Текст книги "Среди людей"

Автор книги: Израиль Меттер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

Стараясь отвлечь старика, она говорит громко и быстро:

– Микстуру будете принимать три раза в день. Это – отхаркивающее. На ночь – горчичники. Под правую лопатку и на грудь. Я выпишу вам еще растирание…

В этом закутке негде даже написать рецепт. Надя решительно подымается и выходит из-за ширмы в комнату.

– Пламенный привет работникам лучшего в мире здравоохранения!.. – кричит долговязый лабух, тот самый, что уговаривал Геннадия стрельнуть деньги у старика. – Братцы, налейте доктору фужер…

Надя подходит к столу, сдвигает с его края посуду и пишет рецепт.

– Ноль внимания, фунт презрения, – выламывается лабух. – Задаю лекарю наводящий вопрос: сколько вы огребаете в месяц?

Надя поднимает на них умоляющие глаза.

– Ребята!.. Товарищи!.. – поправляется она. – У Алексея Сергеевича плеврит. У него температура. Ему семьдесят два года… Неужели вы не можете…

– Правильно. Можем, – говорит лабух. – Чтобы тело и душа были молоды, были молоды! – громко поет он.

Пьяно смеется Геннадий. Взяв скрипку, он играет эту фразу.

Надя вскочила, вырвала из его рук скрипку.

– Сволочь! Скотина…

Выбежала вон из комнаты.

В будке телефона-автомата стоит Надя. Пальто ее осталось в квартире старика. Она в халате, с непокрытой головой, задохнулась от бега. Старается овладеть своим голосом:

– Бюро госпитализации? Говорит врач Лузина из восьмой поликлиники. Прошу вас выслать сантранспорт для госпитализации больного. – Диагноз? – запнулась. – Крупозное воспаление легких. Возраст? – запнулась. – Шестьдесят пять лет…

Широкий, светлый коридор поликлиники.

У дверей врачебных кабинетов расположились на стульях люди, ожидающие приема; где – погуще, где – пожиже.

К дверям, на которых приколота табличка «Терапевт Н. А. Лузина», выстроилась очередь человек в семь.

В этой очереди приметна вальяжная, когда-то, очевидно, красивая женщина лет пятидесяти. Она вяжет кофту, не глядя на спицы, механически ловко орудуя ими. Это привычное для нее занятие нисколько не мешает ей разговаривать с соседями по очереди.

Справа от нее сидит молодой, худенький интеллигент с крайне мнительным лицом. В руках у него подрагивают штук пять бумажек-анализов. Он все время нервно заглядывает в них.

Слева от вальяжной особы сидит женщина лет на пять моложе. Она пытается читать книжку, но вальяжная особа отвлекает ее поминутно. Они познакомились только что, однако поток судорожной откровенности уже обрушивается на читающую женщину.

– Свободного времени абсолютно не остается, громко говорит ей вальяжная особа. – Раз в месяц к гинекологу – это уже закон. Знаете, после климакса надо очень следить за собой. Я вообще считаю, лучше лишний раз сходить к врачу. Вы клизмы себе делаете?

Соседка испуганно и стыдливо оглядывается.

– Регулярно надо делать. Не нравятся мне ваши глаза, белки у вас желтоватого тона. Я бы на вашем месте проверила печень. По-моему, у вас холецистит…

Говоря все это и успевая вязать свою кофту, вальяжная особа не упускает из виду жизнь всего коридора. С медсестрами и врачами, проходящими мимо, она здоровается, называя их по имени-отчеству.

Ее внимание привлекает и худенький, мнительный интеллигент, сосед справа.

Она довольно бесцеремонно берет из его рук бумажки-анализы. Болтливая особа, очевидно, уже страдает возрастной дальнозоркостью, но ей не хочется вынимать при молодом человеке свои очки. Поэтому, читая, она далеко отставляет бумажку от глаз.

– Цвет соломенно-желтый, эритроцитов – ноль, цилиндры тоже не обнаружены. С почками у вас благополучно… Вам надо проверить РОЭ…

Из дверей кабинета Нади Лузиной выходит больная, очередь передвигается ближе. Теперь болтливая женщина оказывается у самого кабинета.

– Раз в год полезно лечь в клинику для полного обследования, – говорит она, снова оборачиваясь к соседке. – Это выгодно и в экономическом отношении. – Голос ее понижается: – Пенсия ведь идет… С прошлого своего подозрения на спазм мне удалось пошить демисезонное пальто…

Медсестра выглянула из кабинета:

– Следующий!

Болтливая пациентка поднялась.

Кабинет главврача поликлиники. Это тот самый Петр Иванович, которого мы видели в ординаторской. Замотанный и усталый, вертя в руках очки, он разговаривает по телефону:

– А что прикажете делать, если у меня на двенадцати участках работают семь врачей… Да нет, Лузина производит на меня впечатление грамотного доктора. Хорошо, я выясню…

Он вешает трубку. Надавил кнопку звонка. Приоткрылась дверь, появилась голова секретарши.

– Срочно доктора Лузину ко мне, – велит главврач.

Кабинет Нади Лузиной. Перед ее столом сидит болтливая пациентка. Она уже осмотрена. Застегивая последние пуговицы, развернула на столе журнал «Здоровье» – еще в коридоре она держала его трубочкой на коленях.

Надя делает запись в историю болезни. Женщина протягивает ей открытый журнал, указывая пальцем страницу.

– Я считаю, доктор, что мне необходим вот этот рецепт. Характер моего заболевания безусловно эндокринный…

– Я выписала вам все, что нахожу нужным, – обрывает ее Надя.

– Странно! Но если у меня субъективные ощущения…

В кабинете появляется медсестра.

– Надежда Алексеевна, вас срочно вызывает Петр Иванович!

Кабинет главврача.

Нахмуренный и раздраженный Петр Иванович стоит за своим столом, тяжело опершись на него кулаками. Надя сидит. Она только что вошла.

– Кого вы вчера госпитализировали? – недобрым голосом спрашивает главврач.

– Больного Терехина, Петр Иванович. С улицы Олега Кошевого, дом…

– С каким диагнозом? – перебивает ее главврач.

– Крупозное воспаление легких, – запнувшись, говорит Надя.

– Я спрашиваю, что вы нашли у него в действительности?

Надя секунду молчит под грозным взглядом главврача.

– Петр Иванович, миленький… – прижимает она руки к груди.

– Надежда Алексеевна, – сухо прерывает ее главврач, – я вам уже неоднократно говорил, что эта студенческая манера обращения – «миленький», «ребята» и тому подобное – совершенно неуместна в служебных отношениях.

Он вышел из-за стола.

– Потрудитесь доложить, что именно вы нашли у больного Терехина?

Надя отвечает старательно, как на экзамене:

– У больного Терехина, с улицы Олега Кошевого, пятнадцать, квартира семь, я нашла плеврит.

– Экссудативный?

– Нет. Сухой.

– Сколько лет Терехину?

– Семьдесят два года… Петр Иванович, неужели его вернули домой? У него же немыслимые условия дома!

– Согласно положению, Надежда Алексеевна, – вам это отлично известно, – бытовые условия не учитываются при срочной госпитализации. Вы заведомо обманули сантранспорт, поставив Терехину гипердиагноз…

– Петр Иванович, но если бы вы зашли в эту квартиру, если б вы увидели этот кабак… Я же там много раз бывала…

Главврач стоит у окна, спиной к Наде.

– Врач обязан быть честным в любых обстоятельствах.

Надя взрывается:

– Ах, честным? Конечно, честным!.. В учебниках все написано про симптомы, про методы лечения, я это все проходила. Но знаете, чего там нет и чему нас не научили в институте? Как я должна смотреть в глаза больному, которому не могу помочь! Разве эти проклятые условия безразличны к состоянию больного? Как я могу лечить Терехина, если внук тиранит его?.. Аскорбинку ему выписать, да? Глюкозу ввести?.. А мне его жалко, понимаете, жалко!.. И наврала я от жалости… И, пожалуйста, можете давать мне выговор!

Плача, она выбегает из кабинета.

Петр Иванович закурил. Подошел к телефону, набрал номер.

– Райздравотдел? Инспектора Сырцову… Анна Игнатьевна, жалобу бюро госпитализации, которую вы мне переслали, я разобрал. Да, вызывал Лузину. Хорошо, поставлю на коллективе…

Повесив трубку и покурив, снова звонит.

– Больница Эрисмана? Справочное… Скажите, пожалуйста, больной Терехин из третьего отделения в какой палате находится? В шестой? Благодарю вас. А как его самочувствие?.. Благодарю вас.

Вечер. В переулке, расположенном против ярко освещенных окон ресторана «Дунай», остановились Надя и Сергей Кумысников.

– Значит, так, – говорит Надя. – Ты прохаживайся по этой стороне. Кури и прохаживайся. Больше ничего от тебя не требуется.

Она перебегает через дорогу и подходит к подъезду «Дуная». Несмотря на всю решительность, с которой Надя приближается к сановитому швейцару, вряд ли она точно представляет себе, как следует действовать в подобной ситуации. На зеркальных дверях ресторана табличка: «Свободных столиков нет».

Швейцар читает на пороге газету. Он преградил Наде путь, указав пальцем на табличку.

– Мне не нужен столик, – говорит Надя. – Вызовите, пожалуйста, музыканта Геннадия Терехина.

– Сестренка? – подмигивает швейцар.

Надя кивает, решив, что так дело пойдет быстрее.

– Чтой-то к нему все сестренки ходют? Вчера – двое. Прошлую субботу – трое. Большущая, видать, семья у нашего Генки! – Он еще раз подмигивает, критически оглядывая Надю с каблуков до макушки. Осмотр этот, видимо, не внушает швейцару должного почтения. Однако, заперев дверь на ключ, он исчезает в глубине «Дуная».

В переулке против ресторана стоят на тротуаре Надя и оркестрант Геннадий. По противоположной стороне, куря, прохаживается Кумысников.

Геннадий потный, красный от ресторанной духоты и выпитого без меры пива, разгоряченный своей оглушительно-веселой работой. Надя убеждает его в чем-то, но на его безмозглом лице гуляет слащавая, липкая улыбка.

Во второй и третий раз Надя пытается достучаться до его замусоренного сознания; она даже взяла его за локоть для большей убедительности.

– Я вас очень настоятельно прошу, товарищ Терехин! Алексей Сергеевич вернется домой через три дня. Он еще очень слаб. Вы обязаны создать ему нормальные условия…

– Об чем речь, зайчик, создадим! Для вас, малыш, я готов на все!

Он поднес ее руку к своим мокрым губам.

Мгновенно преображается Надя: застенчивого доктора Лузиной как не бывало. Что-то давно позабытое, детдомовское, внезапно проламывается в ее облике. Ухватив Геннадия за галстук, она наклоняет его к себе:

– Слушай, подонок! Если ты посмеешь еще хоть раз обидеть деда, то я приду со своими ребятами, и они изуродуют тебя, как бог черепаху!.. Понял, малявка?

Геннадий испуганно моргает.

– А ты отчаянная, Надька! – говорит Сергей; они уходят по переулку от ресторана. – Он же мог ударить тебя.

– Конечно, мог. Но ведь ты бы меня защитил, Сережа.

Лесистые берега реки. Вечер.

По реке, не широкой, но быстрой, плывет двухпарная байдарка, Гребут Надя Лузина и Сережа Кумысников. Работают они веслами слаженно.

Нос байдарки упирается в берег – здесь излучина, лес отступил от реки метров на десять, бережок песчаный.

Первой выскочила из лодки прямо в неглубокую воду Надя. Она взялась за нос байдарки и подтянула ее вместе с сидящим Сережей подальше, в песок.

– С ума сойти, какая красотища! – кричит Надя. – Сереженька, ты рад, что я вывезла тебя сюда?

Сергей вышел из лодки. Поднял Надю на руки, повертел вокруг себя.

– Молодчага, Надька! – Опустил ее на песок. – А ребята найдут нас здесь?

– Дай бог, не найдут, – смеется Надя. – Надоел мне город, устала до чертиков, все надоело! – Падает на песок, раскинув руки. – Лежать бы вот так, смотреть на небо…

Вынув из байдарки маленькую палатку, Сергей устанавливает ее неподалеку. Возясь с ней, он отмеряет шагами расстояние до колышков и переставляет их, если промежутки оказываются несимметричными.

– Облако похоже на слона, – говорит Надя. – Погляди, Сережа, правда?

– Правда, – отвечает Сергей.

– А ты даже не поглядел.

– Я верю тебе на слово, – улыбнулся Сергей. – Облака всегда на что-нибудь похожи. Зависит от воображения.

– Как жаль, – вздыхает Надя. – Мне хотелось бы, чтобы тебе казалось то же самое, что и мне.

– Я постараюсь, – обещает Сергей.

Он закончил установку палатки.

– Ну, вот и готово! Считай, что это наша первая общая жилплощадь. Все удобства! – Указал на реку: – Водопровод! – Указал на лес: – Санузел! – Указал на огромную луну, восходящую на горизонте: – Электричество!..

Надя продолжает лежать не оборачиваясь.

– На свете счастья нет, но есть покой и воля. Разве это правильно, Сережа?

– Поэты всегда преувеличивают, Надюша. Они ведь люди настроения: не понравилось что-нибудь в личной жизни – тотчас стишок. А мы потом учим в школе, обобщаем… Вставай, Надька, будем разводить костер.

Горит костер, разложенный у палатки. Сидят подле него Надя и Сергей.

– А все-таки главных слов ты мне так и не сказал, – говорит Надя.

– А разве нужно?

– Очень.

– Ну, тогда считай, что я их сказал.

– Какие?

Сергей улыбнулся и погладил ее по голове.

– Ты начитанная, Надюша. Те, которые в книжках. Или те, которые поют в опере, в романсах. Выбери, сама. Я согласен на любые.

– Лишь бы не произносить их? – спрашивает Надя.

– А ты знаешь, сколько парней произносили их девушкам до меня?

– Ну и что?

– Неохота повторяться.

– А ты сочини что-нибудь новое. Или не надо. Скажи что попало. Я поверю.

Он обнял ее.

– А вам не кажется, доктор Лузина, что слова, в общем, мало чего стоят? По Павлову – это ведь не более чем вторая сигнальная система. Способность человека к абстрагированию.

– Не шути, – просит Надя. – Сейчас не надо шутить.

Он помешал в костре толстой веткой, пламя и искры взметнулись высоко.

– Ладно, – сказал Сергей. – Я не буду шутить. Дело действительно серьезное. Я прошу твоей руки и сердца… Ты согласна?

– Странно, – сказала Надя после паузы.

– Что странно?

– Зачем я тебе нужна, Сережа?

– Это глупый вопрос.

– Глупый, – кивает Надя. – Жутко глупый… Вот это мне и кажется странным. Почему я, в ответ на твое предложение, не бросилась тебе на шею? Ведь я должна была броситься… Тебя это не смущает?

Сергей пожал плечами.

– По-моему, в таких случаях не бывает однозначных поступков. Можно – так, можно – иначе, какая разница?

– Ого, еще какая!

– И вообще, я терпеть не могу заниматься психоложеством, – сдерживая легкое раздражение, говорит Сергей. – Есть ты, есть я, мы любим друг друга…

– Кто это сказал? – перебивает его Надя.

– Что именно?

– Что мы любим друг друга?

Он смотрит на нее:

– Иногда мне кажется, что ты воспитывалась не в детдоме, а в благонамеренной семье в девятнадцатом веке.

– Ты помнишь свое детство, Сережа?

– Конечно. Оно было симпатичным.

– А у меня его не было. Я все время ждала, чтобы оно поскорее кончилось… Я люблю тебя, Сережа.

Они помолчали. Он поцеловал ее.

– Извини, – говорит Сергей. – Извини, пожалуйста…

Он поднялся.

– Тебе холодно?

– Немножко, – кивает Надя.

Он накинул свой пиджак на ее плечи.

– Мы будем жить хорошо, Надюша. Я уверен в этом. У нас не будет причин для серьезных ссор. Дело ведь не в том, что сегодня мы с тобой впервые ночуем вдвоем в этой палатке…

– Для меня – и в этом, – говорит Надя. Возможно, он не расслышал ее слов.

– Дело в том, Надюша, что впереди у нас огромная, осмысленная совместная жизнь. И это несравненно важнее любых начальных признаний. Начальное чувство может пройти, даже наверное оно потом пройдет…

– Еще и не началось, а тебе уже известно, что оно пройдет? – тихо спрашивает Надя.

– Но пойми, взамен придет нечто большее – сродство душ, взаимное беспокойство друг за друга, человеческая верность…

Из леса внезапно раздается далекий крик:

– Сережка-а!.. Надька-а!.. Ау!.. Где вы?

– Не откликайся, – тихо и быстро говорит Сергей. Но Надя вскочила на ноги и приложила руки рупором ко рту.

– Здесь! – кричит Надя. – Ребята, мы здесь!..

Дежурная комната неотложки.

Медицинская сестра кипятит на электрической плитке маленькие металлические коробочки со шприцами.

Фельдшер Нина сидит за столом у телефона. Телефон звонит часто. Это ясно по тому, каким бесстрастным голосом Нина задает одни и те же вопросы:

– Что у вас случилось? Температура? Возраст? Адрес? Как пройти в квартиру? Кто звонит?

Плечом она прижимает трубку к уху и одновременно записывает все эти сведения.

Входят с улицы Надя Лузина и шофер.

Надя вынимает из своего докторского чемодана карточки вызовов и кладет на стол фельдшеру. Не присаживаясь, рассматривает новые карточки, только что заполненные Ниной.

– Все хроники, Надежда Алексеевна, – говорит Нина. – Совершенно обнахалились. Слишком у нас доступная медицинская помощь. У пенсионера где-нибудь зачешется, он требует врача…

– А это что? – спрашивает Надя, протягивая одну карточку. – Девятнадцать лет. Рвота. Температура тридцать девять.

– Переложил, наверно, с вечера. Теперь, Надежда Алексеевна, ужас как пьют. Себя не помнят. Дадите ему кофеинчику, камфары инъекцию… Зина, смени доктору шприцы. – И, не меняя интонации, добавляет: – На Лахтинской французские чулки выкинули…

Кабинет главврача поликлиники.

Сидят друг против друга, разделенные столом, главврач Петр Иванович и санитарка Таня. Сразу же бросается в глаза странная расстановка сил в этой беседе и даже противоестественное соотношение поз беседующих.

Санитарка Таня, пожилая курящая женщина, рябоватая, высокая и достаточно тощая, спокойно откинулась на стуле, мерно разглаживает платье на своих коленях.

Главврач же Петр Иванович привалился грудью к столу в направлении Тани и как бы старается заглянуть ей в глаза.

– Не понимаю, Танюша, чем мы вам не угодили. На доске Почета висит ваша фотография. Написано в стенгазете, что вы замечательная санитарка. Полторы ставки я вам дал. Вы же получаете больше, чем некоторые врачи…

– Вы мою работу, Петр Иваныч, с врачом не равняйте. Я цельный день на ногах, а он сидит на стуле, рецепты пишет…

– Позвольте, Танюша, но у него же высшее образование! – с видимым усилием подавляя вскипающее возмущение, восклицает главврач.

– У нас, Петр Иваныч, в Советском Союзе все равные.

– Ну, хорошо… Ну, хорошо… – говорит главврач, кладя себе под язык таблетку валидола. – Конечно, в принципе мы все равны, это вы абсолютно правильно, Татьяна Васильевна, заметили…

– У меня брательник работает на бойне, рогатую скотину бьет, образование – четыре класса, а третьего дня получил почетную грамоту.

– Я понимаю, – прижимает руки к груди главврач. – Но вы-то прослужили у нас в поликлинике всего три месяца. И в паспорте вашем уже и места-то нет для штампов увольнения…

– Вы мне, Петр Иваныч, моим паспортом в лицо не тычьте.

– Да и в другом месте вам больше денег не дадут.

– Не в деньгах счастье.

– А в чем же, в чем оно для вас? – уже почти драматически восклицает главврач.

– Я в Военно-медицинскую пойду. Там офицеры лежат. Дуська Гавриленко проработала полгода в глазном, выскочила за хорошего человека…

– Сколько же лет вашей Дуське? – зло спрашивает главврач.

– Мы с ней с одного года… Сержант лежал в глазном…

– Слепой, что ли?

– Немножко недосматривал…

– Хорошо, оставьте заявление, я подумаю.

– Да думать, Петр Иваныч, нечего. Я с завтрева на работу не выйду. – Она поднялась.

– Только попробуйте. Мы вам напишем такую характеристику…

– Бумажки, Петр Иваныч, для человека умственного труда важные. А нашего брата, санитарок, из заключения берут, и то рады… До свиданья, Петр Иваныч. Не серчайте на меня… Устала я одна жить… Кажный человек ищет свое счастье.

Она встала и пошла к дверям.

В дверях сталкивается с торопливо входящей Надей Лузиной.

– Петр Иванович, у меня умирает больной!.. – почти с порога говорит Надя.

У постели молодого парня сидит главврач.

Надя поддерживает голову парня, обвисшую над тазом. На короткое время приступ, очевидно, прекращается. Надя укладывает голову больного на подушку. Лицо его белое и мокрое от пота. Глаза помутившиеся.

В ногах парня стоит его мать. Она обезумела от страха и горя. Она приговаривает дрожащими губами, без всякого выражения:

– Владик, не надо… Владичек, не надо… Владик, не надо…

Главврач обернулся. Резко сказал:

– Мамаша, вы нам мешаете. Выйдите отсюда.

Женщина покорно выходит.

Приступ рвоты повторяется еще и еще раз. У больного уже нет сил. Придерживая его повисшую голову над тазом, Надя смотрит на главврача испуганными, молящими глазами.

Когда спазмы на минуту прекращаются и Надя снова укладывает больного на подушку, главврач склоняется над ним. Щупает его лоб. Покачал головой.

– При гастрите, Надежда Алексеевна, не бывает такой высокой температуры… Открой, голубчик, рот, – обращается он к больному.

Повернув измученное лицо парня к свету, главврач заглядывает ему в рот. Кивает Наде, чтобы она посмотрела.

– Теперь понятно? – тихо спрашивает он. – И лечить его надо не от гастрита, а от фолликулярной ангины. – Голос Петра Ивановича понижается до шепота: – Как же можно, Надежда Алексеевна, осматривая больного, не заглянуть ему в горло?

Пылающее лицо парня на подушке. Он ничего не слышит.

По лестнице спускаются главврач и Надя.

– Не ревите, – велит главврач.

– Я дура, – всхлипывает Надя. – Безграмотная дура…

Она вдруг утыкается лицом в плечо Петра Ивановича и плачет уже вовсю.

Он растерянно гладит ее по голове.

– Симпатичный вы человек, Наденька, – неожиданно произносит он. – Вы просто устали… Я виноват: нагрузил вас, как ломовую лошадь. И, по моим наблюдениям, вы отвратительно и нерегулярно питаетесь. Обедали сегодня?

– Обедала.

– Что именно? Что было на первое и что на второе? Надя вытирает слезы.

– Суп ела…

– Врете. Кефир, наверное, пили на ходу… Сколько у вас еще сегодня вызовов?

– Не много. Три.

Петр Иванович вздохнул.

– Ну, ладно. Три – это действительно не много… Если не считать, что десять вы уже сделали, и все это после приема в поликлинике…

Расставшись с главврачом, Надя идет вдоль длинного ряда новых домов – огромный, недавно отстроенный квартал простирается перед ней, разобраться в нем трудно.

Она вошла в один из дворов, здесь множество парадных подъездов. Устало движется мимо них, всматриваясь в номера квартир на табличках.

В центре двора благоустроенный палисадник – молоденькие деревца, цветы, дощатый стол, окруженный скамьями.

За этим столом человек пять мужчин шумно играют в «подкидного дурака». Выиграл, очевидно, пожилой мужик – лысый, долговязый, жилистый. Он медленно и аккуратно сложил колоду карт, сладострастно поглядывая на проигравшего молодого парня.

– Давай подставляй! – командует лысый.

Парень испуганно наклоняет свое лицо над столом.

Лысый изо всех сил бьет его колодой карт по носу. Парень дернулся в сторону. Слезы выступили у него на глазах.

– Не дергайся! – велит лысый.

Бьет еще раз. Люди за столом хохочут. Лузина обходит подъезды, разглядывая номера квартир.

– Вы – доктор? – раздается громкий голос из палисадника.

Она оглянулась. Закончив экзекуцию, лысый поднялся из-за стола. Это он окликнул Лузину.

– Да, – отвечает она. – Я из поликлиники. Мне нужна квартира сто семьдесят шестая…

– А почему опоздали? – строго спрашивает лысый. – Я вызывал утром. Помереть можно, покуда вы придете.

– У меня сегодня очень много вызовов, – говорит Лузина, в тоне ее слышится невольное оправдание.

– Порядка у вас нет! Развели бюрократизьм! Вот напишу жалобу, снимут, с вас стружку, будете знать!..

– Я прошу вас указать, в каком подъезде сто семьдесят шестая квартира? – сдерживая себя, спрашивает Лузина, обращаясь уже не к лысому хаму, а к окружающим его людям.

Однако отвечает ей он:

– Третий подъезд, восьмой этаж. Звоните посильнее – моя старуха глуховата.

Лузина вошла в третий подъезд. Надавив кнопку лифта, ждет. Кабина не опускается. Приложив ухо к шахте и поняв, что лифт не работает, Лузина двинулась вверх по лестнице. Идет трудно, отдыхая на площадках.

Добравшись до восьмого этажа, Лузина видит, что дверь кабины приоткрыта, – вот почему лифт не работал. Тщательно закрывает дверь кабины.

Отдышавшись, звонит в сто семьдесят шестую квартиру.

На пороге – женщина в фартуке, руки ее в мыльной пене.

– Я из поликлиники, врача вызывали?

Пройдя вслед за женщиной в квартиру, Лузина видит в открытой ванной комнате кучу стираного белья. Мыльная пена хлопьями на полу.

– Где больная?

– Я больная, – отвечает женщина, снимая фартук.

Снова двор с палисадником. Игра в «подкидного дурака» продолжается. Теперь проиграл, очевидно, лысый. Молодой парень, которого давеча лысый сек по носу, ухмыляясь, собирает карты в колоду.

– Давай подставляйся, дядя Федя! – командует он.

– Неужто бить будешь старика? – ноет лысый.

– А как же, дядя Федя, – законно!

Парень не успевает ударить. Из подъезда вышла Лузина, она приблизилась к играющим. Подавляя гнев, обращается к лысому:

– У вашей жены нормальная температура. У нее обыкновенный насморк. Как вам не совестно вызывать по таким пустякам врача?

– Ах, совестно! – кричит лысый. – Сама опоздала, и сама еще нахально попрекает!.. Граждане, вы свидетели, как она нас обслуживает!

Уже не в силах сдержать себя, Надя зло отвечает:

– Обслуживают вас в парикмахерской, в магазине, в сапожной мастерской… А врач – лечит больных людей. Понимаете – лечит!

– Подумаешь, цаца какая! – кричит лысый. – А что, сапожник не человек? Такая же личность, как и все вы. У нас все равные… Вам зарплату платют, чтоб ходили. Вот пожалюсь вашему министру, пущай подымает воспитательную работу в полуклиниках… Говорите свою фамилию, я сей минут запишу!..

Надя пошла к воротам, не дослушав его. Он хотел было догнать ее, но парень цепко ухватил его за рукав.

– Подставляйся, дядя Федор!

И, не дождавшись, покуда лысый выставит вперед свою нахальную морду, парень ловко и сильно, крепкой молодой рукой, в которой каменно зажата колода карт, лупит лысого по носу. И раз, и второй, и третий. Окружающие хохочут.

Уже ранний вечер. Стемнело. В окнах домов появляются огни. Все по той же длинной широкой улице, теперь запруженной людьми, возвращающимися с работы, идет Надя Лузина.

Подле двери булочной стоит хлебный фургон! Грузчик проносит ящики со сдобными плюшками. И, очевидно, аромат сдобы так соблазнителен, а голод так силен, что Надя входит в дверь булочной. Устало опершись о барьер, она движется с очередью.

– Давай, давай, тетка! Заснула, что ли? – торопит ее мальчишка, стоящий позади. Он не видит ее лица.

– Да она хвативши! Верно, тетенька? – хохочет второй.

Взяв три плюшки и положив их в свою большую сумку, Надя снова идет по вечерней улице.

На тротуаре торгуют с тележки молоком. Надя берет бутылку молока. Пройдя шагов десять, заглядывает в пустой подъезд. Вошла, оглянулась, не спускается ли кто по лестнице, и торопливо отпивает молоко, закусывая булочкой.

Зарядил мелкий, частый дождь. Толпа прохожих убыстряет темп. В этой толпе, то исчезая в ней, то снова выныривая, шагает участковый врач Надя Лузина. Дождь усиливается. Прохожие забегают в подворотни переждать непогоду. Тротуар постепенно пустеет. Надя подняла воротник своего пальто, достала из сумки непромокаемую косынку, прикрыла голову.

Она переходит широченную улицу, выбирая места посуше. Визжат тормоза автомобилей. Надя бежит по лужам, в этом месте нет перехода.

И вот наконец нужный подъезд во дворе. Она быстро вошла, запыхавшись, прислонилась к стене, сбросила косынку и поправила свою спутавшуюся несложную прическу.

Надя медленно подымается по лестнице.

Пожилая женщина-дворник сметает во дворе жилмассива мусор, нанесенный потоками дождя, в канализационный люк. Заглянула мимоходом в подъезд.

На подоконнике лестничной площадки кто-то сидит; сидит как-то нехорошо, боком, упершись лбом в стекло большого окна.

Дворничиха кричит снизу:

– А ну марш отсюдова! Сейчас дружинников кликну!..

Однако, поднявшись на несколько ступенек, она роняет свою метлу.

– Боже ж ты мой, Надежда Алексеевна!..

– Ничего-ничего, тетя Лиза… Я только минуточку посижу, сейчас пройдет…

На кушетке в комнате дворничихи полулежит Надя. Смущенная не столько своим состоянием, сколько тем, что причиняет невольные хлопоты посторонним людям, она уже порывалась несколько раз подняться и уйти домой, но властный, категорический тон дворничихи обезволивает ее и всякий раз снова пригвождает к кушетке.

Суетясь подле плиты в маленькой кухоньке, дворничиха поминутно заглядывает в комнату.

– Сказано лежать, значит, лежи. Куда ты такая пойдешь – на тебе вон лица нет. Посмотрись в зеркало – ни кровиночки. Ухайдакалась, Надежда Алексеевна, разве ж так мыслимо?..

В кухне примостились на одном табурете еще две старухи, соседки по дому. У одной из них в руках банка, у другой – бутылка.

– В кипяток заваривать или в чай? – деловито спрашивает у них дворничиха.

На двух конфорках закипают чайник и кастрюлька. Дворничиха вошла в комнату, порылась в тумбочке, вынула термометр.

– Поставь, – велит она Наде.

– Да нет у меня температуры, тетя Лиза. Просто я сегодня немножко устала.

– Поставь, тебе сказано. И держи хорошо, по-честному. Туфли скинь, протяни ноги… Девочки! – окликает она старух в кухне. – Заварили?

Две старухи над плитой, как две колдуньи, заваривают свои снадобья из банки и из бутылки в чайник и кастрюлю.

Дворничиха укрыла Надины ноги шерстяным платком. Надя вынула из-под мышки термометр.

– Ну, вот видите, тетя Лиза: тридцать пять и четыре – нормальная.

– Для покойника нормальная… Бульону тебе надо бы попить. Борща наваристого со свининкой… Ну как, девочки, померли вы там, что ли? – снова кричит она старухам.

Они входят в комнату, держа каждая по чашке чародейского напитка.

– Который сперва? – спрашивает дворничиха. Обе старухи одновременно протягивают свои чашки. Надя покорно пьет. Отпив, спрашивает:

– Что это у вас, бабушка?

– Трава, – отвечает одна старуха.

Отпив из другой чашки, Надя спрашивает:

– А у вас что, бабушка?

– Корень, – отвечает вторая старуха.

– Ты пей, – велит дворничиха. – Пей по глоточку и думай: сейчас поможет, сейчас полегчает – оно и вправду полегчает. Поспишь минуток полтораста и взойдешь в себя…

В той же комнате. Очевидно отлежавшись, Надя собирается уходить. Она надевает туфли, причесывается перед зеркалом, поправляет подушки на кушетке.

Дворничиха моет посуду в кухне.

– Хотела тебя спросить, Надежда Алексеевна. Видела вас как-то в кино с чернявеньким таким. Он кто тебе приходится?

– Никто. Учились вместе. Хирург он.

– Женатый?

– Нет.

– А что ж так?

– Собирался жениться, но все расстроилось,

– Почему?

– Не пошла она за него.

– Выпивает?

– Даже не курит,

– Может, он гулял от нее?

– Нет.

– Ну и дурища. Чего ж ей тогда надо было?

– Он ее не любит.

– Не уважает, что ли?

– Нет, уважает. Но только не любит.

– Постой. Как это не любит, раз хотел жениться?

– Он головой хотел, а не сердцем.

– Так голова же – надежней! Значит, обдумал, рассудил, принял положительное решение. А что – сердце? Сердцем можно такого прохиндея полюбить, что всю жизнь будешь маяться.

– Ну и пусть.

Дворничиха вошла в комнату с мытой посудой.

– Семья должна быть у человека. Хоть какая, а семья. Ради кого тогда и жить?.. Вон ты добегалась: ни поесть вовремя, ни передохнуть, ни поговорить с родным человеком… Засидишься в девках, а потом не возьмут,

– Полюбим друг друга – выйду.

– А надолго ли этой любви хватает, Надежда Алексеевна?