Текст книги "Троянский конь"

Автор книги: Иван Сербин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

– Так ведь… Только что. Слышали, наверное, когда подъезжали.

Адмирал снова кивнул, затем двинул подбородком в сторону исторически памятной батареи, скомандовал:

– А ну-ка давай… продемонстрируй…

– Так ведь, товарищ адмирал, не положено, – сник комендант.

– Ты демонстрируй, – нахмурился проверяющий недобро. – Будет он мне еще указания тут давать, куда чего положить. В неисправности, поди, орудия держишь? – И потряс ухоженным пальцем. – Шельма…

Дореволюционное словечко вконец выбило коменданта из колеи. Он повернулся к помощнику и обреченно кивнул:

– Заряжай…

Крепостная команда метнулась исполнять приказание. Через три минуты пушка была заряжена и готова к залпу.

Адмирал уставился на часы и величаво поднял руку.

– Сам отмашку дам, – сказал он снисходительно. – Товсь… Пять… Четыре… Три… Два… Один… Пли!!!

Грохот выстрела прокатился над сонно-ленивой рекой.

* * *

– Твою мать! – рявкнул оператор, сидящий за музейным пультом охранной сигнализации, когда тревожные индикаторы замигали второй раз за десять минут.

– О, блин! Че это? – воскликнул на третьем этаже музея охранник помоложе и повернулся к окну. – «Крепостные» совсем охренели, что ли, с недосыпа?

В зале первого этажа Алексей Алексеевич мгновенно полоснул строительным ножом по веревкам, удерживающим пятнадцатикилограммовую раму. Он едва успел подставить руки. В его возрасте возиться с такими тяжестями было совсем не полезно, но чего только не сделаешь во имя искусства! Раму «повело» вправо, но Григорьев все-таки исхитрился удержать ее. Осторожно опустил на пол. Контакт оторвался от холста и теперь болтался в воздухе. Алексей Алексеевич оторвал его от рамы, прижал к тому, что был укреплен на стене, и быстро прихватил полоской скотча. Затем спрыгнул с постамента, перевернул картину. Так и есть. Крепеж довольно хлипкий, но отгибать скобы уже нет времени. Придется резать прямо по верхушке.

Девушка подхватила свои «инструменты», ловко взобралась на скульптуру. Потрясла баллончик, нажала на головку распылителя. За что ценил свою спутницу Алексей Алексеевич, так это за фотографическую память. Сейчас она работала споро, уверенно и точно.

* * *

В комнате охраны оператор, щелкая тумблерами, снял трубку и набрал номер коменданта крепости. Ему не ответили. Тогда он начал набирать второй номер – дежурного по пропускному пункту.

В этот момент на дальнем конце панели вспыхнула лампочка, сигнализирующая о нарушении контакта на одном из экспонатов. Она мигнула пару раз и погасла. Произошло это как раз тогда, когда оператор заканчивал набирать номер.

Дежурный по КПП крепости-музея откликнулся почти мгновенно. На вопрос, что случилось, он ответил предельно лаконично и неприязненно:

– Да м…к какой-то из Москвы приехал. Думаю, пальнет пару раз и успокоится. Вы уж не обессудьте, мужики. Не от нас зависит.

Оператор только вздохнул. Аналогичный случай имел место год назад. Тогда в крепость с проверкой приехал то ли полковник, то ли генерал. Одним словом, шишка. Правда, того «разобрало» только после выпитых шестисот грамм. Зато и салют продолжался до самого утра. Оставалось надеяться, что этот, согласно предсказанию дежурного, удовлетворится парой выстрелов.

Оператор принялся отключать тумблеры. Что бы ни произошло дальше, инструкция есть инструкция. Он успел дойти как раз до половины, когда грохнул третий залп. Лампочки вспыхнули снова. Оператор в сердцах опустил руки и выматерился так, что кружившая под потолком сонная осенняя муха едва не сверзилась на пол…

* * *

Григорьев аккуратно завернул «Данаю» в кусок холстины и спрятал в кейс. Затем подхватил раму и потащил к окну. Девушка в это время заканчивала свою работу. Алексей Алексеевич бережно накрыл раму французской шторой.

Когда он обернулся, его спутница уже спрыгнула на пол и как раз убирала в карманы плаща баллончики. На стене же красовалась… «Спящая Даная» Рембрандта. Правда, выполненная грубо и всего в двух красках, зато с рамой. Разумеется, если бы охрана подошла ближе или включила свет, она сразу бы увидела вместо картины разрисованную стену. Более того, при свете «Даная» смотрелась бы простым скоплением желтых и синих пятен, но с чего бы это охране включать свет? Пять минут назад ведь включали. В лучшем случае скользнут по картине взглядом. Но это не страшно.

Алексей Алексеевич подошел к скульптуре, уперся в нее руками. Общими усилиями ему и девушке удалось вернуть «шедевр» на место.

– Уходим, – шепотом сказал Григорьев.

Девушка кивнула.

Они вышли на лестницу. Тремя пролетами выше послышались шаги охранников, недовольный разговор. Алексей Алексеевич застыл, прижавшись к стене спиной и глядя вверх. Если бы охрана решила, вопреки здравому смыслу, спуститься на первый этаж, Григорьеву и его спутнице пришлось бы нелегко.

Мягкие подошвы туфель Алексея Алексеевича и фирменных «найков» девушки позволяли ступать почти бесшумно, но до скрытности ли, когда за тобой по пятам мчатся двое таких бугаев? Да и отправиться в места не столь отдаленные Алексей Алексеевич, как и любой из его команды, желанием не горел. Хотя заключения и не боялся. В зоне со своими талантами не пропали бы. Опять же знакомства у Алексея Алексеевича имелись разные, есть кому замолвить за них словечко в случае чего. Но режим и питание… Этого не компенсируешь. Да и привычка к комфорту – самая крепкая и вредная из всех людских привычек.

Им повезло. Охрана свернула в залы второго этажа. Алексей Алексеевич спустился к служебному выходу, вставил отмычку в замочную скважину, повернул до щелчка. Это произошло в ту самую секунду, когда грохнул третий выстрел. Григорьев и девушка вышли из музея. Алексей Алексеевич окинул быстрым цепким взглядом пустынную улочку, убеждаясь, что их никто не видел. Спокойно заперев дверь, они пошли по набережной к вокзалу.

– Оглянись, – попросил Алексей Алексеевич девушку. – Сзади никого нет?

Девушка, словно бы невзначай, обернулась.

– Нет, – ответила она совершенно спокойно.

«Какова? – подумал Алексей Алексеевич. – Даже дыхание не сбилось. Умничка».

Григорьев взглянул в сторону крепости. Да, комендант будет озадачен, когда поздний инспектор, дав пару залпов и отказавшись от назойливо предлагаемого «дружеского ужина», пулей пролетит по инспектируемым помещениям, сядет в «Волгу» и умчится, растворившись в ночи. Под утро, когда во время очередного обхода охрана обнаружит пропажу, а разбуженная администрация музея примчится, чтобы лично удостовериться в факте похищения, когда милиция осмотрит место происшествия и мрачно констатирует, что следов почти не осталось, а по тем, что остались, отыскать можно разве что слона на людной улице, да и то если день солнечный, только тогда один из сотрудников отправится в крепость, чтобы узнать о странной ночной пальбе.

В милиции, разумеется, сидят не дураки. Но им придется отправлять соответствующий запрос в Москву. И по этому запросу выяснится, что вышеуказанный адмирал… действительно прибыл в Энск для инспекции складов округа по линии ВМФ. Склады располагались в шестнадцати километрах от города. Милиции, само собой, не составит большого труда выяснить, где в данный момент находится «искомое лицо». Это самое лицо будет благополучно дрыхнуть в люксе лучшей гостиницы Энска после обильной «инспекции складов», включающих в себя пиво, водку и кое-кого из обслуживающего персонала, преимущественно в возрасте до двадцати пяти и сугубо женского пола. Понятно, что милиция, прихватив соответствующий ордер, вылетит «по месту временного проживания». А теперь представьте себе реакцию этого самого адмирала, к которому часов в семь утра вламывается группа невыспавшихся – и потому не слишком озабоченных соблюдением приличий – оперативников в штатском и при оружии. Реакция будет однозначная: выноси всех святых. За неимением прямых улик оперативники начнут выяснять, – а что еще им останется? – где был адмирал с двенадцати до часа ночи, чем занимался и имеется ли у него свидетель, готовый подтвердить… Одним словом, пока суть да дело, Алексей Алексеевич и его команда уже сойдут с поезда на перрон одного из московских вокзалов.

Девушка вновь прилипла к Алексей Алексеевичу. Любила она липнуть и любила Григорьева. Так, в обнимочку, они прошагали пару кварталов, встретив на набережной лишь самозабвенно целующуюся парочку. Затем Алексей Алексеевич остановил взмахом руки левака и назвал адрес вокзала. Сейчас столько народу зарабатывает на жизнь извозом, что шансов разыскать нужную машину у милиции будет примерно столько же, сколько у слепого – поймать блоху.

На вокзале они были через двадцать минут. Поезд уже подали к перрону. Расплатившись с частником, Алексей Алексеевич подхватил кейс, и они с девушкой направились к платформам. Билеты были взяты заранее, еще в Москве. Отследить их, кто спорит, было можно, но куда спокойнее не рисоваться лишний раз перед кассиршами. Хотя из Энска в Москву народу едет много.

Отыскав свою платформу, они поднялись по стальным ступеням вагона. В купе, кроме них, ехали еще какая-то девица студенческого возраста и пивной толстяк с лицом цвета цемента. Алексей Алексеевич поздоровался, достал из сумки спортивный костюм и убрал кейс в багажное отделение. Переодевшись, Григорьев вежливо отверг приглашение толстяка пропустить по одной «со свиданьицем» и расплатился за постельное белье, как свое, так и своей «внучки». Они выпили по стакану скверного поездного чая. Затем Алексей Алексеевич сходил в туалет, умылся и почистил зубы. После чего спокойно улегся отдыхать, тем самым задушив купейное «веселье» в зародыше. Толстяк повздыхал тяжко, выпил рюмочку в одиночестве и тоже стал готовиться ко сну. Напарница Григорьева за весь вечер проронила всего одно слово: «Здравствуйте». Не то чтобы Алексей Алексеевич и его спутница были молчунами, но люди в купе незнакомые, согласишься составить компанию, дальше начнутся вопросы-расспросы. А о чем еще говорить незнакомым людям? О работе, о семье, о месте жительства. Нет уж, утром им обоим необходимо быть хорошо отдохнувшими, свежими, бодрыми.

Подумав об этом, Алексей Алексеевич повернулся на бок и погрузился в глубокий, безмятежный сон кристально честного человека.

* * *

Юань сидел в зале «Кавказской трапезы», пил водку и мрачнел с каждой минутой. Смольный исчез. Плохо было не то, что он исчез, а что, исчезнув, подставил его, Юаня. Мобильный Смольного не отвечал. Ни где он, ни куда мог направиться, никто не знал.

К началу четвертого ночи настроение у Юаня испортилось окончательно. Он послал команду обойти все известные в городе хавиры, казино, дискотеки, ночные бары и рестораны. Вторая команда трясла проституток, сутенеров и барыг. Третья опрашивала профессиональных нищих, цыган, наперсточников и лохотронщиков. Четвертая дежурила на железнодорожном и автовокзале. Смольный все еще оставался достаточно известной фигурой в городе, чтобы пропасть бесследно. Кто-то что-то должен был знать. Нужно лишь этого «кого-то» найти. Самые авторитетные пацаны из их бригады поехали на встречу с представителями других группировок. Всех, кроме Крохиной.

Смольный исчез. Никто его не видел, никто о нем не слышал, никто понятия не имел, куда он мог деться. В конце концов Юань остановился на двух возможных вариантах. Либо Смольного приняли менты, либо зацепили братки из бригады Крохи. Оба варианта ничего хорошего ему, Юаню, не сулили. Номинально он мог принять структуру, встать во главе, но кто видел авторитета-стукача? Если Смольного зацепили люди Крохи, это означало войну. Но тогда менты в любой момент могли слить его пацанам за то, что он не сдержал слово и не сдал им Козельцева. А как сдашь Козельцева, если Смольного нет? Если же Смольного приняли менты, то это решало проблему со сливом, но не решало проблему с Крохой. Формально повода для войны не было. Напротив, на стрелке его пацаны наехали не по делу на Крохиного огольца. Тот мог реально спросить за базар, а без Смольного ответить Юаню было бы нечего, и тогда его объявят как беспредельщика и фуфломета. И даже если Кроха согласится просто выкатить им штраф, то и тут будет полный облом, поскольку лаве после выкупа Смольного в кассе осталось – болт голимый. Придется собирать с точек, а это опять-таки беспредел. В общем, как ни крути, а всюду им конкретно вылезают вилы двойные с вензелями.

Подошел хозяин ресторанчика – кругленький улыбчивый армянин Арсен, – остановился в паре метров почтительно. Точка была их, и Юаня здесь знали в лицо.

– Извините, – произнес хозяин, не переставая улыбаться и кланяться. – Закырывать надо.

– Что? – Юань недоуменно посмотрел на него.

– Закырывать надо, – продолжал улыбаться пухлыми губами Арсен. – Зал убирать надо, порядок наводить. Пол мыть. Стол мыть. Приготовить все к утру надо, шашлык пожарить, люля пожарить. Люди придут, кушать попросят…

– Ну так наводи, – раздраженно заметил Юань. – Ты чего хочешь, чтобы я тебе пол помыл, что ли?

– Ай, смешно шутишь. – Хозяин угодливо похихикал. – Закырывать надо…

– Что «надо»? Ты, я не понял, ты чего, меня на улицу выкинуть хочешь, что ли? Совсем оборзел, обсос сковородочный?

Юань набычился. Как правило, он неплохо владел собой и, если бы не выпитая водка, не стал бы ломиться в амбиции. Объяснил бы Арсену культурно, что тому придется сегодня потерпеть неудобства. Однако плохое настроение плюс алкоголь сделали свое дело.

– Прости. Я просто… – начал было хозяин, но Юань уже вскочил, ринулся на него и смачно укатал в зубы.

Арсен полетел на пол, опрокинув столы. Сидящий за угловым столиком единственный посетитель – здоровый, как медведь, шоферюга – поднялся и направился к выходу. А Юань бушевал вовсю. Он наступал на отползающего Арсена, расшвыривая легкие стулья и переворачивая столы.

– Ты кого выгоняешь, перхоть черножопая? – орал, брызгая слюной, Юань. – Забыл, кто здесь хозяин? Я тебе покажу, падло, кто здесь хозяин! Я тебе, гнида, жопу на фашистский знак порву!

– Вай, вай, вай, – лепетал хозяин, заслоняясь пухлой рукой.

Юань занес руку, чтобы вышибить зубы нахальному армянину, но в этот момент ему на загривок обрушился удар. Ударили не то чтобы сильно, но очень точно, со знанием дела. Юань, хрюкнув, повалился словно сноп. За ним обозначилась фигура шоферюги, держащего в руке метровую монтировку. Шоферюга посмотрел на поверженного Юаня, прошел к своему столу и сел. Спокойно продолжил ужинать.

– Арсен, – позвал он, – ежели шпана эта будет доставать, скажи. Я мужиков позову, они эту шантрапу бритую-стриженую отвадят.

– Вай, вай, вай, – стонал Арсен, подползая к Юаню. – Что наделал, а? Все теперь. Пропал ресторан. Все поломают, побьют. Арсена побьют, мебель побьют…

– Да не стони, Арсен. – Шофер доел, положил на стол пару купюр, затем подхватил монтировку и сунул ее в рукав легкой адидасовской куртки. – Сказал: отвадят мужики их.

Он подошел к все еще лежащему без движения Юаню, подхватил его, легко, как тряпку, выволок на улицу и бросил на гравий, устилавший стоянку.

Шофер еще не успел дойти до своего грузовика, а все огни в ресторане погасли. Моргнув неоном, выключилась вывеска. Остался только лежащий у ступенек Юань да старенький, «мохнатой» модели «Порш».

Когда Юань пришел в себя, стоянка была пуста. Стонал в кронах деревьев ветер да изредка проплывали мимо запоздалые машины. Юань сел, пощупал разбитый затылок, поморщился. Он, хоть убей, не помнил, что с ним произошло. Помнил только, как кинулся на хозяина ресторанчика. Но это и все. Остальное терялось во мраке беспамятства. Юань с трудом поднялся, постоял, покачиваясь, успокаивая кружащуюся в голове дурноту и удерживая бунтующую в желудке водку, затем пошел к ресторану. Постучал в дверь.

– Открывай, Арсен.

Тишина. Арсен-то был внутри, это ясно. Он, кажется, вообще не уходил из своего питейно-закусочного заведения, но открывать не желал.

– Открывай, падло, подожгу ресторан к свиньям! – гаркнул Юань.

И снова тишина. Юань спустился с деревянных ступеней, подобрал с земли камень побольше и запустил им в стекло, вымещая злость за неудачный день. Стекло хрустнуло и осыпалось. Юань выматерился. Лезть внутрь ему совершенно не хотелось. Он уже успел проклясть все. И себя за то, что написал паскудную бумажку, и Смольного, который втравил их в эту историю, и Козельцева за то, что согласился Смольного вытащить. Всех.

Он пошел к машине, и в этот момент зазвенел мобильник, висящий на боку. Юань осторожно, стараясь лишний раз не беспокоить голову, достал трубку.

– Да…

– Юань? – услышал он голос одного из своих пехотинцев. – Это Шнур.

– Ну?

– Мы тут старикана одного надыбали. Он в центре милостыню собирает. Крохин старикан, короче.

– Ну и чего? – Время от времени Юань поднимал руку и ощупывал рану на затылке. Кровоточить она перестала, и теперь коротко остриженные волосы покрывала жесткая короста. – Чего этот старик-то?

– В общем, рубится, что «папа» сегодня под вечер в центре рисовался.

– Где в центре? – Сон и похмельную муть словно рукой сняло.

– Ну, там… На площади, рядом с «Димычем».

– Возле УВД, что ли?

– Ага. Прямо напротив.

– И чего он там делал?

– Старик звонит: мол, вышел из двора там одного, порисовался пару минут, потом чухнул в магазин. Ну, этот, знаешь, где всяким фуфлом бабским торгуют, – пояснил Шнур. – Ну и, короче, потом снова во двор слинял.

– А чего он в бабском магазине делал?

– Да старикан без понятия. Он же спецом не пас. Так сидел, бабки шкулял. Я врубаюсь, там отдел есть, мобилами торгует. Может, он туда ходил?

Юань подумал, хмыкнул.

– А зачем Смольному мобила? У него же есть.

– А я это… Хрен его знает, короче.

– Ладно. Завтра с утра смотайтесь в этот магазин, узнайте, не появлялся ли там Смольный. Потом обойдите соседние дворы, порасспросите там всех. Может, Смольный хавиру себе снял путевую.

– Лады, – отозвался Шнур. – С утреца займемся.

– Ага, давай. – Юань бросил телефон на «торпеду».

Странное что-то творилось. Смольный вдруг срыл. С трубой тоже сплошные непонятки. Мобила у него есть, за каким болтом понадобилась вторая? И УВД на той же площади. Тревожно как-то все. Нехорошо.

Юань посопел, подумал, но ничего путного на туманную голову придумать так и не смог. Ладно. Завтра утром пацаны отыщут Смольного, тогда все и выяснится.

Решив, что утро вечера мудренее, Юань запустил двигатель «Порша» и погнал машину к городу.

* * *

Ночь лопнула, как мыльный пузырь, и растеклась серым рассветом по асфальту и стенам домов. Посветлело разом, треснула скорлупа оконных стекол, выпустив на волю солнечное отражение. Вспыхнули бешеным пожаром кроны тополей, берез и рябин. Застыли ошеломленно редкие сосны. Голуби, дурни, подумали, что снова весна, закрутили в высоком небе праздничный танец. Нахохлились обиженно вороны, обманутые в предчувствии первых холодов. Теплынь… Красиво начинался день.

Дима проснулся сам. Потянулся, посмотрел сквозь стекло на залитый яркими осенними красками коттеджный городок. Вскочил легко, почувствовав звон в мышцах. Хорошо, когда молод. Сил много. Ума не хватает, но это проходит с возрастом.

Обернул бедра полотенцем, пошел в ванную. На полпути встретил Светлану, в длинном халате, свежую, румяную.

– Доброе утро, – чмокнул на ходу мачеху в щеку.

Светлана улыбнулась. Год назад она называла его Димочкой. Потом перестала. Какой он Димочка? Он – Дмитрий. Похоже на «Тиберий». Лев. Тигр. Волк. Для своих – Дима. Спокойный лев. Спокойный тигр. Спокойный волк.

– Доброе утро. У тебя, как я погляжу, шикарное настроение. Что, выиграл в замеряшки?

– Ага, – кивнул. – Сто рублей. На мороженое и на кино. Пойдешь со мной в кино, Свет?

– Нет. – Светлана засмеялась. – Поищи кого-нибудь помоложе. Но за предложение спасибо.

«Помоложе». Ей – тридцать четыре. Катя чуть младше.

– Пожалуйста.

Дима улыбнулся и скрылся за дверью ванной. Забрался под душ. Пустил горячую, почти кипяток, воду. Потом холодную. Потом замерз. Вылез из-под душа, скоренько почистил зубы, поскреб щеки бритвой и пошел одеваться.

Куртку бросил в корзину для белья. Костюм, слава богу, во вчерашней баталии не пострадал. Оделся, повязал галстук, оглядел себя в зеркало. Сорочку можно было бы и сменить, но… жалко. Бог с ней. Сойдет и эта.

Спустился на второй этаж, заглянул в кабинет к отцу. Тот сидел за столом, что-то подсчитывал, тыча широченными пальцами в крошечные кнопки крошечного японского калькулятора. На носу очки. Обзавелся за последние полгода двумя комплектами. Круглые, как у кота Базилио, только с диоптрикой. На широченном отцовском лице очки смотрелись очень забавно.

– А, – кивнул Вячеслав Аркадьевич, взглянув на сына из-под очков. – Заходи.

– Доброе утро, пап.

– Доброе, доброе, – откликнулся Мало-старший. – Как настроение?

– Как всегда. У нас, деловых людей, плохого настроения не бывает. Бывают убытки.

– У тебя, судя по всему, только прибыль.

– Сто процентов. И продолжает расти.

– Отлично. – Вячеслав Аркадьевич отодвинул калькулятор, снял очки, аккуратно положил на стол. Несколько секунд смотрел на сына, наконец спросил: – Боишься?

Дима улыбался. Только глаза становились все серьезнее и серьезнее, пока не приобрели уже ставший обычным холодный отблеск.

– Боюсь, – сознался он.

– Правильно, – кивнул Мало-старший. – Я бы тоже боялся. – Он подумал и поинтересовался: – Ты уверен в своих людях?

– Папа, не был бы уверен – не поехал бы. Ты же знаешь, своим людям я доверяю.

Дима посерьезнел окончательно. Его отец был мастером по части портить людям настроение.

– Доверяй, но проверяй.

– Вадим проверит. Ты же ему доверял?

– Доверял. Но Вадим был моим советником и никогда не решал вопросов, касающихся непосредственно моей жизни.

– Надо же ему продвигаться по службе, – философски заметил Дима. – Не волнуйся. Он все сделает.

– Не волноваться? – Вячеслав Аркадьевич усмехнулся натянуто. – Ты мне сын все-таки.

– Я об этом помню, – сказал Дима, выбираясь из кресла. – И стараюсь соответствовать. Мне скоро ехать, пап.

Вячеслав Аркадьевич кивнул, указал на стоящую в углу пару пластиковых дорожных чемоданов.

– Деньги.

– Спасибо.

– Не за что. Позвони, как все пройдет.

– Обязательно. – Дима поднял чемодан, охнул, согнулся под тяжестью. – Ничего себе.

– Десять миллионов долларов – это тебе не кулек леденцов, – спокойно заметил Мало-старший. – Двадцать килограммов зеленой бумаги, нарезанной казначейством США. Почему они все так любят доллары? – спросил он вдруг. – Почему не просят марки или фунты стерлингов?

– Придерживаются общепринятых стандартов, – пропыхтел Дима, поднося чемоданы к двери. – Мне лично интересно другое: как Козельцев собирается их тащить?

– Скорее всего никак. Переложит в другую ячейку, а потом вернется с двумя носильщиками и толпой охраны. Только ты учти, – Вячеслав Аркадьевич вновь углубился в расчеты, – это общаковские деньги. Нам их к вечеру вернуть надо.

– Вернем, – ответил Дима. – Я же обещал.

– Обещал, обещал, – пробормотал Мало-старший. – Я тоже много кому чего обещал.

– Пап, – нахмурился Дима.

– Извини, – просто сказал Вячеслав Аркадьевич. – Это я так, для проформы. От волнения.

Дима прикинул, как бы поудобнее взяться за ручки.

– Принимается. – Он ухватил чемоданы, оторвал от пола. – Ладно. Я пошел.

– Ни пуха, – глядя на него, сказал Вячеслав Аркадьевич.

– К черту, – ответил Дима и вышел из кабинета.

Светлана завтракала в столовой. Увидев Диму, изумленно вздернула брови.

– А почему с чемоданами? Ты что, куда-то уезжаешь?

– Ненадолго.

Дима присел за стол, налил себе апельсинового сока, чашку кофе, намазал маслом тост. Пожевал.

– И куда же, если не секрет?

– До вокзала и обратно.

Светлана хмыкнула, посмотрела на него изучающе, но вопросов больше задавать не стала, вместо этого кивнула на стол:

– Съешь яйцо. Вкусно. Полезно.

– Пузо наем.

– Ты-то? – Мачеха усмехнулась. – Да ты худой как спичка, Дим.

– Потому и худой, что не ем по утрам, – ответил Дима. Под окнами послышался шум двигателя подъезжающего «Понтиака». – О, а вот и Вадим. – Дима поднялся, подхватил чемоданы. – Пожелай мне удачи, – серьезно попросил он.

– Удачи, – улыбнулась Светлана.

– Спасибо. – Дима вышел из зала, покряхтывая под тяжестью чемоданов.

На лестнице послышались голоса. Видимо, Вадим перехватил его по дороге. Через пару минут хлопнула крышка багажника. Заработал двигатель «Понтиака». Следом за тем заурчал Димин «БМВ».

В зал вошел Вячеслав Аркадьевич. Был он задумчив, если не сказать хмур.

– Куда это Дима поехал? – спросила его Светлана.

– На вокзал, – рассеянно ответил Мало-старший.

– Это я уже слышала. А с вокзала?

– Если повезет, то домой.

– А если не повезет?

Вячеслав Аркадьевич присел к столу, придвинул обязательную тарелку каши, взял ложку.

– А если не повезет, – сказал он мрачно, – то в морг.

* * *

К Москве поезд подошел в девять тринадцать утра. «Пивного» толстяка в купе не было. «Студентка» серьезно читала детективчик. Напарница наводила красоту. При свете дня она выглядела очень даже миленькой.

Григорьев умылся, облачился в привычный костюм, дождался проводницу и попросил вернуть их билеты.

– Для отчетности, – улыбаясь, объяснил он.

Билеты были выданы незамедлительно. И хорошо. «Надеясь на лучшее, думай о худшем», – говаривали древние и были совершенно правы. Уже за десять минут до прибытия Алексей Алексеевич и его спутница стояли в тамбуре. На платформу они сошли одними из первых.

Здесь Григорьев отдал девушке ключи, сказал:

– Поезжай домой. Купи по дороге шампанского. Отпразднуем.

Девушка кивнула понимающе. Она никогда не спорила с Алексеем Алексеевичем. Раз Григорьев сказал «сделай так», значит, надо делать без долгих разговоров. В конце концов, именно он беспокоился об их безопасности.

Девушка взяла ключи и направилась к выходу со стоянки, Григорьев же вошел в вокзал. Здесь он спустился в камеру хранения и арендовал ячейку, в которую положил пухлый конверт с очень солидной суммой. Только после этого вышел на привокзальную площадь.

– Такси не требуется? – дохнул ему в лицо молодцеватый тип в грязноватой джинсе.

Такси не требовалось. «Восьмерка» Алексея Алексеевича дожидалась на платной стоянке. Однако, прежде чем забрать машину, Григорьев нашел таксофон, набрал номер пейджинговой компании и передал сообщение: «Для абонента 115529». Сообщение предназначалось Адмиралу. За номером адресата шел номер и код ячейки, в которой дожидался пухлый конверт. Сам Адмирал возвращался в Москву следующим поездом, прибывающим на тринадцать минут позже. В конверте же лежал гонорар за отлично выполненную работу. У них не было оснований не доверять друг другу. Найти хорошо оплачиваемую, вполне безопасную работу нелегко, но еще труднее найти толкового, артистичного, не задающего лишних вопросов исполнителя.

Алексей Алексеевич расплатился за стоянку, забрал «восьмерку» и выкатился на Садовое кольцо. Через час его ждал человек, от которого напрямую зависела дальнейшая судьба разработанной Димой Мало схемы.

Звали человека Петр Андреевич Савинков. Петр Андреевич был горбуном. И не просто горбуном, а горбуном хромым. Физическое уродство здорово испортило его характер, развив все комплексы, которые только можно развить. Резкий голос и дурные – проще сказать, сволочные – манеры довершили дело. Петр Андреевич был абсолютно одинок. В последнее время характер его, и без того не сахарный, испортился окончательно. Врачи подтвердили наличие у Савинкова целого букета болезней внутренних органов. Постоянно сжатая грудная клетка плющила их, как котлеты. Один из врачей в ответ на энергичные, злые, напористые расспросы раздраженно сообщил, что Савинкову долго не протянуть. Год. От силы полтора. Чем и привел Петра Андреевича в отличное расположение духа! Григорьев не любил Савинкова, но был вынужден иметь с горбуном дело. Тот скупал картины, независимо от чистоты их происхождения, а также брал их в качестве залога. Ворованные – неворованные, Савинкову было все равно. Он ничего не боялся, но лишь по той причине, что знал о собственной неизбежной и скорой смерти. В его завещании получателем всех картин значилась Третьяковская галерея. Петр Андреевич спал и видел, как после смерти все газеты хором назовут его «Великим меценатом!», «Настоящим патриотом своей страны!», ну и еще сотней самых разных эпитетов. Савинков готовился к собственной смерти как к празднику планетарного масштаба. По совести говоря, он был готов к тому, чтобы насладиться славой еще при жизни, тем более что слава ему нравилась, но… Здесь существовало одно «но». Чтобы получить свой ломоть славы немедленно, пришлось бы и картины отдать немедленно, а собирание шедевров стало для Савинкова смыслом существования. Петр Андреевич не мог добровольно расстаться с делом всей своей жизни. Нет, что угодно, только не это. Лучше уж после смерти. В весьма внушительной коллекции Савинкова большая часть картин являлась настоящими «алмазами». За сорок с небольшим лет Савинков умудрился собрать немало очень ценных полотен. Три из них и требовались Григорьеву.

Петр Андреевич жил в пятикомнатной квартире старого «сталинского» дома в самом центре Москвы. Точнее, в начале Тверской улицы. Алексеи Алексеевич вкатился во двор и долго искал место для парковки среди роскошных иномарок. В наши дни среди проживающих в столичном центре малосостоятельных практически не осталось. Между лакированно-блестящими «Фордами», «мерсами» и «БМВ» «восьмерка» Григорьева выглядела кухаркой, по недоразумению угодившей на королевский прием. Впрочем, Алексею Алексеевичу было на это плевать. Он знал себе цену.

Войдя в нужный подъезд, Григорьев поднялся на шестой этаж и нажал кнопку звонка. Ждать ему пришлось долго. Савинков никогда не торопился. Хоть обзвонись.

– Чего надо? – донеслось из-за двери.

– Это я, Петр Андреевич, – спокойно ответил Григорьев.

Он намеренно не стал уточнять, кто «я». Ему было прекрасно известно, что на площадке стараниями Савинкова были установлены три миниатюрные видеокамеры. Так что сейчас горбун имел возможность хорошенько рассмотреть Алексея Алексеевича аж с трех ракурсов: через телеглазок, сбоку справа (так, чтобы видеть заодно и оба лестничных марша) и сверху со спины.

– Ты один там? – поинтересовался горбун.

Григорьев только вздохнул и развел руками. Защелкали замки, часто и сильно, с особым смыслом. Наконец створка приоткрылась и в щели образовалась физиономия горбуна, перечеркнутая серебряным росчерком никелированной цепочки.

– Чего не отвечаешь? – спросил подозрительно Савинков.

– А зачем? – пожал плечами Алексей Алексеевич. – Ты будто сам не видишь.

– Вижу я или нет – не твоего ума дело. Отвечать надо, когда спрашивают, – буркнул Петр Андреевич. – «Данаю» привез? – И на утвердительный кивок скинул цепочку. – Ладно. Заходи, раз уж приехал…