Текст книги "Советник юстиции"

Автор книги: Иван Кацай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Обыск начался под причитания и горькие слезы супруги Чена, буфетчицы: «Работаешь, гнешь спину день и ночь, а тут – с обыском!» И визгливо: «Берите все, забирайте!» И вновь: «Впроголодь живем! Сынишку не во что одеть, а вы что-то ищете! Ну чего искать? Чего? Нет у нас ничего, сами видите!»

В это время работник милиции на глазах у понятых вытаскивает из-под кровати огромный новый чемодан, скрипучий, с ремнями. Слезы хозяйки моментально высыхают, взгляд испуганно мечется,

– Чей чемодан?

– Н-не знаю...

– Откройте.

– Чемодан не наш. Ключа нет...

– Будем открывать сами.

– Подождите. Запамятовала. Вот ключ, вот он. А чемодан мужа. Недавно купил.

Следователь начинает перечислять вещи, находившиеся в чемодане, и записывать их наименования, артикул, стоимость в протокол: рубашки нейлоновые – зеленые, желтые, синие – 8 штук. Рубашки нейлоновые – белые импортные – 6 штук. Костюм английский «тройка» – один. Французские туфли – две пары, авторучки корейские – тридцать штук, различные авторучки шариковые, многоцветные импортные – двадцать штук. Плавки японские синтетические разноцветные мужские – шесть штук.

Супруга Чена пытается бороться: «Вещи не наши. Сами видите как живем. Работаю буфетчицей, муж кладовщик, разве купишь на нашу зарплату это!» И судорожно хватается за спинку стула.

Вещи переписаны, упакованы, опечатаны.

– Откройте шифоньер.

– Зачем?

– Откройте.

Женщина нехотя открывает шифоньер. Среди платьев, костюмов висят пакетики с сухими духами («Это от моли», – поспешно объясняет хозяйка), в пакетах обнаруживают облигации 3 % займа на крупную сумму. На хозяйку жалко и неприятно смотреть. Трясущиеся губы отвисли, в глазах – страх и злоба.

В протокол обыска заносятся номера, серии и достоинство облигаций. Метр за метром обследуется одна комната, другая. Простукиваются стены, просматриваются плинтуса, подоконники, мебель. Больше ничего нет, но хозяйка мечется, пытается заискивающе улыбаться, а в глазах только злоба, жгучая, свинцово-тяжелая. Ей вдруг стало жаль рабочего времени следователя, и она старается помочь ему: открывает сундуки, шкафчики. Встряхивает пустотелых кошечек, банки из-под кофе, перца. Следователь просит ее не мешать работе и, наблюдая за ее поведением, продолжает обыск теперь уже в кладовке, где среди тряпья, рваной обуви, старых валенок и газет находит потрепанный баул с болтающейся на одном кольце ручкой сломанным ржавым замком, какие обычно издают при защелкивании звук выстрела. В бауле старые журналы «Огонек», «Роман-газета», журнал «Сибирские огни». Ничего достойного внимания для дела. Следователь уже готов со вздохом облегчения бросить этот баул в угол, где он лежал, наверное, уже лет пять, когда его внимание привлекает маленькая, почти незаметная, штопка в правом верхнем углу, длиной около четырех-пяти сантиметров. «Странно, баул старый, а штопка новая, хотя ей и пытались придать старый вид», – думает он, и, выйдя из кладовки, на глазах у хозяйки начинает подпарывать подкладку.

– Не позволю! – визжит хозяйка. – Никто не позволит вам портить чужие вещи! А еще представитель власти. Нашей родной Советской власти! Зачем ломаешь сумку? Люди добрые, да что же это такое, а? Приходят, обыскивают, чуть ли не под юбку лезут, да еще вещи портят! Я этого не оставлю? Я в Москву напишу!

– Успокойтесь, хозяйка, баул вам я распарывать не буду, если вы мне объясните, почему у него несколько толстоватое дно.

– Какое дно? Никакое оно не толстое! Обыкновенное дно!

– Ну тогда я вынужден буду подпороть подкладку, и, если вы окажетесь правы, возмещу убытки из своей зарплаты.

– Не надо мне убытков! Это память, может быть, семейная реликвия! А вы – убытки! Да этой сумке цены нет!

– Гражданка Чен, я исполняю свой служебный долг и за свои действия несу ответственность перед законом. И потом, что за фамильные ценности, которые валяются в кладовой среди рваной обуви?

Видя, что дело окончательно проиграно, хозяйка села на кровать и как-то сразу осунулась, руки ее бессильно повисли, на лине появилось безразличие ко всему. Надрезанная ткань с легким треском порвалась – и перед глазами переставших уже удивляться понятых пачка за пачкой стала расти на столе горка денег: под вторым дном оказалось пять тысяч восемьсот десять рублей.

– Д-да, – удивленно крякнул один из понятых, – действительно ценность.

– Гражданка Чен, кому принадлежат баул и деньги?

– Не знаю.

– Вы только что убеждали нас, что это память, фамильная ценность. Что вы имели в виду?

– То есть я хотела сказать, что сама сумка наша, а деньги не наши. Да и откуда им быть?

– Кто и когда мог сделать в вашем бауле второе дно и положить туда около шести тысяч?

Обыск, изъятие вещественных доказательств и запись результатов были проведены быстро, и не только в результате правильного решения следователя о немедленном обыске, но и благодаря помощи милиции. Работники ее вели долгое наблюдение за семьями Чена и Маркова и их соучастников, принимали самое активное участие в обысках, применяли все новейшие достижения криминалистической науки.

Но по плану следователя необходимо было также срочно произвести обыск и на рабочем месте Чена, чтобы не дать преступнику опомниться, нанести ему чисто психологический удар. Буквально через час милицейская машина доставила следователя и работников милиции на склад, а еще через час под ящиками с игрушками и канцтоварами были найдены два чемодана, набитые импортными шерстяными кофточками и нейлоновыми рубашками. В рабочем столе обнаружены французские белые женские туфли, две пары меховых импортных туфель, семьдесят многоцветных шариковых авторучек. Оба чемодана были доставлены в прокуратуру.

При подготовке к допросу следователь поставил в стороне чемодан и баул, которые были найдены у Чена дома. Причем баул был открыт с таким расчетом, чтобы виднелись накладные, фактуры, приходная книга и другие документы, которые нельзя уносить с работы. Создавалось впечатление, что баул взят только по этим соображениям.

Начинается допрос. Следователь предупреждает Чена, что их разговор будет записан на магнитофонную ленту и просит перечислить все вещи, которые имеются у него дома. Чен перечисляет каждую рубашку, помнит ее цвет, время приобретения, каждое платье жены, каждую вещь в доме и где она стоит. Но ни словом не упоминает о чемодане, о бауле, об облигациях.

– Все?

– Конечно. Когда приобретаешь какую-то вещь на свои трудовые, трудно забыть ее. Да и что может быть у меня еще? Зарплата-то не очень велика, – отвечает он, а в глазах радость: «Умница жена, успела припрятать чемодан».

– А чей чемодан стоит вон в том углу? Что в нем?

Чен оборачивается, медлит две-три секунды, но, видя, что баул цел и в нем только документы, спокойно спрашивает:

– Липу шьете? Не знаю, чей это чемодан.

Но в голосе неуверенность, да и магнитофон работает и невольно заставляет что-то говорить, как-то оправдываться...

– А вот ваша супруга говорит иное...

– Да, ладно, мой это чемодан, – с досадой машет рукой Чен и перечисляет его содержимое.

– А баул чей?

– Мой.

– Сколько времени вы им не пользуетесь?

– Да года два валяется в кладовке.

– Никому его не давали?

– Да кому он нужен? Срам один, а не баул. Никому и никогда я его не давал.

С чисто профессиональной заинтересованностью в соблюдении законности задает следователь этот вопрос. А вдруг Чен кому-нибудь давал баул и этот «кто-то» сделал в нем двойное дно, положил туда деньги и отдал Чену с тем, чтобы не хранить их дома, а в нужное время забрать, попросив баул вторично. Чен сам отрицает эту версию.

– Отвечайте, где вы взяли деньги, которые зашиты в двойном дне этого баула, и какова их сумма?

Вопрос внезапен и психологически подготовлен, поэтому и действует на подследственного как выстрел. Чен растерян. А следователь настойчиво и сурово повторяет вопрос.

Лицо Чена посерело, губы затряслись, щеки задергались. Теперь это уже не волк, а ягненок. Он рыдает, размазывая слезы по лицу, и пытается сползти со стула, чтобы встать на колени. Приходится пристыдить его и даже повысить голос. Выпив воды, Чен, хлюпая носом, начинает давать показания, но о том, что уже известно в общих чертах по сведениям от работников милиции и теперь только подтверждается.

Осторожно, без нажима следователь подводит его к главному вопросу – о деловых связях, – и Чен называет кроме Маркова шофера Сдобина.

На следующий день посылается повестка Сдобину – явиться на допрос через три дня. За это время следователь с помощью бухгалтеров-ревизоров еще и еще раз проверяет документы по складу Чена, снова опрашивает продавцов, бухгалтеров, товароведов, рабочих склада. Показания Чена, как и ранее собранные доказательства его преступления, подтверждаются полностью.

Сдобин рассказывает сразу: быть может, ему помогли в этом всхлипывания Чена, записанные на пленку, а скорее всего – надежда на снисхождение. Содержать его под стражей пока нет необходимости – он не мог помешать следствию, и достаточно было подписки о невыезде. Тяжело было смотреть, как этот низенький, худенький пожилой человек тяжело садился на стул перед следователем, как беспокойно мяли фуражку его дрожащие пальцы. После допроса он неизменно отправлялся домой, готовил ужин для больной жены, ни словом не упоминая о втором несчастье, уже стоящем за дверьми его дома, – не хотелось волновать ее, не хотелось до времени ронять себя в глазах пусть не родных, но таких любимых и близких детей. Он делал все возможное, чтобы помочь следствию: так, после допроса добровольно принес следователю паспорт на телевизор «Темп-7», пояснив, что недавно получил его от Маркова, который просил «сделать» на нем штамп в магазине.

Следователь предъявляет Маркову паспорт:

– Чей паспорт?

– А! Это негодяй Сдобин все! Паспорт дал мне родственник жены, чтобы я отметил его.

Жена Маркова все отрицает. Но сын вспоминает адрес какого-то родственника, где следователя встречает пожилой подслеповатый человек.

– У вас есть телевизор?

– Да, «Темп-7».

– Покажите на него паспорт.

Человек смутился, стал искать в столе, в шифоньере.

– Нет где-то. Наверное, потерял.

– Вот этот паспорт. Давайте сличим номера. Номера совпали.

– Где взяли телевизор?

– У Марковой Галки.

Телевизор был изъят как вещественное доказательство.

Документальными проверками подотчета Чена было выявлено также участие в хищении народного добра его приятелей – главного бухгалтера Гусева, инженера производственного отдела Кима и еще одного «компаньона». Ким оказался давним другом и «сподвижником» Чена, неизменным соучастником его вакханалий, близким другом семьи.

При обыске на квартире Гусева его жена вначале заявила, что никаких особенных сбережений она не имеет, разве что на книжке отложено триста рублей.

– Покажите сберкнижку.

– Ее нет дома, она... на работе.

Но при обыске среди книг обнаруживается и сберкнижка.

Г у с е в а: Ах, я и забыла! Знаете, я искала на днях ее дома и поэтому думала, что оставила на работе.

С л е д о в а т е л ь: В книжке отмечено, что вы сегодня сняли тысячу рублей.

Г у с е в а: Да, да. Сняла, сейчас вспомнила. Вот память. Это от волнения, наверное.

С л е д о в а т е л ь: А где деньги?

Г у с е в а: Деньги? Н-не знаю. Потеряла! В автобусе вытащили! Терлись двое возле меня, когда ехала. Вытащили!

С л е д о в а т е л ь: В вашей сумочке квитанция на посылку в Новосибирск? Что вы отправили?

Г у с е в а: Яблоки, что же еще?

Следователь тут же из квартиры звонит на почту и просит задержать посылку. Через час, в присутствии работников почты, посылка вскрывается. Под слоем стружек и ваты – пакет с деньгами...

Вызванные на очную ставку Ким, Гусев, Чен начинают все валить друг на друга. На это и рассчитывает следователь.

Постепенно обнаруживались и остальные товары. Для этого были приняты все меры вплоть до указания радиомастерским и телеателье республики немедленно сообщить о поступлении на учет радио и телеаппаратуры под определенными номерами. Пришлось, конечно, списываться с заводами, давать отдельные поручения прокурорам Ленинграда, Киева, Риги, Джамбула, Фрунзе и других городов, откуда поступали в Алма-Ату аппараты, сверять их с проданными через магазины.

Данные постепенно накоплялись. Пришло время арестовывать Маркова, который, не подозревая о приближающейся беде, продолжал пить, хотя работал уже слесарем в домоуправлении. А он забыл о детях, о семье, о настоящих боевых друзьях, которые не раз спасали его от смерти, которых и он спасал и помнил до недавнего времени. Он забыл обо всем святом, не видя в хмельном угаре ни подвигов, совершаемых страной, ни даже смены времен года. Его перестало интересовать все, кроме выпивки, кроме развеселой компании дружков, которые вместе с ним пропивали ворованные деньги.

В этот день настроение его было особенно гадким: не удалось выпить – денег не было и отлучиться нельзя – срочная работа. Марков с тоскливым безразличием нарезал резьбу на трубе, когда его вызвали к начальнику и сказали,чтобы он шел в прокуратуру.

Вытерев паклей руки, не стряхнув металлической пыли с брюк, Марков явился к следователю. Вид у него был вызывающий, в голосе звучала обида. Используя старый прием, он начал со своих наград. Следователь дал ему выговориться, сочувствовал, восхищался, вздыхал... В конце концов Марков понял всю нелепость своего поведения: ведь не для записи воспоминаний вызвали его в прокуратуру, а для чего-то другого, но для чего? И Марков замолчал. Молчал несколько минут и следователь. Как будто прислушиваясь, ожидая продолжения интересного повествования, он даже спросил: «Вы закончили?» Марков оторопел, у него неприятно защемило под ложечкой, к горлу подступила легкая тошнота.

А следователь беспристрастным голосом намеренно успокаивающе объяснил ему суть дела. Марков вспылил. Да, работал на базе. Да, была недостача. Халатность. Излишняя доверчивость. Ну и что? В конце концов мы живем в обществе, где человек человеку друг, товарищ и брат, где все построено на взаимном доверии, где за один поступок несут одно наказание, а не десять и даже не два. А он уже понес наказание и выплатил недостачу. Что еще нужно? Так в четких вопросах и многословных ответах прошел первый допрос, в конце которого следователь объявил Маркову постановление о взятии его под стражу.

На втором допросе, когда Марков стал было отрицать свою причастность к хищению ценностей, ему огласили показания Сдобина. Только тогда он стал давать «правдивые показания». Именно в кавычках, ибо буквально в каждом, даже мелком хищении, его приходилось изобличать с помощью логики, свидетельских показаний, документов, очных ставок, вещественных доказательств, показаний соучастников, магнитофонных записей. Почти на каждом допросе Марков заявлял: «Раньше я говорил не всю правду, а сегодня все расскажу». И постепенно признавался в том, что читателю уже известно.

Однако признание обвиняемым своей вины это еще далеко не все. Нужно доказать вину, если она есть, и отвести ее, если вины нет. Еще и еще раз уточняются номера финансовых документов, накладные, счета и т. п. Снова ревизоры ворошат архивы.

Выясняется, что инвентаризаций на складах не бывало, от случая к случаю проводились лишь выборочные проверки. «Это и повлияло на меня, – вздыхает Марков, хватаясь за «спасательный круг». – И я хотел уволиться, так как у моего предшественника Колубаева была недостача в шесть тысяч рублей! На этой почве я стал выпивать, чтоб уволили, но увольнять меня не хотели. Лично для себя взял только телевизор «Сигнал-2» и телевизор «Восход», а телекомбайн «Беларусь» не брал, их было всего два и оба неисправны».

Однако сын Маркова рассказывает, что телевизор «Беларусь» у них был. Марков «признается» следователю:

– Раз сын говорит, так я не могу отрицать. Но все телевизоры, которые были у меня, я возвращал, кроме «Темпа-7». Способствовал хищениям беспорядок на базе. Товары я отгружал не по фактурам, а по «шпаргалке» товароведа Тарасовой...

На очной ставке Тарасова пытается отрицать показания Маркова, но бумажки, написанные собственной рукой, заставляют ее стыдливо умолкнуть.

В день задержания Маркова следователь и работники ОБХСС едут к нему на квартиру для производства обыска. В квартире их встречает жена Маркова. Ей предъявляется постановление, приглашаются понятыми соседи. Всем присутствующим объясняется цель обыска, его причины. Перед обыском, как обычно, предлагается выдать отыскиваемые товары и ценности, но Маркова, с удивлением пожав плечами, заявляет, что никаких ценностей у нее нет.

Тщательно, сантиметр за сантиметром, под оханье хозяйки исследуются комната за комнатой, просматриваются все вещи. Маркова то и дело вскрикивает:

– Поосторожнее! Не поцарапай подоконник – недавно красили! Куда стул двигаешь! Ведь полосы остаются на полу!

В стенном шкафу среди рваных чулок, стоптанных ботинок, тряпья, сломанных детских игрушек обнаруживают магнитофон «Астра-2», а в кухонном столе – новый, в заводской упаковке, транзисторный приемник «Сокол». В паспортах этих радиотоваров нет отметки магазина.

На предварительном допросе, здесь же, Маркова отрицает свое отношение к сокрытию вещей:

– Муж как-то принес, но я его отругала, и он сразу же унес его. Затем притащил магнитофон, сказав, что купил его, я снова стала ругаться. Муж забрал магнитофон и ушел из дому. В тот день он был сильно пьян. Обнаружила я эти вещи недавно. И как они оказались в шкафу, ума не приложу...

В очередной передаче по телевидению «Человек, общество, закон» работники прокуратуры города рассказали и о хищении, совершенном Марковым. Уже через день следователю позвонили сразу двое. Женщина, отказавшись назвать свое имя, взволнованно сообщила, что в одной квартире (она сообщила адрес) хранятся ценные вещи Марковых. Мужчина, что звонил позднее, заявил, что Марковы хранили часть вещей в его квартире, и только вчера вечером мать и сын все забрали.

И снова мчится по городу оперативная машина, снова следователь объясняет понятым цель и причину обыска, вновь предоставляет хозяйке возможность самой выдать ценности, а та отказывается. Снова начинается тщательный обыск, но ничего нет. «Может быть, чья-то мистификация? – думает следователь, начиная вторичный осмотр. – Но кому нужна такая глупая шутка?» Однако и во второй раз ничего не найдено. Когда следователь и работники ОБХСС спускались по лестнице на улицу, настроение их было далеко не радужным. Но у самого подъезда их встретил мальчуган лет 12—13 и доверительно сообщил: «Дяденьки, у Марковых есть кладовая в подвале дома».

Маркова нехотя, ворча, повела их в подвал. Маленькое помещение кладовки представляло собой миниатюрный склад. Здесь расставлены по полкам бутылки с отбитыми горлышками, старая керосиновая лампа без ручки, примус без головки, стеклянные банки и тарелки с выщербленными краями; на гвозде – ведро с дырявым дном, связки ключей, моток проволоки. На полу – куски покрашенной фанеры, детский сломанный велосипед без колес, куски горбыля, штакетники, дырявые кастрюли.

Нужно было перебрать весь этот хлам, простукать стенки, проверить щупом пол. На все это ушло немало времени. Хозяйка угрюмо сидела на ящике из-под пива. Понятые вышли на улицу. Работали двое: следователь и работник милиции. В кладовке оказалась вторая дверь. Позвали понятых. Все вместе прошли во вторую кладовку, тоже заваленную фанерой, досками; здесь было даже колесо от автомобиля ЗИС. Начали с простукивания стен и тут же наткнулись еще на один ход, скорее лаз, проделанный в совсем маленькое помещение. Тусклая лампочка в сетке над входом скупо освещала стены, кучу полусгнивших досок и кусок телеграфного столба с крюками и изоляторами. Входная дверь зияла черным провалом (хозяйка выключила там свет: «Счетчик-то работает»). На его фоне бледными пятнами выделялись любопытные лица понятых.

Следователь поочередно с лейтенантом прощупывают пол. Несколько раз принимались рыть, но безрезультатно. Вот и опять щуп уткнулся во что-то твердое. Теперь хозяйка попросила помочь и начала копать: на глубине 80 сантиметров оказалась металлическая банка, а в ней завернутая в хлорвиниловую пленку пачка денег.

– Это последнее, – вздыхает Маркова, передавая пачку следователю, – больше ничего нет.

– Копайте еще!

– Да нет же больше ничего, вам говорят! Зачем зря время терять?

– Тогда разрешите нам...

– Нет, я сама.

И вынимает из ямы вторую пачку денег. В это время вдруг гаснет свет.

Оставив милиционера у двери, следователь с лейтенантом пошли к машине за фонарем. Понятые двинулись следом. Обжигая пальцы спичками, спотыкаясь о доски, гремя ведрами, все вышли на улицу. В лицо дохнула свежая прохлада вечера. Возвращаться в затхлый подвал, где возле ямы осталась лохматая, трясущаяся от жадности женщина, не хотелось, но работа есть работа, и ее нужно довести до конца.

Во всех квартирах горел свет. Только у Марковых окна темнели черными проемами: за неуплату им отключили электроэнергию.

Выкурив по папиросе и взяв фонарь, вернулись вниз. У входа милиционер шепнул следователю: «Пока вы ходили, я слышал подозрительный шорох, что-то она затеяла».

Яркий круг света выхватил из темноты стены кладовой бледное лицо Марковой. Вот луч упал на яму, блеснул на лезвии лопаты, снова пробежал по стене и остановился на груде досок. Два милиционера, вызванные со двора, стали перекладывать их и вскоре обнаружили пакет с 3000 рублей денег, который Маркова сунула под доски, пользуясь темнотой. Следователь продолжал копать, под лопатой опять что-то звякнуло. Из ямы была извлечена трехлитровая банка, набитая пачками денег. Копнув еще несколько раз, следователь почувствовал, что дальше идет твердая земля, нетронутая. Значит, все. Можно идти. Завернув пачки в тряпку, вернулись вместе с понятыми в квартиру Марковой для подсчета денег, но вспомнили, что свет отключен. Пришлось считать деньги у соседей. Их оказалось 10 000 рублей. Маркова и понятые подписались под протоколом. Деньги уложены, ящики опечатаны и отнесены в машину.

Следователь задает Марковой последний вопрос: «Где вы еще храните ценности? Может быть, у соседей, друзей, знакомых, родных?». И снова дает ей возможность самой сказать все, но Маркова, хрустя пальцами, почти кричит:

– Нет больше у меня ничего и ни у кого, – и вспоминает: «За электричество даже нечем платить!»

– Ну что ж, – отвечает следователь, обращаясь теперь уже к ее соседке Перовской, тогда мы пойдем к вам, гражданка...

Женщина медленно садится на кровать, лицо ее становится меловым.

– Ну-ну, смелее!

Перовская встает и, шаркая ослабевшими ногами, ведет всех в свою квартиру. Здесь следователь снова задает вопрос, теперь уже Перовской:

– Храните ли вы какие-либо ценности, переданные вам Марковой? Если да, то покажите их.

Инженер Перовская отвечает:

– Нет, не храню, у меня только мои личные вещи.

Предъявляется постановление на обыск и сразу же из-под кровати извлекаются три ковра и две ковровых дорожки.

– Чьи это вещи?

– Ах, да! Странно как-то. Я и забыла. Их принесла мне Галя Маркова, опасаясь, что муж пропьет их. Предлагала купить и телевизор, потом радиолу, я ей сказала, чтобы она отдала их в прокуратуру, а о том, что ищут домашние вещи, я не знала...

Было совсем поздно, когда оперативная машина прибыла в прокуратуру. Домой следователь попал только в 2 часа ночи.

Марков в это время уже спал, вытянувшись на жесткой тюремной койке, и видел во сне разные кошмары. Сигнал побудки означал, что нужно вставать. Марков сунул ноги в стоптанные, без шнурков, туфли, лениво умылся и увидел в зеркале над умывальником осунувшееся, желтовато-серое, небритое лицо. «Да... сейчас мне сорок семь, а если дадут десять лет, выйду пятидесяти семи. А если больше? Нет, нет! Даже подумать страшно». И решает говорить всю правду. Правда, с запозданием, надеясь облегчить свою вину чистосердечным признанием и раскаянием. На допросе он теперь старался: вспоминал детали, даты, наименования похищенных товаров, имена людей, которым он их сбывал, имена «друзей», с которыми пил и гулял. «Я полностью признаю свою вину и даю слово искупить ее честным трудом, – пишет он в своих последних показаниях, – и в дальнейшем, когда буду на свободе, никогда не замараю своего имени».

Городской суд сурово осудил расхитителей народного добра. Но дело завершилось не только возмездием. Прокуратурой столицы были внесены представления в соответствующие организации о беспорядках, царивших на базе и в отдельных магазинах, об отсутствии контроля за материально ответственными лицами, о благодушии и стремлении отдельных должностных лиц любой ценой создать впечатление мнимого благополучия. Руководителям некоторых предприятий и организаций было предложено сообщить в прокуратуру о принятых мерах по ликвидации отмеченных недостатков.

В. И. ВЕСМАН,

начальник следственного отдела

прокуратуры Алма-Аты.

М. С. КЕЛЬС,

прокурор-криминалист.