Текст книги "Троянский конь"

Автор книги: Иван Сербин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Понятно, – кивнул Дима.

– Из-за чего вы развелись с женой? – спросила вдруг Катя.

– Это вам Северьян Януарьевич рассказал? – Дима хмыкнул. – Понимаете, два творческих человека в семье – перебор. Мы сошлись на том, что нам лучше жить порознь.

– Вы любили свою жену?

– Да, очень, – ответил Дима.

– А сейчас?

– И сейчас еще, наверное. Мы не успели в достаточной степени привыкнуть друг к другу, чтобы я ответил односложно.

– Понятно. – Катя домыла посуду, начала составлять ее в шкаф.

– А вы любите своего мужа?

– Нет, – покачала она головой. – Наверное, и раньше не очень любила. Так, блажь, по молодости. Мы прожили всего полтора года.

– Ясно. Это случается сплошь и рядом.

– Дима, что вам нужно? – спросила вдруг Катя, не поворачиваясь. – Зачем вы пришли? Из-за Насти? Ради бога, пусть снимается в вашем фильме, если ей этого хочется. Я сейчас принесу договор…

Она шагнула было в коридор, но Дима поймал ее за руку. Пальцы у него оказались цепкими, хватка властной, очень жесткой. От его прикосновения по телу Кати словно прошла электрическая волна.

– Сядь, – ответил твердо Дима. – Ты, наверное, думаешь, что я пришел сюда ради какой-то корысти? Это не так, даю слово.

Катя опустилась на табурет.

– Тогда чего ты добиваешься?

Ей с большим трудом удалось сказать это «ты». Дима все еще держал ее за запястье, и… она не хотела, чтобы он убирал руку. Это было странное ощущение. Катя вдруг почувствовала себя так, как не чувствовала очень давно. Пожалуй, с первых дней знакомства с мужем. Тогда ей казалось, что появился человек, который сильнее и может защитить ее от всех бед мира. Тогда она могла позволить себе быть слабой. Позже – нет. Ни на минуту. Ни на секунду.

– Я просто хочу, чтобы ты воспринимала меня как самостоятельного человека. Я – это я. Отец – это отец. У нас разная жизнь.

– Именно так я тебя и воспринимаю, – ответила Катя.

– Хорошо. – Дима улыбнулся, но глаза у него остались серьезными. – Ты мне понравилась.

– Что?

– Я сказал: ты мне понравилась. Сразу. Еще когда я сидел… в УВД.

– Нет, – покачала головой она.

– Понравилась, – повторил Дима и усмехнулся невесело. – Я понимаю, это не самый романтичный момент для первой встречи. Да и место, прямо скажем, не очень подходящее. И еще… Мое отношение к тебе никак не связано с Настей и фильмом. То был совершенно иной выбор.

Катя молчала, смотрела в стол. В голове ее мельтешил ворох самых разных мыслей. Как конфетти в новогоднюю ночь. Наверное, он врал. Но ей вдруг очень захотелось поверить в его слова. Он слишком молод? Он слишком богат для нее? Он – сын одного из самых известных бандитов в городе? Да. Но разве все это имеет какое-либо отношение к чувствам?

Имеет, конечно. Она – сотрудница оперативного отдела УВД. и у нее не может быть никаких отношений с человеком вроде Димы.

– Я это сказал не для того, чтобы тебя смутить, а для того, чтобы ты это знала. Ты мне нравишься. – Дима поднялся. – Я пойду. Уже поздно. Не стоит давать соседям повод для сплетен.

– Плевать мне на сплетни, – ответила Катя. – Дело не в сплетнях. И не в соседях. Просто… Просто…

– Я тебе не нравлюсь, – констатировал Дима.

Катя посмотрела ему в глаза.

– Нравишься, – сказала спокойно она. – Очень. Но у нас все равно ничего не получится.

– В чем причина?

– Причин много.

– Дело в моем отце?

– Нет, – категорично ответила Катя. – Не в отце. Сейчас меня твой отец волнует меньше всего.

– Тогда в чем же?

– Понимаешь… Мы слишком разные.

Дима улыбнулся:

– Напротив, мне показалось, что мы похожи.

– Нет, мы разные.

Дима взял ее за плечи.

– Посмотри на меня и скажи это еще раз.

Катя подняла взгляд, она собралась было что-то сказать, но промолчала, и тогда Дима поцеловал ее в губы. Катя не ответила, но и не оттолкнула его. Скрипнула в коридоре половица. Катя отстранилась, повернула голову:

– Спать!

Половицы заскрипели громко, но в обратном направлении: от кухни к комнате.

– Нас застукали на месте преступления, – сказала Катя и улыбнулась.

– Ничего страшного, – ответил Дима. – Настя разумная девочка. Думаю, то, что взрослые иногда целуются, ей известно давно. Наше телевидение стало в этом смысле более чем демократичным.

– Да, это верно. Что есть, то есть.

В этот момент в дверь позвонили. Катя вздрогнула. Дима посмотрел в сторону прихожей.

– Понятия не имею, кто бы это мог быть, – отчего-то смутилась Катя.

– Открой, и все прояснится. – Дима улыбнулся, опустил руку, сжал Катины пальцы. – Когда впереди неизвестность, существуют две разумные линии поведения: можно пойти вперед и выяснить, что там, а можно убежать. Если я не ошибся, ты из породы людей, которые идут вперед.

– Пойдем вместе. – Катя посмотрела ему в глаза.

– Не боишься? – спросил Дима.

– Нет. – Она серьезно покачала головой. – Если ты решишь остаться, мне будет плевать на то, что скажут другие. Если уйдешь – тем более. Пойдем.

Она взяла его за руку, потянула за собой в прихожую.

Настена сидела в кресле, смотрела телевизор, однако кресло было предусмотрительно повернуто так, чтобы видеть прихожую. Дима помахал ей рукой. Она улыбнулась и помахала в ответ.

Катя щелкнула замком, открыла дверь.

На пороге стоял Антон Лемехов. В руке он держал здоровенный букет гвоздик.

– Кать, ты букет забыла… – начал было Лемехов, но заметил Диму и умолк. Лицо его сперва вытянулось, затем стало наигранно-веселым. – Я просто подумал…

Это был другой букет. Катя поправила волосы.

– Антон, знакомься, это Дима. Он продюсер. Дима, это Антон, наш сотрудник.

– Здравствуйте, Антон, – кивнул Дима.

– Да мы знакомы вроде. Я же тебя принимал вчера, у мотеля, – ответил не без язвительности Лемехов. – Забыл уже, что ли?

– Почему забыл? – спокойно ответил Дима. Помню.

– А раз помнишь, помолчи тогда, да? – вдруг озлился Лемехов. – Кать, я, наверное, чего-то неправильно понимаю?..

Катя напряглась, не замечая того, сильнее сжала Димины пальцы.

– Нет, Антон, ты все правильно понимаешь, – ответила она очень серьезно. – И что? Тебя удивило, что у меня в гостях посторонний мужчина?

– Вообще-то… – начал оперативник, но Катя перебила его:

– А ты-то сам зачем пришел? Цветы отдать? – Она взяла из рук Лемехова букет. – Отдал. Спасибо. Сейчас в вазу поставлю. Это все? Или я должна перед тобой отчитываться по полной программе? Как перед парткомом?

Дима почувствовал, что Катя начала злиться, и тоже сжал ее пальцы. Не очень сильно, просто для того, чтобы приободрить.

– Антон, – сказал он, – не знаю, как считаете вы, а я считаю, что личная жизнь Кати, равно как и моя, равно как и любого другого человека, вас не касается.

– Конечно, нет, – кивнул насмешливо Лемехов. – Если только он не уголовник.

– Замолчи, – вдруг тихо сказала Катя.

– Простите, Антон. – Дима улыбнулся. – Не могли бы вы конкретизировать фразу? Кого из здесь присутствующих вы считаете уголовником?

– Тебя, – Лемехов кивнул. – Твой отец – уголовник, а яблочко от вишенки, как известно, недалеко падает. И если ты пока еще на свободе, а не за забором, то лишь потому, что за тебя не взялись как следует.

– В любом случае Катя к вашим претензиям отношения не имеет. Может быть, имеет смысл отложить разговор до более подходящего случая?

– Зачем? Давай просто выйдем на улицу, – предложил Лемехов насмешливо. – Если ты не хочешь шум в доме поднимать.

– По-моему, лучше все-таки перенести на другой раз.

– Что, боишься? – усмехнулся зло Лемехов. – Все вы такие, бакланье уголовное. Толпой смелые да исподтишка бить. Пошли, чего ты меньжуешься-то?

– Прекрати! – Казалось, еще секунда – и Катя вцепится Лемехову в лицо.

– Ну, если вы, Антон, так настаиваете…

– Вот именно. Давай пошли.

Дима надел туфли, снял с вешалки куртку, улыбнулся Кате.

– Не волнуйся. Все будет в порядке.

– Ты никуда с ним не пойдешь. – Катя взяла его за руку.

– Сам не хочу, да, видно, придется, – вздохнул Дима. – Извини, я очень хотел бы задержаться подольше.

– Не ходи, – попросила Катя.

– Я заеду за вами завтра в девять. Надо будет подобрать Насте грим, сделать пробы. Насчет школы не беспокойся. Я позвоню Северьяну Януарьевичу, он все уладит.

Дима наклонился, быстро чмокнул Катю в щеку и вышел на площадку.

Антон кивнул:

– Пошли.

– Идем.

Дима зашагал следом, пытаясь на ходу натянуть куртку. Они спустились на второй этаж, миновали первый пролет, свернули на второй, заканчивающийся подъездной дверью. В этот момент Антон и ударил Диму. Точнее, попытался. Дима очень ловко отклонился назад, пропуская удар мимо. Он дернул правой рукой, и куртка повисла на предплечье левой. В следующую секунду материя хлестнула Антона по лицу. Он автоматически отшатнулся, и тогда Дима ударил его ногой в грудь. Лемехов начал заваливаться назад, уцепился за перила, чтобы не упасть. Инстинктивно он запрокинул голову, открывая горло. Дима сделал короткий взмах, но вместо того, чтобы нанести сокрушающий, рубящий удар по кадыку, от души хлестнул ребром ладони по подбородку, под нижнюю губу оперативника. Антон охнул, отступил, скатился на пару ступенек, повис на одной руке. Дима сбросил куртку, и та шлепнулась на грязные ступеньки. В следующее мгновение Лемехов почувствовал, как цепкие, сильные пальцы хватают его за запястье, выворачивают руку к самой шее. Так, что захрустел плечевой сустав. Второй рукой Дима зажал шею оперативника.

– Если завтра ты хотя бы слово на службе скажешь, – прошептал он Антону на ухо, – я тебя достану и рожу разобью. Лично. Понял? А теперь можешь идти жаловаться, что я напал на сотрудника УВД. Ты не в форме, и сейчас не служебное время.

– Падло! – выдохнул Антон, сплевывая два выбитых зуба.

Изо рта у него обильно текла кровь. На куртку, на рубашку, на брюки. Впрочем, Диме совершенно не было его жаль. Во-первых, сам нарвался. Во-вторых, Дима не сомневался: окажись он слабее, получил бы куда сильнее. Уж оперативник не стал бы с ним церемониться.

– Тварь уголовная. – Лемехов выплюнул очередной сгусток крови.

– Докажи. – Дима отпустил Лемехова, поднял куртку, отряхнул, достал из кармана визитку, сунул оперативнику в карман залитой кровью рубашки. – Позвони, отведу в клинику, зубы вставишь.

Наверху хлопнула дверь. Послышались торопливые шаги. Катя остановилась на ступеньках, с изумлением осмотрела «поле боя». Поверженного Лемеха, Диму, отряхивающего куртку.

– Ты в порядке? – спросила она Диму.

– Да, конечно, – кивнул тот. – Все нормально. По-моему, Антону нужно умыться.

– Да, – ответила Катя. – Я… Мы что-нибудь придумаем.

– Мне, наверное, лучше уйти, – сказал Дима.

– Да, иди. – Катя помолчала. – Извини за…

– Нет. Это ты меня извини. Испортил вечер. – Дима улыбнулся самыми уголками губ. – Ты была права. Не стоило мне…

– Ничего. – Катя спустилась по ступеням. На секунду взяла Димины пальцы, сжала, но тут же отпустила. – Спасибо.

– Я заеду утром.

– Да. Я буду ждать.

Дима кивнул, вышел на улицу. Мелькнул на стене отблеск фонаря. Катя посмотрела на Лемехова. Тот стоял, согнувшись в пояснице, зажимая рукой разбитый рот. Кровь текла с пальцев на ступени.

– Пошли, умоешься, – зло сказала Катя.

– Ничего, – ответил тот. – Сам как-нибудь…

Он выпрямился, презрительно сплюнул черный сгусток, усмехнулся распухшими губами и вышел на улицу, громко хлопнув дверью.

Катя постояла секунду, глядя на закрытую дверь, затем повернулась и пошла вверх по ступеням.

* * *

В своей пятикомнатной квартире Владимир Андреевич Козельцев подошел к бару, налил коньяку и выпил одним глотком. Он терпеть не мог коньяк, но пил именно коньяки. Для престижа. Сейчас, конечно, его никто видеть не мог, однако водки Козельцев просто не держал и был вынужден пить это «клоповое» пойло. Фантастически дорогое, но не становящееся от этого менее противным. Сегодня у Козельцева был выходной. Не считая утренней поездки, он больше никуда не выходил. Сидел дома, отдыхал в предвкушении завтрашнего куша, спокойно и безмятежно попивал коньячок. Оставалось лишь позвонить старому другу Павлу. Владимир Андреевич снял трубку, набрал номер:

– Паша? Это Владимир Андреевич… Смотря для чего. Для развлечений поздновато, а для службы… ты ведь у нас всегда на посту. Круглые сутки. Как там в песне-то поется? «Если кто-то кое-где». Вот сейчас именно «кто-то» и именно «кое-где». – Козельцев засмеялся. – Мы договаривались, что я дам тебе человечка и показания… Да, именно. Паша, ну как тебе не стыдно? Что за «слава богу»! Ты же атеист, а туда же. «Не поминай имя господа всуе». Ладно, слушай меня. Завтра в десять этот самый молодой человек приедет на Курский вокзал, чтобы выкупить эти самые показания. Честно говоря, есть люди, которые очень хотят видеть его не за решеткой, а совсем в другом, не менее спокойном месте. Так вот, есть вероятность, что этого самого молодого человека завтра на вокзале… того. Ну, ты понимаешь. Я и не настаиваю, чтобы ты в зале торчал. Просто в начале одиннадцатого наведайся с инспекцией в линейный отдел. Это их территория. Подсуетишься. Бумаги у молодого человека будут при себе. Мало его фамилия. Дмитрий Вячеславович. А про секретарш в бумагах все будет. Они пока вынуждены скрываться, но как только ты получишь документы, объявятся обязательно. – Козельцев засмеялся. – Кто хитрый, я хитрый? Да господь с тобой, Паша. Какие деньги? Ты же меня ободрал на этом деле как липку. Я тут работаю почти даром. Все. Будь здоров, дорогой. Будь здоров.

Козельцев положил телефон на стол, прошел к бару, налил еще коньяку. До краев. Поднял, улыбнулся своему отражению в зеркале.

– Вот мы и уладили все наши дела, – сказал он, выпил и скривился.

День Владимира Андреевича закончился удачно. Оставалось всего ничего. Получить деньги.

* * *

Алексей Алексеевич Григорьев оперся о чугунный парапет набережной и посмотрел в черную, лениво плещущуюся о гранит маслянистую воду.

– Сколько времени? – спросил он.

У Алексея Алексеевича имелись свои часы, просто лень было поднимать руку.

– Без семи минут двенадцать, – ответила его спутница.

Это была невысокая, похожая на подростка, хрупкая девушка. Она куталась в длинный, почти до пят, темный плащ и посматривала на возвышающуюся на другом берегу реки старинную крепость.

Острый шпиль крепости дырявил черное ночное небо, а на месте дыр образовывались желтые звезды. Здание музея, монументальное, гордо освещенное десятком прожекторов, вросло в асфальт набережной сотней метров правее.

– Как тебе нравится город? – спросил Алексей Алексеевич девушку.

– А-а, – она равнодушно дернула плечом и посмотрела на собственное отражение, вяло плещущееся в черной воде. – А тебе?

– Я не люблю города с широкими реками. – Григорьев подумал и уточнил: – Я вообще не люблю открытых пространств. Дома низкие, пришибленные. Ветры – ужас. Прямо с ног сдувает. Пыль по улицам. Ветер хоронит город, город этого не замечает. Не люблю.

– А я Питер не люблю, – призналась девушка и повернулась к реке спиной.

– Почему?

– Мертвый город. Холодный… Я в нем чужая. Я Москву люблю.

– Москву?

– Да. В ней тепло и уютно. Как на кухне.

Алексей Алексеевич понимал спутницу. Он тоже любил Москву. Москва-река же, в его понимании, являлась идеалом городской реки. В достаточной степени узкая, неторопливая, замыкающаяся сама в себе, она не рождала мыслей о ничтожности человеческой жизни.

Григорьев отлепился от парапета, взглянул на часы.

– Все, пора.

Девушка пожала плечами и первой зашагала к музею. Алексей Алексеевич подхватил «дипломат» и направился следом.

Музей охранялся очень тщательно. Проникнуть в него, не потревожив сигнализацию, не стоило и пытаться. Осуществить же кражу днем мешали многочисленные посетители. Толпы любопытных соотечественников и еще большие толпы иностранных туристов постоянно толклись в огромных залах. Теоретически это было возможно, но сложно, да и народу потребовалось бы раза в три больше. А в их деле, помимо осторожности, важна скрытность. Алексей Алексеевич выбрал более простой путь.

Как бы хорошо ни охранялся музей, в его системе безопасности все-таки имелась брешь, о которой, безусловно, знала администрация и которая тщательно скрывалась от посторонних. Именно этой брешью и намеревался воспользоваться Алексей Алексеевич.

Кроха за сравнительно скромную, учитывая аукционную стоимость будущей бесценной добычи, сумму сумел организовать почти подлинные документы одному из постоянных «временных» партнеров Алексея Алексеевича. Настоящими были бланк и печать на бланке. Неподлинность документа состояла в том, что он не был зарегистрирован, но на то, чтобы установить это, уйдет часа три-четыре, никак не меньше. Да и вряд ли кто-нибудь станет проверять это глубокой ночью… Григорьев же на все про все планировал потратить от десяти до пятнадцати минут. Машина – черная «Волга» с абсолютно легальным проблесковым маячком – обошлась структуре Мало и вовсе в копейки.

На той стороне реки, у подножия залитой светом прожекторов крепости, показалась машина. Она медленно выползла из-за угла, оттуда, где река делала поворот, остановилась и дважды коротко мигнула фарами.

Беспечно помахивая чемоданчиком, Алексей Алексеевич шагал подпрыгивающей походкой, внимательно поглядывая по сторонам: не появится ли милиция. Он поравнялся с девушкой, и та легко, не задумываясь, приобняла Григорьева, прилипла к нему. Набережная не входила в число наиболее оживленных улиц, но лето… Раскаленный за день асфальт отдавал тепло, и люди, так уж получалось, тянулись к воде. Тут и там виднелись парочки, группы туристов, глазеющих на крепость, на внушительные горбатые мосты. А где люди, там, понятно, и милиция.

Обойдя здание музея, Алексей Алексеевич и его спутница остановились у ряда служебных дверей. Их интересовала третья – с цветными витражами и белыми предательскими нашлепками сигнализации, проступающими из-под толстого стекла.

Алексей Алексеевич выбрал ее по двум причинам: во-первых, набережная освещена достаточно ярко, а здесь густые тени от колонны и портика. Во-вторых, накрытая тенью небольшая ниша слева от двери. Не дай бог, конечно, появится милиция – достаточно будет сделать шаг в сторону, и их вряд ли смогут заметить даже с очень близкого расстояния. В-третьих, замок, установленный в этой двери, оставлял желать… Администрации, само собой. Григорьев же должен был молиться на банальный врезной отечественный замочек из тех, что открываются обычной спицей.

Дирекция музея делала ставку не на замки, а на сигнализацию. Довольно наивно с ее стороны. Любой мало-мальски разбирающийся в системах безопасности человек мог с достаточной долей уверенности сказать, какие именно типы сигнализации установлены на двери. Григорьев определил это путем простого визуального осмотра. Помимо обычной, весьма распространенной сигнализации, реагирующей на вибрацию, имелась еще одна линия. Два контакта – один на дверном косяке, второй на внутреннем ребре створки. Тревожный сигнал включался, если между пластинами образовывался зазор в пару миллиметров. Простенько и со вкусом. Никаких тебе сложных датчиков, контролирующей электроники, ничего. Только контакты и провода. Простота данного типа сигнализации имела один несомненный плюс. В линию нельзя было вторгнуться извне, а значит, вероятность несанкционированного отключения сводилась к нулю. Чтобы отключить сигнализацию, нужно было проникнуть в здание, но, стоило приоткрыть дверь, контакты размыкались и в комнате охраны раздавался истошно-пронзительный визг зуммера. Не использовать же стенобитные орудия? Оно, конечно, эффектно, но уж больно шумно.

Девушка отступила в тень ниши. Алексей Алексеевич же взглянул на часы. До назначенного времени оставалось чуть меньше полутора минут. Нормально, вполне укладывался. Григорьев тоже отошел в тень. Видимый участок набережной был пуст, но осторожность еще никому не мешала. Он то и дело посматривал на наручные швейцарские часы. Губы Алексея Алексеевича шевелились, вторя бегу времени. Пять, четыре, три…

– …Два, один… Давай, – прошептала совсем рядом девушка.

Из укрепленного на запястье чехла Григорьев достал нужную отмычку. В эту секунду за рекой, на крепостной стене, гулко ударила пушка. Мощный басовитый звук выстрела покатился над городом, теряясь в крышах. Динамическая волна, достигнув музея, тряхнула стекла в окнах.

Григорьев знал: в этот момент в помещении охраны разом сработала сигнализация. Замигали на пультах многочисленные лампочки, указывая на участок проникновения. Охранник-оператор, недовольно морщась, потянулся к тумблерам. Дежурная смена приготовилась к обязательному в таких случаях обходу.

Алексей Алексеевич сунул отмычку в замочную скважину. Сердце его билось ровно и спокойно.

Секунду спустя щелкнул, отходя, стальной язычок. Первой в музей проскользнула девушка, Григорьев просочился в полумрак служебного входа следом за ней, прикрыл за собой дверь. Его расчет строился на том, что в многочисленном мигании сигнальных индикаторов никто не обратит внимания на короткую вспышку. Но, даже если и обратят, ничего страшного. Проверят дверь, убедятся, что она закрыта, и успокоятся. Даже самая совершенная электроника дает сбои. Проблема охранной системы музея заключалась в том, что отключить, а затем и включить все датчики разом было невозможно. Сделано это было во избежание все того же проникновения. В противном случае Алексею Алексеевичу пришлось бы придумывать другой план. Сейчас оператор выключал тумблеры, а затем включал их вновь, убеждаясь, что индикаторы погасли.

С извечной проблемой пушечных залпов можно было справиться довольно банальным сдособом – понизить порог чувствительности датчиков. Но администрация и местное УВД, отвечающие за порядок в музее, не желали брать на себя ответственность за экспонаты, среди которых, надо заметить, попадались весьма и весьма ценные. Таких, конечно, здесь было немного – город не столичного масштаба, – но они были. Например, «Спящая Даная» Рембрандта.

Алексей Алексеевич запер за собой замок, взбежал по короткой лестнице и оказался в основном зале. Девушка следовала за ним словно привязанная.

«Черт побери, талантливая ученица, ничего не скажешь», – подумал Григорьев.

Комната охраны располагалась в правом крыле музея. Служебный вход – в левом. У них оставался приличный запас времени. Григорьев и его спутница миновали два первых зала и вошли в третий. Именно здесь и была выставлена нужная картина. Алексей Алексеевич заранее присмотрел портьеру, за которой они смогут спрятаться. Портьера закрывала дверь, ведущую в следующий зал. Ее плюсом было то, что рядом не имелось окон. Минусом – охрана пройдет на расстоянии шага. Рискованно? Конечно. Но какая же кража обходится без риска?

Алексей Алексеевич отодвинул портьеру, и девушка послушно нырнула в пыльную духоту тяжелых бархатных складок. Григорьев шагнул следом. Пыль была благородной, музейной. Но чихать от этого хотелось не меньше.

В соседнем зале послышались шаги. Раскатисто-громкие, уверенные. Алексей Алексеевич усмехнулся. При такой поступи охранников любому, даже самому неподготовленному вору не составило бы труда сыграть с двумя музейными «гвардейцами» в «кошки-мышки». На расстоянии вытянутой руки открылась дверь. Один из охранников уверенно отодвинул портьеру, едва не коснувшись плеча Григорьева внушительной ладонью. В зале включили свет. Желтые «перья» легли на крашеную дверь. Алексей Алексеевич покосился на них.

– А она чего? – громко и весело спросили совсем рядом.

– А она говорит: «Уходи, муж сейчас придет».

– А ты?

– А я говорю: «Лапуля, мне твой муж до п…».

Голоса удалились. Тяжелая портьера сделала их плоскими и бесцветными. Через пару секунд до слуха Григорьева донесся дружный жеребячий хохот. Видимо, муж все-таки пришел. Охранники осмотрели окна, убеждаясь в целости стекол, а заодно и надежности сигнализации. Затем свет погас. Голоса оборвались разом, словно кто-то поразил стражей немотой.

«Глупо, – подумал Григорьев. – Глупо платить копейки людям, охраняющим десятки, если не сотни миллионов долларов. На копейки они и охраняют».

Алексей Алексеевич выждал секунд пятнадцать и осторожно отодвинул портьеру. Все спокойно. Дедовский способ, а сработал безотказно.

– Ушли? – завозившись под портьерой, спросила шепотом девушка.

– Да. Можешь выходить.

Григорьев достал из кармана плаща фонарик-ручку. Нажал кнопку. Узкий, но сильный луч света выхватил из мрака ближайший экспонат – каменную купальщицу. Метнулся по наборному паркету, по стенам. Алексей Алексеевич хорошо помнил, где висит нужная ему картина. В правом дальнем углу, если стоять лицом к окнам. Так и есть. Григорьев остановился напротив картины и несколько секунд восхищенно смотрел на нее, боясь вздохнуть.

– Определенно шедевр, – наконец пробормотал он.

– Ага, – кивнула равнодушно девушка.

Она вообще прохладно относилась к живописи. Григорьев же испытывал почти мистический трепет, стоя перед полотнами старых мастеров. Но сейчас не было времени на умильное созерцание. Алексей Алексеевич расстегнул плащ и пиджак, под которыми обнаружился специальный пояс-инструментарий.

Дальше придется действовать очень быстро, если они хотят уйти с добычей. Григорьев взглянул на часы.

– У нас четыре минуты. Начали.

По его расчетам, именно столько времени требовалось охране, чтобы подняться в самый дальний от лестницы зал третьего этажа.

Алексей Алексеевич подошел к ограждению, за которым громоздилось что-то настолько абстрактное, что навевало определенные сомнения в здравости рассудка автора.

– Как можно было выставить это в одном зале с «Данаей»? – пробормотал Григорьев себе под нос. – Что за варварство! Кто это придумал?

Он знал, КТО это придумал. Директор музея был мужчиной не только предприимчивым, но и компромиссным. За определенную мзду он готов был выставить в своем музее работы «особенно ярких молодых талантов». Вот и маячили повсюду бездарно-аляповатые поделки новых «мастеров русской школы», которых «лет через десять коллекционеры и… э-э-э-э… подлинные ценители искусства будут с руками рвать». «Как на рынке», – подумал раздраженно Григорьев. Он заставил себя остановиться, перевести дух. Вору нельзя нервничать. Вор должен быть спокойным и выдержанным.

Большую часть информации о музее ему удалось заполучить полгода назад у одного из таких «молодых авторов», сына «главного слуги» из длинного списка местных «слуг народа». Два дня назад он лишь созвонился с юношей и уточнил, не случилось ли каких-либо перемен в распорядке охраны музея. Не случилось.

Приманка была простой и вкусной. Григорьев предложил честолюбивому «молодому автору» свою протекцию, а заодно и спонсорскую помощь в виде страховки. Идея была шаблонной: молодой человек снабжает его необходимой информацией, затем страхует свои «шедевры». Все скопом. Через полгода из музея крадут его «самую главную работу». История получает огласку. «Молодой автор» – рекламу и страховку. Григорьев – гонорар. К сыну «главного слуги» милиция не рискнет подойти ближе чем на сто шагов. Да и не с чего. Не тот шедевр, чтобы органы стали очень уж старательно рыть носом землю. Аплодисменты, занавес!

Согласиться на подобную дешевую авантюру мог только полный и законченный кретин. «Молодой автор» согласился. Разумеется, Григорьев красть его «туалетный шедевр» даже и не думал. С другой стороны, ему нечего было беспокоиться. Юноша добровольно никогда не признается в том, что собственными руками помог украсть картину Рембрандта. Самому повесить себе на шею солидный срок? Поищите дураков. А если милиция подберется к нему совсем уж близко, папочка найдет, на какие рычаги нажать. Таким образом, Григорьев считал свою команду застрахованной от неожиданностей с этой стороны.

Григорьев, покраснев от натуги, приподнял края «шедевра», и девушка споро подсунула под основу толстые куски войлока. Дальше было проще. Упершись в скульптуру, общими усилиями они отбуксировали «шедевр» к стене. Благо пара метров – не расстояние. Хотя «молодой гений» материала не жалел. Во всех смыслах. Конечно, все экспонаты, представляющие хоть какую-то ценность, находились под сигнализацией. Поделок кружка «Неумелые руки» это не касалось. Тем более что утащить такую гробину все одно невозможно. Чем и решил воспользоваться Григорьев. Красть это – означало потерять уважение к самому себе, но использовать вместо стремянки – вполне…

Согласитесь, человек со стремянкой, топчущийся ночью в районе музея, – зрелище несколько странное, необычное и потому вызывающее вопросы и законную зависть сотрудников милиции. Хорошие стремянки в любом хозяйстве сгодятся. А тут все под рукой.

Девушка достала из бездонных карманов плаща пару баллончиков с нитроэмалью – темно-синей и песчаной. Поставила их на пол.

Алексей Алексеевич забрался на скульптуру, осмотрел «Данаю», крепеж, раму, заглянул в щель между рамой и стеной. Да, так и есть. Сигнализация. Все та же, срабатывающая от размыкания контактов. Это плохо. Нет, само по себе наличие охранной системы не могло напугать его, но придется снимать полотно с рамы, а Григорьев всегда с уважением относился к объектам своей работы. Будь он обычным вором, срезал бы полотно, не снимая раму со стены. Но Григорьев гордился тем, что при работе не уродует картин.

Из пояса-инструментария Алексей Алексеевич достал острый как бритва строительный нож, раскрыл лезвие, взглянул на часы. Пора бы уже…

* * *

За семь минут до того, как Григорьев достал из пояса строительный нож, к крепости подъехала черная «Волга» с вельможными мигалками. На заднем сиденье вальяжно устроился человек в форме адмирала военно-морского флота. Обладатель барского голоса и властных манер, он предъявил коменданту крепости бумаги, подтверждающие его право на инспекцию.

– А чего тут инспектировать-то военно-морскому флоту? – озадачился комендант, костеря про себя многочисленные проверки, а также приятеля из столицы, очевидно, забывшего сообщить о визите очередного «ревизора». Теперь вот… ни стола нормального, ни баньки русской… Того и гляди, без должности останешься.

– А вот это уже не твоя забота… – по-армейски изысканно объяснил адмирал. – Ты давай показывай.

– Да что показывать-то? – взмолился вконец растерявшийся комендант.

Его, как и большинство людей старшего поколения, одно только слово «проверка» повергало в священный трепет.

– Да вот и показывай, – буркнул недовольно адмирал. – Думаешь, я не вижу? Вон, это что там такое у вас за пушки? Разрешение имеется?

– Это исторический памятник, – побледнел комендант.

– Да уж сам вижу, что не корабельные гаубицы, – мрачно отмахнулся проверяющий. – И что? Орудия боевые? Стреляют?

– Дважды в сутки, – ответил комендант, уже предчувствуя самое худшее. – Как часы. В полночь и в… эт… самое…

– Ну да, и в двенадцать ночи, я понял, – кивнул солидно адмирал. – Сегодня уже палили?