Текст книги "Глубокое течение"
Автор книги: Иван Шамякин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
ЧАСТЬ III
I
Зима Сталинграда была периодом мощного роста партизанских сил, их победного наступления.
Бригада «Днепр» очистила от противника большой район, и ее отряды всю зиму размещались в деревнях.
Некоторое время штаб бригады находился в Ореховке, и Маевские жили в родной деревне, в Любиной хате. А напротив, в просторном доме Лубянов, находился госпиталь, я хозяевами там были Алена и Ленка Лубян!. Только Женька ни разу не ночевал дома – он все время был на заданиях.
В партизанский район аккуратно прилетали самолеты с Большой земли. Частыми гостями– в отрядах стали представители партии и комсомола, журналисты и кинооператоры. В январе в Москву вылетел Андрей Буйский. Обратно он не вернулся, только с очередным самолетом прислал письма Насте и Лесницкому. Насте он писал, чтоб не волновалась и верила в то, что он вернется, а комиссара бригады просил не оставлять жену, помочь ей (в то время уже все знали, что она беременна). В феврале вызвали в Москву и Лесницкого, но он вскоре вернулся. Вместе с ним прилетел представитель Центрального штаба и привез партизанам награды – ордена и медали. Вручение наград проходило торжественно, во многих отрядах – в присутствии населения.
Ореховцам награды вручали) в родной деревне. Женька Лубян, Алена и Николай Маевский были Награждены орденом Ленина, Люба и Настя – Красного Знамени, а Татьяна и Карп – Отечественной войны.
Пока полковник называл имена других награжденных, Татьяна радостно смеялась и аплодировала вместе со всеми. Чувство огромного счастья наполнило ее, когда орден вручили Женьке. Вот он какой, ее любимый! Получил одинаковый орден с комиссаром и командиром бригады! Татьяна не сводила с него глаз. Ей так хотелось хотя бы взглядом поздравить его! Но он стоил далеко, вторым с – правого фланга, и не смотрел в ее сторону. Его невнимание немного рассердило девушку. «Вот уставился, как баран на новые ворота. Головы не может повернуть, столб этакий. Погоди вот, я поговорю с тобой…».
А как красиво и торжественно было вокруг! Ярко светило мартовское солнце. С крыш падали крупные капли, срывались и со звоном разбивающегося стекла рассыпались намерзшие за ночь сосульки. Горели на солнце красные ленты на шапках партизан. И все вокруг счастливо смеялись и аплодировали.
…Когда полковник назвал ее имя, Татьяна от неожиданности растерялась и забыла, что нужно делать.
Тетка Степанида легко толкнула ее в спину.
– Скорей же ты… Ждут тебя.
Она подошла и молча взяла орден, не переставая думать: «А мне за что? Что я сделала?»
Ее поздравляли. Женщины обнимали и целовали. Подбежала возбужденная, раскрасневшаяся Люба, обняла ее и, заглянув в лицо, рассмеялась:
– Что это ты нос повесила? А? А я знаю. Сказать? – в глазах ее горели! лукавые огоньки.
Татьяна знала, что Люба способна сказать такое, от чего может стать еще более неловко, поэтому отвернулась, незаметно выбралась из толпы и пошла домой.
Успокоил ее Женька. Он заметил, что она раньше времени ушла с площади, где после вручения орденов начались танцы и игры, и пошел за ней. Она рассказала о мучивших ее сомнениях, Женька ласково улыбнулся в ответ и притянул ее к себе.
– Чудная ты, Танюша. Я прямо не понимаю тебя. Какая-то ты неспокойная. Как же это зря? Кто не заслужил, того не наградят, будь уверена. А мы с тобой заслужили, Танюша. Мы с гордостью должны носить наши ордена. Это знак того, что мы честно служили родине. Но не забывай, что мы и в будущем должны быть достойны их… А дел у нас еще много, – сказал он, вздохнув. – Воевать нам еще долго. Павел Степанович, когда прилетел из Москвы, говорил, что это, в сущности, еще только начало.
Татьяна прижалась к нему, прошептала:
– Только ты береги себя, Женек. А то ты такой…
Он сжал ее плечи. Вот так когда-то каждый раз говорила мать, провожая его в лес. Он вспомнил ее и долго молчал. Потом нарочито шутливо сказал:
– Меня, Таня, ни одна пуля не возьмет. Я заколдован.
За окном послышались шаги. Пришел отец. Женька встал, чтобы выйти, но Карп задержал его.
– Куда, Евгений Сергеевич? Сегодня я буду тобой командовать, – и, взяв хлопца за руку, Карп усадил его на скамейку.
Старик был радостно взволнован и счастлив. Раздевшись, он с нежностью погладил орден, расправил усы… Казалось, он помолодел на много лет.
Татьяна с улыбкой сказала ему об этом.
– А что ты думаешь, дочка! И помолодел! Да как не помолодеть, глядя на вас? Эх, дети! – в глазах его блеснули слезы счастья. – Как не помолодеть! Вчера приняли в партию, а сегодня орден дали. Вот они, Маевские! Вся семья – коммунисты, орденоносцы! Дожить бы только веем до конца…
– Доживем, дядька Карп.
– И я говорю: доживем, сынок. И счастье свое построим наново. Будут у нас и сады, и пчелы, и все, что хочешь…
Карп сел радом с Женькой, и они разговорились. Разговаривали серьезно, степенно, как настоящие хозяева и близкие люди. Начали со Сталинграда – в те дни каждая беседа начиналась с этого. Обсудили положение на фронтах, потом – свои партизанские дела, события последнего дня.
Татьяна слушала с радостным волнением и ни одним словом не прорывала их.
Ей было приятно смотреть, как они сидят рядом, отец и ее будущий муж (она уже не стеснялась мысленно так называть Женьку).
Но вскоре отец заторопился:
– Заговорились, а скоро гости придут. Где это Люба? Любу сейчас со свечей не найдешь. Просил прийти, а она хоть бы что… Нужно же готовиться. Сходите-ка вы, принесите столы от соседей.
Но когда они направились к дверям, Карп остановил их, подошел и ваял за руки.
– А может, дети, заодно и свадьба ваша, а? Нехай бы радость за радостью…
Татьяна вспыхнула, опустила глаза.
– Что вы, тата…
– А ты не стесняйся, не маленькая.
– Нет, дядька Карп. Мы условились – после победы, – просто и серьезно ответил Женька. – Только после победы.
– Разумное решение, – согласился Карп и, почувствовав неловкость перед ними, быстро отошел к столу.
– Ну, идите, идите…
Выйдя во двор, они посмотрели друг на друга и засмеялись, наполненные радостным, светлым чувством, вызванным предложением отца.
II
Готовясь к летнему наступлению в районе Курска и Орла, немцы решили любыми средствами укрепить свой тыл, обеспечить коммуникации. Особенное значение имели для них железнодорожные пути Белоруссии и северной Украины – кратчайший путь из Германии к месту готовящегося наступления. Поэтому весной гитлеровское верховное командование выработало план больших карательных экспедиций. Ставилась цель – полностью задушить партизанское движение. На помощь тыловым охранным частям были брошены лучшие кадровые дивизии с танками и авиацией, под командой опытных генералов.
Карательную экспедицию в Приднепровье возглавлял генерал-майор фон-Адлер. У него был большой военный опыт, и среди генералитета он считался лучшим стратегом и тактиком борьбы с партизанами. Было известно, что он дважды командовал карательными экспедициями против украинских партизан в восемнадцатом году, хотя об этих походах сам генерал вспоминал не очень охотно. Он воевал в Испании, в Бильбао, где война в горах тоже напоминала партизанскую войну.
В состав экспедиции входила дивизия СС, и это особенно понравилось фон-Адлеру: впервые ему дали эсэсовцев. Теперь он покажет им, что такое опыт старого генерала! Он был твердо уверен, что его тактика самая точная. На самом деле она была очень примитивной и основывалась на двух принципах: на неожиданности и теории «мертвой пустыни».
«Там, где мы пройдем, должна остаться пустыня, прекратиться всякая жизнь», – говорил фон-Адлер своим офицерам и солдатам. Он и здесь, в Приднепровье, намеревался нанести удар неожиданно. Но это ему не удалось. Партизаны узнали о карательной экспедиции, как только первый эшелон дивизии вступил на белорусскую землю: брестские партизаны поймали одного эсэсовца и выведали у него все необходимое.
Штаб партизанского соединения подготовил план разгрома карателей. Бригада «Днепр» должна была навязать бой первому эшелону карателей, захватив инициативу, и этим дать возможность маневрировать другим бригадам соединения, которые должны нанести окончательный удар.
В середине мая начались жестокие бои. Они продолжались с нарастающим напряжением дней десять. Бригада заняла все опорные пункты, важнейшие дороги и преградила врагу путь в партизанский район. Озверевшие каратели сжигали окружающие деревни, расстреливали женщин, детей, уничтожали все живое на своем пути.
Десятки тысяч людей искали пристанища в лесных чащобах и там ждали конца нашествия, победы партизан.
Но фон-Адлер бросал в бой все новые и новые силы. Ему удалось завязать бои с партизанскими частями, которые шли на помощь «днепровцам», задержать их.
Обессиленная тяжелыми боями бригада не выдержала натиска и начала отступать.
III
Николай Маевский с пятью молодыми партизанами остался прикрывать отход последнего отряда, который среди бела дня незаметно снялся с позиций.
– Продержитесь только один час. Через час мы будем в Борщовском лесу, – сказал на прощание Лесницкий и крепко пожал руку начальнику штаба.
В глазах комиссара Николай прочел беспокойство. «Может быть, в последний раз видимся», – подумал Николай. Но Лесницкий ничем не выдал своей тревоги. Он только посмотрел вокруг и уверенно сказал:
– Хлопцы, вы надежные, и позиция у вас надежная. До встречи, товарищи!
Позиция, которую они занимали, и правда была удачной. Группа залегла на гребле. С двух сторон было болото, поросшее осокой и наполненное весенними водами. На обход болота, если эсэсовцы попробуют это сделать, потребуется не меньше часа – время достаточное для того, чтобы отряд дошел до леса.
Шесть партизан, оставшиеся с Николаем Маевским, были вооружены ручными гранатами, пулеметом и противотанковой пушкой.
Эсэсовцы уже предприняли в этот день три атаки. Ожидалась четвертая, судя по всему, самая решительная.
Вечерело. Дым догорающей вдали деревни застилал майское солнце. Но на востоке небо было чистым, голубым, без единого облачка.
Николай сел на обочину дороги, разулся и с наслаждением опустил затекшие ноги в теплую воду канавы. Хотелось лечь, вытянуться и уснуть, не вынимая ног из воды. В голове шумело от недавней стрельбы и бессонницы. Усталость сковывала тело, даже думать было трудно. И совсем не хотелось вести этот неравный бой.
«Хорошо было бы, если бы они больше не атаковали», – подумал он и оглянулся на партизан, которые сидели у пушки и по очереди курили одну самокрутку. Это были молодые хлопцы, двое из них – совсем еще подростки. Они добровольно остались с ним, хотя и знали, что могут погибнуть на этой гребле. Николай заметил, что хлопцы немного волнуются, – это было видно по тому, с какой жадностью они глотали табачный дым.
Он встал и подошел к ним.
– А обо мне вы забыли? Дайте и я затянусь разок.
– Для вас, товарищ начштаба, есть отдельно на цыгарочку.
– Нет. Вы мне дайте общую. И ту крутите, вместе раскурим.
Обжигая пальцы, он потягивал окурок до тех пор, пока не стало горячо губам. Новую цыгарку он курил первым.
Хлопцы повеселели, радостно заулыбались.
– Молчат, гады, – сказал Тимофей Буров, самый молодой из пяти, кивнув в сторону немцев. Остальные посмотрели туда же. Николай понял, что они хотят услышать его мнение о непонятном молчании противника.
Он встал и начал в бинокль рассматривать место, куда откатились после последней атаки эсэсовцы.
Впереди, за болотом, тянулась полоса ольховых кустов, через которые протекал ручей. Там партизаны в течение многих дней держали оборону. За ручьем начинались приусадебные участки. Длинные и узкие, пестрые от разных посевов полосы поднимались на крутой пригорок и заканчивались садами. На самом верху пригорка была расположена деревня. Но теперь там не было ни садов, ни хат. На фоне голубого неба чернели скелеты обгоревших деревьев и два ряда закопченных печей с покосившимися трубами.
За печами притаились вражеские пулеметчики. Основные же силы противника находились за деревней, в низине. Оттуда они и начинали свои атаки. Огороды были усеяны серо-зелеными кочками – трупами убитых карателей.
– Да, молчат. И пусть подольше молчат. Для нас это лучше. Мы подождем еще с час и пойдем догонять отряд. – Маевский отнял от глаз бинокль, повернулся к хлопцам.
– А обойти они нас не могут, Николай Карпович?
– Обойти? Нет. Трудно им обойти. На Рудненской дороге тоже засада. Но там, слышите, тихо. В лес – пусть попробуют сунуться. В болото они тоже не пойдут. Боятся наших болот и лесов. – Он помолчал, а потом восхищенно добавил: – Просторен и богат наш край, друзья! Хорошо в нем бить врагов.
– Больно только видеть такое, товарищ начштаба, – Тимофей Буров показал на сожженную деревню. – Аж сердце кровью обливается. Никогда этого нельзя простить.
– Мы и не простим, – сказал Николай.
Партизан Притыка несмело спросил:
– А скажите, товарищ командир, дойдем мы до Германии?
– Обязательно.
– А так не может случиться, что они, как в прошлую войну, какой-нибудь фокус выкинут… мира попросят, чтобы спастись от расплаты?
– Ну, нет! Этому не бывать! – горячо воскликнул Тимофей.
– Да этого и не будет. Война эта не похожа на все предыдущие войны. Помните, какие задачи поставил товарищ Сталин? Мы должны уничтожить гитлеровское государство и его вдохновителей, уничтожить гитлеровскую армию и ее руководителей. Понимаете? Мы должны разрушить ненавистный «новый порядок» в Европе и покарать его создателей. Так оно и будет, товарищи. Не иначе. На нас смотрит весь мир. Нас ждут порабощенные народы…
– А союзнички наши не могут помешать нам? – хитро прищурившись, спросил Вася Плющай, брат командира отряда. – Капиталисты с капиталистами быстро договариваются, товарищ начштаба. Одна шайка.
Николай улыбнулся. Разговор ему нравился. Слушатели были любознательными и внимательными.
– Вообще-то ты, Вася, прав. Капиталисты при любых обстоятельствах остаются капиталистами. Еще Маркс сказал, что это люди без совести и чести. Но народ… Дело в том, что война многому научила народы. И никаким капиталистам не остановить их похода против фашизма. Все будет решать народ.
Их беседу прервал далекий гул моторов. Партизаны насторожились, прислушались.
– Снова летят. Отползем в кусты, чтобы не заметили нас, – приказал Николай.
За последние дни самолеты уже много раз бомбили партизанские позиции, и бойцы привыкли к ним. Но сейчас гул все усиливался, а самолеты не показывались.
Николай поднял бинокль и увидел: на горизонте одно за другим выползли четыре черных чудовища. Они на мгновение остановились возле печей, а потом быстро поползли по склону огородов к кустам, направляясь к дороге.
– Танки, – громким шепотом сообщил Николай.
И сразу же около него оказались все партизаны.
Они не сводили с командира глаз, взглядами спрашивая, как действовать. С танками они встречались впервые, а все неизвестное всегда кажется страшным.
Николай заметил, как побледнели лица этих, уже не раз смотревших в лицо смерти, хлопцев. Да и у него по спине пробежал неприятный холодок, но он уверенно сказал:
– Ничего, хлопцы! Танки не страшней самолетов. Дайте мне гранаты и вот тот кусок телефонного провода. – Он быстро связал вместе несколько гранат. – Вот так же свяжите несколько букетов. Скорее! Так! Коньков и ты, Ваня, ползите вон к тем кустам. Остальные останутся со мной. Мы будем бить из пушки. Быстрей, хлопцы!
Танки подошли к ольшанику и остановились, по-видимому, озадаченные молчанием партизан. Потом их башни брызнули огнем. Прогремели пушечные выстрелы. Снаряды разорвались в ольшанике.
На пригорке появились эсэсовцы. Затрещали автоматы. Серо-зеленая лавина стремительно катилась вниз по склону. Танки скрылись в кустах, а спустя минуту первый из них появился на гребле и помчался прямо на пушку.
Николай сам встал за наводчика. Прогремел выстрел. Второй… Третий… Танк не останавливался.
«Спокойно, спокойно», – успокаивал себя Николай, стараясь прицеливаться возможно точней. Но от напряжения все тело дрожало, мелко стучали зубы, а в душе нарастала волна неудержимой ярости. В эту минуту уже не существовало его собственной жизни с разнообразными чувствами, ощущениями и инстинктом самосохранения. Все его существо было охвачено одним желанием: остановить это черное чудовище. И если бы для этого нужно было зарядить пушку самим собой, он, не задумываясь, сделал бы это.
Внезапно из-под гусеницы танка вырвалось пламя и черный столб земли и дыма. Машина содрогнулась, круто повернулась и полезла в кусты. Затем прогремел еще один взрыв. Танк остановился, неуклюже уткнувшись в канаву.
Николай понял, что танк подорвали Коньков и Ваня Телеш, и, радостно прокричав что-то непонятное, выстрелил в башню уже неподвижной машины. Снаряд, по-видимому, пробил броню, потому что танк взорвался… Осколки металла просвистели у самой пушки. Спустя несколько минут на дороге показались остальные три танка. Они шли один за другим, но не с такой скоростью, с какой мчался навстречу своей гибели тот, взорванный танк. Передовой танк бил из пушки, но снаряды падали далеко за спиной у хлопцев, где-то в болоте.
Николай сделал несколько выстрелов – теперь уже более спокойно и уверенно. Разрывы трижды закрывали цель, – очевидно, снаряды попадали в танк, но он не останавливался и его снаряды падали все ближе и ближе. В лицо бойцам ударял горячий воздух, над головой свистели осколки.
– Последний снаряд, товарищ Маевский! – крикнул Плющай.
– Как последний? – обернулся удивленный Николай.
– Последний. У нас ведь их было шестнадцать.
– Э, все равно пользы мало от этой пукалки. Готовьте гранаты!
Николай сделал последний выстрел и плашмя упал на землю: в этот момент над головой запели пули. Передний танк остановился около подбитого и поливал обороняющихся пулеметным дождем. Пули жужжали вокруг, ударялись о пушку и с визгом рикошетили.
– Ползи в канаву и по канаве – вперед! – закричал, не поднимая головы, Николай лежащему около него Плющаю.
Притыка на мгновение поднял голову и тут же уронил ее. Из-под черных волос потекла по виску тонкая струйка крови. Тело его вытянулось.
Николай подполз к пулемету, отодвинул убитого и, дрожа от злости, начал стрелять. В ответ на его стрельбу танк устремился вперед.
И в этот момент Николай увидел Плющая. Вася поднялся во весь рост и, держа в обеих руках над головой гранаты, побежал навстречу танку.
Николай перестал стрелять и закричал, сжав кулаки:
– Нагнись! Нагнись, Ва-ася!
Плющай упал, не успев бросить гранат, и связка разорвалась у него в руках.
Танк приближался. До него оставались считанные метры. Медлить нельзя было ни минуты. Николай вскочил и, забыв про опасность, выпрямился во весь рост, подскочил к танку и бросил одну, а потом и вторую связку гранат. Перед глазами сверкнуло пламя. Что-то горячее, как струя кипятка, обдало лицо и чем-то острым больно ударило по ногам. Он упал, чувствуя, что летит в черную пропасть. Но через мгновение перед его глазами снова проплыла синь неба, и он, осознав все, что случилось, рванулся в сторону, чтобы не быть раздавленным танком. Чьи-то руки удержали его. Он оглянулся и увидел Тимофея, который лежал рядом и держал его.
– Живы, товарищ начштаба?! – обрадованно вскрикнул хлопец. – А я уж думал…
– Где танк?
– Танк вы подбили… Другие повернули обратно. Немцы залегли. Не поднимайтесь!
Николай только теперь услышал стрельбу и свист пуль над головой. Ослабевшей рукой он достал из кармана часы. Прошло немного больше часа с момента отхода отряда.
– Отступать. Пора отступать. Кто жив?
– Все погибли, товарищи начштаба.
– Подорви пушку и пулемет. Возьми автоматы. Ползем до поворота, а там побежим.
Он попробовал повернуться, чтобы ползти, и застонал от жгучей боли в ногах. Обе его ноги ниже колен были в крови.
– Посекло вам ноги. Перевязать нужно, – вздохнув, сказал Тимофей.
– К дьяволу! Никаких перевязок! Скорей! – Николай превозмог боль и пополз по болоту, по грязной воде, между ольховых кустов, иссеченных пулями и взрывами снарядов.
Тимофей догнал его уже там, где дорога делала поворот. Они выползли из болота на греблю. Николай попробовал подняться, но не удержался на ногах. От боли закружилась голова. Он почувствовал, что еще одно такое усилие – и он потеряет сознание. Ему стало страшно. Теперь, когда задание было выполнено, совсем не хотелось умирать, – очень хотелось увидеть товарищей, родных, Алену… Он стиснул зубы от боли и отчаяния.
«Врешь! Теперь ты меня не возьмешь! Теперь я сумею победить тебя!» – погрозил он мысленно смерти и, оглянувшись, приказал растерявшемуся партизану:
– Тяни, Тимоха, меня вон туда, в лес.
С нечеловеческим напряжением, выбиваясь из сил, юноша нес командира через болото. На гребле снова зарычали моторы танков, загремели пушечные выстрелы, закричали эсэсовцы. Но партизаны не обращали больше на них внимания.
«Держись, начштаба! – подбадривал себя Николай. – Твоя жизнь еще понадобится. Ого! Мы еще повоюем. Мы еще покажем им!» – но все-таки, несмотря на все старания сдержаться, из его груди время от времени вырывались стоны.
– Ничего, Тимоха, не обращай внимания. Тяни. Как тебе удобней… хоть за ноги! Подожди. Послушай, собаки не бегут по нашему следу? Тихо? Бросились догонять партизан? Пусть ищут ветра в поле. Нам с тобой только доползти бы до своих. Тогда мы еще повоевали бы, Тимоха. Мы отомстили бы им за жизнь Васи Плющая, Притыки, всех…
Сначала он говорил безостановочно, но постепенно начал умолкать, чаще стонал, становился все тяжелее.
Выбравшись на сухое место, Тимофей упал на траву и долго лежал неподвижно. Раненый тоже молчал. Повернувшись на спину, он смотрел в небо. Заходило солнце. Дым, который плыл с запада, стал розовым. Боль в ногах утихла, и на какое-то мгновение все тело охватила приятная истома. Но потом вдруг зашумело в голове и почудилось, что с неба прямо на него стремительно падает большое красное полотнище. Он поднял руки, чтобы схватить его, и потерял сознание.
IV
Тимофей Буров нашел штаб бригады уже в конце ночи, когда начало светать. Часовые провели его к Лесницкому, который спал под елкой, накрывшись старым плащом. Хлопец сначала растерялся, не зная, как разбудить комиссара, но, вспомнив, зачем пришел, торопливо опустился на колени и взволнованно зашептал:
– Товарищ комиссар! А, товарищ комиссар!
Лесницкий сразу открыл глаза и, узнав бойца, вскочил.
– Буров? А Маевский где?
– Ранен, товарищ комиссар. – И он, заикаясь от волнения и усталости, коротко рассказал про ход боя, про смерть товарищей и про ранение начштаба. – Я его нес на себе, пока уже совсем вечером на опушке не встретил одного деда. Он помог мне перенести начштаба в деревенский лагерь; в лесу там они – вся деревня, с коровами, со всем добром. Товарищ начальник штаба сказал мне, когда ему стало лучше и он узнал, где находится: «Иди, – говорит, – Тимофей, найди штаб, передай обо всем…» И я пошел, всю ночь блудил…
– А теперь сможешь пройти?
– Теперь пройду. Лугом надо… лозняками.
– Хорошо…
Лесницкий быстро поднялся и торопливо зашагал между деревьями, переступая через спящих людей. Остановился он перед зеленой палаткой, которая была ловко прилажена среди ореховых кустов и сливалась с ними. Он тихо позвал:
– Алена Григорьевна!
Из палатки выглянула заспанная Татьяна.
– Разбудите Зайчук.
– Я тут, Павел Степанович, – послышался голос за спиной Татьяны.
Алена вышла из-за дерева, одетая в темную крестьянскую свитку.
– Идите и вы сюда, Татьяна, – позвал Лесницкий и, когда она подошла, пристально посмотрел ей в лицо. – Не пугайтесь, ранен Николай Карпович.
Он увидел, что она едва заметно побледнела.
– Ничего страшного. Только пока не говорите ничего отцу, старый и так волнуется. Вы сейчас же пойдете к брату. Вы и врач Тарасевич. Вот с Буровым, – Лесницкий говорил коротко и быстро и совсем не был похож в эту минуту на самого себя, всегда сдержанного, спокойного.
Его возбуждение и стремительность передались» Татьяне, но еще больше взволновали Алену, о чем он даже и не подозревал.
– Павел Степанович, пойду я, – тихим, но каким-то особенным, незнакомым голосом неожиданно попросила Алена.
Он быстро повернулся, удивленно посмотрел на нее.
– Нет! Нельзя. Без вас мы как без рук. А неизвестно еще, что ожидает нас сегодня.
– Павел Степанович! – голос Алены дрогнул и оборвался, как перетянутая струна.
Лесницкий не знал об их отношениях, а Николай, живя все время с ним в одной землянке, ни разу не заикнулся об этом. Но необычный голос Алены вызвал внезапную догадку и одновременно недовольство собой.
«Как же это я ничего не видел? Старею, наверное, раз такого не заметил».
– Нельзя! – решительно отрезал он, но, повернувшись, добавил мягче: – Трудно мне вас отпустить.
Татьяна задержала его, дотронувшись до рукава ватника.
– Товарищ комиссар, разрешите ей… Понимаете, ей… ей очень нужно там быть…
Просьба сестры раненого тронула его. Сомнения относительно их отношений уже не могло быть. Он внимательно посмотрел сначала на Алену, потом на Татьяну, укоризненно кивнул головой и ласково сказал:
– Что ж… идите. Но передайте ему… – Не досказав, что передать, он махнул рукой, отошел и издали крикнул: – Возьмите все необходимое!..
V
Николай то приходил в себя и тогда ясно все понимал, и даже разговаривал с женщинами, не отходившими от него ни на минуту, с дедом Лавреном, который шепотом, но сурово командовал женщинами, то вдруг снова терял сознание, бредил, метался, звал друзей.
Он продолжал бредить и тогда, когда к нему подошли Алена и Татьяна. Но когда Алена взяла его руку и начала слушать пульс, он замолк, взгляд его постепенно становился более ясным, над бровями появились морщины глубокого раздумья. Наконец он узнал ту, которую звал все время в бреду, и удивленно, обрадованно, но неуверенно прошептал:
– Лена?..
– Я, родной, я. И Таня тут.
Татьяна наклонилась над братом. Слезы затуманили ее глаза, не давали возможности говорить.
Счастливая улыбка появилась на измученном лице раненого. Он поднял руку, нежно дотронулся до щеки Алены, словно хотел удостовериться, что перед ним не привидение, а действительно она, Алена.
– Ну, вот и чудесно! Теперь я уж не буду бояться за свою жизнь. Теперь она в надежных руках. Да? – голос его был уже почти обычный, только хриплый, как у простуженного.
Присутствие врача и родной сестры вернуло ему силы и веру в победу жизни над смертью, а для больного – это главное.
Алена поняла его душевное состояние и пошутила:
– Да, теперь единственный и безжалостный начальник над тобой – я. Держись! Ну, давай твои ноги, посмотрим раны.
Татьяна развязала полотенца, которыми его перевязали женщины; полотенца уже пропитались кровью и присохли. Когда она отдирала их, Николай не удержался и застонал. Алена вытерла марлей его вспотевший лоб, ласково улыбнулась.
– Терпи, казак, атаманом будешь.
Она наклонилась над ранами и сразу же выпрямилась. Лицо ее побелело.
Николай внимательно следил за ней. Затаив дыхание, смотрели на нее Татьяна, Тимофей, дед Лаврен и женщины, стоявшие поодаль.
Она почувствовала эти скрестившиеся на ней взгляды и снова наклонилась, дотронулась пальцами до его ног. Нет, ошибки не могло быть! Это очень просто и знакомо. Не первый раз уже видит она эту синюю опухоль с газами под кожей и чувствует этот гнойный запах.
Подняв голову, она встретилась глазами с пытливым взглядом Николая.
– Что? – одними губами спросил он.
Алена поняла, что врать поздно, да и не нужно, и сказала спокойно и просто, только немного больше обычного растягивая слова:
– Газовая гангрена.
Николай шумно вздохнул, поморщился, как от приступа боли, и, помолчав, спросил:
– И что может спасти мне жизнь?
Она ответила механически, не задумываясь, как отвечают на экзамене на очень хорошо знакомый вопрос:
– Ампутация.
– Делай.
– Я? – только теперь до ее сознания дошел смысл этого страшного слова.
– Ты. Кто же, кроме тебя, может это сделать? Конечно, ты.
Алена беспомощно огляделась вокруг и задержала взгляд на Татьяне, словно прося у нее совета. Но Татьяна не сводила глаз с брата, а он смотрел на Алену. Она чувствовала на себе его вопрошающий и суровый взгляд и боялась повернуть голову, чтобы не встретиться с этим взглядом.
«Такую операцию – ему? Нет!.. Не поднимутся руки. Не смогу! Не смогу!» – кричало в глубине ее души.
Николай угадал ее мысли и разозлился.
– Что? Не хватает духа, товарищ главный врач бригады? Да? Так зачем же вы шли сюда? Чтобы отдать меня в лапы смерти? Не-ет! Я без боя не сдаюсь. Я жить хочу! Жить и бороться! А жить нельзя без головы, без ног – жить можно. И бороться можно. Слышите? Делайте операцию! Я приказываю!
И это решительное «я приказываю» отрезвило ее. Она посмотрела на измученное лицо Николая, выдержала его суровый взгляд и почувствовала, что его душевная сила передалась ей. В одно мгновение она снова сделалась главным врачом бригады, спокойным, опытным хирургом. Не впервые ей делать операцию в таких условиях! За два года она научилась такому, чему в обычное, мирное время нельзя было бы научиться и за десятилетие.
Алена огляделась вокруг, остановила свой взгляд на повозке, которая стояла недалеко под сосной, и, повернувшись к Татьяне, приказала:
– Готовьтесь к операции! Вольного на повозку! – Затем повернулась к деду Лаврену: – Разожгите огонь и достаньте хорошую ножовку.
– Пилу? – не понял старик.
– Да, пилу.
Дед поднял руку, чтобы в раздумье почесать затылок, но Алена заметила и предупредила это движение.
– Из-под земли достаньте, но чтобы была! – голос ее сурово зазвенел.
– Слушаюсь, – по-военному ответил старик и, отойдя, сердито зашипел на баб и разослал их в разные стороны.
…Операция тянулась полтора часа.
Женщины отступили подальше от повозки и неподвижно стояли плотной стеной, закрывая собой детей. Только один раз они испуганно отшатнулись – когда Алена начала пилить оголенную кость ноги.
– Боже мой, что это делается на белом свете! – прошептала одна старуха.
– Говорят, что она – его женка, а та, другая – сестра.
– Что ты, милая! Окстись! Разве будет женка такое делать?..
– А что вы думаете, бабуля? По-вашему, пусть лучше умирает человек. Вы слышали, что он говорил? Не беспокойтесь, такой человек и без ног будет жить, да еще с такой женой.
– Конечно, милая. Нехай бы мой Митя без ног приехал, я его на руках бы носила, – сказала молодая женщина с грудным ребенком.
– Господи, но какое же сердце надо иметь, чтобы сотворить такое над близким человеком!..
Лаврен, который стоял впереди, ближе к повозке, повернулся и погрозил бабам кулаком. Они послушно замолчали.
Закончив операцию, Алена сорвала с лица Николая хлороформовую повязку и, шатаясь, как пьяная, пошла на людей. Женщины с уважением расступились перед ней, но она не видела их. Она не видела ничего и шла до тех пор, пока дорогу ей не преградила сосна. Тогда она подняла голову, обхватила дерево руками и по нему сползла на землю, оцарапав щеку и руки о шершавую кору.
