Текст книги "Судьба офицера. Трилогия"

Автор книги: Иван Стариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)

Иван Терентьевич Стариков

СУДЬБА ОФИЦЕРА

Роман

Книга первая. ЯРОСТЬ

____________________

Военное издательство МО СССР, Киевский филиал.

Киев, 1991.

© И. Т. Стариков, 1991.

____________________

1

В то воскресенье рассветало широко и привольно. Во весь окоем над синей грядой Карпат, над верховинами и долинами все выше вздымался светлеющий купол небес, предвещая погожий день. Лесные чащи нежились в последней дреме, из их недр, затянутых сизой дамкой, веяло родниковой прохладой и слышалась веселая оркестровка птичьих голосов. В голубеющем просторе – высоко и в стороне – шли на северо-восток армады тяжелых бомбардировщиков. Их отдаленный мерный рокот достигал расположения артиллерийско-пулеметной батареи, но ни у кого он не вызвал чувства тревоги: еще вчера, появившись поздним вечером, комиссар полка Уваров в беседе с офицерами сообщил, что в войсках производится передислокация частей, в том числе и в авиации.

Андрей Оленич, недавно прибывший из командирской школы и получивший под свое командование взвод станковых пулеметов, радовался назначению, смущенно свыкаясь с той самостоятельностью, какою располагает младший среди офицеров; радовался новому дню: сегодня комиссар вручит ему партийный билет.

Перед собранием выдалось несколько свободных минут, и он наблюдал, как два бойца выбирали из ловушек крупных серо-зеленых раков, как ординарец комбата и коновод полковника, совсем нагие, купают офицерских коней. Прибежал связной и доложил, что младшего лейтенанта зовут на собрание. Волнение с новой силой охватило Андрея. Спрыгнув с дерева, он привычным движением подтянул ремень, расправил гимнастерку, поправил фуражку и, унимая душевный трепет, быстро зашагал в расположение батареи.

Пушки стояли зачехленные, личный состав занимался спортивными играми на лесной поляне, а на опушке, возле столика, покрытого красной материей, показались полковник Уваров, политрук батареи и адъютант комиссара.

Где– то в окрестных горах возник непонятный гул, похожий на нарастающий обвал или на приближающиеся раскаты грома. Еще никто не знал, что началась война и что самолеты, так самоуверенно потянувшиеся на восток, -вражеские. Даже комиссар полка Уваров, находясь полсуток в пути, не имел сведений, что произошло за последние несколько часов… Вдруг из-за ближней горы со свистом и воем вынырнули три самолета с крестами на фюзеляжах и, ведя пулеметный огонь, пошли в пике, нацелившись на позиции батареи. Наблюдатель на вышке, преодолев оцепенение, закричал:

– Воздух! Тревога!

Но бомбардировщики в считанные секунды пронеслись над поляной, сбросили бомбы и пропали за кромкой леса. Андрей увидел, как слева взметнулся столб огня и дыма, как подпрыгнула пушка и, перевернувшись в воздухе, стволом зарылась в грунт. И еще успел он заметить, как две огромные ели сразу от комля до макушки вспыхнули пламенем и как в волнах дыма кружила горящая почерневшая скатерть. «Там был комиссар! И политрук… Где они?» И в этот миг тугая волна горячего воздуха сбила его с ног и отбросила в сторону. «Куда лечу? Что же это такое?» Ударившись о землю, он тут же подхватился и, озираясь, пытался сообразить, что происходит? Снова увидел горящие ели и на черной траве полковника Уварова, лежащего с окровавленным лицом. Недалеко била со звоном, словно в пустоту, пушка, неистово, взахлеб строчил пулемет, но горящие ели трещали так, словно рвались вороха патронов или петард. Огненный ливень падал вниз на неподвижного адъютанта, на стонущего, корчащегося политрука и комиссара, пытающегося подняться. Андрей кинулся к ним. По пути остановил двух бегущих бойцов, с их помощью перенес раненых офицеров к санпункту и сразу же побежал на огневые позиции.

Стало тихо. Из леса тянуло гарью. Померк такой ясный день. Андрей, подавленный и потрясенный, смотрел в небо, которым он всегда восторгался и которое теперь изменило ему, предало его, стало враждебным. Душа протестовала и возмущалась: она никак не могла воспринять жестокую реальность – войну. Но эта реальность вторгалась в его сознание, низвергая в пропасть то, чем он жил до сих пор.

Возвратились бойцы, относившие раненых в медпункт: у них лица пожелтели, глаза замутились от вида живой человеческой крови. Подошел озабоченный помкомвзвода и доложил, что убита одна лошадь, а две ранены и их придется пристрелить. Пригибаясь и выпучив глаза, выскочил из кустов ефрейтор-санинструктор и дрожащим шепотом обратился к Оленичу:

– Товарищ младший лейтенант, вас зовет комиссар… Он там, в землянке… Ему глаза выжгло…

Оленич и сам был испуган тем, что произошло с ними всеми, но шепот ефрейтора был неприятен. Человеческая слабость презренна, поэтому Андрей старался не показать своей подавленности. Тошнота все время подступала к горлу, но, перешагнув порог землянки и увидев сидящего на табуретке комиссара с забинтованной головой, он вдруг забыл о себе.

– Полковник ранен. Отправляем в госпиталь… – начал было военфельдшер, но Уваров перебил его:

– Помолчи, коли мало времени. Дай мне управиться со своими делами. – Приложив ладони к забинтованным глазам, комиссар словно собирался с мыслями, потом произнес, обращаясь к фельдшеру: – Оставь нас вдвоем с пулеметчиком.

– Лошади готовы, – напомнил фельдшер, – успеть бы к поезду.

– От войны на лошадях не ускачешь. И на поезде не убежишь, лекарь. – Когда медик вышел, Уваров протянул руку, ища Оленича: – Где ты? Дай мне свою руку, хочу, чтобы ты прочувствовал сердцем то, что я скажу тебе… Видишь, я уже сед, и мое время кончилось. Началось твое время, младший лейтенант. Почему, ты спросишь, я вдруг к тебе с сокровенным разговором? Сейчас ты для меня – надежда, вера и любовь. Да, да! Я видел, как ты шел от озера – стройный, подтянутый, молодой. И теперь до конца дней ты останешься в моей памяти именно таким. И все, что отныне будет происходить с нами, я буду связывать с тобою. Ты понял меня?

– Да, товарищ комиссар, – тихо отозвался Андрей.

– Запомни этот день, сынок. Мы с тобою никогда не увидимся. Где бы ты ни был, знай, я тебя помню таким, каким ты шел получать партбилет. – Уваров раскрыл полевую сумку и вытащил из нее красную книжечку. – Вручаю тебе партбилет! Береги его, как честь. И всегда помни: надеюсь на тебя, верю тебе.

– Спасибо, товарищ комиссар.

– На тебя перекладываю самый тяжкий, самый страшный груз – войну. Я нес тяжесть гражданской, ты неси бремя этой войны. Это – твое время, сынок.

Вошли военфельдшер и санинструктор, взяли под руки комиссара и увели.

Комбат собрал офицеров.

– Свершилось то, во что мы не хотели верить: война. Враг проломил границу и продвигается в глубь советской территории. Получен приказ: батарею выдвинуть к нефтеперегонному заводу. Пулеметному взводу поставлена задача: форсированным маршем выйти к Днестру, соединиться со стрелковыми подразделениями и занять оборону в районе железнодорожного и автомобильного мостов. И стоять насмерть! Штаб части будет в лесах на левой стороне Днестра, в пяти километрах. Пошлете связного. Все. Младший лейтенант Оленич, задача ясна?

– Задача ясна, товарищ комбат.

Труден был путь пулеметного взвода к Днестру. Почти весь день горстку бойцов преследовали самолеты противника и обстреливали. Ночью их путь освещали зловещие пожарища – горели железнодорожные станции и леса. Но небольшой отряд Оленича пробивался к цели. После полуночи взвод догнал полуроту пехоты, которую вел старшина-пограничник Костров. В дневном бою они потеряли нескольких бойцов, одного командира взвода похоронили, а другого комвзвода несли на носилках. У Оленича были вьючные лошади, раненого посадили в седло, и колонна пошла быстрее. Вскоре впереди забрезжила вода: это был Днестр.

Когда наступил рассвет, командир и бойцы увидели на восточной стороне огромное поле созревающей ржи. Белеющие хлеба, чистые и высокие, стояли не шевелясь – до самого леса, где должны сосредоточиваться остатки частей, оттесненных врагом.

Немцы появились часов в десять утра: колонна мотоциклистов выскочила из-за леса и на большой скорости стала приближаться к мосту. Мотоциклисты в шлемах, с ручными пулеметами на колясках. Вот они, фашисты! Впервые так близко Андрей видел врага. Лиц невозможно было различить, но и безликий враг вызвал в его душе обжигающую вспышку гнева и ненависти.

Несмотря на предельное напряжение, на невольную первоначальную робость, все же подразделения открыли дружный огонь. И когда первые мотоциклы споткнулись, пошли юзом в кюветы и солдаты повалились на шоссе, а их стальные каски покатились по камням, Андрей увидел обнаженные головы и запыленные, искаженные страхом лица, почувствовал уверенность: мы можем их бить!

На дороге показались танки. Они шли спокойно и угрожающе тяжело, и Андрей понял, что наступает решающий момент боя.

Ни гранаты, ни завалы из бревен не остановили: танки с ходу били прямой наводкой по окопам обороны, бронированными лбами раздвинули завалы и пошли под первый мост. И снова испуг прошелся по окопам. Лишь после того, как старшина-пограничник с двумя связками гранат пополз наперерез танкам и подорвал одну за другой две передние машины, бойцы воспрянули духом: можно бороться и с этими чудовищами. Горячее чувство благодарности разлилось в душе Оленича к старшине-пограничнику. «Настоящий солдат!» – восхищенно подумал о Кострове Оленич.

Напряжение боя возрастало с каждой минутой. Все напористее и решительней рвались к мосту гитлеровцы и упорнее становились обороняющиеся. Вражеские танки выползали на насыпь, со скрежетом давили огневые точки обороны. Вышли из строя три пулемета и три четверти личного состава бойцов. Загорелись леса по обе стороны моста, горела во многих местах высокая рожь, черный дым тянулся до самых предгорий. Солнце уже клонилось к западу, облака налились красным светом, словно отражали огонь ржаного поля.

– Товарищ командир, – обратился старшина к Оленичу, – попробуем вывести людей через поле.

Лежащий рядом сержант покачал головой:

– Нам не пройти по горящему хлебу – задохнемся и сгорим.

– Сколько осталось бойцов? – спросил Оленич.

– Двенадцать. Да семеро тяжело раненых. Мы их не вынесем, – горько сказал сержант.

– Но и не бросим, – твердо произнес старшина, и Оленич увидел, как посуровели глаза Кострова. – Как прикажете, товарищ командир?

Когда солнце скрылось за лесом, но было еще достаточно видно, и немцы, почти сомкнув кольцо вокруг моста, прекратили бой, Оленич дал приказ взять раненых и пробираться к своим через охваченное огнем и дымом поле.

То, что было с ними в этом километровом походе, оказалось страшнее смерти: каждые два бойца брали одного раненого, цепляли на себя оружие, боеприпасы и ползли сквозь огонь и удушливый дым. Немцы, видимо, заметили, что красноармейцы пытаются уйти через горящее поле, ударили из минометов по ржи. Мины рвались, и на месте взрывов вспыхивали новые очаги огня. Андрей думал, что уже увидел всю жестокость и бесчеловечность войны, но когда был ранен его конь, первый армейский друг, и пришлось самому его пристрелить, то познал и свою собственную жестокость. Лошадь лежала, подогнув передние ноги и приподняв голову, и молча смотрела на хозяина. Оленич не мог понять, что таилось во взгляде больших с синим отливом глаз, но все равно щемящее чувство тоски ощутил в груди, когда приставил ствол пистолета к уху животного и нажал спусковой крючок. Даже выстрела не услышал, зато увидел, как опустилась книзу голова. И отчаяние охватило его: потерял взвод, потерял пехотинцев, лишился коня и не выполнил поставленную задачу. Он стоял во ржи и с великой ненавистью смотрел на запад. Слезы текли по его черным от пыли и гари щекам.

– Ложись, командир! – крикнул Костров.

Непонятная сила подкосила Андрея, и он свалился в горящую, взявшуюся жаром рожь…

К ночи дым пал на землю, лохматые сгустки пламени прыгали на людей, цепляясь за одежду, охватывая и обжигая тело. Раненые в муках умирали от ран, уцелевшие гибли от ожогов и удушья. Андрей старался понять, что с ним произошло, но сознание туманилось и он терял чувство реальности…

Их только четверо выбралось к лесу. Андрей услышал голоса людей и потерял сознание.

И понеслось шальное время, смешались дни и ночи, потерялся счет бессонным ночам, отдалялось первоначальное смятение, мужало сердце и притуплялась боль от ежедневных утрат, от неотвратимости постоянных сражений. Война стала вроде второй судьбой – она всегда была с ним и в нем. Лежал в госпитале, и война грохотала за окнами, очутился в запасном полку, а она полыхала рядом. Бои на Украине, кровавые сражения за Ростов, смятенный отход по Сальским степям, отчаянная оборона Минеральных Вод.

2

После жестокой десятидневной битвы в Минеральных Водах потрепанный кавалерийский полк майора Крутова на рысях уходил в предгорья Большого Кавказа, и всю вторую половину августа сорок второго вел короткие, яростные атаки и контратаки – то отражая внезапные нападения отрядов вражеских горных стрелков, то стремительно контратакуя обнаруженные разведкой боевые подразделения противника. Лишь в начале октября сорок второго года распоряжением штаба армии кавполк отзывался в Нальчик для переформирования. Сабельники расположились на крайних улицах – в глинобитных мазанках и в наспех приспособленных сараях, а пулеметный эскадрон – на околице, под огромными развесистыми деревьями.

Еще в Минеральных Водах командир эскадрона пулеметных тачанок старший лейтенант Воронин был ранен и находился на излечении в полковой санчасти, и теперь его обязанности исполнял лейтенант Оленич.

Лежа под шинелью, Андрей думал о сложностях и загадках человеческой психики: вот он, командир эскадрона пулеметных тачанок, утомленный не меньше, чем рядовой боец, и физически не сильнее, не может уснуть, переполненный раздумьями, а солдат крепко спит. В чем тут дело? Наверное, все же чувство повышенной ответственности за все происходящее вокруг, обостренное восприятие того, что касается не только лично его самого, но и других людей, каждого солдата из порученного ему подразделения. Наверное, это возбуждает душевную активность. А может быть, только с ним такое происходит? Есть же люди иного склада. Николай Кубанов, его ближайший друг и товарищ, сейчас, вполне возможно, спит, как говорится, без задних ног и даже снов не видит. Он беззаботен, отчаянно храбр и всегда хозяин положения. Если чего надумал – добьется. Ему всюду легко, все в его жизни просто и ясно, и хотя всегда попадает в такие переплеты, оказывается в центре таких невероятных событий, из которых выпутаться не просто, а он выкручивается и не теряет душевного равновесия. Даже стихи сочиняет: стихи серьезные, а сам весел.

Андрею Оленичу хотелось быть похожим на Николая, втайне он завидовал другу, а кое в чем и подражал… Смешно, конечно, но желание стать лучшим офицером эскадрона возникло давно, а эта задача оказалась трудной: уже больше года воюет, а все еще чувствует свою второстепенность по сравнению с другими.

Ну, почему не спится? Ночь такая удивительная – теплая, звездная и тихая. Не слышно стрельбы и взрывов, не видно сполохов пожарищ. Впервые за год с лишним ему показалось, что война осталась где-то позади, далеко, и можно спокойно отдохнуть. Но не спится…

Перед глазами проходит весь сегодняшний день: что-то беспокоит. Бойцы эскадрона обрадовались, когда тачанки покатились по пригородной каменистой дороге, гремя колесами. Всадники выпрямились в седлах, лошади пошли веселее, дружно выстукивая копытами.

Чистый осенний день мирно угасал. Еще снежные вершины розовели в последних лучах солнца, а в глубоких ущельях уже смолкали птицы, готовясь ко сну. В лагере пулеметного эскадрона вечерние тени быстро удлинялись, сгущались, скрадывая и пряча все вокруг – пригорки и деревья, коней на лугу и серые палатки на опушке. Именно в сумерках к нему подошел коновод первой тачанки юный кабардинец Алимхан Хакупов. Хороший боец, меткий стрелок, влюбленный в лошадей.

– Т… тварыш к… кмандир, – обратился он взволнованно и неуверенно, и от этого еще больше запинаясь, проглатывая гласные, отчего согласные просто взрывались. – За горой – гора, там на утесе – мой аул… Два часа коню скакать. Т… варыш к… кмандыр, раз-и-реши, п-жалуста! Там – мой мать, мой отец, сестра!

Оленич вспомнил, что Хакупов прибыл в полк с группой пополнения из Ставропольского запасного полка.

– Не так просто, Алимхан. Нужно к командиру полка обратиться…

Было ясно, что полк до утра останется здесь, значит, до рассвета время есть. «Командир полка уедет с женой в Нальчик к командующему – они старые друзья. Начальник штаба не будет возражать, если я отпущу бойца проведать родителей. Надо будет только доложить дежурному по части… Кто сегодня из офицеров дежурит? Кажется, военфельдшер Соколова. Женя Соколова! Симпатичная девушка. Наверное, и она простит мне самовольство и не доложит командиру полка на утренней поверке».

– Алимхан! Разрешаю тебе на своем коне съездить домой. Но помни: на утреннюю поверку прибыть!

Юноша выпрямился как струна, лицо его засияло радостью:

– Спасыба, к-мандыр! Ай, спасыба!

Боец крутнулся на одной ноге, словно юла, тут же исчез среди кустов в полутьме и сразу же послышалась частая дробь подков по каменистой дороге.

«А все– таки нужно было доложить кому-то из старших офицеров, иначе могут возникнуть неприятности. Я не имею права давать увольнительную даже на два часа. Это право есть у дежурного по части. Был бы Воронин на месте, все стало бы значительно проще. Жаль, комэска отвезли в местный госпиталь, куда-то в здание учительского института, и так поздно не поедешь туда». Лейтенант начал сомневаться в своей правоте, но дело сделано. Оленич все-таки решил пойти в штаб полка и доложить старшему офицеру. Первым, кого он встретил, был хорошо знакомый по Пятигорску и по боям в Минеральных Водах пехотный капитан Павел Иванович Истомин. Снова он рядом! Нет, не просто он зашел сюда повидать старых сослуживцев: хозяином расположился! Андрей хотел обратиться как к старшему по чину, но капитан сам неожиданно представился:

– Временно замещаю командира полка. Почему покинули вверенное вам подразделение?

С первой встречи лейтенант Оленич недолюбливал капитана Истомина за сухость и суровость в отношениях с подчиненными. Зная о жесткой дисциплине и педантизме этого офицера, все же решил доложить о Хакупове и тем самым показать свою независимость и готовность нести ответственность за собственные поступки. Истомин выслушал рапорт с невозмутимым лицом, но в прищуренных глазах Оленич заметил знакомые недобрые огоньки.

– Я не буду об этом вашем поступке докладывать командиру полка, но прослежу лично: если на утренней поверке не будет рядового Хакупова, отдам вас под трибунал.

От такой перспективы Оленичу стало жутковато, жаром обдало спину. Не потому, что испугался угроз, хотя они теперь казались вполне реальными и даже неотвратимыми, но потому, что показалось реальным то, что Хакупов может вообще не вернуться. Это было вроде последней ставки во вражде Оленича и Истомина – исход истории с пулеметчиком как бы ставил точку в споре двух офицеров.

Угнетенный и подавленный, Оленич неспешно возвращался в лагерь пулеметчиков. Но, каясь в легкомысленности и ругая себя за излишнюю мягкотелость, он нашел в себе капельку мужества, чтобы решить: а все же вера в Хакупова сильнее подозрительности. Вера – первооснова всего. Без этого немыслимы коллектив, общество, а значит, и войсковое подразделение.

Обошел расположение пулеметного эскадрона. Лагерь постепенно затихал. Уже совсем стемнело, и Оленич видел между кронами деревьев узорчатые куски ночного неба. Вот подал голосок сверчок, ему ответил второй, потом отозвался третий. Послышалось фырканье лошадей. Запахла примятая и остывающая трава. Прислушиваясь к звукам и запахам осенней ночи, Андрей вспомнил свое детство, ночную, под легким ветерком степь и себя вместе с дедом возле костра…

Не заметил, как уснул. Пробудился от того, что кто-то настойчиво теребил за плечо. Открыл глаза: над ним склоненное лицо связного ефрейтора Еремеева. Шинель накинута на плечи, пилотка с отвернутыми бортами натянута на уши. Небритый подбородок чуть серебрится щетиной.

– Товарищ командир… Ну же, товарищ лейтенант!

– Чего тебе? А, черт! Только что задремал.

– Дежурный по полку идет в наше расположение.

Оленич мгновенно подхватился: еще не хватало, чтобы Женя застала его спящим! Он быстро прошел по территории эскадрона, удостоверился, что ничего чрезвычайного не произошло, и вернулся к своей палатке.

Неподалеку часовой негромко окликнул:

– Стой, кто идет?

– Свои.

– Пароль?

– Курок. Отзыв?

– Клинок.

– Вызовите начальника караула.

– Есть вызвать начальника караула!

Но сержант Райков уже явился сам:

– Товарищ дежурный по полку! Личный состав эскадрона пулеметных тачанок находится на отдыхе. Происшествий…

– Отставить, сержант. Веди к командиру.

Дежурным по кавалерийскому полку оказался командир взвода разведки старший лейтенант Кубанов.

Андрей Оленич и Николай Кубанов почти одновременно в начале сорок второго года прибыли в кавалерийский полк, который был расквартирован в пригороде Пятигорска. Они быстро подружились, как это часто бывает в действующей армии, особенно на фронте, почти всегда вместе проводили свободные минуты, что хоть и не часто, но выпадали, пока стояли в станице и готовили призванных юнцов к боевым действиям.

Оба они – степняки. Николай из кубанского хутора, казак по рождению, веселый и вольный, как весенний ветер, прост до дерзости в обращении с людьми, даже незнакомыми. Андрей же селянин из донецких холмистых степей, сдержанный в чувствах и поступках, склонный к углубленным раздумьям над явлениями жизни, с людьми сходился робко, легко подпадал под влияние сильных личностей. Правда, полгода фронтовой суровой жизни изменили его характер, научили решительности и упорству. И все же много еще оставалось в нем от мечтательного юноши.

Узнав по громкому голосу Кубанова, Оленич пошел ему навстречу, в душе надеясь узнать что-нибудь новое о переформировке полка, а также о возможных изменениях в эскадроне пулеметных тачанок: после ранения старшего лейтенанта Воронина вопрос о командире эскадрона остается открытым. Может быть, в штабе уже известно, кого назначат? Только бы не капитана Истомина! Андрею ведь не все равно, кто будет его командиром. Хорошо бы прислали опытного конника-пулеметчика.

– Не спишь? – спросил Кубанов.

– Как же, ты дашь уснуть! У тебя горло как иерихонская труба: крепостные стены разрушит, не то что мой хрупкий сон.

– Ну вот, пришел к другу, а он и не рад.

– Только начал дремать… Никак не могу уснуть: отчего-то нахлынули воспоминания…

– С каких пор ты стал походить на старуху, которая любит вспоминать, что была девицей, как говаривал ваш славный комэск Воронин?

– Хочешь сказать, что я сентиментален? Но ты сам неисправимый лирик!

– Лирика, брат, оружие, а воспоминания – дым.

Молодые офицеры пошли рядом, отыскали удобное место, уселись рядышком на мягкой траве под деревом. Николай закурил папиросу и после недолгой паузы сказал будто между прочим:

– Майора Крутова вызвали в штаб армии.

– А говорили, в гости к командующему… Он уже вернулся?

Кубанов не откликнулся на вопрос, хотя понимал, как важно Андрею знать, что завтра ожидает пулеметный эскадрон. Но по тому, как Николай не спеша, сосредоточенно затягивался папиросным дымом и смотрел в противоположную сторону, было ясно: он что-то знает, и наверное, очень важное. Нет, не просто так пришел он ночью в расположение пулеметной роты! Не ради свидания с другом, чтобы поболтать, как было всегда, о прошлой мирной жизни, о девушках. Он здесь, чтобы сообщить или хотя бы предупредить Оленича о надвигающихся переменах.

Неожиданно в ночной тиши за спинами офицеров послышался лошадиный сап. Обернувшись, они увидели Темляка – высокого белого коня, который от света выглянувшей луны казался голубоватым. Лошадь вытягивала тонкую шею и оттопыренными губами дотрагивалась до плеча своего хозяина. Оленич ласково погладил рукой по шелковистой шерсти, запустил пальцы в свисающую на лоб длинную челку. Но конь не удовлетворился скупой хозяйской лаской, продолжал тереться губами и ноздрями об руку, дотягивался до плеча, обдавая лицо и шею Оленича горячим влажным дыханием.

– Почему, почему он подошел к тебе? – изумленно и взволнованно спросил Кубанов. При свете месяца Оленич видел темный колышущийся чуб Кубанова и удивленно приподнятые брови. – Чего он хочет от тебя?

– Почем я знаю…

– Он часто так по-девичьи ластится к тебе?

– Да нет… Темляк – конь суровый. – Оленич оттолкнул от себя лошадь: – Иди, гуляй.

Но Николай никак не мог успокоиться:

– Поэтому он и озадачил меня. Ну, конь, скажу я тебе!

– Конь что надо, – согласился Оленич.

– Не конь, а мечта, – вздохнул Кубанов. – Тосковать будешь о нем. Наверное, ты скоро расстанешься с ним.

Всего ожидал Оленич, только не этого: расстаться с конем значит уйти из конницы. Было бы трудно покинуть полк, а лишиться Темляка казалось совершенно невозможным.

– С чем пришел?

Не сразу ответил Кубанов, лишь после паузы сказал с грустью:

– Нельзя до утра разглашать приказ, но тебе скажу: тебя вместе с пулеметчиками передают в пехотную часть.

– В пехоту?! Обмотки, вещмешок за спиною, шинелька до колен? – горько спрашивал Оленич. – Может, хоть сапоги останутся?

– Но заметь, уже без шпор! – не удержался Кубанов.

– Иди к черту! У Истомина учишься язвить?

– Подружишься с капитаном, Андрей: вы вместе идете в пехоту! – Кубанов захохотал.

– Ну, ему там и место: какой из него конник?

– Что ни говори, а офицер он отважный. Можно сказать, железной воли человек. Помнишь, как он ходил с нами в Старобатовку? Как он поднял наших конников в рукопашную атаку в пешем порядке и сам первый кинулся со штыком на немецкого офицера? Чуть насквозь не проткнул… Чего вы так невзлюбили друг друга?

Оленич, казалось, уже не слушал друга, занятый мыслями о предстоящей разлуке с конем, потом все же проговорил:

– Я тебе завидую: ты останешься в кавалерийском полку, а мне сапогами пыль поднимать по фронтовым дорогам.

Кубанов глубоко сочувствовал Андрею, понимал его удрученное состояние и искал повод хоть словами облегчить его уныние и горечь.

– Может быть, это временно? Прикомандируют на какую-то одну операцию, а потом вернешься? Нам же придавали пехоту, когда мы ходили на Старобатовку. Не унывай! Мы же на одном фронте, свидимся… Да, послушай, Андрей, почему на тебя сегодня зол капитан Истомин?

– Я отпустил одного солдата на ночь: он откуда-то из здешних мест. Где-то рядом, в ближних горах его аул, родные. Это не понравилось капитану.

– Ты не имеешь права отпускать солдата на побывку.

– Знаю. Но ни комполка Крутова, ни начштаба в части не было. Алимхан Хакупов – боец надежный, проверенный в Минеральных Водах. Танк остановил. А тут рядом – родной аул, мать, отец. Отпустил я его.

– Может, обойдется? – начал успокаивать друга Кубанов. – Если ты веришь бойцу, то и он не подведет тебя.

Когда среди деревьев затерялась фигура Кубанова и ночь поглотила его шаги, Оленич подошел к Темляку, достал из кармана кусочек сахара и протянул коню. Тот опустил голову и осторожно губами взял угощенье, тихонько фыркнув одними ноздрями.

– Кто же завтра сядет на тебя, коник мой боевой? – негромко спросил Оленич, поглаживая рукой гладкую шею Темляка. – Куда нас забросят фронтовые пути? Встретимся ли мы с тобой? И признаешь ли ты меня? Может, Кубанову тебя передать? Достойнее хозяина не сыскать: тебя он любит сильнее, чем свою невесту, и тебе будет преданнее, чем ей.

3

Пока не началась переформировка, надо было разыскать госпиталь и проведать командира пулеметного эскадрона Воронина. Андрей вспомнил все, связанное с этим рослым, курносым, еще по-мальчишечьи нескладным, но уже вполне серьезным офицером.

После излечения в госпитале Оленич с группой призывников и выздоровевших после ранений бойцов прибыл в пригород Пятигорска, где размещался полк Крутова. Получив документы в штабе полка, привел свою группу в расположение пулеметного эскадрона, доложил о прибытии.

Воронин, чисто и щегольски одетый, как на парад, стоял на ступеньках между колоннами какого-то большого здания. Он выслушал рапорт и, поздравив с прибытием, подал команду:

– Коновод Кутепов! Ко мне!

– Я! – К ступенькам подбежал худощавый и пучеглазый, как кузнечик, сержант, совсем еще юный, наверное, не нюхавший пороха.

– Передать лейтенанту Темляка.

– Есть передать лейтенанту Темляка! – с готовностью выкрикнул сержант и тут же спросил: – Седлать? Кто поможет?

– Разговорчики! – с притворной строгостью прикрикнул Воронин, затем взглянул на Оленича: – Конь еще не объезженный. Предупреждаю. Но если хотите, можно смирного и неторопливого.

Оленич уловил нотки иронии в последних словах комэска и ответил:

– Хорошо, что не объезженный.

– Конь с характером. Сумеете подчинить его своей воле – лучшего никогда не найдете.

Темляк – молодой белой масти в голубоватых яблоках конь. Стройный, тонконогий, нетерпеливый, даже диковатый. Его вели под уздцы посланный сержант Кутепов и пожилой солдат, неопрятно одетый. Уже позже Оленич узнал, что это ефрейтор Еремеев, и взял его к себе связным. Темляк выгибал шею, бил копытом землю, сопротивлялся, натягивая поводки, даже стремился в знак протеста встать на дыбы.

– Нравится лошадка? – спросил Воронин.

– Красив! Как я понимаю, на нем еще не было седла.

– Прямо из табуна.

Оленич решительно подошел к коню, взял из рук сержанта и ефрейтора поводья, закинул их на коня, ласково погладил по блестящей шее. И тут же легко, мгновенно вскочил в седло, кажется, и стремени не коснулся…

То, что произошло, Андрей не мог постигнуть. Он умел обращаться с лошадьми, понимал их, и они понимали его. Почему же Темляк понес его? Может быть, конь ощутил неуверенность всадника? А может, наоборот: понял, что кончилась его вольная волюшка и явился хозяин? Говорят же, что кони очень тонко чувствуют всадника. Поэтому-то Темляк боролся отчаянно, из последних сил.

Андрей сразу потерял власть над конем: ни поводьев, ни шенкелей Темляк не понимал. Конь, как ужаленный, вздыбился, рванулся вперед, перепрыгнул через изгородь и поскакал станичной улицей. «Вряд ли он видит, куда скачет», – подумал Оленич. Неожиданно Темляк на полном скаку повернулся на девяносто градусов, сделал гигантский прыжок и очутился в яблоневом саду. Оленич припал к холке коня, держась за гриву и за поводья. По спине, как стальными когтями, прошлись сухие ветки деревьев. Пришлось всаднику, несмотря на переднюю луку седла, прилепиться, врасти в шею коня, чтобы голову сучьями не снесло. А Темляк, словно нарочно, выбирал, где пониже ветви, мчался как одержимый, стараясь скинуть с себя непривычный груз.