Текст книги "Среди людей"

Автор книги: Израиль Меттер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

– На всю жизнь.

Протянув Наде пузырек с напитком, дворничиха говорит:

– Выпьешь на ночь. Может, тебе во сне и покажут такого мужа.

Надя засмеялась.

– Мне, знаете, тетя Лиза, что чаще всего снится? Лестницы, лестницы, лестницы… Бесконечные лестницы. Вверх-вниз. Вверх-вниз…

Просторный, светлый коридор поликлиники.

У дверей врачебных кабинетов сидят на стуле пациенты, ожидающие приема. Наиболее нетерпеливые переминаются с ноги на ногу у стен – их очередь скоро подходит.

Подле двери с табличкой: «Терапевт Н. А. Лузина» больных побольше, нежели у других кабинетов.

И снова в этой очереди приметна вальяжная особа – мы уже видели ее когда-то в той же самой позиции. Она и нынче, как и тогда, виртуозно вяжет кофту, не глядя на спицы и бдительно держа в поле своего зрения весь коридор. С медсестрами и врачами, проходящими мимо, она здоровается как с давнишними друзьями:

– Привет, Ксеничка!

– Здравствуйте, душенька.

– Добрый вечер, Леонид Сергеевич! Ей рассеянно кивают в ответ.

За то время, что мы ее не встречали, она несколько огрузнела, но не потеряла своей живости и неистребимой жажды общения. Сегодня ей не повезло: справа от нее сидит здоровый, цветущий парень лет двадцати двух, контакт с которым наладить совершенно невозможно – он не обращает на свою соседку никакого внимания. Лицо этого парня кажется нам знакомым – вроде бы мы уже видели его ранее, – но пока нам не удается узнать его.

– Простите, вы в первый раз к доктору Лузиной? – спрашивает вальяжная особа.

– Нет, – не поворачиваясь, односложно отвечает он.

– Что-то я вас здесь не встречала.

Молчание.

– Вообще говоря, доктор Лузина недурной специалист. Характер у нее, правда, несколько резковатый. И я бы сказала, что, несмотря на свою молодость, она излишне консервативна. Сейчас в медицине столько восхитительно новых средств! Они буквально преображают человека. А все эти банки, горчичники, аспирин – так лечили наших дедов!

Парень посмотрел на нее.

– Вашего деда не могли лечить аспирином, – говорит он.

– Почему?

– Потому что в то время аспирин еще не изобрели.

Она возмущенно отворачивается, спицы в ее руках мелькают с космической скоростью.

Кабинет Нади Лузиной.

На диване лежит голый до пояса рослый мужчина. Надя ощупывает его печень.

– Вдохните. Глубже, голубчик. Не напрягайте живот… Еще раз вдохните. Садитесь, пожалуйста. Покажите язык… – Она оттягивает его нижнее веко и осматривает белки глаз. – Ну вот, печень у вас, к сожалению, опять разгулялась. Придется полежать, полечиться… Одевайтесь, голубчик.

Натягивая на себя рубаху, рослый мужчина ноет:

– Да не могу я сейчас лежать, доктор! Конец квартала нынче, у меня же в цеху план горит…

Надя пишет за столом. Невозмутимо спрашивает:

– А кто третьего дня провалялся у себя в цеху полсмены с грелкой?

– Ну, было, – гудит он. – А потом оклемался…

Продолжая писать, Надя спрашивает:

– А кому вчера заводская медсестра делала инъекцию пантопона?

– Ну, делала. И полегчало сразу. – Он уже оделся. – Я знаю, это вам моя Клавдия настучала, делать ей нечего…

Надя отложила перо.

– И не совестно, Григорий Ильич? Ваша жена беспокоится о вашем здоровье, старается готовить вам диетическую еду…

– С этой еды ноги можно протянуть, – ворчит Григорий Ильич.

– Глупости. А как же вегетарианцы живут всю жизнь?

– Так они ж идейные. Ради идеи можно и поголодать. А я в творог не верю. Я в мясо верю… Вы мне дайте такое лекарство, чтобы я…

– Ну, вот что, – рассердилась Надя. – У себя в цеху вы – мастер. А здесь – мой пациент. И извольте делать то, что я вам велю. Ясно?

– Ясно, – покорно говорит он. – Вас не послушаешься, вы начальству доложите.

– Правильно, голубчик, – непременно доложу, – улыбается Надя. – Значит, договорились: бюллетень я вам даю сперва на пять дней.

Снова коридор поликлиники у дверей кабинета Лузиной.

Первый в очереди – цветущий молодой парень. Вальяжная особа, сидящая рядом, повернулась к нему спиной и, продолжая ловко орудовать вязальными спицами, обрушивает свою неудержимую словоохотливость на девушку слева:

– Главное – не идите слепо на поводу у врачей. Культурный больной должен до некоторой степени руководить врачом. Ведь вы наблюдаете себя круглые сутки, а доктор видит вас всего пять минут во время приема. Вы ему абсолютно безразличны, а для себя вы самый дорогой человек на свете…

Она отложила вязанье и развернула на своих коленях журнал «Здоровье», лежавший у нее трубочкой в сумке.

– Очень рекомендую вам этот журнал. Лично я лечусь исключительно по нему…

Девушка наивно спрашивает:

– Зачем же вы тогда ходите сюда в поликлинику?

– Видите ли, милочка, на основе чтения этого журнала у меня возникает ряд подозрений относительно моего здоровья. Вот, скажем, рак. Раньше им болели только пожилые люди, а нынче рак помолодел. Следовательно, я должна проверить себя по поводу онкологии. И вам настоятельно советую…

Лицо девушки становится несколько испуганным:

– Но у меня нету никаких симптомов.

– И у меня нету. Тем более это опасно!…

Из кабинета вышел больной. На пороге показалась медсестра:

– Следующий! – Увидела вальяжную особу. – Гражданка Ефимова, вы же только два дня назад были, мы вам ЭКГ сделали, рентген сделали, кровь брали, желудочный сок…

– Насколько мне известно, – высокомерно отвечает особа, – лечебная помощь в нашей стране бесплатная и общедоступная!

Молодой цветущий парень вошел в кабинет Лузиной. Сел на стул.

– Слушаю вас, – говорит Надя.

Заканчивая свои бесконечные записи, она еще не успела взглянуть на него. Он смущенно молчит.

– Я вас слушаю, – теперь уже глядя на него, повторяет Надя, – На что вы жалуетесь?

– Ни на что… Я здоровый. Меня мама прислала.

– Мама? – удивлена Надя. – Чья мама?

– Моя… Не узнаете, доктор? – огорченно спрашивает парень.

Надя всмотрелась в него.

– Ой, у вас же была фолликулярная ангина! – Она радостно всплескивает руками. – Я же из-за вас чуть с ума не сошла от страха! Я же тогда поставила непра-вильный диагноз…

– Как это неправильный? – обижается парень. – Вы меня от смерти спасли. Я совсем отдавал концы. Ночевали даже один раз у нас. Я-то не помню, у меня жар был, мама рассказывала. – Он помялся. – А теперь вот женюсь. Пришел приглашать на свадьбу. Мама велела, пускай с супругом приходит: у такого, говорит, доктора, наверное, и супруг замечательный…

Приемный покой больницы. Глубокая ночь.

На полу стоят пустые носилки. Парень лет двадцати шагает подле них взад и вперед, держа в руках свернутую комом женскую одежду – платье, белье, туфли.

В докторском халате быстро вошел Сергей Кумысников.

– Вы привезли больную Лебедеву?

Парень метнулся к нему:

– Я.

– Садитесь. Доктор Кумысников. У нас мало времени. Вы – муж?

Парень кивает. Он так и не сел, а только положил на стул одежду жены.

– У вашей супруги аппендицит, осложнившийся гнойным перитонитом. Операция необходима немедленно, и ее уже готовят. Как хирург, я обязан спросить вашего согласия.

– А Зина согласна?

– К сожалению, в данный момент больная без сознания. Поэтому я и спрашиваю вас.

Пауза. Судорожно глотнув, парень спросил:

– Доктор, это опасно?

– Не стану вас обманывать – вы мужчина. – Кумысников незаметно посмотрел на часы. – Пожалуйста, поскорее.

– Хорошо, – сказал парень. – Согласен. – И добавил просто, без всякого выражения: – Если Зина умрет, я утоплюсь.

Кумысников приоткрыл дверь в соседнюю комнату:

– Сестра, дайте, пожалуйста, товарищу валерьяновых капель. – Обернулся на прощанье к парню: – Я обещаю вам сделать все, что в моих силах. А сейчас идите домой – операция может продлиться долго, ждать вам здесь совершенно бессмысленно. – Еще раз обернулся в соседнюю комнату: – Попрошу вас, сестра, дать товарищу с собой две таблетки элениума, пусть примет перед сном. – Пожал Лебедеву руку. – Утром позвоните в справочное. Будем надеяться на удачный исход.

Парень шагнул вслед за ним.

– Доктор, мне жить без нее невозможно. Это я вам точно говорю…

Послеоперационная палата. У постели больной, на высоких штативах, висят капельницы с глюкозой, с физиологическим раствором; шланги от них ведут к телу оперированной. Пустая, использованная кислородная подушка лежит на табурете. Пожилая медсестра обвязывает марлей горловину второй кислородной подушки.

Кумысников сидит подле больной, измеряя ей давление. Он сидит здесь давно – это видно и по сбитому на сторону галстуку под халатом, по расстегнутому вороту рубахи и по спутанным, выбившимся из-под круглой белой шапочки волосам. Мы впервые видим его в таком расхристанном состоянии.

Что же касается пожилой хирургической медсестры, то это ведь особая порода людей, не столь уж часто встречаемая: сдержанность, собственное достоинство, невозмутимая выдержка в любых, самых острых больничных обстоятельствах, размеренная точность и скупость движений, немногословие и поразительное умение всегда оказываться именно в том месте, где этого требует неотложная срочность положения, – вот какими чертами характера обладает в полной мере та пожилая медсестра, что сейчас находится в послеоперационной палате.

– Грелку к ногам! – тихо велит Кумысников.

– Я уже положила.

Отогнув в ногах больной одеяло, он пощупал грелку.

– Надо сменить воду.

– Сергей Петрович, я только что налила кипяток.

– А я прошу вас сменить воду! – резко повторяет он.

– Хорошо, – звучит спокойный ответ.

Уже две использованные кислородные подушки лежат на табурете. Резиновую трубку третьей, тоже наполовину опустевшей, Кумысников держит у губ оперированной больной. Медсестра заполняет капельницу кровью для переливания.

Наклонившись к лицу больной и увидев ее открытые глаза, Кумысников спрашивает:

– Зина, вы меня слышите? – Голос его беспокоен. Очевидно, он обращается к ней не впервые, но открытые глаза больной лишены смысла.

– У меня все готово, – говорит медсестра. Кумысников пробует ввести иглу в вену, однако, то ли от волнения, то ли от неопытности, инъекция у него не ладится. Лицо его покрывается крупным потом.

За его спиной раздается все тот же тихий, спокойный голос:

– Позвольте, Сергей Петрович. Обычно это поручается мне.

Он обернулся:

– У нее очень тонкие вены, никак не попасть иглой…

Поднявшись, уступил место медсестре. Она быстро и ловко проделывает все, что нужно. Медленно, едва заметно понижается уровень крови в капельнице.

Счет времени уже давно утерян Кумысниковым. Беспокойство и почти отчаяние сменяются порой на его лице внезапно сверкнувшей надеждой – в конце концов, он еще очень молод, Сережа Кумысников. В этом состоянии он совершенно не умеет ждать в бездействии, и поэтому чаще, чем, может быть, нужно, он щупает пульс больной, измеряет ей давление, возится с кислородом.

Была ночь за окнами палаты, затем разгорелся день, и снова разом ожили уличные фонари.

– Я заварила кофе, – говорит медсестра. – Вам следует сейчас же выпить.

Он покорно идет к столику в углу и, не присаживаясь, пьет.

Медсестра подливает глюкозу в капельницу. Кумысников снова приблизился к постели, наклонился:

– Вы слышите меня, Зина?

– Я ввела ей пантопон. Она, вероятно, спит.

Помедлив, он подошел к медсестре, без надобности потрогал шланг.

– Я вам нагрубил вчера… – тихо произносит Сергей.

– Если бы за тридцать лет работы я обращала внимание на все то, что говорят хирурги… Вы еще сравнительно вежливы, Сергей Петрович. Пойдите в ординаторскую и прилягте. Я позову вас в случае необходимости.

Но он снова опускается на стул у постели больной и в сотый раз щупает ее пульс.

Из дверей поликлиники выходит Надя. Она успевает сделать несколько торопливых шагов – ее нагоняет такси с приоткрытой на ходу дверцей. Сперва машина медленно ползет вдоль тротуара, а когда Надя хочет перейти дорогу через переулок, такси сворачивает в этот переулок и преграждает ей путь.

Из машины высунулся Сергей Кумысников. Он взял Надю за руку.

– Садись быстренько, тут нельзя останавливаться… Она села рядом с ним.

Наклонившись к шоферу, Сергей говорит адрес, но шум улицы заглушает его голос.

Сидит молча Надя, рядом с ней молчит Сергей. Посмотрев в окно, она удивленно оборачивается:

– Куда ты меня везешь?

– Куда надо, туда и везу.

Уже по окраинным улицам города мчится такси; выносится на шоссе. Здесь, свернув в сторону, на проселок, машина остановилась. По обе стороны проселка молодой лес.

– Подождать вас? – оборачивается шофер.

– Не надо.

Машина ушла. Сергей с Надей остались на обочине.

– Считай, что я прискакал за тобой на коне, – говорит Сергей, – перекинул через седло и привез сюда. Спасибо, что ты при этом не кричала. Они вошли в лес.

– Куда мы идем? – спрашивает Надя,

– Никуда.

– Я тебя серьезно спрашиваю.

– А я серьезно отвечаю – никуда. Я привез тебя на край света.

Надя остановилась.

– Что с тобой, Сережа?

– Ничего. Я понял наконец, как следует поступать с тобой, а заодно – и с собой.

Они идут.

– Здесь чертовски красиво… Хочешь есть? У меня с собой бутерброды и пиво. Я хотел взять термос с горячим чаем, но он не влезал в карман.

Они идут.

– Позавчера я дежурил у себя в клинике. Ночью доставили девушку с разлитым гнойным перитонитом. Я сделал ей операцию, почти не надеясь на успешный исход. В приемном покое сутки сидел парень, Он сказал мне: доктор, если Зина умрет, я утоплюсь.

– Она жива? – спрашивает Надя.

– Два дня я не уходил из клиники. Кажется, это первый человек, которому я реально спас жизнь… Надя, мне невозможно жить без тебя. Ты молчи. Не отвечай мне. Я третьи сутки на ногах. И не останавливайся, пожалуйста, иначе я упаду – сперва на колени перед тобой, а потом на эти листья – и засну мертвецким сном…

Они продолжают идти.

Кабинет инспектора горздравотдела.

Инспектор Анна Игнатьевна Сырцова – молодая энергичная женщина, не лишенная приятности, – беседует с участковым врачом Надей Лузиной. Они разделены столом. Перед Сырцовой лежат бумаги; по мере необходимости она заглядывает в них.

– Я искренне рада за вас, Надежда Алексеевна. Мы считаем вас очень перспективным специалистом. Характеристика, выданная вам главврачом, в высшей степени похвальная. За два года работы на участке совершенно несомненен ваш творческий рост, И для того, чтобы стимулировать его, горздрав направляет вас на три месяца в клинику Института усовершенствования к профессору Медведеву.

Надя просияла:

– Спасибо!

Сырцовой приятно, что она обрадовала Лузину.

– Попутно я хотела бы воспользоваться нашей встречей… – Сырцова заглядывает в бумаги на столе. – Сколько больничных листов выписано вами на своем участке за последний квартал? – мягко спрашивает она.

– В точности не помню, я не подсчитывала. – На чулке Нади поползла петля; незаметно послюнив палец, она пытается смочить дырочку, чтобы петли не разошлись еще ниже.

– Как же можно, коллега! – укоризненно говорит Сырцова. – Больничный лист – это документ строжайшей отчетности…

Сверившись по бумагам, она продолжает:

– За три последних месяца вами выписано сто тридцать два бюллетеня, общей продолжительностью в пятьсот шестьдесят семь рабочих дней.

Она смотрит на Надю.

– Я давала больничные листы людям, которые по состоянию своего здоровья не могли выйти на работу, – тихо говорит Надя.

– Естественно, – одобрительно кивает Сырцова. – Никто не берет под сомнение вашу врачебную квалификацию. Однако почему-то именно на вашем участке наиболее высокая цифра выданных бюллетеней. Чем же, по-вашему, вызвано это явление?

– Не знаю, – подумав, искренне отвечает Надя. – Вероятно, чаще болеют. На моем участке много пожилых людей.

– Кстати, и об этом я хотела побеседовать с вами. Госпитализировать в первую очередь следует работоспособных пациентов. Больничные койки мы предоставляем преимущественно трудящимся и уж затем…

Надя подняла глаза на инспектора.

– Я – доктор. И если медицинские показания…

– Надежда Алексеевна, – прерывает ее Сырцова, – я могла бы сказать вам, что ни у меня, ни у вас нет времени для ведения бесплодных дискуссий; могла бы сослаться на установку, которую мы с вами обязаны выполнять. Но я тоже медик, коллега. И воспитана на тех же гуманных советских принципах, что и вы. Ваше доброе, сердечное отношение к пожилым пациентам совершенно закономерно и, поверьте, глубоко мне понятно. Однако когда решается вопрос, кого поместить в больницу – больного, который пролежит два-три месяца, причем без эффекта, ибо он болен необратимо, или пять-шесть человек, которых можно вылечить, а часто это кормильцы семьи, – врач должен решать в пользу последних, не будучи при этом ни бюрократом, ни чиновником…

Все это Сырцова произносит горячо и убежденно. Склонившись к столу, она готова выслушать возражения молодого доктора, но Надя не может подыскать столь же убедительные, рациональные доводы. Сырцова видит это и продолжает уже совсем мягко и доверительно:

– Если бы вы знали, Надежда Алексеевна, как мне иной раз бывает больно отказывать людям! Но что поделаешь?.. Это мое кресло позволяет мне видеть более широкую картину, нежели вам. Вы руководствуетесь гуманизмом отдельного частного случая, а мы – государственным.

Надя спрашивает:

– А разве государственный гуманизм не составлен из отдельных частных случаев?

– Безусловно, составлен! Но только не путем простого арифметического сложения. Ведь мы же и не утверждаем, что можем уже сейчас, сегодня, удовлетворить решительно все насущные потребности граждан. Мы стремимся к этому всей душой, всеми средствами, – размах строительства лечебных учреждений грандиозен!

Улыбаясь, инспектор Сырцова поднялась. Она, видимо, удовлетворена беседой с молодым участковым врачом. Обойдя стол, она пожимает руку Наде и медленно провожает ее до дверей кабинета.

– Не расценивайте, пожалуйста, мои деловые замечания как выговор. Это всего лишь советы и размышления более опытного коллеги… Я была очень рада познакомиться с вами, Надежда Алексеевна. И совершенно убеждена, что работа в клинике профессора Медведева принесет вам огромное творческое удовлетворение… – У дверей она пожала руку Наде еще раз. – От всей души желаю вам здоровья и счастья в личной жизни!..

Маленький паровозик, старомодно посвистывая и отдуваясь, хлопотливо семенит по заводскому двору. Пропустив его, окутанные паром, возникают Надя Лузина и председатель завкома. Они переступают через узкоколейку и шагают к зданию дирекции.

Предзавком. Извините, доктор, что принимаю вас на ходу – конец квартала, вздохнуть некогда… Пожаловаться, между прочим, не можем: коллектив выкладывается со всей душой…

Лузина (перебивает).Три недели назад я уложила в клинику Григория Ильича Баженова, мастера инструментального цеха.

Предзавкома (оживился).Гришу? Да знаю я Гришку. Во мужик! Он у меня в завкоме два созыва работал… Ну, как он там, бедолага? Все мается со своим радикулитом? У меня у самого, доктор…

Лузина (снова сухо обрывает).Григорий Ильич никогда не страдал радикулитом – у него больна печень.

Предзавкома. Ах ты господи! Вот так живешь, живешь и не знаешь, где тебя стукнет!..

Лузина. За три недели вы не были у него в клинике ни разу/

Предзавкома (оторопело остановился).Я лично?

Снова, отдуваясь и сипло посвистывая, преграждает им путь суетливый паровозик. Скрытый облаком пара, предзавкома старается перекричать паровозный шум:

– Мы ж ему апельсины отправили, виноград, яблоки, мед. Десять целковых завком утвердил на гостинец…

Они перешагивают через рельсы.

Лузина. Фрукты ему приносят из дому. А вот то, что у вас не нашлось часа времени посидеть у постели больного товарища, который, по вашим словам, «во мужик!»…

Предзавкома. Да я же объясняю вам, милый доктор, – конец квартала, будь он неладен!

Лузина (резко).На рыбалке в воскресенье были?

Предзавкома (смутился).Был… Так ведь я, доктор, тоже не из железа… А вы, собственно, по какому вопросу пришли ко мне?

Лузина. Вот по этому вопросу и пришла – посмотреть на вас хотела.

Кивнув ему, уходит. Предзавкома спрашивает вдогонку:

– Ну, а как здоровье-то нынче у Гриши?

– Справки о состоянии больных сообщаются в справочном бюро. Телефон 42-35-78. С девяти утра.

Ушла.

Прихожая большой новой квартиры. Здесь все завалено пальто, плащами, кепками, шляпами, ботами, уличными женскими сапогами. Никакая вешалка не может вместить всей этой одежды. Прихожая пуста, однако из комнат доносится гул голосов. В этом гуле можно разобрать вопли:

– Горько-о! Горько!.. Владик, Тамара, горько!..

И на фоне криков слышен звонок в дверь. Звонят раз, другой, третий.

Из комнаты в прихожую выбегает Владик – это тот самый здоровый, цветущий парень, что был у Нади в поликлинике. Вслед за ним выбежала и невеста.

Владик открыл дверь. На пороге – Надя с букетом в целлофане.

– Извините, пожалуйста, – смущенно говорит она. – Я опоздала…

На лестничной площадке, скрытый распахнутой дверью, стоит Кумысников. Дверь уже почти закрывается перед его носом, когда раздается голос Нади:

– Там еще со мной Сережа…

За свадебным столом, раскинутым из угла в угол комнаты, шумно. Гости собрались давно, они уже сыты, веселы, и хозяева сейчас наперебой потчуют Надю с Сережей.

Мать Владика накладывает в тарелку Сережи закуски, он жует с завидным аппетитом.

Подле Нади хлопочет невеста:

– Спасибо вам за Владика, – говорит она. – Он мне рассказывал, как вы спасли его от смерти.

Рассеянно улыбнувшись, Надя подозрительно прислушивается к тому, что происходит рядом, у Сережи.

– А вы давно поженились? – спрашивает Сережу мать Владика.

С набитым до отказа ртом Сергей солидно кивает головой.

– И жилплощадь есть? Квартира?

Он снова кивает, чинно отпивая вино.

Надя, сидящая рядом, больно наступает ему на ногу под столом.

– Двухкомнатная, – говорит Сергей. – Окна на юг. Потолки – два восемьдесят. Санузел несовмещенный. С балконом.

– Вы ешьте, – уговаривает Надю невеста. – Мы с Владиком тоже строимся, я на прошлой неделе уже купила обои. Может, вам надо?

– У нас финские, моющиеся, – деловито сообщает Сергей, выпив залпом бокал вина.

– Сейчас же перестань врать! – шипит Надя.

Сережа оборачивается к хозяйке:

– Если б вы знали, как великолепно Надюша готовит! В особенности – борщ! Она кладет туда желтый перец и охотничьи сосиски. Это наше семейное фирменное блюдо. По субботам, когда я привожу дочку из садика, мы обедаем втроем. И это самые счастливые часы в нашей жизни!..

Невеста шепчет жениху:

– Вот ты слушай, слушай, Владик, – тебе надо учиться у него!..

– Бывают же счастливые семьи! – говорит немолодая гостья, незаметно вытирая платочком печальную слезу.

В прихожей хозяева провожают Надю с Сережей.

– Как жаль, что вы так рано уходите, – говорит невеста. – Даже чаю не попили.

– Да я бы, откровенно говоря, еще посидел, – отвечает Сергей, – но вот у Надюши сегодня очень трудный день. Очень!

Мать Владика торопливо появляется из кухни с пакетом в руках.

– Надежда Алексеевна, милая, не обижайте меня – это я завернула для вашей Танечки. Тут сладкое. Она ведь любит сладкое?

– Обожает! – говорит Сергей, беря из рук хозяйки пакет.

По лестнице спускаются Сергей с Надей. Два марша они идут молча. У Сережи преувеличенно беззаботный вид, хотя он искоса и поглядывает на Надю.

Убедившись, что лестница пуста и их никто не услышит, Надя резко поворачивается к нему:

– Хлестаков несчастный! Брехун! Зачем ты врал целый вечер?

Сережа приоткрывает угол пакета, заглядывает в него.

– Надька, здесь потрясающая вкуснятина! С заварным кремом… – Он сует палец в пакет, вынимает, облизывает его. – Попробуй. Я же видел, ты же ни черта не ела за столом.

– Я тебя спрашиваю, зачем ты врал? Ты что – напился?

– Я? Нисколько.

– А ты помнишь, что пригласил их в гости в нашу двухкомнатную квартиру? – яростно спрашивает Надя. Она почти плачет.

– Помню, конечно, – пожимает плечами Сергей. – Вот с Танькой я, кажется, немножко перебрал, но это меня занесло.

– Называется – врач! Хирург, серьезный человек! Врун ты, вот кто. Отвратительный, низкий врун!..

Они стоят на лестничной площадке. Сергей протягивает Наде пакет и неожиданно серьезным тоном просит:

– Подержи, пожалуйста, минутку.

И теперь, когда ее руки оказываются занятыми, он с силой обнимает ее и целует.

Отстранившись наконец, Надя подозрительно спрашивает:

– А откуда ты знаешь про борщ? Кто тебя кормил таким борщом?

– Никто. В поваренной книге вычитал. – Он снова целует ее.

По широкому проходу между койками просторной больничной палаты идет группа врачей в белых халатах. Во главе этой группы старик профессор – мы помним его: он произносил речь в день принятия присяги.

Это утренний обход. Профессор присел на койку больного – мастера Баженова.

– Доброе утро, Григорий Ильич. Посмотрите-ка на меня, дружок… Ну, вы сегодня совсем молодцом! Даже обзавелись румянцем… – Профессор открыл дверцу тумбочки. – Интересно, что же мы здесь имеем? Варенье, яблоки, мед… Прелестно. С такими харчишками я бы и сам не прочь поваляться с недельку… Ну, а как насчет духовной пищи? Что мы изволим читать? – Он взял с тумбочки книгу, – «Приключения Тома Сойера». Очень хорошо… А теперь давайте-ка мы вас посмотрим…

Вокруг постели больного стоят врачи. Среди них – Надя Лузина.

Не по-обычному профессор начинает осмотр. Откинув одеяло, он сперва вглядывается в обнаженные грудь и живот больного, еще не касаясь тела руками. Вероятно, так художник всматривается в натуру, пытаясь найти в ней те особенности, которые отличают ее от всего того, что приходилось наблюдать ранее. Никаких инструментов и приборов нет сейчас в распоряжении профессора.

Мягкими, теплыми руками он начинает ощупывать тело больного, выстукивая грудную клетку своими пальцами и прислушиваясь к тону. Голова профессора склонена набок, словно он вслушивается в невидимую партитуру, и самомалейший фальшивый звук не минет его строгого абсолютного слуха.

Наклонившись еще ниже, профессор прикладывает свое ухо к груди больного, к его сердцу.

Один из молодых врачей заботливо протягивает профессору фонендоскоп.

Торопливо задержав руку врача, Надя шепчет:

– Уберите. Виктор Георгиевич этим не пользуется… Стоят вокруг постели врачи. Длится осмотр больного. Слышен тихий ласковый голос профессора:

– Повернитесь на бок, дорогой. Вот так. Скажите медленно: раз, два, три… Хорошо. Еще раз погромче, пожалуйста… Раз, два, три…

И вот наконец профессор выпрямился, прикрыл больного одеялом.

– Я доволен вами, дружок. Вы нам очень помогли. – Обернувшись к окружающим его врачам, старик отыскивает взглядом Надю и пожимает ей руку. – Спасибо, коллега. Решительно ничего не могу добавить ни к вашему диагнозу, который, признаюсь, показался мне поначалу чуточку проблематичным, ни к тому курсу лечения, что вы назначили пациенту. Полагаю – дня через три его можно будет отпустить домой.

– Я хочу сделать это через неделю, – тихо, но настойчиво говорит Надя.

Старик нахмурился: видимо, он не слишком любит, когда ему противоречат. Иронически взглянув на нее, он так же тихо отвечает:

– Очевидно, вам виднее – вы лечащий врач, а я всего-навсего малопрактикующий профессор…

Эта внезапная коротенькая перепалка ведется на ходу, почти шепотом – окружающие и больные не слышат ее. Вся группа утреннего врачебного обхода передвинулась к следующей постели.

По коридору, во главе с профессором, идут врачи. Обход закончен. Старик явно утомлен. Он вошел в ординаторскую, опустился на диван, прикрыл глаза.

– Виктор Георгиевич, извините, пожалуйста…

Перед диваном стоит Надя.

– Вы совершенно правы, профессор, – больного можно выписать через три дня. Но я сама попросила его задержаться: рядом с ним лежит человек в очень подавленном состоянии. И ему предстоит на этой неделе тяжкая процедура. А они подружились…

Пауза.

– Садитесь, коллега, – говорит профессор.

Надя опускается на краешек дивана.

– В моей клинике, – говорит профессор, – освободилось штатное место ординатора. Я предлагаю его вам, коллега.

Робея, Надя молчит.

– Я присматриваюсь к вам вот уже три месяца. Вы – думающий врач, и, что не менее важно, у вас сердце врача.

– Спасибо, Виктор Георгиевич…

– Благодарить меня совершенно незачем. Я руководствуюсь интересами дела. Мне кажется, мы сработаемся. В условиях клиники вам будет легче совершенствоваться, а наши больные приобретут в вашем лице дельного и доброго доктора.

– Виктор Георгиевич, спасибо большое… – Надя отчаянно смущена. – Я должна сразу дать вам ответ?

Молчание. Быстро взглянув на нее, он язвительно произносит:

– Вероятно, вы хотели бы проконсультироваться с мамой, с супругом, со свекровью?

– Я живу пока одна, – тихо, не поднимая глаз, отвечает Надя.

– Тогда остается предположить, что вам требуется время, для того чтобы обдумать мою квалификацию как шефа клиники?

Она готова провалиться сквозь землю под его испепеляющим взглядом.

Профессор поднялся и буркнул:

– Ну что ж… С недельку я могу подождать, покуда вы решитесь на этот опрометчивый шаг. Конечно, если вы соблаговолите на него решиться…

И снова под слепяще ярким полуденным солнцем высятся корпуса знакомого жилмассива. Сейчас здесь уже все обжито. С молодых тополей, щедро раздавшихся, слетает пух. Зацвел кустарник.

И как всегда в эту рабочую пору дня, особенно приметны во дворах пожилые люди; дети еще не вернулись из школы. Греются на солнце старики.

Идет по двору участковый врач Лузина. Теперь ей уже не приходится всматриваться в номера квартир над подъездами – это ее участок, он отлично изучен.

Пересекая палисадник, идет по двору Надя Лузина, и по тому, как здороваются с ней люди, по тому, как они смотрят ей вслед, видно, что она свой человек в этом доме.

Лестница.

Слышен торопливый стук каблуков. Марш за маршем разворачивается перед нами пустая лестница, и стук каблуков становится все замедленней. Порой он затихает где-то на лестничной площадке, затем, через мгновение, каблуки снова мерно постукивают по ступенькам.

Тишина.

И голос откуда-то сверху:

– Я из поликлиники. Врача вызывали?