Текст книги "Глубокое течение"

Автор книги: Иван Шамякин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

На поляне выстроили отряд. Лесницкий разъяснил бойцам положение.

– Пойдем без отдыха, товарищи. И идти должны быстрей, чем шли раньше, чтобы не опоздать к началу трансляции доклада товарища Сталина. Дойдем?

– Дойдем! – в один голос ответили триста человек. Желание услышать голос вождя подбодрило партизан лучше всякого отдыха и обеда.

Отряд свернул в сторону и быстро двинулся дальше, в обход Выселок. В одном месте путь отряда перерезало болото. Обойти его было трудно. Люди шли по пояс в ледяной воде, холод пронизывал их до костей, сковывая мускулы, судорога сводила ноги. Люди спотыкались о кочки и пни, падали. Даже самые сильные не могли сдержаться и поминали всех святых, грешников и Гитлера. Без его имени не обходилось ни одно мало-мальски складное ругательство. И чего только не желали ему! Обычно Лесницкий возмущался, если ругались в присутствии женщин. Но теперь молчал.

Над болотом гремел голос Петра Майбороды:

– Эй, вы! Водоплавающие! Держитесь за меня. Со мной нигде не пропадете.

Он ловко перескакивал с кочки на кочку, кричал и смеялся, а выйдя на сухое место, принимался наигрывать на губной гармошке веселые марши. От него ни на шаг не отставали девчата. Все они были немного влюблены в этого краснощекого неугомонного весельчака. Только Татьяна была не с ними. Она шла впереди, рядом с Женькой. И Майборода шутил по их адресу:

– Истинную правду говорят, что все влюбленные – страшные эгоисты. Вот вам, пожалуйста, смотрите, как портятся хорошие люди. Я потому и боюсь любви, как черт ладана.

– А ты не бойся, Петенька. Влюбись хоть разок, – шутили девчата.

– Нет, не агитируйте. Не хочу портиться.

– Хуже, чем теперь, не будешь. Не бойся. Вот счастье-то кому-то привалит! – насмешливо бросила Настя.

Эх, и ответил бы он, если бы это была не Настя! Жену Андрея Майборода уважал и даже немного побаивался, поэтому он промолчал и, отвернувшись, снова заиграл на гармошке.

Лесницкий, убедившись, что теперь уже никто не отстанет, пошел вперед.

Приборный встретил его шуткой:

– Ну, как поживаешь, святой мученик? Я думал, ты и сам уж отстал. Вот, думаю, потеряли, чего доброго, нашего комиссара. – Помолчав, он посмотрел на небо и добавил: – Что-то бог на нас разозлился, лихо на него. Того и гляди, дождь пойдет. Не хватало нам еще этого душа на нашу голову. Очень приятно будет освежиться после такой бани…

Лесницкий не ответил.

– Э-э, да ты, брат, что-то нос повесил. Смотри, держи выше, а то потеряешь. Ты посмотри вон на своего первого помощника, – он кивнул в сторону Женьки и Татьяны. – Видишь, совсем переменился хлопец. Не узнать. Смотри, как смеется! Что им холод, усталость, мозоли на ногах, голод! Наплевать им на все это! У них такое сейчас в душе! Май и соловьи! Аж я, старый, завидую. – Приборный вздохнул. – Лихо на тебя, Павел, какую девчину ты проморгал. Предупреждал ведь я тебя…

– Перестань, Сергей, об этом, – поморщился, как от зубной боли, Лесницкий.

– Болит?

– Не люблю, когда ты говоришь глупости. Не солидно это для командира бригады.

– Да при чем тут командир бригады, лихо на тебя! Я тебе, как другу, говорю, добра желаю. А ты мне – командир, командир. Как будто командир не человек, а машина. А знаешь ли, комиссар, что твой командир ночами не спит, о семье думает? Легко, думаешь, мне? Побыл бы ты на моем месте – знал бы! Где они сейчас, мои семь кукушек? Живы ли, здоровы ли? Эх! Знаешь, поговорить о семье, о женитьбе, о любви мне просто приятно и необходимо. И ты мне не мешай, будь ласков. А вот за то, что у тебя не о ком думать, я тебя не люблю. Нехорошо это… Семья сейчас необходима… Э, да что с тобой говорить! Сухой ты человек. Наверно, мне так и не придется увидеть тебя семьянином. Не дождусь…

– А ты и не жди. На свадьбу я тебя все равно не позову.

– Ну, это ты, брат, врешь. Я сам приду.

Они немного пошутили, и им обоим стало легче от этой дружеской перебранки.

Дружба их началась еще до войны. Война закалила ее и сроднила на всю жизнь этих двух людей с такими разными характерами. Правда, Лесницкому не всегда нравились шутки командира и особенно чрезмерный интерес Приборного к его личным переживаниям и чувствам. Так случилось и с его отношением к Татьяне. Он еще ни о чем не думал, ничего не знал и, ему казалось, не чувствовал, когда Приборный начал бросать камешки в его огород.

Теперь, когда Лесницкий узнал о любви Татьяны и Лубяна, шутки Приборного его особенно сердили. Лесницкий искренне обрадовался, увидев, какое чудодейственное влияние оказала эта любовь на сурового от горя юношу, как она осветила его красивую и чистую, как кристалл, душу. Сердце его наполнилось отцовской нежностью к ним обоим, веселым, жизнерадостным, немного наивным в своей простой и чистой любви, и он восхищался ими не меньше, чем Приборный.

…В сумерки пошел дождь, мелкий, густой. И сразу наступила ночь, словно вместе с дождем на землю упала тьма. Идти стало еще труднее. Но лагерь был уже близко – и последний километр люди прошли почти бегом.

И все-таки они немного опоздали. Сталин уже говорил.

Высланные вперед радисты укрепили динамик на крыше командирской землянки, и слова вождя зазвучали среди старого соснового бора.

Лесницкий остановился перед входом в землянку, снял шапку, вытер вспотевший лоб. Рядом с ним стоял Николай Маевский, позади тяжело дышал Приборный.

Сначала, пока люди подбегали, размещались в темноте, проталкивались вперед, к динамику, было шумно и не все удавалось понять. Но через минуту все умолкли, затаили дыхание. Шумел только дождь, но слова вождя заглушали этот шум.

«… Красная Армия и ее боевые кадры выросли в серьезную силу, способную не только устоять против напора немецко-фашистских войск, но и разбить их в „открытом бою и погнать их назад».

Слыхали? – взволнованно проговорил Приборный.

– Тише, – зашептали со всех сторон.

У Лесницкого радостно забилось сердце. Он почувствовал, как легко вздохнули триста человек и подались вперед в едином порыве, прижав его к дверям землянки.

Каждое слово Сталина, как яркий луч, согревало сердце, наполняя его верой в победу. Лесницкий не чувствовал больше жгучей боли в ногах и плечах, холода и голода. Он закрыл глаза и увидел Сталина, но не в Колонном зале. Вождь в знакомой шинели и фуражке стоял на невидимой трибуне среди просторов огромной страны. Лесницкий видел города и деревни, заводы и обширные поля, огневую линию фронта, руины Сталинграда, пожары на захваченной врагом земле, родные леса; видел миллионы людей – солдат, партизан, рабочих, женщин, детей. Все они со всех сторон, затаив дыхание, смотрели на Сталина. И он видел всех и говорил им суровые, святые слова правды. Вот он повернулся и смотрит прямо в глаза ему, Павлу Лесницкому, комиссару партизанской бригады, и говорит спокойно, сосредоточенно, словно разговаривает с ним одним:

«… Теперь вы можете представить, насколько серьезны и необычайны те трудности, которые стоят перед Красной Армией, и до чего велик тот героизм, который проявляет Красная Армия в ее освободительной войне против немецко-фашистских захватчиков».

– Представляю, Иосиф Виссарионович, представляю, – прошептал Лесницкий и встрепенулся, услышав, что кто-то сбоку шепчет эти же слова.

То был Женька Лубян.

Комиссара поразила необычайная тишина. Он оглянулся, но в темноте ничего не увидел, только услышал сдерживаемое дыхание множества людей. А когда загремели аплодисменты, партизаны зашевелились, зашептались, но сразу умолкли, как только Сталин начал говорить снова.

Лесницкий почувствовал, что у него затекли ноги, а за воротник струями течет вода (он забыл, что снял шапку и держит ее в руке), но боялся пошевелиться, чтобы что-нибудь не пропустить и не помешать другим. Теперь он уже видел не всю страну, а людей отряда, которые стояли вокруг, представлял себе их лица и думал: «Вот она, наша сила, в чем: обо всем забыли, час под дождем стоят, чтобы только услышать мудрые слова того, кто ведет нас к победе».

«Нашим партизанам и партизанкам – слава!» – закончил Сталин.

Загремели аплодисменты. Зашумело в приемнике. Казалось, аплодировала сразу вся страна. На ухо Лесницкому кричал Женька Лубян:

– Павел Степанович, Павел Степанович! Здорово, а?

Кто-то закричал:

– Ура, товарищи!

И могучее «ура» прокатилось по бору.

– Слава великому Сталину! – крикнул Лесницкий.

И снова широкий, раскатистый, торжественный клич всколыхнул старые сосны.

Партизаны, взволнованные и счастливые, радостно зашумели и еще долго не расходились, несмотря на свою усталость и продолжающийся дождь.

* * *

Лесницкий, Приборный и Николай Маевский переоделись в сухое платье и стали горячо обсуждать доклад вождя.

– Какую чудесную силу имеют его слова! Просто наполняешься ею, просто… ну, как вам сказать, – Приборный обвел друзей сияющим взглядов, – сразу чувствуешь свое всестороннее превосходство над врагом…

– Да… И учти, что это начинает чувствовать каждый советский человек. И вместе с этим растет непоколебимая вера великого народа в свою великую победу. С каждым выступлением Сталина, с каждым его словом она растет, крепнет… Помнишь, Сергей, какое впечатление произвела на нас его речь третьего июля?.. Признаться, до нее некоторые плохо себя чувствовали, – Лесницкий повернулся к Николаю. – Отступление, беженцы, бомбежка мостов, парашютный десант. Кое-кто из районных работников пятки смазал. Голова кружилась. И вдруг его речь. Мы с тобой, Сергей, в кабинете сидели, помнишь? Сразу все стало ясным, понятным, что делать, чего ждать… И пошла у нас слаженная жизнь, как того и требовали суровые законы военного времени.

– А какой глубокий анализ событий, а! – сказал Николай. – Выходит, мы ошибались, когда думали, что главная цель врагов – захват нефтяных районов. Ан нет! Москва не дает им покоя. Москву хотят обойти с востока. Главные группировки под Сталинградом и Орлом держат… И знаете, что я понял, товарищи? Хороший «сюрприз» подготовлен немцам под Сталинградом. Сталинский. По всему видно, будет им, как под Москвой, а может, и хуже… И это уже близко…

– Безусловно, – согласился Приборный. – А насчет второго фронта что вы думаете, хлопцы? Рано или поздно, но будет? Та-ак… Сдается мне, – он понизил голос, – что не очень надеется на них Сталин. Черчилли эти, лихо на них, привыкли загребать жар чужими руками.

Лесницкий усмехнулся.

– Пока что, Сергей, второй фронт – это мы. И на нас товарищ Сталин, безусловно, надеется.

В землянку вошел радист.

– Поздравляют с праздником, – высказал догадку Приборный.

– Нет, кажется, что-то другое. Шифр «Б», – ответил Николай, принимаясь за расшифровку. Расшифровывал он минут пятнадцать, не меньше.

Приборный и Лесницкий молча стояли около печки, не сводя с него глаз, и нетерпеливо ждали. Наконец он поднялся.

– Слушайте. «Командиру и комиссару бригады «Днепр». Седьмого и восьмого в районе Лоева через Днепр будет переправляться партизанская рейдовая армия генерал-майора К. Приказываю вам силами всей бригады прикрыть переправу с севера. Парализуйте железную дорогу, оседлайте все дороги на правобережье, установите связь с К. Ружак».

Лесницкий быстро подошел к Николаю, взял радиограмму, прочитал ее сам и передал Приборному. Потом, встав рядом, они долго перечитывали ее вместе.

– Партизанская, товарищи! – взволнованно воскликнул комиссар, обводя друзей радостным взглядом.

– Рейдовая, Павел Степанович, рейдовая, – добавил начальник штаба.

– Армия! Армия! Хлопцы! С этого начинайте! – пробасил командир. – Эх, силища наша! Растет, растет и ширится. Пиши приказ, начальник штаба. Составляй диспозицию, – он открыл дверь и громко крикнул: – Дежурный! Павленко сюда! Пулей!

Его бурная радость передалась Лесницкому и Маевскому.

– Вот это праздничный подарок!

– Внимание, товарищи! Начинаем думать о размещении отрядов. Прошу к карте, – попросил Маевский.

Прибежал запыхавшийся Павленко. Приборный, веселый, взволнованный, поднялся навстречу ему.

– Накормил своих орлов? Дай – им три часа поспать. Да, да, только три. Не удивляйся. Через три часа выступаем. На вот, читай!

Павленко пробежал глазами радиограмму и, удивленно посмотрев на командира бригады, начал читать снова – медленно, внимательно.

– Подробности пока что не рассказывай. Но объясни людям чрезвычайность этого ответственного задания. Выяви больных, выбившихся из сил. Подготовь три пары конных посыльных.

– И сейчас же направь сюда всех коммунистов, – добавил Лесницкий и снова склонился над картой Приднепровья, по которой безостановочно сновал красный карандаш начальника штаба.

XIX

Был совсем обычный день, но партизаны называли его необыкновенным, потому что дней таких у них было мало. В этот день только несколько разведчиков были на задании. Все остальные отдыхали, и отдыхали уже третий день. Это был самый долгий отдых за все время существования бригады. Люди заслужили его. Почти месяц бригада находилась в непрерывных боях и походах, и силы ее были напряжены до крайности. Особенно тяжелыми были последние бои, когда бригада прикрывала переправу рейдового соединения украинских партизан. Немцы старались любыми средствами сорвать переправу. «Днепровцы» приняли на себя их главный удар, собственной грудью прикрыли украинских братьев. Много мужественных бойцов потеряла бригада во время этих боев. Много было раненых и больных, а остальные партизаны были донельзя утомлены, обессилены. Поэтому и на третий день отдыха в лагере было почти пусто и тихо. Люди спали. Только медленно расхаживали часовые да около госпиталя суетились санитары. Земля была скована морозом. В воздухе время от времени начинали кружиться снежинки – вестники близкой зимы, но ветер не давал снеговым тучам сгуститься и упрямо отгонял их куда-то вдаль, на восток.

– А все-таки ночью снег выпадет, – заметил Приборный, войдя со двора в командирскую землянку.

Лесницкий поднял голову, взглянул в узкую щель оконца.

– Идет?

– Не идет, но пойдет. Ну, как тебе? Лучше? Дышал ты, кажется, легче, когда спал.

– Немного лучше. Но все еще жжет. Первый раз в жизни так болею.

– А тебе надо было плыть. Додумался, лихо на тебя, в ноябре Днепр переплывать. Совсем застыть мог на середине.

– Не было времени рассуждать, Сергей. В таком положении через вар поплывешь, не то что через Днепр – от этого зависела жизнь наших людей. Ты же. понимаешь: если бы они напали нечаянно, они не только могли бы уничтожить отряд Плющая, но и напортить на переправе. А так попали в ловушку…

Лесницкий с удовлетворением улыбнулся, вспомнив, как он с отрядом разгромил гитлеровцев, которые неожиданно появились на восточном берегу, намереваясь через лес пробраться к переправе. Но для этого ему нужно было срочно переплыть Днепр, чтобы предупредить Плющая. Лодки под руками не было, и он пустился вплавь, хотя по реке уже шел битый колючий лед.

– Однако давай отхватим минут по двести заключительных, до обеда времени еще много, – предложил Приборный, укладываясь на свой топчан.

На полу, на сене, покрытом трофейными палатками, спали Николай Маевский и Павленко. Спали они крепко и сладко.

– На кухне смеются над Майбородой. Рассказывают, проспал двадцать шесть часов, не просыпаясь. Представляешь? Алена даже испугалась, пошла пульс щупать. А потом он полведра каши съел. Вот уж любитель рекордов. Удивляюсь, как он машину не разбил, когда был шофером. Хвалится же он, что один профессор боялся с ним ездить. Однако спать, спать, спать… – И через какие-нибудь три минуты Приборный захрапел на всю землянку.

Лесницкий посмотрел на него, удивленно покачал головой – как быстро человек умеет засыпать!

Самому ему не спалось. В голову надоедливо лезли разнообразные планы будущих операций. Он пробовал отогнать их, – что умного можно придумать с больной головой! Но чтобы отогнать одни мысли, нужно отвлечься какими-то другими, а других, которые не касались бы борьбы, у него не было, да и не могло быть в такое время. Вся его жизнь, все его счастье было в этой великой борьбе. И он думал о ней.

«Интересно, что сейчас у Сталинграда?» – подумал он и, вспомнив, что не читал вчерашней сводки, осторожно поднялся, чтобы не разбудить друзей, тихо открыл дверь и пальцем поманил к себе дневального.

– Передай радистам, чтобы принесли вчерашнюю сводку.

Когда сводку принесли, он перечитал ее несколько раз и долго вдумывался в каждое скупое слово, словно хотел увидеть между ними что-то особенное. Из головы не выходили слова Сталина: «Скоро и на нашей улице будет праздник». Очень хотелось поскорей услышать об этом празднике.

«Народ ждет его с нетерпением…»

Он размышлял долго, а потом как-то неожиданно заснул глубоким, крепким сном. Он не слышал, как в землянку вошла Алена, пощупала его лоб, послушала пульс и сказала:

– Кажется, кризис.

Разбудил его шепот нескольких человек. Известно, что такой шепот действует на спящего хуже самого громкого разговора – сразу будит.

Лесницкий открыл глаза и увидел, что все три командира куда-то собираются и шикают друг на друга, показывая на него. Он поднял голову.

– Вы куда?

И тут же увидел около дверей человека с завязанным лицом, а за ним – вооруженного партизана. У задержанного из-под куска грязной палатки выглядывала длинная седая борода.

– Развяжите ему глаза.

Часовой развязал пленному глаза, и Лесницкий узнал в нем старого днепровского рыбака деда Лаврена, который до войны, да и теперь не раз перевозил секретаря райкома через Днепр.

Приборный тоже узнал его и засмеялся:

– Старый хрен. Столько шуму наделал.

Старик старательно протер шершавыми пальцами

натертые повязкой глаза и, разглядев Лесницкого, степенно поздоровался.

– Вот хоть и с завязанными глазами, а нашел, кого искал, – и, подойдя ближе, повернулся к Приборному: – А ты не лайся, Сергей Федотович, у меня, может быть, большое дело есть. – И снова к Лесницкому: – Да ты, соколик мой, хворый, а-а? Аль несчастье какое?

– Ничего, дед Лаврен, уже поправляюсь.

– Слава богу, слава богу. Где тут у вас можно присесть?

Николай подал ему деревянную колодку, на которой сидел сам.

Старик сел и, достав свою огромную трубку, стал набивать ее самосадом, да таким, что некурящий Павленко начал чихать. Потом дед долго высекал кремнем огонь.

– Отсырела фашистская культура…

Приборный, смеясь, подал ему бензиновую зажигалку конструкции Гнедкова. Дед закурил и сказал, обращаясь ко всем:

– За правдой пришел до вас. Вот что. Да едва нашел. Два дня по лесу бродил. Слушайте вот. Позавчера это, значится, началось. От кого пошло – не скажу, бо сам не ведаю. Но вся деревня заговорила, что немцев под Сталинградом разбили.

Командиры удивленно переглянулись между собой.

– Да не просто побили, а так, говорят, дали, что и живых мало осталось. Вот что. А какие остались – так бегут оттуда без оглядки, а их догоняют и еще дают… Говорят, что одного уже в наших краях видели. У него от страху душа едва держится в теле. Вот что. Ну, старики и начали ходить ко мне… «Ты, – говорят, – Лаврен, с разумными людьми знаешься». Они, значит, уверены, что я связь с вами держу. Что я мог им ответить? А тут, как назло, и ваши хлопцы сколько дней носа не кажут. Подумал я и пошел искать вас, чтобы точную правду узнать. Вот и скажите мне ее сейчас, а я людям передам.

Командиры снова переглянулись. Приборный спросил-

– Кто читал сегодняшнюю сводку?

– Вот она у меня, – отозвался Лесницкий, протягивая листок желтой бумаги.

Командиры втроем долго» внимательно читали сводку. Старик посмотрел на них и тяжело вздохнул:

– Значит, нема ничего такого?

Они подняли головы и обернулись к комиссару. Лесницкий на мгновение задумался: что сказать старику, который пришел с таким необычным вопросом от имени народа?

– Да пока что нет никакого сообщения. Но оно будет, дед Лаврен, и будет скоро, если народ заговорил о нем, потому что народ правильно понял слова Сталина: «Скоро и на нашей улице будет праздник». Народ ждет этого праздника и уверен, что он скоро будет… Да, друзья мои, очень скоро…

Неизвестно через кого этот разговор облетел весь лагерь и всколыхнул людей. Через несколько минут уже никто не спал, и у каждой землянки, у каждого шалаша горячо обсуждали чрезвычайную новость, которую принес старый рыбак, и слова комиссара: «Еще нет, но будет, скоро будет».

Волнение охватило всех. Партизаны забыли об усталости и начали проситься на задание, хотя время, предназначенное для отдыха, еще не кончилось. Приборный разрешил идти только подрывникам. Остальные продолжали отдыхать.

Вечером коллектив самодеятельности под руководством Майбороды давал октябрьский концерт, который из-за боев не могли организовать в праздничные дни. Концерт затянулся – программа была большая. Недаром Майборода готовил ее почти полгода. В заключение хор исполнил песню «Идет война народная». Величаво и грозно звучали в старом бору в эту ноябрьскую ночь суровые слова песни. Звучали, как шм1н, как великий призыв. И партизаны слушали ее стоя, © напряженном молчании.

 
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна.
Идет война народная,
Священная война.
 

В бледном свете двух фонарей причудливыми мотыльками кружились снежинки.

Внезапно песню прервал громкий и радостный крик:

– Есть, товарищи! Есть!.. Правильно говорил дед!

Хор замолк.

Из темноты в полосу света выскочил радист Алексей Гончаров и стал впереди хора.

– Вот оно, товарищи! Началось, – голос его дрожал от сильного волнения. – Вот… Слушайте. «В последний час. Успешное наступление наших войск в районе – города Сталинграда».

Люди подались к нему, замерли. А когда он кончил читать, возбужденно заговорили, засмеялись. Но Майборода дал хору команду, и все звуки потонули в могучей боевой песне, которая призывала мстить врагу, вдохновляла на героические подвиги.

Когда песня кончилась, партизаны закричали:

– В поход! В поход, товарищи!

– Товарищи командиры! Вперед!

– Сергей Федотович!..

– Комиссара сюда!..

– Поможем сталинградцам!

– Смерть фашистским гадам!

На руках вынесли из землянки завернутого в кожух Лесницкого, на руках подняли его вверх. И он сказал самую короткую за всю свою жизнь, но самую взволнованную и радостную речь:

– Товарищи, началось великое Наступление! Вот он, праздник на нашей улице, о котором говорил товарищ Сталин…