетерпеливым собеседникам чудилось, что он ограниченный, грубый и темный человек. Начальство уже давно поставило на нем крест и даже немного стеснялось его – он это видел и не испытывал зависти к молодым работникам.

Прожив в поселках всю свою службу, Василий Капитонович часто ездил по окрестным деревням – райком посылал его уполномоченным при всякой кампании, – и в качестве уполномоченного он совершал множество ошибок, зная при этом, что он совершает ошибки; он шел зачастую против своей мужицкой совести, требуя от людей то, чего они не могли дать; сердце его болело от того, что он видел в избах и на поле, и, чтобы заглушить эту боль, он ожесточался. Ожесточиться ему было проще, нежели другому человеку, ибо по роду своей милицейской работы он должен был часто бывать жестким.

Однако когда пришло время и наступила возможность списать свои ошибки и начать жить иначе, Василий Капитонович уже окостенел, ошибки эти стали дороги ему, он не хотел отказываться от них и с презрительным изумлением наблюдал тех работников, которые с легкостью, даже с какой-то залихватской покаянной гордостью зачеркивали все, чем жили и за что получали зарплату прежде.

У этих работников, думал Василий Капитонович, получалось так, что они и тогда были правы, а теперь тоже правы. Выходит, всегда их верх, с горечью думал он.

Не было никакой логики в том, что он думал, и в спорах с сыном он терпел поражение. Анатолий беседовал с ним снисходительно и вяло, как это часто принято у молодых людей, когда отжившие свой век старики донимают их пустыми разговорами.

Сила была на стороне Анатолия. И не только потому, что отец был гораздо невежественней его, а просто время для Анатолия сложилось иначе, удачней: его еще ничем нельзя было попрекнуть, не лежало на нем никакой вины, и он пользовался этим вовсю, видя в этом свою личную заслугу.

– Ты бы, батя, помалкивал, – ласково говорил он. – Наломали вы дров порядочно.

– Никому не секрет! – горячился Василий Капитонович. – Наломали. А к вашему сведению, порядка больше было.

– Да какой же это порядок, батя, когда ты сам рассказывал, что в деревнях от голода пухли? Тогда ты молчал?..

– А я вам дословно повторяю – работали честней! Партийное слово даю – честней!.. Воровали меньше. Боялись. Мелких жуликов было погуще, а таких карасей, каких сейчас ОБХСС хватает, мы сроду не ловили.

– Не до того было. Вам всюду враги народа мерещились.

– Я лично их не касался, – свирепел Василий Капитонович: ему осточертели эти попреки. – Я ворье сажал… А пусть мне сопляки пояснят, зачем я нынче с председателем райпотребсоюза Блиновым должен здороваться за ручку? Почему мы с ним вместе на активах сидим? Он, сволочь, народное добро расхищает, на нем пробы негде ставить!.. Могу я его арестовать?

– Должен.

– А кто мне даст санкцию? Я пришел к секретарю райкома, он говорит: ты не тронь Блинова, мы на него по партийной линии воздействуем. Ты, говорит, товарищ Лукин, с коммунистами поаккуратней. Работать надо с людьми, товарищ Лукин, воспитывать их!.. А не спрашивает меня секретарь, хочу я быть с Блиновым в одной партии или не хочу!

– Зря расстраиваешься, – сказал Анатолий. – Теперь-то будет попроще. Не таких орлов берем… Это уже пройденный этап.

– А почем я знал, что он будет пройденный? Я на том самом этапе жизнь оставил… Выходит, зря, что ли?

И действительно, сын был прав: Блинова вскорости арестовали – приехали из Управления и взяли, – но Василий Капитонович не мог простить себе, что смолчал тогда в райкоме. Смолчал, потому что боялся перечить секретарю. А боялся потому… Да стоит ли объяснять, почему он боялся! Сколько раз он давал себе слово поступать так, как велит его совесть, сколько раз убеждался в том, что если бы поступал в свое время по совести, то потом оказалось бы, что именно эти поступки и были государственно верными. Долго его приучали отличать свою точку зрения от государственной, словно в его личной точке зрения непременно есть что-то зазорное, шкурное, и он на самом деле стал стесняться своей точки зрения, полагая ее слишком мелкой.

Нынче времена изменились – Василий Капитонович это видел, – но его огорчало, что изменения эти произошли без активного его участия.

Хотелось ему внушить свой жизненный опыт сыну, но не умел Василий Капитонович этого сделать, не хватало ни слов, ни терпения.

И сейчас, идя по темной улице поселка, он горевал, что сын отламывается от него все сильней, все дальше – Варька уводила его в сторону. Поделиться своим отцовским мужским горем было не с кем, и стал Василий Капитонович полегоньку попивать, сперва из-за Варьки, а потом уж без особых причин, только для того, чтобы утвердиться в своей обиде. Да и чувствовал он себя выпивши вольнее, ему казалось тогда, что он пронзительней понимает окружающую его жизнь.

Проходя мимо освещенных окон чайной, он различал в папиросном дыму фигуры людей, стоящих у высоких столиков.

Неподалеку, на улице, прохаживался милиционер.

Заходить в чайную Василий Капитонович не стал, хотя мог свободно сделать это: посмотреть, кто, как и на какие шиши пьет, милицейскому работнику всегда полезно. Но сейчас он был расстроен приездом сына.

Подойдя к милиционеру, Василий Капитонович сказал:

– Ты вот что, Савчук. Добеги до квартиры Леньки Каляева. Он давеча брал в магазине пол-литра. Погляди, не шумит ли на детей.

Милиционер тотчас же быстро ушел, а Василий Капитонович побродил еще немного, записал на всякий случай номера грузовых машин, остановившихся подле Дома культуры, – на машинах приезжали беспокойные солдаты из далекого стройбата на танцы, – прошел мимо трех магазинов, вглядываясь в полутьму, на месте ли сторожа; и всю дорогу, не переставая, думал, что с сыном надо серьезно поговорить насчет Варьки.

Когда он вернулся домой, все уже спали.

Посидев на кухне, Василий Капитонович попил теплого чая с не остывшей еще плиты, просмотрел на ночь газеты. Потом выпил лекарство от сердца и улегся в постель.

Среди ночи его разбудила жена.

Он сел на постели, еще не соображая, о чем речь.

– Ругаются, – прошептала жена.

Из соседней комнаты доносились голоса: громкий, злой – Варькин и сдавленный – Анатолия.

Василий Капитонович нащупал в темноте пачку сигарет, лег и закурил.

Курево в темноте было безвкусное.

Ссора за стеной не унималась.

– Вася, – прошептала жена. – Не случилось бы чего…

– Спи, – велел ей Василий Капитонович.

Они лежали рядом. Он слышал, как дрожало ее плечо.

– Срам-то какой, – сказала она.

Заплакала Иришка. Хлопнула дверь из соседней комнаты в кухню.

Он поднялся и, как был, в кальсонах, пошел на кухню.

Анатолий стоял спиной и мыл над раковиной лицо. Когда он обернулся и увидел отца, один глаз у него стал испуганный, а вторую щеку вместе с глазом он прикрыл рукой.

Василий Капитонович ничего не сказал и сел за кухонный стол.

Анатолий снял левой рукой с вешалки пальто, накинул его на плечи, потом наклонился и стал шнуровать полуботинки.

– Далеко собрался? – спросил Василий Капитонович.

– В город.

– Первый поезд в шесть утра. А сейчас ночь.

– Я на вокзале пережду.

– Так, – сказал Василий Капитонович. – Интересные новости.

Анатолий сунул руку в задний карман брюк, вынул пистолет и протянул отцу.

– Я с ней жить не буду, – сказал Анатолий рыдающим голосом. – Шлюха она.

– Это точно? – спросил Василий Капитонович. Ему было и жаль и противно смотреть на сына.

– Пойми меня, папа, – сказал Анатолий торопливо, захлебываясь, словно отец уговаривал его. – Я уже давно заметил. Чужая она. Я вас огорчать не хотел… Она с кем попало шляется. Прихожу с работы, в пепельнице лежат окурки «Казбека», а я «Север» курю. Я сперва курил «Беломор», она говорит – не по средствам… Я спрашиваю, откуда «Казбек»? Она говорит, управхоз приходил, я проверил управхоза – у него сигареты…

– С сигаретами, – сказал Василий Капитонович, – бывают перебои.

– Да что ты мне рассказываешь! – рассердился Анатолий. – А кольцо откуда у нее? А сумка?..

Забывшись, он снял руку со щеки. От правого глаза до подбородка щека была расцарапана.

От стыда и отвращения Василий Капитонович отвернулся.

– Уйду, – сказал Анатолий. – Я за себя не ручаюсь… Лучше уйти. Уйду, и дело с концом. Она нам чужой человек, папа. Она меня доведет… Из-за нее у меня в университете три экзамена не сданы.

– Могут отчислить, – сказал Василий Капитонович.

– Вполне! – почему-то с радостью согласился Анатолий. – И работа в голову не лезет. А наше дело, папа, знаешь, какое?

– Ваше дело я знаю, – сказал отец.

Он поднялся со стула.

– Куда ты? – спросил сын.

– К матери. Досыпать.

Подтянув на впалом животе кальсоны, босой, с зазябшими ногами, он повертел в руках пистолет, поло жил его на стол и пошел из кухни.

Укладываясь подле жены, Василий Капитонович неловко погладил ее по остывшему круглому плечу.

– Ну как, Вася? – прошептала Елена Ивановна.

– Все в порядке, – сказал он.

– Поговорил с ним?

– Ага. Беседовали. Спи, Леля.

– Спасибо тебе, Вася. – Она поцеловала его в висок. – Никогда я никого не любила, кроме тебя.

Он скрипнул зубами и еще долго не мог заснуть,

Утром в кухне пили чай.

Анатолий вышел из комнаты с перевязанной щекой. Варя держала на коленях ребенка и поила его с ложечки теплым молоком. Витька убежал в школу.

– Значит, насчет Ириши мы договорились, мама, – сказала Варя. – В среду Толик привезет ее.

– Я, наверное, бюллетень оформлю, из-за флюса, – сказал Анатолий. – Если в городе не дадут, попрошу здесь в больнице. Батя поможет.

Василий Капитонович ничего не ответил. Он пил чай.

Сын поглядывал на него украдкой. Ему было совеетно за все, что произошло на глазах у старика, и хотелось сказать ему, что больше это никогда не повторится. В конце концов, он хозяин в доме. И никаких парикмахерских курсов он не потерпит.

Когда собрались на вокзал, Елена Ивановна вышла провожать их на крыльцо. Сверток с пирогами она положила сыну в портфель.

– Туфли у тебя нечищеные, – сказала Елена Ивановна.

– Ну что ты, мама, вечно привязываешься ко мне с туфлями, – сказал Анатолий. – Почищу в городе.

– Удивительный вы человек, мама, – сказала Варя. – Как будто у людей нет других интересов, кроме туфель.

Они пошли к автобусу, Анатолий нес дочку, Варя – портфель.

В комнате, у окна, стоял Василий Капитонович. Глядя им вслед, он громко произнес:

– Сопляк. Вот сопляк.