Текст книги "Глубокое течение"
Автор книги: Иван Шамякин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)
– Дети пусть отойдут.
Но Клава и Дениска смотрели на мать, ожидая, что скажет она. Ганна молчала, исподтишка разглядывая этого страшного человека и посматривая, далеко ли работают соседки.
– Ну!
Дениска шмыгнул носом – вот-вот заплачет.
– Клавуся, идите, нарвите теленочку травы, – наконец сказала мать.
Когда дети отошли, сизолицый обратился к Ганне:
– Ты – жена Матвея Кулеша?
Она кивнула головой.
– Где твой муж?
– Я не знаю, где мой муж. Он не говорит мне, куда идет.
– Брешешь ты, стерва!
Оскорбленная Ганна вспыхнула и попыталась было отойти к соседкам, которые работали неподалеку и теперь с любопытством поглядывали в ее сторону. Но незнакомец удержал ее за руку. Она с отвращением вырвала руку.
– Ну, ну… подожди… Я тебе скажу, где он, если ты не знаешь. У партизан. Это нам точно известно. Хочет замазать следы, проныра чертов, приспособиться под конец. Да промахнулся. Не выйдет. У нас еще хватит силы, чтобы заставить его работать. Передай ему, что если он в течение пяти дней не явится к нам, в комендатуру, на шестой – его повесят партизаны, потому что им станет известна вся его служба у нас. Все… И то, как он выдал семьи партизан, и дело Маевских, и лагерь на Лосином, да и еще кое-что… Поняла?
Ганна не сводила глаз с этого страшного человека, который принес ей самую страшную из всех возможных весть.
Человек встал, презрительно улыбнулся.
– Само собой понятно: если хочешь, чтобы твой ненаглядный муженек остался жив, держи язык за зубами, никому ни гу-гу. Вот так… Торопись разыскать его, – он повернулся и быстро пошел обратно, поглядывая по сторонам.
Крик отчаяния и внезапного горя едва не вырвался из ее груди. Она сдержала его, зажав рот ладонями, и обессиленная опустилась на межу.
Подбежали дети. Клава спросила:
– Мамочка, что он сказал тебе?
– Ничего, ничего, Клавуся, – а сама думала: «Так вот откуда деньги и вещи. Продавал людей, родных, своих… Продал Маевских, Лубянов… детей… А-а!.. Недаром я боялась, недаром чуяла недоброе. Будь же проклят ты, иуда, собственными детьми!»
Возможно, свою последнюю мысль она высказала вслух, потому что Клава бросилась к ней, обхватила руками ее шею.
– Мамочка, скажи, что он сказал.
– А-а!.. – Ганна зажала дочери рот. – Молчи, доченька, молчи. Пошли, дети, – она встала и пошла в конец огорода, где начинались ольховые заросли.
Дениска ухватился за ее подол и шел рядом, Клава – позади.
Соседки проводили их удивленными взглядами и собрались вместе, чтобы обсудить происшедшее.
– Видать, с Матвеем что-то случилось, – сошлись все на одном.
… Ганне казалось, что достаточно войти в лес, чтобы без особенного труда найти партизан. Но они проблуждали несколько часов, забрели в незнакомые места, в темную чащу, и не встретили ни одной живой души. У Ганны заболели плечи и руки от Дениски, которого oнa все время держала на руках. Клава устала, исколола босые ножки и начала отставать. У матери сердце разрывалось от боли и отчаяния. Несколько раз она намеревалась закричать, позвать партизан, но не было голоса – из груди вырывался только хрип, который пугал детей. Хотелось заплакать, чтобы слезами вылить горе, но слез тоже не было. Нестерпимая боль жгла грудь.
«А может, не выдавать? Может, молчать? Пусть это лучше сделают другие. Пусть не я сама убью отца своих детей… Ой, деточки, деточки! Сиротинки мои!.. А если этого никто не сделает? Если он еще других наших людей продаст немцам и останется жив?.. И придет жить со мной?.. Жить с ним, зная все? Нет, нет, лучше теперь, чем тогда… Лучше сразу, чтобы не ждать, не мучиться… Да он же может продать всех партизан. Пускай же сгинет один иуда, чем сотни честных людей»
И ее решимость найти партизан во что бы то ни стало росла с каждой минутой.
Вечерело.
Заплакал Дениска:
– Я хочу есть. Пойдем домой.
– Потерпи, Дениска, минуточку, потерпи, мой маленький… Скоро придем к партизанам, и они тебе всего дадут.
– И татка там у них? – с живостью опросил мальчик.
Ганна застонала.
– Ножку сбила, мама, да? А ты потихонечку иди.
От заботы ребенка ей стало еще больней.
Стемнело.
Они сели под густую ель. Мальчик снова заплакал. Ганна рассердилась:
– О, господи! Где я тебе возьму хлеба? Спи ты, неугомонный!
Дениска еще некоторое время по!хныкал и уснул.
Клава не могла заснуть очень долго, но лежала молча, делая вид, что спит. Мучительная тревога охватила ее детскую душу, и когда мать особенно тяжело вздохнула, она не выдержала, вскочила и обняла ее.
– Мамочка, ну, скажи ты… С таткой случилось что?..
– Спи, Клавуся, спи. И молчи хоть ты.
Девочка умолкла, но, заснув, плакала и стонала во сне.
Ганна просидела над детьми всю ночь. Всю ночь вспоминала свою жизнь. Только и было радости в ней: дружная, веселая работа в колхозе да вот они, дети. А от Матвея она радости особенной не видела никогда. Всю жизнь где-то шатался, все искал, где полегче да получше. И вот до чего доискался – своих людей начал продавать.
«Как найти партизан? Где они?» – думала она и только теперь поняла, что совершила ошибку, что не таким путем нужно было их искать. Нужно было обо веем рассказать надежным людям, посоветоваться с ними. Есть же в деревне люди, которые знают, где партизаны. Обязательно есть.
На рассвете она разбудила детей и пошла обратно. Но утро было пасмурное, и Ганна совсем заблудилась и снова долго и бесплодно плутала, по лесу. Она никогда не думала, что лес настолько велик, что можно идти и день и ночь и все-таки не найти конца его. Ее охватил страх за детей, за то, что она может опоздать и этот страшный незнакомец предупредит Кулеша и тот избежит справедливой кары, да еще совершит какое-нибудь злодеяние.
Она закричала. Глухое короткое эхо откликнулось ей. Прислушавшись, она услышала какой-то далекий шум.
– Да это ведь поезд, мамочка, – первой догадалась девочка.
Ганна с облегчением вздохнула и торопливо пошла в сторону железной дороги, чтобы спросить там, как пройти в Ореховку, и потом уже другим способом попытаться найти партизан.
Но внезапно раскатистый взрыв прервал приближающийся шум поезда. Что-то загремело, заляскало.
Послышалась стрельба.
– Партизаны! Деточки, скорей бежим! Это же они!
Ганна подхватила Дениску и побежала в сторону выстрелов. «Подержитесь, родные, подержитесь», – беззвучно повторяла она, пробираясь сквозь чащу.
Но чья-то сильная рука схватила ее за плечо.
– Куда ты лезешь, чертова баба? Убьют там.
Она обернулась и увидела бородатого человека с
автоматом на груди. Он ласково улыбался и укоризненно качал головой.
– Ганна? Ты как попала сюда? – Из-за деревьев вышел Карп Маевский, который с удивлением рассматривал ее. – С детьми? Что случилось?
Она бросилась к нему.
– Дядька Карп!
– Семья Матвея Кулеша, – объяснил Маевский бородатому.
Ганна закрыла руками лицо и заплакала.
XIV
Весь лагерь возмущенно шумел.
Партизаны плотно окружили большой шалаш, около которого стоял часовой, никого не подпускавший к нему.
В шалаше шел допрос предателя.
Кулеш стоял, втянув голову в плечи. Его всклокоченные волосы шевелились от страха, как у зверя. На шее и на висках вздулись вены. Под глазами – синие кровоподтеки. Рубашка на нем была порвана в клочья, и через нее виднелось синее поцарапанное тело. Перед этим Кулеш побывал в руках Петра Майбороды. Разведчик чуть не убил его, узнав, что он предал Буйского. Если бы Лесницкий опоздал на одну минуту, все было бы кончено – суду нечего было бы делать. Но комиссар сурово остановил самосуд, а Майбороду посадил под арест в пустую землянку.
За столом суда сидели Лесницкий, Гнедков, Павленко, Карп Маевский и Лубян. Приборный взволнованно ходил взад и вперед, стиснув кулаки. В душе он поддерживал Майбороду и даже поругался с Лесницким из-за его ареста. Зачем еще тратить время на этого негодяя! И без суда и следствия все ясно.
Следствие вел Гнедков и делал это по всем правилам судопроизводства. Кулеш ответил на несколько вопросов, потом вдруг упал на колени, запричитал:
– Простите, простите… Сжальтесь… Пожалейте детей…
– Нет у тебя детей, подлюга! – крикнул Приборный. – Ты продал их немцам, гад!
– Сжальтесь! Делайте, что хотите… В тюрьму, на каторгу, в кандалы… Куда хотите… Только не убивайте. Не у-убивайте-е! У-у-у! – завыл он.
Женька Лубян направил на него пистолет.
– Поднимайся, а го застрелю.
Кулеш глянул в черный глаз пистолета и быстро вскочил, выпрямился, колени его мелко дрожали.
Живая стена партизан около шалаша колыхнулась, расступилась и пропустила Настю Буйскую с ребенком на руках. Она только что вернулась из леса и узнала о предателе. Часовой пытался не пустить ее в шалаш, она спокойно отвела его руку и вошла.
Гнедков замолчал, растерянно взглянув на Лесницкого.
Настя остановилась перед предателем, с отвращением посмотрела на него и тихо, но отчетливо сказала:
– Так это ты предал Андрея? Червяк ты несчастный! Погань ты! Тьфу на тебя, на подлюгу! – и она с омерзением плюнула ему в лицо. – Пошли, сыночек, подальше от этой паскуды, – она повернулась к выходу, но остановилась, оглянулась на судей и добавила: – Что вы тянете с ним? Повесить его, собаку, вон на той сломанной осине!
Кулеш дико завыл, понимая, что это – приговор.
Через час приговор был приведен в исполнение.
XV
На большой поляне колоннами поотрядно выстроилась вся бригада.
На востоке и на юге гремела артиллерийская канонада.
Низкое осеннее солнце катилось на запад навстречу ветру, ныряя в косматые клочья разорванных туч. Тревожно гудел бор. Раскачивались вершины дубов, стуча голыми сучьями. Над поляной кружился золотой рой кленовых листьев. Листья застилали землю, шелестели под ногами. Пахло всеми запахами лесной осени: прелыми листьями, желудями, рябиной, сухими травами, дымом и человеческим жильем.
Вокруг «поляны, около землянок и шалашей догорали огни.
Из большого шалаша вышла труппа командиров. Первым шел широкоплечий человек в новом мундире с полевыми погодами генерал-майора. Это был командир партизанского соединения Ружак. За ним шли его адъютанты, Лесницкий, Павленко, который командовал теперь бригадой «Днепр» вместо раненного в последних боях и эвакуированного в советский тыл Приборного.
Командиры прошли вдоль строя. Отряды встретили их дружным «ура». Глаза партизан сияли торжественно и радостно.
Генерал Ружак, веселый, улыбающийся, дружески махал им рукой.
Вернувшись обратно, на середину строя, он легко вскочил на высокий пень, поднял руку. Строй затих.
– Товарищи партизаны и партизанки! Герои всенародной борьбы! Друзья мои! Слышите гром канонады? Красная Армия, армия великого Сталина, пришла на нашу родную белорусскую землю, чтобы окончательно очистить ее от фашистской нечисти…
Тысячеголосое «ура» прервало его речь.
– Долго мы ждали этого дня. Нет! Мы не просто ждали его, ее сидели сложа руки. Мы шли навстречу нашей армии, помогали ей быстрей разгромить ненавистного врага. Тяжел был наш путь – так же как и путь Красной Армии. Он полит слезами и кровью нашего народа. Десятки тысяч героев отдали свои жизни за счастье, свободу и независимость нашей родины. Но ни на минуту не теряли мы веру в победу. И мы победили! Товарищи! Вспомните свой боевой путь! – Генерал коротко остановился на истории зарождения и развития всенародного партизанского движения, вспомнил главные боевые дела бригады, ее лучших людей, павших смертью героев, и живых. – И вот мы со славой заканчиваем наш великий поход. Позавчера и вчера доблестные части Красной Армии переправились через Днепр и успешно очищают от врага правобережье. Вы слышите, где уже гремит бой. Вашей бригаде выпала почетная задача: помочь Красной Армии осуществить одну большую и важную операцию. Смысл и значение ее бы узнаете немного позже. Призываю бойцов и командиров мужественно и самоотверженно выполнить последнее партизанское задание. Покажем, товарищи, силу народных мстителей!..
Вскоре отряды один за другим начали выступать на запад. Лагерь быстро пустел.
На краю поляны, около землячки, стояла небольшая группа партизан. Эти люди оставались в лагере, чтобы дождаться прихода Красной Армии. Тут были женщины, раненые, старики, дети и среди них – Карп Маевский, Татьяна и Николай. Тогда, весной, после операции, Николай Маевский решительно отказался эвакуироваться. Отлежавшись в деревне под надзором Татьяны, он вернулся в бригаду и продолжал выполнять обязанности начальника штаба. С большой грустью провожал он сейчас своих друзей. Очень хотелось ему быть с ними в этом последнем бою. Но ничего не поделаешь, нужно мириться с неизбежным.
Быстро подошел Лесницкий.
– Ну, друзья, ждите. Ждать вам осталось недолго. Но будьте бдительны. Хоть и надежное у вас место, но вдруг отступающие немцы случайно сюда забредут. Они разбегаются во – все стороны, потому что и бьют их со всех сторон. Ведите разведку, выставляйте часовых… Тебя, Николай, назначаю последним комендантом лагеря, – комиссар взял начальника штаба за руки. – И еще раз прошу… Я могу задержаться, могу пойти с армией дальше… Не знаю, куда направит партия… Одним словом, ты первым придешь в освобожденный район. Сразу же, засучив рукава, берись за работу. Конечно, пришлют нового секретаря, председателя райисполкома… Но пока это они познакомятся с районом! А тебе все знакомо. Ты знаешь, где что закопано, запрятано, знаешь всех людей, люди знают тебя. От тебя они и потребуют в первую очередь помочь им наладить жизнь… Так что смотри, не подкачай, друг…
– Будь уверен, Павел.
– Верю. Портрет Сталина я уже запаковал. Лежит на столе в шалаше. Повесишь в райкоме в расскажешь секретарю, если это будет новый человек… Да-а, хотелось бы мне самому принести его туда. Мы с Лубяном последними покидали райком и взяли этот портрет, как боевое знамя. И вот мы прошли с ним весь путь, – он задумался, – но быстро очнулся и повернулся к Карпу: – Ну, старик, повоевали мы хорошо. Иди, берись за свои ульи. Соскучился по ним, да?
– Не с ульев нужно будет начинать, Павел Степанович, – вздохнул Карп.
– Это верно… Не с пчел, – он дважды повторил: – Да-а, не с пчел, – но через мгновение весело сверкнул глазами: – Но т пчел не будем забывать. Скоро и за них возьмемся…
Подошли Люба, Женька Лубян и Алена Григорьевна.
– Смотри, Карп Прокопович, как выросла твоя семья. Целый коллектив. И какие герои все! Один к одному. С такими можно горы своротить. Просто завидую тебе, – с улыбкой сказал Лесницкий. – Не красней, Евгений Сергеевич, все равно давно уже все знают, что ты член этой семьи. И ты гордись этим. А на свадьбу придем к тебе всей бригадой. Так и знай… Ну, бывайте, товарищи! Мне пора…
Он обнял и поцеловал Николая, Карпа, Витю, Настю Буйскую и ее маленького сына, остальным пожал руки и пошел на середину поляны, где его ждали командиры.
Алена, не стесняясь присутствующих, обняла мужа.
– Смотри, береги себя.
– Ты береги себя, Лена. Со мной уж ничего не случится. А вот за тебя мне еще нужно бояться.
– А ты не бойся. Жди. Я скоро вернусь.
– А меня скоро не ждите, – звонко и весело сказала Люба, обращаясь ко всем сразу. – Я без пересадки до Берлина… На меньшем не помирюсь. Только оттуда согласна вернуться назад.
Татьяна и Женька незаметно отошли в глубь леса и распрощались без свидетелей.
XVI
Через два дня лагерь опустел.
Маевские покидали его последними.
Ночью гремел бой около Днепра, и они всю ночь не спали, напряженно слушали – стрельба постепенно удалялась на север, затихала. Начался новый день – дань на освобожденной земле. Утро было ясное и морозное. Иней посеребрил поляну, шалаш и деревья. Пуща затихла, как затихает толпа в первую минуту торжества. Смело стучал дятел, снова почувствовав себя хозяином в этой тишине. Жалобно чирикала какая-то маленькая пташка – наверно, искала своих подруг или детей.
Маевские долго стояли на поляне, молча слушали эти знакомые, родные звуки.
Николай сиял шапку.
– Прощай, пуща. Послужила ты нам честно.
И по узкой, засыпанной листвой дорожке они двинулись на восток.
Николая везли в специальной коляске, мастерски сделанной Карпом и Гнедковым из немецких велосипедов. В лагере он обычно легко и быстро передвигался на ней сам, при помощи ручных педалей. Но на такую длинную дорогу у него не хватило бы сил, и коляску толкали Карп и молодой партизан из лагерной охраны.
Впереди на коляске сидел Витя, закутанный в большой кожух. Из кожуха виднелась только его голова, обвязанная теплым платком. Его черные живые глазенки с интересом смотрели по сторонам. Сидеть ему, видно, было не очень удобно, и он то и дело ворочался, пытаясь вылезти из кожуха.
Николай – придерживал его рукой, ласково ворча:
– Сиди тихо, попрыгун, а то выкину. Будешь бежать следом.
– Ух ты! Мамка тебя выкинет… Лаз-лаз… и бух-бух.
– Очень я боюсь твоей мамы!
– Боишься… Ага…
У всех было праздничное, торжественное настроение. Никому не хотелось молчать. Николай даже (почувствовал потребность запеть и был уверен, что такую же потребность испытывают и все остальные. Говорили обо всем сразу: вспоминали минувшее, мечтали о будущем, говорили о знакомых людях и о дубе-великане, что встретился на дороге, и о замерзшем грибе-боровике, и о дятле, и о переспелой бруснике.
Настя шла впереди и разговаривала со своим сыном. Тяжело ей было с ним в лесу! Но к матери она не могла пойти, так как в деревне все хорошо знали о ее работе у партизан. Попробовали было оставить ее в чужой деревне у надежного человека, но она выдержала там только неделю и вернулась обратно в лес.
– Наконец-то, сынок, ты будешь как все дети, а не «маленьким партизаном». Нет, нет, всю жизнь будь партизаном и гордись этим. Расти таким, как твой татка: таким же умным, отважным и честным. Так же люби все то, что любил он и за что он погиб… Но это потом, когда ты вырастешь, Андрейка. А сейчас придем к бабуле, она молочка тебе найдет, в люльку положит… Покачает… Лю-ли, лю-ли… Спи, – нежно шептала она и ежеминутно проверяла, не задувает ли где под одеяло ветер, хотя ветра и не было.
Николай всю дорогу говорил с сестрой, говорил с возбуждением счастливого человека.
– Нет, ты пойми, как выросли люди в борьбе. Словно огнем выжгло все мелкое, никчемное, ненужное и осталось все истинно человеческое. Помнишь, у Горького? Человек – это звучит гордо. Да. А наш советский человек – это звучит не только гордо, но и величественно. Это настоящий человек с большой буквы. И когда видишь таких людей, как Лена… Ты не смейся. Ты пойми, какой это человек, какая душа!.. Я взял ее в пример, потому что она показала мне, каким должен быть я сам… Я виноват перед ней… Но не подумай, что я по ней одной делаю такие глубокие выводы. Нет… А Лесницкий, а Женька, Андрей или вот Настя?.. Сколько их! Какие золотые люди! – Он долго с увлечением говорил о людях, потом высказал свою мечту: – Налажу дела в районе, поеду в Москву, сделаю протезы… И начну новую жизнь, новую работу… Новое счастье, Таня… Красивым оно будет, наше счастье… Правда?
Под вечер они вышли из лущи, подошли к Днепру. Переночевали. А на рассвете знакомый рыбак с радостью перевез их на «родной берег», как назвал его Карп.
На восточном берегу они вскоре вышли на большую прифронтовую дорогу.
По краям дороги, в канавах, лежали сожженные немецкие танки, разбитые орудия, машины, повозки, убитые лошади с вывалившимися внутренностями и посиневшие трупы гитлеровцев. А по расчищенной дороге двигалась на запад могучая техника победителей.
С лязгом прошли танки. Танкисты выглядывали из люков и весело махали руками и шлемами саперам, ремонтировавшим дорогу. Фыркая и непрерывно сигналя, промчались штабные машины, и вое с уважением уступали им дорогу. Один за другим шли грузовики, прижимая к кюветам обозные повозки. Обозники ругались и грозили шоферам кнутами.
Смеялись. Кричали. Пели…
Самая обычная картина прифронтовой дороги, но как она взволновала партизан! Какой светлой и величественной казалась она им! Как завороженные стояли они у леса, не дойдя шагов двадцати до дороги, и смотрели на этот безостановочный поток людей и машин. Вот оно, освобождение! Вот он, день, о котором мечтали они два года, и, возможно, никто из них не представлял этот счастливый миг таким. Как все просто и величественно!
Настя беззвучно плакала, склонившись над сонным ребенком. Она вспомнила Андрея, его светлую мечту о будущей жизни. Она слышала его голос. Он слышался ей в песне проехавших на грузовике солдат, в грохоте прошедших самоходок. Вот оно, счастье! «А его нет… Нет…»
– Андрей!.. Андрейка!..
Николай обнял одной рукой сестру, другой смахнул слезу, но, взглянув на Настю и увидев ее мокрое от слез лицо, нарочито весело и громко сказал:
– Что же это мы остановились? Пошли, друзья!
Они вышли на дорогу.
И сразу же около них остановилась трехтонка, нагруженная ящиками и мешками. Из кабины выглянул старшина – молодой хлопец с красивыми черными усиками.
– В какую сторону?
Карп кивнул головой в сторону, противоположную той, куда шла машина.
– Жалко, – искренне пожалел старшина, но кабины не закрыл и продолжал разглядывать их.
Очевидно, его заинтересовала эта группа. Они были не совсем похожи на всех тех, которых он встречал на разбитых дорогах войны. На лицах этих людей не было следов пережитых ужасов и мук. Наоборот, он увидел знакомые черты победителей: уверенность, гордость. Особенно поразил и заинтересовал старшину безногий. На его худом, чисто выбритом лице с чертами решительного и мужественного человека, в его умных глазах сияла теплая и счастливая улыбка. Одет он был в хороший кожух, из-под которого выглядывал воротник новой офицерской гимнастерки.
Старшина выскочил из кабины, подошел ближе и вежливо обратился к Николаю:
– Позвольте поинтересоваться: кто такие? Куда и откуда?
– Кто? – Николай улыбнулся. – Лично я – начальник штаба партизанской бригады. А это – партизаны той же бригады…
Старшина привычным движением поправил ремень, подтянулся и козырнул, как бы прося извинения.
– Если вас интересуют кровные связи, так это– мой отец, это – сестра и ее сын, а это – партизанская разведчица, жена Героя Советского Союза… Из леса – в деревню, к мирной жизни, к труду, – Николай не мог удержаться, чтобы не сказать первому же встретившемуся бойцу о том, что они не сидели тут сложа руки, а активно помогали завоевывать победу.
– Позвольте… И далеко вам идти?
– Километров двадцать еще.
Старшина повернулся к машине и приказал:
– Яша! Поворачивай машину.
Пока шофер разворачивался, старшина представился:
– Гвардии старшина Синицын, Анатолий Савельевич, москвич, – и крепко пожал руки всем, даже Вите. – Моя обязанность – довезти вас до места. Нет, нет, и не думайте спорить, товарищ начштаба. Простите, машиной командую я. Везу я продукты, а не боеприпасы, и, будьте уверены, не опоздаю, даже если сделаю еще сто километров лишних. Садитесь.
Николая и Настю с ребенком он усадил в кабину, а сам с остальными залез в кузов, на ящики.
Через полчаса они приехали в Ореховку, или, вернее, на то место, где когда-то была Ореховка. Теперь тут не было ни одной постройки. Даже обгоревшие весной деревья мало где уцелели. Каждый метр земли был перерыт снарядами и минами. Зеркальными пятнами первого льда сверкали воронки от бомб.
Николай не узнал родной деревни и, растерявшись, остановил машину около леса.
– Дальше, дальше, сынок, – оказал Карп. Он узнал место своей хаты по двум обгорелым березовым пням да по трем вишням, уцелевшим в конце бывшего сада, на развороченной, покалеченной земле.
Нежное и радостное чувство тронуло сердце старика, когда он увидел эти вишни. Карп повернулся к дочери, в его глазах блеснули слезы.
– Вишни… Наши вишни, Танюша. Стоят… Скажи ты, какие живучие!
Татьяна поняла чувства отца и растроганно ответила:
– Как мы, тата.
Машина остановилась.
Старшина молча оглядывался вокруг. Когда все слезли, он вздохнул и тоже соскочил на землю.
– Н-да-а… Как же вы жить будете? Ни одной хатки…
– Ничего, сынок, лес у нас под боком. Проживем. Мы многому научились, не хуже вашего брата, солдата. И не такое видели.
Синицын полез на машину и, сбросив оттуда мешок и большой ящик, смущенно обратился к Николаю:
– Примите, товарищ начштаба… Мешок сухарей и концентраты…
– Не стоит, товарищ старшина.
– Нет, нет!.. Не могу я бросить вас так. Вы же с голыми руками на голом месте. Вы понимаете, да мне майор… не знаю, что сделает, если я брошу вас так. У него семья на Брянщине погибла.
– Что ж, от души благодарим, – сказал Карп, принимая подарок. – Но есть у меня до вас, дорогой товарищ, еще одна просьба… Вы уж извините… Если только есть у вас, дайте лопату. Очень нужная вещь.
– Есть у нас лопата? – спросил старшина у шофера.
– Есть ли у нас лопата? Что за вопрос, товарищ старшина! У хорошего шофера все есть. Топор, пила и лопата. Без этого далеко не поедешь. Где сядешь – там и слезешь на таких дорогах, – Яша покопался под сиденьем, потом в кузове и торжественно вручил Карпу Маевскому пилу и лопату.
– Вот за это не только от себя, но и от многих вдов и сирот большое спасибо… Теперь я, как говорят, сват королю и первый богатей на деревне.
Они распрощались, как старые знакомые и самые близкие люди.
– Счастливой дороги до Берлина!
Машина отошла.
Маевские смотрели ей вслед и прощально махали руками до тех пор, пока она не скрылась в лесу. Потом все повернулись к Карпу.
Он поплевал на ладони, глубоко копнул лопатой старое пепелище, откинул землю в сторону и сказал:
– Ну, дети, будем строиться!
Перевела С. ГРИГОРЬЕВА
