Текст книги "Троянский конь"

Автор книги: Иван Сербин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

– Справочная? Мне нужен телефон Института Склифосовского. Спасибо. Да. – Щелкнула рычажком и тут же набрала названный номер. – Здравствуйте, я хотела бы навести справки о самочувствии Мало Дмитрия Вячеславовича. Спасибо, подожду. – У Кати вдруг возникло ощущение собственной никчемности. Этакой крохотности на фоне громадного города, в котором никому ни до кого нет дела. Равнодушная дама в больничной справочной. Равнодушный режиссер. Равнодушный сценарист. Никому нет дела до Димы. То есть им было дело, пока он был жив и здоров, поскольку именно Дима платил им деньги. Но вот его ранили, и за пару часов никто не выбрал секунды подойти к телефону, позвонить, выяснить, что с ним. – Да, я слушаю. Да. Что? Спасибо.

В трубке уже пищали гудки. Больничной даме не было дела до какого-то умершего Димы. Он для нее остался всего лишь записью в справочном журнале. Умер. Могильное слово прозвучало как набат. Катя медленно повесила трубку, спустилась по ступеням, прошла в павильон.

Настену все еще тиранила дама в очках. Поворачивала то правым боком, то левым. Настена что-то старательно читала по листку, подсунутому ей Мишей, а сам режиссер, сидя рядом на корточках, что-то терпеливо объяснял ей. Настена слушала серьезно, кивала и даже задавала какие-то вопросы.

Катя поднялась по короткому пандусу на декорацию, вышла на середину площадки, взяла Настену за руку.

– Извините, Миша, – попросила она. – Но давайте закончим все это.

В павильоне повисла абсолютная тишина. Настолько глубокая, что было слышно даже, как где-то на колосниках поскрипывает трос.

– Дима умер, – сказала Катя и посмотрела на вытянувшееся лицо дочери. – Пойдем, Настюш. Нам еще до дома добираться.

Они направились к выходу из павильона. Вся группа смотрела им вслед.

На проходной они столкнулись с Северьяном Януарьевичем. Директор казался жизнерадостным и возбужденным.

– О! Екатерина Михайловна, рад вас видеть! – воскликнул он и всплеснул руками. – На ловца, как говорится, и зверь бежит! У Насти в школе я договорился. Вы бы видели лицо вашей директрисы. – Северьян Януарьевич засмеялся довольно. – Это песня была, а не лицо. Талантище. Захочешь – и то так не сыграешь.

– Северьян Януарьевич… – сказала Катя, но тот не слушал, упивался собственным подвигом.

– С вашим начальством, честно скажу, было куда сложнее совладать, но и тут все уладилось. Они вам дают месячный отпуск за свой счет. По поводу денег можете не беспокоиться. Настюшин гонорар с лихвой все перекроет. Но начальник у вас, доложу я вам…

– Северьян Януарьевич, – терпеливо повторила Катя, – Дима ничего не сможет мне оплатить. Он умер.

– Я и говорю… – До директора вдруг дошел смысл сказанного. С округлых щек его медленно сполз румянец. – Как умер? Почему?

– Утром. Два пулевых ранения в спину.

Северьян Януарьевич сунул руку под пиджак, механически помассировал грудь, спросил:

– Валидольчика нет у вас случайно? – Катя покачала головой. – А нитроглицеринчика? Тоже нет? Жаль. И кто его?.. Уже выяснили?

– Пока нет, – ответила Катя. – Только версии. Слишком мало времени прошло.

– Ну да, – кивнул директор. – Ну да. Я понимаю. Вы куда сейчас?

– Домой, – ответила Катя.

– Давайте я вас отвезу.

– Спасибо, мы своим ходом.

Северьян Януарьевич посмотрел на нее, хмыкнул:

– Нет. Диме бы это не понравилось. Привезли – отвезли, как положено. Пойдемте, моя машина на стоянке. Не «БМВ», конечно, но куда лучше, чем автобус или электричка. Пойдемте. – Тон его стал почти дружеским.

– Хорошо.

От основного корпуса по главной аллее они направились к проходной. Настя шла молча, держа Катю за руку. И только у самой стоянки спросила:

– Теперь кино не будут снимать, да?

– Я не знаю, Настюш, – пожала плечами Катя. – Наверное, нет.

– Что значит «не будут»? – возмутился Северьян Януарьевич. – Обязательно будут. А как же? Теперь, очевидно, место Димы займет Вадим. Я попробую с ним договориться. В крайнем случае обращусь к отцу Дмитрия Вячеславовича. Ходят слухи, это очень влиятельный человек.

– Так и есть, – подтвердила Катя.

– В таком случае он просто обязан доделать картины, начатые сыном. Хотя бы как память.

Они остановились у «Волги» директора. Северьян Януарьевич предупредительно распахнул заднюю дверцу.

– Садитесь.

Настя забралась на сиденье первой. Катя на секунду замешкалась.

– Как память, – сказала она тихо, чтобы не слышала дочь, – Димин отец разыщет убийц. Думаю, им не поздоровится.

– А чем занимается Димин папа?

– Он… бизнесмен. Очень крутой.

– Ага. – Северьян Януарьевич понял Катю совершенно правильно. Кивнул. – Кто бы мог подумать. Папа – бизнесмен, а сын – такой умный, интеллигентный юноша. Ну да родителей не выбирают.

Катя села на переднее сиденье и только сейчас сообразила, что сценарий так и остался у нее в руках. Впрочем, в данный момент читать она все равно не смогла бы.

* * *

Козельцев приехал на вокзал за пять минут до назначенной встречи. Он топтался вдоль здания вокзала, ожидая приятеля Пети Савинкова, который должен был привезти деньги.

– Мужик, это ты – Козельцев? – спросил сзади не слишком трезвый голос.

Владимир Андреевич обернулся. За его спиной топтался «синюшного» вида мужичок, одетый так же, как и большинство вокзальных приживальцев. Пальтишко замызганное, не по сезону, хотя по ночам уже становилось прохладно. Шляпа войлочная, старая. В ней, наверное, еще та блоха жила, что «не умела по-русски, а только по-аглицки изъяснялась». Щетина на мужичонке пятисуточная. На ногах бахилы – «смерть врагу». В руке цветастая тряпичная сумка.

– Что нужно?

На Козельцева снова накатили мрачные предчувствия. А как иначе? С сегодняшнего утра ни одной хорошей новости. Не считая аукционных голландцев. В остальном же – полный швах.

– Ты Козельцев, нет? – поинтересовался мужичок, плотоядно посверкивая глазом.

– Ну, я. И что?

– Тут это… Короче, друган твой попросил кое-что передать тебе. Сказал, что если передам, получу пятьдесят рублей. То есть это… Сто рублей.

– Какой еще друган? Пойди проспись, дядя.

Владимиру Андреевичу показалось, что он спит и видит кошмарный сон. Не было, да и не могло быть у него «другана», общающегося с бомжами.

– Да ясно какой. Крутой, мля, – дохнул перегаром мужичок. – На черной машине приехал. Здоровенной такой. У меня квартира меньше была, чем у него машина.

Охранник. Наверняка приехал на черном «шестисотом» Владимира Андреевича.

– Где он? – Козельцев хотел было схватить мужичка за грудки, но даже сейчас не смог побороть брезгливость. – Когда приезжал?

– А денежку-то дашь? – прищурился совсем по-ленински мужичок. – Он мне обещал. Сто рублей.

Владимир Андреевич полез в карман за деньгами.

– Ну, давай говори, – вручая купюру, потребовал он.

– Так это… Добавить бы надо. Полтора часа уже тебя жду.

– Я тебе сейчас добавлю! – Накопившееся за день напряжение вырвалось из груди Владимира Андреевича отчаянным воплем.

– Да ладно, ладно, че ты, – тут же шугнулся мужичок. – Я пошутил. В общем, он просил передать, что бумажки положил, как договаривались, машину поставил на стоянку у дома, а сам уволился и уехал отдыхать.

– Как отдыхать? – изумился Козельцев. – Куда отдыхать?

– А про это ничего сказано не было. Сказал «отдыхать», и все. – Мужичок уже поглядывал в сторону, намечая будущих «сотрапезников».

– Погоди, а ты ничего не путаешь? Как он выглядел?

– Кто? Друган твой? Да здоровый такой, как тещин кабан. Прям даже страшно смотреть на него.

Точно, охранник. И тут вдруг до Владимира Андреевича дошла простая, но очень обидная мысль. Никто ничего не крал из камер хранения. Смешно подумать, что при таком человеке, как Мало-старший, может завестись «крыса». Нет. Да и сам он ничего брать не стал. Не до того ему сейчас, хотя и держится как кремень. Все-таки сын у него погиб. Охранник просто соврал, забрал деньги и сбежал.

С-скотина! Из-за него Владимир Андреевич терял тринадцать миллионов долларов. Он не Мало обворовал. Он Владимира Андреевича обворовал. Все точно рассчитал, гад. Понимал, что не до поисков сейчас шефу будет.

– И еще он сказал, что девчонок отпустил! – крикнул мужичок уже вслед.

– Ну, ладно, – скрипя от злости зубами, бормотал Козельцев, вбегая в вокзал. – Ладно, тварь. Крыса. Я тебя найду. Когда все уляжется, я тебя из-под земли достану. – Он пробежал до эскалатора, скатился по «зубастым» ступеням в подземелье, помчался к камерам хранения. – Я тебя, гнида, урою. Сам в землю закопаю. Лично…

Владимир Андреевич нашел нужную ячейку, набрал код, открыл. Папка. Он схватил папку, раскрыл… Так и есть. Те самые заявления. Бумага та же. И буква «Д» в первой строчке, в имени «Дмитрий», смазана. Эта шалава… секретарша смазала ладонью.

– Ну, гад! – простонал Козельцев, швыряя папку обратно в ячейку, захлопывая ее и сбивая код. – Падло!

Он побрел наверх, думая о том, что Дима оказался прав. Не бывает ничьих. Даже выйдя сухим из воды, Владимир Андреевич потеряет такие деньги, что «ничьей» это, уж точно, назвать нельзя. Поражение. Дима своей смертью обрек его на поражение. Парадокс.

Пожалуй, предательство охранника было именно тем ударом, который поверг его в нокдаун. Если раньше он еще как-то пытался контролировать ситуацию, то теперь в игру вступила фортуна, с которой, как известно, не поспоришь. Паша не получит заявлений девушек. Охранник отпустил секретарш. Получить еще один экземпляр заявлений не удастся. Он не может пропустить встречу с Вячеславом Аркадьевичем, а значит, у него не будет времени на то, чтобы снять копии.

Владимир Андреевич поднялся на площадь и сразу увидел припаркованный у вокзала бутылочно-зеленый «Файрберд». Рядом прохаживались двое: интеллигентного вида мужчина лет пятидесяти и здоровенный парень, по виду обизнесменившийся «бык», в отменном костюме, при золотых цацках, при галстуке за три сотни долларов. Выглядел он очень солидно. Таким людям у вокзала совершенно не место. Лицо пятидесятилетнего показалось Владимиру Андреевичу смутно знакомым, но где он видел этого человек, вспомнить так и не удалось. Перегревшийся разум отказывался выдавать сведения.

Однако Владимир Андреевич не рискнул подойти. Просто испугался, что сейчас судьба выкинет еще какой-нибудь злой фортель.

– Владимир Андреевич, здравствуйте. – Пятидесятилетний шагнул к нему первым, протянул руку. Улыбнулся приветливо. – Я рад вас видеть. Вы меня не помните? Мы встречались несколько раз на аукционах и художественных выставках. Я – Григорьев. Алексей Алексеевич Григорьев.

– Ах да, – кивнул Козельцев. – Я… Да, помню. – Его сейчас занимало совсем другое. – Я выставил на вашу фамилию депозит. Деньги можно будет получить в любой день. Начиная с завтрашнего.

Он полез в карман за документами, достал их, протянул Григорьеву. Тот покачал головой.

– Ну зачем вы так сразу, Владимир Андреевич.

– Вы деньги привезли?

– Конечно, – кивнул Алексей Алексеевич. – Кстати, познакомьтесь. Это Николай. Тот самый знакомый.

«Бык» тяжело подошел, протянул руку.

– Очень приятно.

– Мне тоже. – Козельцев вяло пожал протянутую руку, взглянул на часы. – Прошу вас… – напомнил он.

– Депозит в порядке?

Николай взглянул на Алексея Алексеевича. Тот поспешно кивнул:

– Николай, что за вопрос? Я же говорил тебе, Владимир Андреевич очень серьезный и авторитетный человек…

– Деньги, умоляю! – простонал Козельцев и снова посмотрел на часы.

До назначенного времени оставалось чуть больше пятнадцати минут.

– Пойдемте. – Алексей Алексеевич сделал приглашающий жест. – Деньги в машине. Простите Николая, – понизив голос, сказал он. – Человек молодой, неопытный. Не обтесался еще.

– Да наплевать мне, какой он! – прошипел Козельцев. – Наплевать! Я отдал вам депозит, отдайте мне мои деньги!

– Хорошо, хорошо, – торопливо сказал Григорьев. – Не волнуйтесь вы так. – Он поднял дверцу «Файрберда». – Вон ваши деньги. В сумке, на заднем сиденье.

Козельцев схватил сумку, рванул «молнию». Груда банковских бандеролек, сваленных кучей. Сразу видно, «бычара» складывал. Серьезные люди носят денежки в чемоданах. Пересчитывать времени не было. Оставалось надеяться, что Алексей Алексеевич и его приятель не собирались его кинуть. Козельцев взвалил сумку на плечо, потрусил, сгибаясь под тяжестью ноши, к вокзалу.

– Всего доброго, Владимир Андреевич! – крикнул ему вслед Григорьев.

Козельцев только махнул рукой. В камеру хранения он влетел со скоростью сверхзвукового истребителя. Открыл нужную ячейку, достал чемоданы. Времени оставалось меньше десяти минут. Владимир Андреевич вывалил деньги из сумки, стараясь разместить их более или менее равномерно, стал складывать кое-как, лишь бы соблюсти некий порядок. Сложил, захлопнул крышку, щелкнул замками. Хорошо, что никто не застал его за работой, не стал лезть с вопросами. Сейчас Козельцев пребывал в таком состоянии, что мог запросто убить. Когда он поставил чемоданы в ячейку, часы показывали три минуты пятого.

Владимир Андреевич опрометью ринулся к эскалатору. В пять минут пятого он, взмыленный, потный, перепачканный, подбежал к табло. Мало-старший и Вадим уже ждали его. Увидев Козельцева, Вячеслав Аркадьевич поджал губы, взглянул на часы, кивнул:

– Пойдемте.

– Простите, – задыхаясь, проговорил на ходу тот. – В пробку попал. Такие пробки на дорогах…

Мало-старший снова промолчал. Для солидных людей дорожная пробка – не оправдание опозданию. Надо было раньше выехать.

Они спустились в камеру хранения. Владимир Андреевич подвел Мало-старшего и его спутника к нужной ячейке, сам набрал код, достал папку, раскрыл:

– Пожалуйста.

Вячеслав Аркадьевич водрузил на нос очки, стал читать. Он прочел оба заявления от корки до корки, перевернул, зачем-то заглянул в ячейку. Протянул бумаги Вадиму:

– Посмотри.

Тот взял заявления в руки, кивнул:

– Это они.

Мало-старший повернулся к Вадиму.

– Ты деньги не забирал?

– «Папа», некогда было, – ответил тот.

– Забери.

Вадим скрылся в соседнем ряду ячеек, вернулся с двумя чемоданами. Козельцев посмотрел на них тоскливым взглядом.

– Завтра я жду от вас пять миллионов, – напомнил Мало-старший Владимиру Андреевичу.

– Да, я… Обязательно, – послушно кивнул Владимир Андреевич.

Он чувствовал себя капитаном Куком в дружественной компании аборигенов-людоедов. Вячеслав Аркадьевич покосился на советника.

– Все в порядке?

– Да, все нормально. Я проверил.

– Тогда пойдем.

Даже не попрощавшись, они двинулись к выходу из камер хранения. А Владимир Андреевич остался стоять, глядя в пол. Несчастный и раздавленный.

* * *

Смольный почувствовал себя в безопасности, лишь когда оказался на своей территории. Год назад его структура владела внушительной частью города, сравнимой с Крохиной. А теперь? Две трети выгодных точек держит Кроха. Или оголец? Это уже неважно. Огольца завалили. Теперь либо Кроха должен будет ответить, либо его сомнут другие бригады. Тот, кто не может постоять за себя, никогда не будет пользоваться уважением. Пусть Кроха попробует ответить. Ему придется сначала разобраться в той структуре, которую выстроил оголец. На это уйдет два-три дня. Вагон времени.

На троллейбусе Смольный добрался до одной из «своих» точек – ресторана «Погребок». Здесь обычно собирались пехотинцы из его бригады. Сидели, гужбанили, как водится. Для отдыха у них была пара местечек поуютнее, но «Погребок», помимо прочего, являлся еще и «тревожной» точкой. Здесь постоянно дежурила пара «посыльных». Если случалось что-то экстраординарное, можно было кинуть клич, и через двадцать минут большая часть бойцов, прихватив стволы, собралась бы у «Погребка». Именно этим способом оповещения Смольный и намеревался воспользоваться. Он оглянулся, проверяя, нет ли за ним «хвоста», и толкнул дверь ресторанчика.

В зале было малолюдно и тихо. Несколько обычных посетителей, компания каких-то пэтэушников, пьющих пиво, и трое пехотинцев в самом дальнем углу, негромко болтающих между собой.

Заметив Смольного, пехотинцы переглянулись. На лицах их отразилось недоумение. «Ну да, – подумал Смольный. – Они же еще не знают, что я соскочил».

Он прошел к своему столу, присел.

– Здорово, братва.

– Смольный? – Пехотинец оглянулся за плечо. – Ты это… А мы думали, что ты срыл из города.

– Я? – Смольный усмехнулся. Он любил эффектные появления. – С чего это я брошу свою бригаду?

– Так ведь… – подал голос второй пехотинец, – базар катался, объявили тебя.

Смольный словно с размаха на стену налетел.

– Кто объявил? Как объявил? Мне даже предъяв никто не двигал. Ответа моего не слушал. Как меня могут объявить? Кто решение такое принял?

– Седой, – вновь подал голос первый пехотинец. – Кроха вызвал Юаня на разбор, перетерли базар реально, и Седой тебя объявил. Иначе, сказал, война будет. Все структуры против нас встанут.

Смольный нахмурился. Кроха обратился к судье? Это плохо. Не думал Смольный, что все так повернется. Слово «смотрящего» – закон для всех. Смольный понимал, что не продержится в городе и суток. Его станут искать все. Каждая собака будет знать, что Смольный теперь не «папа». Он – объявленный. Смертник.

– А повод? – спросил он мрачно.

– До Крохи звон докатился, что это ты его сына завалил. Там честная стрелка была с чистым базаром. Его пацан без ствола приехал и даже ответить не мог.

– Это западло, Смольный, – вдруг подал голос третий пехотинец.

– Чего?

Смольный почувствовал, как его лицо от гнева становится горячим, словно жаровня.

– Да того, что беспредел это. Ты же и позавчера на стрелке хотел мочилово устроить. У тебя свои дела с пацаном, незачем было в это бригаду втягивать. Нужно было решать вопрос чисто баш на баш. Теперь вся структура под стволами ходит. Нас всех могут перемочить из-за тебя.

– Это кто тут тявкает? Ты меня понятиям будешь учить, обсос сопливый? – Глаза Смольного налились кровью. – Или, может, ты ссучился? Или это Кроха тебе за лаве такие песни реально заказывает?

Пехотинец мрачно уставился на Смольного.

– Да сам ты сука, понял? – вдруг зло сказал он. – Всю бригаду подставил. Так только ссученные и поступают.

Кровь ударила Смольному в голову. Он и сам не понял, как получилось, что у него в руках оказался пистолет. Только и почувствовал, что мощную отдачу, от которой руку подкидывало, словно по ней лупили палкой, да услышал громкие хлопки. Полетели осколки от разбитых пивных бутылок, щепа, сколотая пулями с черной столешницы. Заметил еще чью-то кроссовку, мелькнувшую в воздухе.

Очнулся Смольный от сухих щелчков курка. В ушах звенело пронзительно и тонко, словно туча комарья вилась над самой башкой. Над маленьким зальчиком висел густой полог порохового дыма, играя в лучах цветных фонариков. Пехотинец, тот, что самый борзый, лежал в углу без движения. Двое других тоже валялись на полу. Правда, Смольный так и не понял, замочил он их или только ранил. Того-то, щенка оборзевшего, завалил. «Маслин» пять ему в «душу» извел. Или даже шесть. Нет, один из пехотинцев был жив. Смотрел белыми от ужаса и боли глазами, зажимая простреленный живот. Вся рука в крови.

– С… моль… ный… – хрипел он.

А может, и не «Смольный» хрипел он вовсе, а «больно», не разберешь.

Смольный огляделся. Один из посетителей срыл, падло, под шумок. Второй забрался под стол, скрючился там, придурок. Как будто стол его защитить мог. Пэтэушники, уроды, пялились, раскрыв грызла. Один держал над стаканом бутылку. Пиво давно уже перелилось через край и теперь расползалось по столу пенистой лужей.

– Щас, щас, щас, – забормотал Смольный. – Щас.

Уходить надо было. Этот сбежавший м…к ментов, конечно, позовет. Да только куда ему теперь уходить? Ни бабок у него, ни «маслят».

– Щас.

Он опустился на корточки, принялся обшаривать карманы убитых пацанов. Доставал деньги, стволы, все запихивал себе под куртку. Один из пехотинцев застонал. Смольный поднялся, выстрелил в него дважды. Какая теперь разница? Жмуриком больше, жмуриком меньше. Он быстро подошел к кассе, рявкнул на бледную, перепуганную кассиршу:

– Бабки давай. Ну? Чего, оглохла, что ли, сука? Давай бабки, тебе говорят.

Та открыла кассу, трясущимися руками выгребла деньги, протянула Смольному. Купюр там было – кот наплакал. Вообще говоря, Смольный пристрелил бы и ее, а заодно и пэтэушников, да патронов стало жалко. Он повернулся к компании:

– Вы! Все из карманов на стол.

У молодежи денег было еще меньше. Только на пиво. Смольный сгреб купюры, сунул в карман.

– Всем на пол! На пол, я сказал. – Пэтэушники смотрели на него и, похоже, не понимали, о чем речь. – Что, оглохли, твари? – Смольный угостил одного из ребят рукоятью «ТТ» по грызлу, и тот свалился с табуретки под стол. Остальных упрашивать не пришлось. – Лежать так пять минут! Хоть кто голову поднимет – достану из-под земли.

Он убрал пистолет в карман куртки и быстро пошел к выходу. Через пару минут Смольный был на проспекте. Троллейбус на горизонте и не маячил, поэтому он пошел пешком.

К тому моменту, когда к «Погребку» подъехали две ментовские тачки, Смольный был уже далеко. Еще через десять минут прилетел «тревожный» братковский народ. Сидевший в одной из машин Юань понаблюдал, как из зальчика ресторана выносят накрытые простынями трупы бойцов, цыкнул зубом.

– Смольный, падло. Валить пса бешеного, – процедил он и, обернувшись к стоящему за спиной помощнику, сказал негромко: – Пошли гонцов по городу. Скажи, наша бригада Смольного объявляет наравне с Седым.

– Хорошо, – ответил помощник и отошел в сторону, доставая из кармана телефон.

Через час весь город знал: Юань объявил своего «папу» как «махновца» и беспредельщика. Сезон охоты на Смольного открылся в пять вечера.

* * *

Владимир Андреевич поехал домой в метро. Странное это было чувство. Отвык он в метро ездить за годы своей «околоверхушечной» деятельности. Долго стоял у турникетов, не понимая, куда тут надо опускать монетку и какого достоинства. Владимир Андреевич был похож на ребенка, делающего первые шаги. Сердобольная вахтерша объяснила ему, какой стороной нужно вставлять билетик и где эти самые билетики берут. Стоя на платформе, в толпе себе подобных, Владимир Андреевич оглядывался, рассматривая людей. Странно, он почти не замечал людей все эти годы. Козельцев видел благодетелей, людей нужных, тех, кто стоял выше, и тех, кто стоял ниже. Даже охрана в его круге была особой породы. Безликая, несмотря на наличие лиц.

А в метро Владимир Андреевич вдруг увидел лица. Самые обычные. Это было как внезапное открытие. Он словно бы прилетел на другую планету, где все не так, как на его родной Земле. Или это Владимир Андреевич прилетел на Землю. Впрочем, нет. Козельцев ощущал себя натуралистом, которому волей случая довелось оказаться в наблюдаемом им мире. И… ему понравилось. Живые глаза, живые эмоции, живой смех.

Владимир Андреевич вышел в центре, прошелся по улице, которую привык видеть только из окна «Мерседеса». Зашел в магазин, отстоял небольшую очередь и купил триста граммов чайной колбасы. Потом долго стоял на улице, рассматривая колбасу, принюхиваясь. Осторожно откусил кусочек, пожевал и бросил колбасу в шапку какому-то нищему. Владимир Андреевич ощущал себя космонавтом-первопроходцем. Конкистадором. Пионером Дикого Запада. Он даже нашел будочку чистильщика обуви и почистил туфли. Сидя на неудобном стуле, испытывал болезненное любопытство: а не вцепится ли ему абориген с щеткой зубами в ногу? Как будто вошел в клетку с тигром. А затем, рискуя жизнью, купил две пары совершенно ненужных ему шнурков.

Наваждение закончилось с телефонным звонком Гриши Ефимова.

– Владимир Андреевич, – озадаченно сказал Гриша Ефимов, – тут такое дело. Голландцы оказались подлинными, эксперт подтвердил. Все точно, конец пятнадцатого века.

Слушая, Козельцев словно бы рождался заново, мучительно выбираясь из темноты на свет.

– Замечательно.

– Но тут вот какая беда накатила. Оказалось, туров уже нет.

– Как нет? Ты же говорил, что…

– Владимир Андреевич, так получилось. Я же не знал.

– А твой знакомый? Он же сказал, что туры еще есть.

– Так он сам думал, что есть, а оказалось, что уже нет. Тут такая несуразица получилась. Одна фирма – то ли фонд какой-то, то ли общество, – в общем, в целях рекламы эти ребята забронировали туры заранее. Ну, сам понимаешь, круиз для настоящего спеца ценности не представляет, а они разослали приглашения большим коллекционерам, экспертам в области живописи, искусствоведам. Никто из приглашенных заказы не подтвердил, и в полдень туры должны были выставить в открытую продажу. А часов в десять пошел шквал звонков. И все спрашивали, верно ли, что на продажу выставляются голландцы. Откуда они информацию получили, ума не приложу. Словом, к полудню туров не осталось. А на «горящий» тур очередь выстроилась, как в Кремль на прием. Вот такие дела. – В голосе Гриши безраздельно властвовали сожаление и участие. – Кстати, представитель фирмы клятвенно меня заверил, что они и на твою фамилию отправили приглашение.

– Я не получал, – сказал Козельцев.

– Может, почта чего-нибудь налажала?

– Может быть. Так что с моим туром? Твой приятель его выкупил?

– Нет. Он подумал, если ты сам заказ не подтвердил, то, возможно, изменились обстоятельства. Пока он дозванивался до меня, тур пустили в продажу. Ну и, сам понимаешь, через три минуты его уже не было.

Владимир Андреевич вздохнул. Мир снова поворачивался к нему привычной, слегка грязноватой гранью.

– Короче, сколько?

– Владимир Андреевич, ну при чем здесь деньги?

– Слушай, Гриша, у меня был совершенно убойный день. Поэтому не морочь мне голову. Сколько ты хочешь за свой тур?

– Извини, Владимир Андреевич, не могу. Правда. Не обижайся, но мне такой шанс упускать нельзя. У тебя вон какая коллекция. И модернисты, и импрессионисты, да все в подлинниках, а у меня ни одного приличного полотна. Так что прости.

Владимир Андреевич вздохнул:

– Гриша, зачем тебе голландцы? Ты же не коллекционируешь живопись подобного уровня. Это хай-класс. У тебя средств на подобное хобби нет. Строго говоря, ты вообще не коллекционер. А для меня это дело жизни. Не дури. Я заплачу столько, сколько ты запросишь.

– Я, может, и не коллекционер, но надо же и мне с чего-то начинать? Вот куплю этих голландцев для почина, и сразу появится стимул.

– Гриша… – Владимир Андреевич вдруг страшно захотел спать. Сначала выпить пива, а потом завалиться спать, часиков на двадцать. На двадцать, понятно, не получится, но хотя бы на десять. – Не купишь ты голландцев. И коллекционером не станешь. Для меня этот круиз – вопрос жизни. Сделай мне одолжение, уступи свой тур.

– Владимир Андреевич, я все понимаю, но и ты меня пойми, – ответил Гриша. – Нельзя мне такой шанс упускать.

Козельцев повесил трубку. Он шел домой. Конечно, можно было позвонить организаторам круиза, возможно, кто-то в последний момент откажется от тура, мало ли как могут сложиться обстоятельства, но Владимир Андреевич в этом сомневался. Гриша ни за что не упустил бы возможность оказать ему услугу, в расчете, конечно, на услугу ответную.

Ну что же, круиз сорвался. Правда, есть еще масса мест, куда можно уехать на время. Его поспешное исчезновение вызовет кривотолки, но…

Владимир Андреевич жалел не о жизни, пошедшей наперекосяк. Рано или поздно все наладится. Пусть не так, как раньше, но наладится. И деньги еще будут. Он жалел о голландцах. Любой коллекционер его понял бы.

Козельцев добрел до дома, заглянул на стоянку, убедился, что «Мерседес» на месте, поднялся в квартиру. Не снимая туфель, прошел в комнату и рухнул на кровать. Уставился в потолок. Лежал, разглядывал лепнину по углам комнаты и болтал ногами.

В голове неспешно плавали мысли о деньгах, о Смольном, о вчерашнем дне и о дне завтрашнем: Он подумал о том, как дешево попался. Смольный взял на совершенно левый понт, а он поверил. Пошел, как ослик за морковкой, подвешенной к удочке.

Теперь Паша. Что делать с Пашей? Заявлений нет, это значит, что завтра к вечеру бывший товарищ начнет устраивать ему счастливую жизнь.

А надо вцепиться ему в горло зубами. Как Смольный, пронеслось в голове. Мысль была приятной. Клыками, да за яремную вену.

Примерно через час он достал телефон, набрал номер.

– Паша? Паша, это Владимир Андреевич. В общем, так, Паша. Заявлений не будет. Секретарш я отпустил. А как хочешь, так и выкручивайся. Это твои проблемы. Ты, сучий потрох, за что пол-«лимона» получил? Думал, за красивые глаза? Могу дать бесплатный совет, – говорил Владимир Андреевич легко и свободно. Он отчетливо осознавал, что терять ему, в сущности, нечего, и это осознание вдруг наполнило его силой. – Изыми из дела заключение экспертов, подмени пистолет, дай подержаться за него какому-нибудь урке, который от туберкулеза загибается, пообещай перевести на щадящий режим, положить на больничку. А в следующий раз, прежде чем языком болтать, думай, с кем разговариваешь. И учти, если ты на меня попробуешь свой хвост куцый поднять, я такого о ваших делах на следствии порасскажу – тебя уроют в тот же день. Прямо в камере. Если, конечно, тебе посчастливится до камеры дотянуть. Ты понял меня, г…о прокуратурское?

На протяжении монолога Козельцева Паша старательно давился воздухом. Он возмущенно сопел, порыкивал, как попавший в капкан зверь. Под конец пробормотал только: «Ну, ладно, Владимир Андреевич…» Прозвучало это очень многообещающе.

Владимир Андреевич бросил трубку на диван. Урок, преподанный ему Смольным, усвоился успешно, в полном объеме и даже дал свои плоды. Может быть, Паша поостережется к нему лезть? Ведь стоит Владимиру Андреевичу открыть рот, такая волна дерьма поднимется – до самых небес. Всем не поздоровится, не только ему. Пусть думает. Мысли размывают решимость.

Другое дело, что подобная линия поведения годилась для Паши и совершенно не подходила для Мало-старшего или Специалиста. Но с этими двумя он рассчитается. Честь по чести. Пять миллионов триста тысяч долларов – и он может забыть эту историю как страшный сон. Но деньги – не проблема. С деньгами он решит.

Владимир Андреевич закурил, забросил ногу на ногу, улыбнулся почти счастливо. Теперь, когда проблема с Пашей ушла на второй план, вернулась мысль о голландцах. Перекупить путевку? Знать бы, кто едет в круиз. Если специалисты, то они, конечно, не согласятся. Ни за какие деньги. Это сегодня голландцы стоят пять. А через пять-десять лет их цена может подняться вдвое, а то и втрое. Хорошие полотна – редкость. И чем дальше, тем реже попадаются действительно ценные работы.

В этот момент зазвонил телефон на столе. Владимир Андреевич сполз с дивана, прошел к столу, снял трубку, снова лег.

– Слушаю.

– Владимир Андреевич? – Это снова был Гриша Ефимов.

– Да.

– Хорошая новость. Есть один тур. Только с хозяином надо персонально договариваться.

– А кто хозяин? – Владимир Андреевич сел.