Текст книги "Судьба офицера. Трилогия"

Автор книги: Иван Стариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

Но вот, наконец, Темляк, перепрыгнув канаву, вынес Оленича на околицу станицы. Впереди расстилалась равнина до самого Подкумка, изредка усеянная белыми валунами, похожими на забытые в огороде тыквы. А сразу за этой узенькой речушкой начинались взгорья, которые переходили в более крутые склоны и холмы; дальше, на горизонте, до самого неба громоздились цепи горных вершин и среди них двугорбая громада Эльбруса, покрытая сверкающим снегом.

Оленич выпрямился, принял более свободную позу, поддал шпорами под бока коню и попустил поводья. Темляк рванулся с новой силой, выказывая всю свою необузданность. Но всадник уже чувствовал себя хозяином, душа его наполнилась неизведанной доселе радостью, ощущением силы и власти. А еще через минуту-другую понял это и конь, перешел на крупную рысь, и Оленич удивлялся легкости бега, точно и не было шального скакания через заборы и канавы, по кустарникам и садам. «Вот чудеса! – удивлялся Оленич. – Надо хорошенько изучить возможности коня, узнать, на что способен».

Конь уже успокоился. Оленич натянул поводья, и Темляк остановился. Соскочив с седла, взял в руки поводья и повел взмыленного и притомленного красавца вдоль речки. Остановившись, погладил ладонью по шее, по холке и крупу, похлопал ласково ладонью по широкой, как наковальня, груди. Нарвав сухой мягкой травы, начал осторожно растирать коню бока, шею, круп. При каждом прикосновении кожа вздрагивала, точно от электротока.

Вначале Темляк стоял как-то бессильно, расслабленно, но когда Андрей начал растирать ноги и брюшину, конь повернул голову в сторону хозяина, словно стараясь разгадать, откуда берутся ласковые и успокаивающие прикосновения. Навострил уши, прислушиваясь, что это такое приятное и умиротворяющее говорит человек? Вдруг стал подгребать копытом и помахивать коротким, мягким хвостом.

А от станицы по всей равнине скакало десятка два всадников: это были бойцы первого взвода пулеметных тачанок. Они мчались на помощь своему новому командиру. Никто не знал, что с конем и лейтенантом, – так быстро все произошло. Издали заметив, что командир взвода приводит в порядок присмиревшего коня, бойцы выхватили клинки, взмахивая ими и оглашая луг возгласами восторга.

Возвращался Оленич в сопровождении своих бойцов. Тогда он еще не знал, кто из них на что способен, кто как себя проявит в бою, да и никто еще об этом не знал и не мог знать, потому что среди бойцов первого взвода не было ни одного, кто участвовал в боях, – все молодежь, новички, со школьной скамьи. Из предыдущих боев он знал, что незнакомых солдат очень трудно поднимать в наступление. Командир, примыкая штык и первым поднимаясь в атаку, должен быть абсолютно уверен, что за ним поднимутся все как один. Только такая уверенность приносит успех в бою. А эти молодые люди, восхищенные происшедшим событием, восторженно глядящие на своего нового командира, для самого лейтенанта были неоткрытым миром, который нужно еще открыть и изучить, сделать из этих веселых и наивных юношей бойцов, способных пройти по горящему ржаному полю.

Как только Оленич – с поцарапанным лицом, в изодранной гимнастерке, с окровавленной спиной – очутился в своей комнате, к нему зашел связной ефрейтор Еремеев, положил на стол новое офицерское обмундирование:

– Сейчас придет лекарь, помажет ушибы снадобьем…

– Зачем нужен фельдшер? Протрешь мне царапины спиртом – и все лечение.

Но в дверях комнаты уже стояла молоденькая младший военфельдшер. Густые светлые волосы, ровно подстриженные снизу, выбивались из-под берета. Глаза, серые с голубизной, показались такими чистыми, что он забыл о своем нежелании лечиться, присмирел и внутренне уже подчинился ей. Младший лейтенант посмотрела на него, чуть подняв брови, и обратилась как давняя знакомая:

– Поддался глупой шутке? Вот и получил…

– Да знал я, что это подвох! Сознательно сел на коня.

– Но разве ты знал, что за конь – Темляк?

– Как только увидел его – понял: такого красавца некому было объездить.

– Ишь, какой догадливый! Меня зовут Женя, Евгения Павловна Соколова. Тебя – Андрей Петрович Оленич. Будем считать, что познакомились. И сразу на «ты». У нас так принято: все офицеры друг с другом запросто. Разве что лишь при сугубо служебном обращении.

– Мне это подходит.

Фельдшер мазала йодом его царапины и порезы, а он послушно подставлял ей плечи, спину, не чувствуя боли.

Он лежал на животе и, повернув голову набок, наблюдал за сосредоточенным, нежным, с легким загаром девичьим лицом. Никогда в жизни он не испытывал всеохватывающего, как лесной пожар, чувства влюбленности, хотя в душе носил мечту о встрече с такой, которая пробудит в нем чувство любви. «А может, это она и встретилась?» – мелькнуло в мыслях, и жарко стало в груди.

– Как ты попала в кавалерию? – спросил Андрей.

– Закончила медучилище. Вызвали в военкомат, вспомнили, что я немного занималась конным спортом. И вот я здесь… Идет война, сколько людей сейчас истекают кровью на полях битв, а я врачую насморки и поносы.

– Не торопись, впереди у тебя будет работенка!

– Знаю ведь! Но во мне неизлечимый интерес: испытать, пережить, самой быть там, где все на грани… Жажда такая. Наверное, это нехорошо, я об этом помалкиваю.

Оленич удивленно думал о беспокойной душе Соколовой. Неужели она искренне жаждет потрясений, чтобы потом успокоиться? После бури всегда приходит длительная тишина.

– Спасибо за помощь, мне без тебя было бы труднее справиться со всеми этими ушибами и ссадинами. Будем друзьями, Женя?

Девушка хмыкнула, хитровато покосилась на него, подняв темные шелковистые брови.

– Будем, – с улыбкой произнесла она.

В комнату без стука вошел капитан лет пятидесяти, со строгим худощавым лицом и с запавшими, скептически прищуренными глазами. Голос у него чистый и резкий. Капитан произносил каждое слово четко, точно отдавал команды. Представился, словно отрапортовал, приложив ладонь к козырьку:

– Капитан Истомин, командир стрелковой роты. – Недовольно посмотрел на Соколову: – Почему долго возитесь с этими мальчишескими царапинами?

Военфельдшер слегка смутилась, но смело подняла на капитана глаза:

– Если царапины не обработать, могут образоваться язвы. Впрочем, я уже закончила, товарищ капитан.

Женя вышла. Истомин спросил:

– Воевали?

– Так точно! С первого дня войны.

– Вы что, лейтенант, романтик? Играете отчаянного рубаку? На авторитетик работаете?

Андрей просто опешил, не нашел, что сказать, и лишь приподнялся на кровати, почувствовал себя уязвленным. Но сдержался и спросил с иронией:

– Почему же вы, капитан, не объездили Темляка? Ведь прекрасный конь!

– Мне конь не положен. Рота придана вашему полку временно.

– Думаю, вы бы не справились с таким конем.

– Не советую прыгать на меня: я не Темляк – сброшу.

Истомин вышел, а Оленич спросил сам себя: зачем он приходил? Знакомиться? Ну и ну!

До вечера лежал на кровати и читал боевое наставление по станковому пулемету «максим». Он не обращал внимания на своего связного, который почти неслышно входил и выходил, что-то вносил, что-то уносил. Поэтому не заметил, как вошел комэск Воронин. Услышав голос старшего лейтенанта, словно очнулся.

– Чем тут занимается наш герой? – увидев, что Оленич поднимается с кровати, Воронин попытался остановить: – Лежите, лежите, если вам удобно. Военфельдшер не любит, когда нарушают установленный ею режим.

– Мне в любом положении удобно. К тому же я не раненый и не больной. Лежу, готовлюсь к занятиям…

Воронин не сел, продолжал медленно ходить по комнате. Совсем еще молодой человек, может, даже моложе Оленича. Высокий, с тонкой талией и широкими плечами, он похож на мальчишку-переростка, которому гимнастерка великовата. Голова кажется маленькой по сравнению с крупным туловищем, нос курносый, веснушчатый. У Оленича было такое впечатление, что Воронин избегает встречного взгляда, отводит глаза в сторону. Руки – за спиной, пальцы плотно сплетены. Хромовые сапоги комэска поскрипывали, никелированные шпоры позванивали. Он был явно смущен и не находил себе места. Но потом все же спросил:

– Не жалеете, что так произошло?

– Благодарю, командир! – воскликнул искренне Оленич. – Разве есть иной способ объезжать коней?

– Тогда все в полном порядке! – Воронин впервые посмотрел в глаза командиру взвода. – Мне бы не хотелось, чтобы вы восприняли все это как дешевый розыгрыш.

Оленич незаметно любовался умением старшего лейтенанта держаться: в движениях, в умении говорить, в обращении с подчиненными – сдержанная властность, уверенность в себе. И мальчишеская худоба и угловатость не уменьшали командирского вида этого юноши.

Командир эскадрона как будто бы немного расчувствовался:

– Главное, вы сразу завоевали много – и симпатии личного состава, и великолепного коня. Не каждому офицеру так везет.

Воронин козырнул и вышел.

«Откуда у этого юноши такое чувство офицерского достоинства? – думал Оленич о своем командире. – И ведь еще пороха не нюхал, не принимал участия в боях, а как держится!»

Близился рассвет. А когда, утомленный бессонницей, раздумьями о своей судьбе и душевным напряжением, Оленич наконец поддался власти дремы, его позвали к командиру полка. И сразу вспомнилось неприятное, как холодное лезвие бритвы по сердцу: Алимхан! Вот-вот взойдет солнце над горами, а его еще нет. Что с ним? Неужели остался дома?

Ничего не поделаешь, придется доложить Крутову, что отпустил бойца, который пока что не возвратился в часть. Ведь все равно майор спросит об Алимхане, обязательно спросит. Не может быть, чтобы капитан Истомин пропустил такую вожделенную возможность проучить любимчика командира полка. Все офицеры недоумевали, почему капитан Истомин твердо убежден: Крутов, беспредельно любя пулеметчиков, особенно благоволит к Оленичу. Но сам Оленич отлично знал и понимал, что никакого особенного отношения со стороны Крутова не было, а лишь вполне понятное и закономерное расположение к пулеметчикам как основной ударной огневой мощи полка. Не один раз в самые трудные, критические минуты пулеметчики выручали полк. Неожиданность появления грозных пулеметных тачанок всегда вызывала панику у вражеских солдат, и они часто бежали с поля боя. Но как докажешь предубежденному капитану, что пристрастие командира полка к пулеметчикам еще не проявление покровительства лично Оленичу? А если говорить о любимце полка, так это Николай Кубанов. Вот уж кого любят все – от рядового сабельника до командования полка. У всех Николай вызывает улыбку, всем около него легко я весело. На редкость красивый собою казак, во всем удачливый, для окружающих – олицетворение уверенности и храбрости.

Быстро оделся, подтянулся, пригладил русые волосы. Еремеев подал фуражку и портупею с кобурой. Над вершинами гор показался краешек солнца: день предстоял, видимо, ясный и знойный. Вдруг его внимание привлек шум и гомон под деревьями у дороги, что поворачивала в расположение пулеметного эскадрона: там стояла двухколесная арба, в нее впряжен ослик, около арбы крутился старик, что-то быстро говорил, размахивал руками, а часовой, взяв карабин на изготовку, объяснял горцу, что въезд на территорию воинской части запрещен.

Оленич решил сам разобраться, в чем дело. Старый кабардинец показывал длинным кнутовищем на гору золотистых дынь в арбе и звонко что-то выкрикивал, коверкая русские слова. Нос с крутой горбинкой покраснел и блестел, а лохматая шапка свисала длинной шерстью на самые глаза. Небольшая жиденькая с проседью бородка вздрагивала, подскакивала.

– Зачем стрелять? Ай-ай, такой молодой – на старика винтовку поднимает! Зови командира! Где пулеметный командир?

– Что тут у вас? – обратился Оленич к часовому. – Чего хочет этот старый человек?

Кабардинец коснулся пальцами груди Оленича:

– Ты – камандир Алимхана? Алимхан знаешь? Сын мой! – Гордо ткнул пальцами себе в грудь: – Я – отец Алимхан. Тебе и твоим воинам подарок привез. Бери, командир, пусть идут сюда твои батыры и берут дыни.

– А где Алимхан? – беспокойно спросил Оленич.

– Скоро будет! Слышишь, горная дорога гудит? Это скачет конь Алимхана. У него теперь новые подковы – ее поскользнется, не споткнется.

– Часовой, вызови разводящего, скажи, чтобы разгрузили арбу.

Старый кабардинец все понял, радостно закивал папахой и начал торопливо тормошить осла.

Откуда ни возьмись, появился Кубанов. Сразу оценил обстановку, вскочил на арбу и со смехом, с призывными выкриками начал раздавать золотистые, пахучие дыни всем, кто только подходил:

– Уважаемый Шора Талибович привез свои лучшие дыни для пулеметчиков! Подходите! Ешьте, набирайтесь силы богатырской!

Старик Хакупов бил руками по полам темно-коричневого бешмета, удивляясь, как быстро тает гора дынь. Он не скрывал радости, что бойцы веселы, что они называют его отцом и благодарят за гостинец. Одного лишь не мог понять: действительно ли дыни попадают в руки товарищей Алимхана – пулеметчиков? Но, увидев рядом Оленича, махнул рукой, засмеялся, снял папаху и вытер ею стриженую голову. А когда арба опустела и Николай Кубанов спрыгнул на землю, держа под мышками две большие дыни, старик подошел к офицерам, поклонился им и стал прощаться. И в эту минуту прискакал на взмыленном коне Алимхан. К седлу приторочен битком набитый кожаный мешок: мать не поскупилась для сына.

– Командир поверил тебе, сын мой, твоя честь в верности командиру. Воюй и ничего не бойся: я всегда буду рядом.

– Слушаюсь, отец. – Алимхан прислонил голову к плечу отца.

Майор Крутов – человек исключительный. Крупное телосложение, лицо широкое, русское, над крутым розовым лбом – буйный рыжий чуб. В коричневых глазах к веселому свету примешивалась хмурь усталости или грусти. Ему за сорок, но розовое лицо почему-то старило его. Вел себя просто, никогда не подчеркивал своего старшинства в отношении к подчиненным. Приглашая к себе, если нужно было поговорить по душам, встречал и беседовал по-домашнему – внимательно и понимающе. Да он и жил в полку своим домом: жена служила рядом с самого начала войны – она была радисткой.

– Вызвал я тебя, лейтенант, не для приятной беседы…

Оленич не проявил удивления, потому что знал, о чем пойдет речь, лишь кивнул, готовый слушать. Правда, в глубине сознания все еще теплился огонек надежды – авось минует его горькая чаша разлуки с кавалерийским полком и пророчество Кубанова окажется только слухом, но тут же понял, что это иллюзии, никакого чуда не будет и все произойдет довольно прозаически и безжалостно: придется расстаться с товарищами, с Темляком, со шпорами, которые так раздражали Истомина.

– Получен приказ на передачу в стрелковые войска нашего пулеметного эскадрона. Командиром пулеметной роты утвержден ты, Андрей Петрович. С этим тебя поздравляю. Как офицер, ты мне нравишься, и я не хотел бы расставаться с тобой. Но мы на службе, на фронте. Война не считается с нашими личными желаниями и симпатиями. Она та реальность, от которой мы полностью зависим.

Оленич слушал молча, крепко сжав губы. Он подавлял в себе протест, гасил обиду, в уме повторял, что командир полка прав: война не считается ни с чем и надо стать выше самого себя, как учил комиссар Уваров, но сердце щемило: «Почему я? Как же так? Останусь без Темляка? А может, мною не очень дорожат в полку, несмотря на похвалы Крутова?»

– С полком больно расставаться, с друзьями, с конем…

Оленич даже отвернулся в сторону, чтобы командир полка не заметил его чрезвычайного волнения и обиды.

– Ну, ну, лейтенант! На войне как на войне. Не горюй и не держи обиды: нам не на кого обижаться, кроме как на врага. Вот и мсти за свою обиду, за разлуку с друзьями. Мне тоже, лейтенант, трудно отпускать тебя, лишиться пулеметных тачанок.

– Понимаю, товарищ майор, – как мог спокойнее ответил Оленич. – Разрешите навестить старшего лейтенанта Воронина.

– Разрешаю. Комэск в госпитале, размещенном в помещении учительского института. Но имей в виду, что к четырнадцати ноль-ноль рота должна быть сформирована и подготовлена к маршу.

Воронина положили на втором этаже в одной из аудиторий. В палате шесть кроватей, и на всех – тяжелораненые, подлежащие эвакуации в глубокий тыл. С ними должен быть отправлен и Воронин. Его узкая железная кровать придвинута к окну рядом с входной дверью. На стуле, спиной к двери, сидела Соколова и что-то рассказывала. Комэск полусидя, закрыв глаза, слушал. Нижняя часть лица плотно забинтована: пуля раздробила ему подбородок.

Увидев Андрея, Соколова поднялась, уступая место. У Воронина в глазах блеснул огонек. Он взял блокнот и карандаш, которые лежали рядом, быстро написал и передал Оленичу.

«Хорошо, что вы пришли, Андрей. Расскажите, как наш пулеметный эскадрон?»

Воронин, всем своим юным существом влюбленный в конницу, преданный ей, даже при своем ранении, наверно, рассчитывающий вернуться в строй, еще не знал об участи пулеметного эскадрона. Как ему сказать об этом?

– Пришел попрощаться, товарищ старший лейтенант.

У Воронина удивленно поднялись брови, а глаза вдруг насторожились, в них заметалось беспокойство, и они показались Оленичу даже незнакомыми. Соколова сочувственно посмотрела на Оленича:

– Я-то знаю, почему прощаетесь. Воронину объясните.

– Пулеметчиков приказано снять с тачанок и сформировать пулеметную роту для стрелкового полка.

Воронин искренне опечалился. Долго он лежал неподвижно, уставившись взглядом в окно, за которым шумела желтеющая листва вековых деревьев. В просветах крон голубело небо и проплывали белые облака. «Вечен мир, а человеческие привязанности преходящи», – казалось, говорили грустные глаза командира. Он взял блокнот, карандаш и написал: «Историческая закономерность».

Оленич пожал руку бывшему командиру эскадрона и вышел из палаты.

За ним сразу же пошла и Соколова:

– Погоди, лейтенант! Я с тобою.

– Быстрее поехали! Где твой конь? Я спешу.

– Я тоже спешу. Ведь я иду с твоей ротой и с пехотой Истомина! – Она засмеялась, сбила набок смушковую кубанку: – Что, не ожидал?

Кубанку Женя начала носить уже после Минеральных Вод, когда полк пробивался через казачьи станицы к Нальчику. В ее осанке, в посадке на коне, в быстрой, легкой походке было что-то неуловимо грациозное.

Он посмотрел на нее искоса: хорошо сидит в седле! Спина прогнута, ноги слегка подогнуты, руки свободно держат поводья и касаются передней луки, голова отклонена назад и кубанка лихо заломлена. Женя хитровато смотрит на него и смеется.

Тогда, в мае, когда Оленич впервые увидел ее, она показалась сказочно красивой девушкой, и он твердо был уверен, что краше ее он никого не встречал. Прошло несколько месяцев, а как все изменилось: первая влюбленность развеялась.

Кубанов часто ему говорил еще там, в станице под Пятигорском:

– Вижу, нравится тебе Женя. Что ты нашел в ней? Вот у меня девушка – кинозвезда. Мэри Пикфорд!

По вечерам он брал гармошку и играл и пел песни. Иногда, когда вокруг него собиралось десятка полтора солдат, он начинал рассказывать о своей предвоенной жизни, завораживая всех и вызывая восхищение.

До войны Кубанов работал разъездным киномехаником. В его распоряжении была полуторка с будкой, передвижная киноустановка и ручная динамомашина. В каждой станице своего района, в каждом хуторе он был желанным гостем. Хлопцы завидовали ему, но он был для них недосягаем как бог. Гармонист, песенник, киномеханик, шофер – никто не мог тягаться с ним. Вспоминая о тех днях, он даже сам слегка удивлялся:

– А девчата! Ну, я вам скажу, не хвастая: они ко мне липли как мухи к меду. Стою перед сеансом в дверях, билетики продаю, а сам острым глазом подмечаю, какая красивее? Примечу какую, моргну ей и уже уверен, что после фильма я ее проведу до калитки, а то и дальше – до сеновала. Молодые казачки – отчаянные, чертовки. Они налетали на меня, как весенний ливень, боролись за меня так, словно со светом прощались, а если расставался с ними, то грозили кровной местью! – Кубанов хохочет, но видно, что ему милы эти воспоминания и он сожалеет, что кончилось то медовое время.

Николай сбивает фуражку набекрень, из-под околыша выбивается черный буйный чуб:

– Надо вызвать Марию сюда, – говорит он небрежно.

Кто– то высказывает сомнение:

– Военное время. Не поедет в такую даль.

– Прилетит, ласточка!

Оленич завидовал и раньше Николаю, еще в Ставропольском учебном полку. Но настоящая зависть охватила Оленича, когда он увидел Марию, подругу Кубанова. И не просто зависть, а что-то большее, что просто повергло и сразило его, как он думал, навсегда. И это стало первой, самой глубокой и самой мучительной тайной Андрея перед Николаем…

Однажды в воскресенье, после чистки лошадей и личной гигиены, Оленич отдыхал в тени чинары. Подошел Кубанов, уселся рядом, сказал:

– Скоро на фронт!

– Фронт сам идет сюда. Нам пора выходить ему навстречу.

В это время дежурный по полку обратился к Кубанову:

– Товарищ лейтенант, к вам прибыли…

А через несколько минут Николай возвратился с девушкой – глаза синие, сияющие, коса до пояса, талия тонкая…

– Знакомься, Андрей: это моя невеста – Мария.

Девушка протянула руку. Оленич пожал ее словно в гипнозе, почти бессознательно. Впечатление было такое сильное, что забыл и Женю Соколову, и мечту своего детства – одноклассницу, о которой тоже когда-то думал, что она предназначена ему судьбой.

…Он не заметил, что все время пришпоривал коня и Темляк все прибавлял в скорости. А рядом скакала и не отставала Соколова. Может, она понимает его душевное состояние? Его размышления? Покосился на нее: взволнована, лицо пылает, светлые волосы выбились из-под кубанки, и их развевает ветер.

«А что, если она влюблена в меня?» – вдруг подумал Андрей.

Когда прискакали в расположение пулеметного эскадрона, Женя громко и возбужденно крикнула:

– Эй, лейтенант! Очнись: мы вернулись в свой полк!

Осаживая коня, Оленич приблизился к Соколовой и грустно произнес:

– Мы уже никогда не вернемся в этот полк.

4

Капитан Истомин пришел к пулеметчикам, осмотрел, как идет свертывание хозяйства, сказал Оленичу:

– Разрешение отлучиться от эскадрона для поездки в госпиталь – это последнее, что сделал для вас Крутов. С данной минуты вы в полном моем подчинении. У вас, лейтенант, мало времени осталось для переформирования эскадрона в пулеметную роту. Прошу уложиться в два часа, иначе отстанете от колонны. – Истомин говорил сухо и властно, но вот на его неулыбчивых губах скользнуло что-то наподобие усмешки, а в глазах блеснул ехидный огонек. Капитан добавил не без удовольствия: – Недолго вы ходили в комэсках! Придется вам снять свои ослепительные шпоры.

Посмотрев на часы, Андрей понял: да, надо торопиться. Уже час дня, и нет времени для сентиментальных раздумий и гореваний.

– Старшина! Ко мне!

– Есть! – Тимко предстал перед Оленичем.

– Построить личный состав эскадрона.

– Слушаюсь! – старшина повернулся на крепких подборах начищенных до блеска сапожек. – Эскадрон! Слушай мою команду: выходи строиться!

Через минуту пулеметчики, давно ожидавшие этой команды, стояли плотно сомкнутыми рядами. Оленич вышел на середину перед строем и, невольно подражая Истомину, произнес сухо, не допуская ни нотки размягченности:

– С этой минуты мы не конники. Мы – пулеметчики стрелковой части. Приказываю: снять пулеметы с тачанок, коробки полностью зарядить. Каждому бойцу выдать полный боевой комплект. Проверить и подогнать одежду и обувь, подготовиться к марш-броску. Взять с собою личное оружие и личные вещи. Ровно через полтора часа общее построение пулеметной роты. Да, да! Теперь мы – пулеметная рота. Действовать будем в составе стрелковой части.

Старшина обратился к лейтенанту:

– Кому передать лошадей?

– Коноводы остаются с лошадьми – они продолжат службу в кавалерийском полку.

Когда рота выстроилась в походную колонну, появился снова капитан Истомин.

– Крутов хочет, чтобы пулеметная рота прошла перед кавалерийским полком. Пройдете, на околице пристраивайтесь к хвосту колонны стрелковых батальонов.

– Марш в горах с полной выкладкой – трудный марш. А как с пулеметами?

– Это не марш. Это бросок. Через хребет, по крутым тропам. С оружием. И с пулеметами. Их нести на себе так же, как носят все армейские пулеметчики. Ясно?

– Так точно, товарищ капитан. Но не грех приберечь силы людей. Возможно, по прибытии в новую часть нам окажут честь сразу же вступить в бой.

– Не исключено. Но надо исходить из того, что человек сильнее, чем мы считаем. Человек значительно сильнее и выносливее, чем нам кажется.

Оленич понял, что от Истомина помощи не добиться, решил что-нибудь предпринять самостоятельно. Вызвав старшину, поставил ему задачу: обеспечить транспорт для переброски через горный перевал пулеметов и боеприпасов.

– Слушаюсь, товарищ лейтенант!

Оленич отдавал распоряжения, вел разговоры, проверял выкладку пулеметчиков, думал о полке, о Воронине и в то же время понимал и знал, что приближается минута расставания с Темляком. И все-таки не верил, что это все же должно произойти. Сам себе говорил: никому в мире не отдал бы коня, но такому человеку, как Кубанов, отдаст. Николая трудно даже представить киномехаником – без сабли, без коня, не в седле. Мелькнула мысль, что за хорошего коня он и Марию отдал бы…

В ослепляющей влюбленности в Марию Оленич терял под собою почву и реальность жизни, он часто впадал в такие иллюзии, что потом становилось перед собою стыдно. В невесте Коли Кубанова Оленича все восхищало, не только ее удивительная девичья красота, а преданность жениху, ее мужество: она ничего не побоялась – ни бомбежек, ни трудностей передвижения по забитым войсками дорогам.

…И вот самые горькие утраты – разлука с другом и конем. Вздохнув, Оленич приободрился, подтянулся, поправил пояс, глянул на сапоги – не запылились ли? – и твердым шагом направился во взвод полковой разведки. Кубанов сидел на поваленном толстом бревне и точил наждачным бруском саблю. Увидев Андрея, отложил брусок, тронул пальцем лезвие клинка и вложил его в ножны.

– Ты ко мне? – спросил он, поднимаясь. – Уже прощаться? Уже уходишь? Эх, несвоевременно нас разлучают. Начинается самый что ни есть наш час: отсюда будем считать версты в обратный путь!

– Война беспощадна. Вот расстаюсь с тобою и с Темляком.

– С Темляком? Ты уже передал Темляка? Наверное, Крутов себе забрал. Он давно зарится на твоего коня! Знаю!

– Ты к командиру полка несправедлив! Он разрешил Темляка передать тебе.

– Мне?! Ты шутишь? Со мною так шутить нельзя! – Кубанов даже схватился за эфес клинка.

– Пойдем, передам поводья из рук в руки… Чтобы конь понял.

Кубанов даже побледнел, тонкие, разгонистые брови сошлись над переносицей, и весь он словно застыл от неожиданности.

Оленич позвал коновода и приказал подвести Темляка. Стоявший – неподалеку сержант Райков громко повторил:

– Комэску коня!

Конь раздувал ноздри и храпел. Оленич, успокаивающе поплескав ладонью по шее, прислонился лицом к морде Темляка:

– Ну, ну, дружок, что ты! Успокойся. Ты славно мне служил. Послужи так же верно и новому хозяину.

Кубанов не схватился за поводья, протянутые Оленичем, а опустился на траву, спокойно глядя на коня, стоявшего перед ним. Андрей тоже опустился на землю. Он был благодарен Николаю, что не схватился за коня, проявил выдержку и такт.

– Помнишь, Андрей, как во время переправы через горную реку тебя понесло быстрой водой? Темляк выкарабкался, побежал вдоль берега вдогонку тебе. Потом заржал, окликая тебя, и прыгнул с крутого берега в воду впереди тебя. И помог тебе выбраться.

– Да, тогда он помог мне… Привык подставлять в воде мне холку да гриву.

– Андрей, Андрей! Вспомни ту атаку за Малкой. Рубака ты, прямо скажем, не высший класс, и если бы не Темляк, белели бы твои косточки на той опушке за рекой…

Оленич помнил хорошо, как месяц назад во время вылазки эскадрона наткнулись на венгерскую кавалерию. Рубка началась неожиданно, никто не рассчитывал, что венгры пойдут в сабельную атаку. Оленич очутился один на один с офицером в синем мундире. Причем венгр, черноволосый и бородатый, заходил с левой стороны, а Андрей плохо владел клинком, если нужно было наносить удар справа налево. Свирепого вида офицер занес саблю, и Оленичу, казалось, не увернуться от удара. Но в самый последний миг Темляк вдруг вздыбился и ударил копытами в бок коня-соперника. И тот пошатнулся, попятился, вражеский офицер на миг потерял равновесие, и Оленичу хватило времени нанести с размаха сильный удар по плечу. Та рубка словно ослепила его, и он почти ничего не мог вспомнить, кроме этого эпизода с офицером в синем мундире…

– Да, было такое дело, – проговорил Оленич, поглаживая коня и не в силах оторвать руку от шелковистой шерсти. – Прости, Темляк! Ты же солдат, сам понимаешь, что такое приказ!

Оленич демонстративно, чтобы конь видел и понял, что происходит, пошел к строю пулеметчиков, которые ждали его команды. Конь внимательно следил за своим хозяином, потом тихо, сдержанно заржал, загреб копытом землю. Кубанов легко бросил свое тело в седло, конь сразу понял, что сел на него новый хозяин. Услышав легкое прикосновение шпор, с ходу взял рысью.

Кавалерийский полк в полном боевом снаряжении выстроился вдоль белой каменистой дороги, и как только колонна бывшего эскадрона пулеметных тачанок выступила из дубравы на шоссе, конники выхватили сабли «наголо». Молча провожали своих боевых товарищей.

Еще издали лейтенант Оленич заметил коня – высокого и стройного Темляка – и рядом Николая Кубанова. Конь настороженно поднял голову. И когда Андрей поравнялся и стал уходить дальше, конь неожиданно встал на задние ноги, заржал и прыгнул вдогонку за бывшим хозяином. Андрей поймал коня за недоуздок, осадил, отвел Кубанову, а сам пошел догонять свою роту.

В мрачном молчании рота прошла улицу. Удаляясь, Оленич оглянулся: Николай, выдвинувшись из строя и привстав на стременах, прощально махал клинком, и сталь сверкала на солнце.

Через несколько минут пулеметчики примкнули к колонне пехоты. Оленич пошел вперед и доложил капитану Истомину, что рота присоединилась в полном порядке.

Из– за купы огромных старых деревьев вдруг вынырнул «кукурузник». Он снизился над колонной, чуть ли не цепляясь колесами за штыки, взмахнул несколько раз крыльями и отвалил в крутом вираже. Пилот-женщина подняла руку. Истомин отдал ей честь, благодаря за проводы. Самолет ушел в сторону города.

Как только прошли последние домики, появился старшина Тимко в сопровождении нескольких горцев, держащих за поводья ослов. Капитан Истомин объявил десятиминутный привал. Он подошел к пулеметчикам, лично проверил выкладку, состояние пулеметов, на Оленича старался не смотреть. Потом они отошли в сторону, в тень невысокого дерева.