Текст книги "Глубокое течение"
Автор книги: Иван Шамякин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
Так же, как и они, ползком, к станции, окружая ее, стягивались почти все отряды бригады. Алена знала, что это была самая крупная и самая сложная из всех операций бригады. Нужно было разгромить станцию, которая находилась под охраной многочисленного, вооруженного до зубов гарнизона. Операцию эту готовили долго и тщательно, все до мельчайших деталей было заранее продумано и разведано…
Человек, который полз за нею, тронул рукой ее ногу, потом подполз и лег рядом, плечо в плечо. Она узнала его и вздрогнула.
– Что же, начальник штаба бригады для тебя не авторитет? Да? – едва слышным шепотом спросил Николай.
Алена не ответила, поняла, что поступает глупо, и разозлилась и на него и на себя. За час до этого он приказал ей остаться на опушке, возле партизанской батареи, которая должна была в случае необходимости поддержать отряды своим огнем. На батарее находился командный пункт. Алена, всегда строго подчинявшаяся дисциплине, на этот раз не выполнила приказа только потому, что приказывал он, Николай… Ей показалось, что он просто хочет оставить ее подальше от опасности.
– Хорошо, поговорим завтра в штабе. Я это так не оставлю, – снова услышала она его голос.
Алена почувствовала, что кровь бросилась ей в лицо. Она представила себе, как ей, главному врачу бригады, придется стоять перед осуждающими взглядами Павла Степановича, Приборного и Николая. Что она скажет в оправдание?..
Блеснула яркая молния, осветившая на близкой уже насыпи фигуру часового. Над головой прокатился гром. Упали первые крупные капли дождя. А через минуту могучий ливень заглушил своим шумом все звуки, которыми была наполнена эта ночь.
Шепот Николая стал громче:
– Хорошо. Природа работает на нас. А немцы дураки… Самоуверенные… Я бы на их месте это болото все-таки заминировал.
– Перестань. Еще накаркаешь, – зло прошептала Алена и удивилась, что ответила ему так резко и грубо. Она подумала, что ей следовало бы обращаться к нему на «вы», а она вот как!
Николая тоже смутил ее ответ. Он замолчал, потом снова зашептал:
– Слушай, Лена. Давай попробуем разобраться в наших отношениях. Вот уже два месяца, как я прилетел, и все не могу поговорить с тобой один на один.
– И решил это сделать сейчас?
– Да.
– Не нужно, Николай, – попросила она. – Я не могу. Через минуту, может быть, будут умирать наши люди.
– Возможно, и мы… Но если все время думать о возможной смерти! – значит не верить в жизнь. А я верю… В счастье верю, в наше счастье, Аленка… Почему ты не ответила на семь моих писем, Алена?
Она повернулась к нему и зло приказала:
– Замолчи, Николай! Я не хочу тебя слушать. Не хочу и не буду! Не буду! Да как тебе не стыдно говорить об этом сейчас? Там ползет твой отец, старик… А ты… Почему ты не пополз вместо него?
– Мне не разрешили командир и комиссар бригады. Я – не ты, дисциплину не нарушаю, – уже другим голосом ответил Николай и, помолчав, добавил: – Хорошо, я больше никогда не буду говорить с тобой об этом. Никогда!
В сердце Алены что-то с болью оборвалось. Может быть, надежда, которая два месяца теплилась в душе.
– Но пойми одно…
Он не кончил: нечеловеческий вопль перекрыл шум дождя.
Николай зло выругался и тихо скомандовал:
– За мной!
Алена вскочила и, низко нагнувшись, побежала за ним. Через некоторое время ее обогнали другие партизаны.
* * *
Это было направление главного удара. От удачи здесь зависел общий успех операции.
С западной стороны станции, сразу же за последней стрелкой, железную дорогу пересекала небольшая речушка. По обе ее стороны до самого леса тянулось кочковатое болото. И болото и речка за лето пересохли.
Немцы, очевидно, понимали, что это – самый удобный и самый близкий путь для нападения на станцию, и охраняли его особенно тщательно. Насыпь около моста имела пятиметровую высоту, и в ней, под полотном железной дороги, они построили дот. Он выступал с обеих сторон насыпи уродливыми железобетонными наростами и слепыми глазами амбразур смотрел в лес. Метрах в ста от этого места, в большом здании бывшей лесоконторы, разместилась охрана. Разведчики подсчитали, что тут живет, примерно, половина гарнизона станции.
Вот почему командование бригады и решило нанести главный удар именно с этой стороны.
План был простой, но в этой простоте и была его сила.
Опытные пластуны должны бесшумно снять часовых – их было двое: один стоял на мосту, другой – около казармы. После этого, по сигналу пластунов, отряд блокирует казарму. За несколько минут станция окажется, в сущности, без охраны.
Лесницкий очень тщательно отбирал людей для этой операции. На учебной насыпи часового лучше всего «снимал» Майборода – он ни разу не «засыпался».
– Черт, а не человек, – с восхищением говорил потом комиссар бригады.
Другим таким опытным пластуном оказался командир подрывной группы Гнедков. Он попросил разрешения взять в помощь себе еще одного человека.
– Для смелости, – шутливо объяснял он и серьезно добавил: – На всякий случай… Для связи, например…
Ему разрешили, и он взял Карпа Маевского.
…Когда хлынул дождь, они поднялись и во весь рост побежали к железной дороге, уверенные, что дождь заглушит звуки их шагов.
Маевский еле поспевал за своим командиром.
Выполняя самые опасные задания, Карп никогда не чувствовал страха – это чувство было незнакомо ему. Но в таких случаях он каждый раз вспоминал о своем возрасте и жалел, что ему не двадцать три года, как тому зубоскалу – Майбороде, и даже не сорок, как Гнедкову.
Около насыпи они залегли, прислушались и внезапно услышали шаги. Над их головами по полотну дороги по направлению к мосту прошли, тихо разговаривая, два солдата.
У Карпа тревожно забилось сердце. Еще ни разу не билось оно с такой тревогой.
«Все провалится… Если Майборода уже снял часового, они накроют его…» Стало обидно за хлопца. Вспомнились слова Павла Степановича: «Операция будет иметь не только тактическое, но и громадное политико-моральное значение. Она поднимет окружающее население на еще более активную борьбу. Нам станут помогать еще больше. А фашисты по-настоящему почувствуют партизанскую силу».
И вдруг такая операция Провалится. И из-за чего? Из-за простой случайности. Нет, не может быть!
Шли минуты.
На мосту было тихо, только дождь, шумел. Но вскоре снова послышались шаги – солдаты прошли обратно.
У старика словно тяжелый камень свалился с сердца.
Гнедков шепотом спросил:
– Ну, а нам что делать?
Карп удивился:
– Как что? Продолжать свое дело.
– Ситуация изменилась, Карп Прокопович. Это патрули, о которых мы ничего не знали. А часового около казармы, видать, нет, иначе он окликнул бы их. Нужно снять этих. Сможешь?
И они шепотом начали обсуждать план действий.
– До моста их допускать нельзя – там уже, наверно, часовым стоит Петро…
Они вползли на насыпь и, стиснув в руках ножи, залегли на краю, около самых шпал.
Минут через пять снова послышались шаги. Карп снова заволновался: сможет ли он, хватит ли сил? И от этого впервые стало страшно.
Вот шаги и ненавистный чужой говор уже над самой головой. Если протянуть руку, можно было бы схватить немца за ноги.
Гнедков толкнул старика в бок, и Карп сделал все, что нужно: схватил солдата за лицо, стиснул рот, и рука его не дрогнула. Но тот неожиданно рванулся и закричал нечеловеческим голосом. Гнедков вновь схватил его, заткнул ему рот и бесшумно прикончил. Но было уже поздно. На станции прогремел выстрел, поднимая тревогу. Ракета прорезала заслон дождя, зашипела в вышине и погасла. С разных сторон затрещали выстрелы.
Карп мгновенно понял все, что случилось, но не растерялся.
– Быстрей!.. Казарму… гранатами! – крикнул он Гнедкову и бросился к казарме, до которой было не больше пятидесяти шагов.
Там уже слышались крики; через Щели плохо замаскированных окон пробивался свет.
Маевский бросил гранату в окно. В этот момент темноту ночи пересекла широкая полоса света – в казарме открылась дверь. Маевский метнул туда вторую гранату.
Гранат было пять, и он бросил их все, спокойно подсчитывая взрывы. Из казармы долетали панические крики, ругань. Звенели стекла, трещало дерево: очевидно, солдаты выскакивали через окна с противоположной стороны дома. На станции началась беспорядочная стрельба. Время от времени в небо взлетали ракеты. Карп и Гнедков отбежали к насыпи и легли в канаве между пустых бочек.
– Сейчас наши двинутся… Как бы нечаянно не задели… Пуля – дура. Смотри, сколько я шуму наделал, – Карп тяжело вздохнул: – Рука, значит, ослабла. Не те годы. Зря ты брал меня, Свирид Захарович. Видно, пора мне в обоз.
– Не горюй. В таком деле всяко бывает… Особенно в первый раз.
На насыпь выскочили люди. Послышалась сочная русская ругань, знакомая команда. Карп узнал голос сына.
– Наши!
Они окликнули Николая, вылезли из канавы. Но в этот момент около казармы застрочили немецкие автоматы, над головой запели пули.
– Ложись!
Кто-то вскрикнул, застонал.
– Эй, санитары!
– Махотка! Казарму прочесать и сжечь! – голос Николая был ровный, казалось, даже немножко равнодушный.
– Гнедков! Живы?
– Живы!
– Что это вы шуму столько наделали? Не могли без шуму?
Слова сына укололи Карпа в самое сердце.
«Вот из-за меня люди гибнут…»
Они переползли через линию железной дороги и увидели Николая на другой стороне насыпи.
– Гнедков! Собирай своих подрывников. Взорви сперва мосты, потом – водокачку и стрелки. Только быстрей!
На станции гремели взрывы гранат, трещали автоматы. Партизаны отряда Павленко добивали остатки гарнизона. Организованное сопротивление гитлеровцы оказали только за деревней, с другой стороны станции, где действовал отряд Кандыбы. Но это сопротивление далеко за пределами станции только облегчало действия тех партизан, которые были уже у цели. Загорелся бензосклад – главный объект нападения. Пробитые пулями цистерны разбрызгивали бензин, и он горел громадным огненным фонтаном, освещая все окружающее. Через минуту бензосклад взорвался со страшной силой, разбрасывая пламя по всей территории станции – на постройки, вагоны, склады.
Подрывники разрушали то, что не мог уничтожить огонь. Взлетел на воздух мост, покачнулась и осела водокачка. Лесницкий, неожиданно появившийся у подрывников, приказал положить под нее еще один заряд.
– Свалить, чего бы это ни стоило! От станции должно остаться голое место!
«Для политико-морального значения», – подумал Карп. Он действовал спокойно, аккуратно и старательно – делал все по-хозяйски, внимательно наблюдая за молодыми подрывниками. Но мысль о том, что операция началась не так, как была задумана, и поэтому потребовала, очевидно, лишних жертв, не давала ему покоя. Ни одну неудачу он еще не переживал так мучительно, как эту.
От второго взрыва водокачка повалилась. Вся станция горела, и дождь был бессилен залить это море огня.
В воздух взлетели три ракеты – белая, красная, зеленая – сигнал отхода.
Через то же сухое болото отряд Павленко отошел на лесную опушку. В отряде было только четверо раненых. Операция удалась. Партизаны полностью разгромили станцию, вынесли много трофейного снаряжения и взяли в плен девять гитлеровцев, в том числе – начальника станции.
Узнав об этом, Карп немного успокоился и не обижался на веселые шутки партизан.
– Я думал, они порося поймали или в свинарник залезли – такого шуму наделали. Вот, думаю, практичные люди, двух зайцев одним махом, – со смехом рассказывал Майборода.
«Что ж, возраст… И правду, видать, пора в обоз», – думал старый, слушая эти шутки.
Но утром в лагере он снова приободрился. Командир и комиссар бригады объявили благодарность всему отряду и отдельно им троим – Майбороде, Гнедкову и ему, Маевскому. И Карп подумал: «Нет, в обоз еще рано. А снимать часовых надо подучиться. В нашем деле все пригодится».
XIII
Молодой высокий дуб стоял на берегу Днепра, на небольшом пригорке. Под ним теснилось несколько полузасохших ореховых кустов. А кругом расстилались обширные просторы заливного луга с многочисленными ручьями, озерками и зарослями густого лозняка. Дуб стоял, словно часовой этих просторов, гордо оглядываясь вокруг. Позади него, за лугом, чернела стена леса, впереди виднелась песчаная коса, река, а за рекой, на высоком крутом берегу, – дома рабочего поселка.
Солнце палило нещадно, высушивая июльские травы. Над лугом плыли волны нагретого воздуха и, казалось, колыхали прибрежный лозняк.
На дубу, почти на самой вершине, сидел Евгений Лубян. На груди у него висел бинокль, а. на толстом суку, под рукой, лежала новенькая снайперская винтовка с оптическим прицелом – подарок Андрея Буйского, привезенный из Москвы. Женя внимательно следил за движением на том берегу и только изредка оглядывался вокруг. Но его мало интересовали фигуры косарей, что мелькали у леса, важные аисты на скошенном лугу и одинокий челн на Днепре.
Он не сводил глаз с противоположного берега и часто подносил к глазам бинокль. Но, увидев там солдата, который прошел по улице, деревенскую повозку с хлебом или девушку с ведром, разочарованно опускал бинокль и вытирал рукавом пот со лба.
Сидел он тут уже второй день. В первый день, когда стемнело, он спустился, переночевал в стогу сена, а на рассвете снова влез на дуб.
…За день до этого Люба, вернувшаяся с очередной разведки, донесла: комендант района штурмфюрер Койфер перенес свой штаб на лесопилку и там часто купается в Днепре или загорает на крыше склада. Не забыла она, между прочим, упомянуть и об этом дубе, хитро взглянув при этом на Лубяна. У снайпера загорелись глаза.
– Пойду, – сказал он комиссару, как только Люба кончила докладывать.
– Далековато. Я знаю этот дубок. Километр, а то и с гаком, – усомнился Лесницкий.
Но мысль, подсказанная Любой, была уж очень заманчива. За комендантом партизаны охотились с самой весны, но охранял он себя очень тщательно, особенно после того, как первого мая Майборода и Люба убили часового и вывесили на крыше дома красный флаг.
…Лубян терпеливо ждал. Он знал, что по непосредственному приказу Койфера были уничтожены семьи партизан, и решил не возвращаться, не «сняв» коменданта.
Во дворе лесопилки, над обрывом, ходил часовой и никого не подпускал к реке. На крыше склада лежало зеленое одеяло и белая подушка. Это позволяло надеяться, что рано или поздно Койфер появится на крыше или хотя бы на берегу.
У Лубяна все было подготовлено и рассчитано. Правда, девятьсот пятьдесят метров многовато и для очень искусного снайпера, но он, даже зная это, ни на минуту не терял веры в успех.
Время тянулось медленно.
«Скорей бы вылезал этот гад, а то завтра в Рудне собрание. Хлопцы ждать будут».
Думы сменяли одна другую. Вспомнил Буйского, подумал о Москве. Пожалел, что до войны ни разу не побывал в столице, хотя и была возможность.
«Многого мы не понимали в мирное время. Часто за повседневными делами не видели и не чувствовали самого главного. Тогда и мысль не приходила в голову о том, чтобы ехать в Москву. А вот теперь… Теперь на крыльях полетел бы. Просто зависть берет, когда другие рассказывают, а ты и представления не имеешь…»
Потом как-то незаметно начал думать о себе. Мысли цеплялись одна за другую. Подумав о сестре, он упрекнул себя за то, что очень редко видит Ленку. Сколько раз она подбегала к нему, радостно прижималась и ласково заглядывала в глаза, а иногда тихонько спрашивала:
– Где ты был, Женька? Расскажи мне.
Он никогда ничего не рассказывал ей. Каждый раз горький комок слез сжимал ему горло, и он, положив руку на ее головку, долго молчал, а потом, проглотив слезы, тихо говорил:
– Иди гуляй, Ленка.
Она опускала головку и нехотя отходила от брата. А в последнее время стала подходить к нему все реже и реже, и он уже около недели не видел ее.
Слезы затуманили ему глаза, когда он вспомнил об этом. Он вытер их рукавом рубашки.
«Хорошо, что Алена и Таня присматривают за ней, как за родной. Хорошие они… Живут дружной семьей… Маевские даже обедают всегда вместе, как дома. А я?.. Я почему-то в стороне от всех. В борьбе вместе, со всеми, может быть, даже впереди, в деревнях – друг всем комсомольцам, а в лагере – один. Сестру, и ту по неделе не вижу. Нехорошо это. Секретарь подпольного райкома комсомола должен быть душой всего, а я с молодежью только в бою… Коллектив художественной самодеятельности организовали без меня. Майборода там заворачивает… Этого «любителя амурных дел», как называет его Павел Степанович, девчата обмывают и обшивают, он каждый день воротнички меняет. А у меня полгода уже носовых платков нет», – он горько улыбнулся, вспомнив, как он сам стирает себе белье, забираясь для этого в потаенные места, в чащу, и какое застиранное и рваное оно у него.
Ему стало обидно за себя. «Надо будет в деревню к тетке сходить – попросить пару белья».
Потом он вспомнил Татьяну и тяжело вздохнул.
О Татьяне он думал часто, но боялся свое непонятное чувство к ней называть любовью. Да и какое он имеет право любить замужнюю женщину?
«Глупости это все! – встряхнул он головой, словно хотел освободиться от всех этих навязчивых мыслей. – Вот как уничтожим фашистов, тогда и люби кого хочешь… А сейчас не об этом нужно думать».
Женька снова огляделся вокруг, – косарей у леса уже не было.
«Видать, обедают», – мелькнула мысль, и он сам почувствовал голод.
Солнце было в зените – стояло высоко над рекой и пекло так, что даже листья стали горячими.
Вдали, у самого конца поселка, где недавно проплыл челн, теперь купались дети.
Женька растроганно улыбнулся.
«Как мирно кругом, будто и нет ее, войны…»
Достав из кармана корку хлеба, он медленно, но аппетитно начал есть, смакуя каждый откушенный кусочек. Очень хотелось пить. «Вот, дурак, флягу не взял. Сиди теперь весь день без воды».
И вдруг корка выпала из его рук: на крыше склада показался человек.
Женька схватил бинокль, но, разглядев на нем обычную солдатскую форму, выругался, пожалев уроненный хлеб.
Солдат поднял одеяло, вытряс его, снова старательно разостлал и покрыл белой простыней. Безусловно, все это готовилось для Койфера… У снайпера сильнее забилось сердце.
Волнуясь, он достал памятку, еще раз проверил расчеты поправок (в снайперском деле он был чрезвычайно тонким математиком), чистой марлей старательно вытер стекло прицела, мушку. Проверил прицел.
Солдат исчез. Минуты через три появился толстый человек в зеленых трусиках и в соломенной шляпе. Он потянулся, закинул руки за голову, оглянулся па реку и лег на живот. Крыша склада имела скат в сторону реки, и Женька хорошо видел широкую спину откормленного фашиста, словно тот нарочно подставил ее под пулю.
У хлопца задрожали руки. Так они не дрожали еще никогда, хотя на его счету было уже около сорока убитых фашистов и полицаев.
«Э-э, да так ты не попадешь… Спокойно, спокойно, дурень ты этакий, – он прижал винтовку к груди, нежно погладил ее. – Ну, родненькая, не подведи и на этот раз. Нехай сгорит этот гад под нашим солнцем…»
Постепенно руки перестали дрожать. Он прицелился в шляпу, так как знал, что винтовка всегда бьет немного ниже. Сделав глубокий вздох, он плавно нажал спусковой крючок…
Выстрел…
Даже не вздрогнув, снайпер продолжал смотреть через оптический прицел.
Голое тело коменданта подскочило, перевернулось и проползло около метра по наклонному скату крыши, а потом недвижно застыло с раскинутыми в стороны руками.
Радостный крик вырвался из Женькиной груди. Другого выстрела не требовалось. Но он не удержался и выстрелил в часового, который застыл над обрывом, очевидно пораженный неожиданным выстрелом. Часовой упал, но сразу же вскочил и быстро побежал в глубину двора. Там замелькали фигуры солдат, прозвучали первые выстрелы.
«Жаль, что по этому промахнулся», – пожалел Женька и с ловкостью белки прыгнул вниз, по нижнему суку спустился в ореховый куст и, пригибаясь к земле, побежал к ближайшим зарослям. В лозняке он засмеялся счастливым смехом и поцеловал теплый затвор винтовки.
XIV
Генрих Визенер со злостью выключил радиоприемник. К черту все это! Его не радовали крикливые сообщения об успешном наступлении немецких войск на юге, о их приближении к Сталинграду. Чего стоит это наступление, когда тут, в глубоком тылу, за сотни километров от фронта, настоящее пекло! Хуже всякого фронта. «Завоеванная земля!..» Черта с два! Пусть придут сюда эти берлинские крикуны и попробуют навести порядок на этой «завоеванной земле». А он, Визенер, уже попробовал это сделать и увидел результаты. От всего отряда «Кугель» не осталось в живых ни одного человека. Из ста двадцати человек гарнизона Буды уцелело только семь человек. А между тем там были доты, укрепления, пулеметы, минометы…
Партизанская бригада!.. До этого он сомневался, что у партизан такая организация и есть такие большие соединения, как бригада. После налета на Буду он перестал сомневаться. Что может сделать против бригады его неполная рота?
Он вскочил, пробежал по просторной комнате из угла в угол, остановился у окна, посмотрел на лес. «Чертова берлога! Кругом леса, гарнизон оставлен на съедение партизанам. Странно, что они до сих пор медлят?»
– Идите же, черт возьми! – в отчаянии крикнул он и стукнул кулаком по подоконнику. – Идите! Я жду вас, – и, минуту помолчав, прошептал: – Не хотите? Медлите? Так ждите меня! Я знаю, где вы!
Да, Визенер знал главную базу партизан – лагерь на Лосином. Он не поверил, что Кулеш спасся от судьбы, которая постигла весь отряд «Кугель», именно так, как он сам рассказал об этом. Визенер хорошо знал этого проныру, потому что видел в нем многие черты своего собственного характера. Возможно, только это и спасло Матвея Кулеша от смерти. Но Визенер сказал ему:
– Тебя надо расстрелять… Нет! Повесить. (Кулеш бросился ему в ноги.) Но я дарю тебе жизнь. Да, дарю… С условием: разыскать лагерь этого…
Лесницкого, его главную базу. Теперь ты легко можешь это сделать. Не вздумай перебежать к ним. Я сделаю с твоими детьми то же самое, что сделал со всеми теми, кого ты выдал.
И Кулеш разыскал лагерь. Но Визенер боялся нападать на лагерь только силами своего гарнизона, он даже и мысли такой не допускал – на кой черт ему рисковать! Он просил помощи – не меньше батальона. Только с такими силами он мог бы отважиться идти в этот страшный лес, в эти непроходимые болота.
Но с присылкой подкрепления медлили, и он бесился от злости на начальство, ругал его последними словами, каждый день писал рапорты и звонил Койферу. До него дошли слухи, что партизаны готовят удар по его гарнизону; он понимал – от того, кто первый нападет, зависит его жизнь. Нервы его были напряжены до крайности. Он не спал ночей, много курил и пил…
– Да, я знаю, где вы! Держитесь! – процедил он сквозь зубы и, вернувшись к столу, начал писать еще один – последний – рапорт. Помощи! Подкреплений! – истерично взывала каждая строчка этого рапорта.
Зазвонил телефон.
Визенер подбежал к столу, быстро схватил трубку.
– Комендант Пригар обер-лейтенант Визенер, – механически повторил он и… внезапно побледнев, едва слышно спросил: – Ва-ас?
Он с минуту слушал, все больше и больше бледнея, потом, ничего не сказав, тихонько отнял трубку от уха и осторожно, словно она могла взорваться, начал класть ее на стол и… положил мимо. Трубка стукнулась о пол. Визенер испуганно подпрыгнул, какое-то время стоял неподвижно, а потом шепотом повторил:
– «Два часа назад снайперским выстрелом из-за реки убит штурмфюрер Койфер. Фельдкомендант назначил комендантом района вас…» Что? А-а, меня… Меня? Нет! Нет! – и он вдруг замахал перед собой руками и начал отступать в угол комнаты, словно у него перед лицом кружились пчелы. Глаза его наполнились ужасом и страшно расширились – вот-вот вылезут из орбит. Впервые он, трезвый, увидел перед собой маленькую пулю, которая медленно приближалась к его голове. Отступая от нее, он споткнулся о кушетку и упал, дико закричав.
В комнату вбежали солдаты, дали ему воды, вызвали ротного фельдшера.
Через некоторое время он успокоился, но, понимая неловкость своего положения, продолжал симулировать болезнь.
«К черту это назначение! Я не могу быть комендантом в этом пекле, – думал он, лежа на кушетке. – Тут охотятся за мной день и ночь. Сегодня – Койфер, завтра – обязательно я. А я хочу жить! Жить! Я не хочу умирать. Я достаточно послужил фюреру, чтобы заслужить жизнь. Пусть послужат столько другие. А я устал, заболел. Мне нужно отдохнуть, переждать и добиться перевода в другое место, где меня не знают. Там я буду умнее. А ту! пусть другие становятся на мое место и дослуживаются хоть до фельдмаршала. Я не буду завидовать им, когда я буду живым, а они – мертвыми… Да, самое разумное – заболеть, переждать и добиться перевода…»
И через час Визенера, как тяжело больного, отправили в областной центр. Несмотря на усиленную охрану, он дрожал всю дорогу – до тех пор, пока не лег на кровать в госпитале. Там только он почувствовал себя в безопасности.
XV
В сентябре бригада ждала первого самолета из Москвы. Посадочную площадку готовили в районе Меж, километров за двадцать до Лосиного острова. Туда были стянуты почти все силы бригады. В лагерях остались только часовые, раненые, женщины и дети.
Фашисты установили, что партизаны готовятся к чему-то серьезному, и, собрав силы, повели наступление на этот район.
Посадка самолета в такое время имела для партизан огромное значение. Она давала возможность систематически получать с Большой земли оружие, боеприпасы, взрывчатку, медикаменты. Одновременно она нанесла бы уничтожающий удар по лживой пропаганде врагов о том, что Красная Армия обескровлена, о скором крахе Советов, которую они повели с новой силой в связи с наступлением немецких войск на юге, на Сталинградском направлении.
Это хорошо понимало командование бригады и, чтобы не задерживать прилет самолета подготовкой новой площадки, решило оборонять подготовленную. Для этого нужно было не только отразить наступление противника, но и разгромить наступающие части, чтобы они больше не осмелились лезть в этот район.
Штаб бригады находился в Межах. Гитлеровцы были остановлены километрах в двух от деревни, на реке Вутянке. Партизаны сожгли мост и успешно отражали все попытки врага переправиться на другой берег. Нельзя сказать, что попытки эти были очень активными. Против партизанской бригады сражался саперный батальон и отряд эсэсовцев. В батальоне была рота словаков. На вторую ночь словаки прислали своего парламентера, который заверил партизан, что большинство словацких солдат будут стрелять вверх и в спину немцам. Значительно большую опасность представляла немецкая четырехорудийная батарея, в первый же день обстрелявшая Межи и вызвавшая в деревне пожар. Но и она существовала недолго. Ночью Жовна с группой партизан своего отряда пробрался в тыл врага, перебил прислугу батареи и вывел из строя пушки. Враг после этого, в сущности, был обессилен, и его не трудно было разгромить.
Но внезапно партизанские разведчики принесли весть о появлении в районе боев батальона эсэсовцев с тремя танками, артиллерией и минометами.
Батальон прибыл рано утром и остановился в деревне Лемехи, километров за двенадцать от Меж. Эсэсовцы с места в карьер перепились, начали грабить население и насильничать. Было очевидно, что они не особенно торопятся в бой, видимо уверенные, что партизаны никуда не денутся.
Нужно было предупредить их наступление.
Приборный, Лесницкий и Николай Маевский разработали план разгрома немцев.
По этому плану отряд Павленко должен был сделать тридцатикилометровый обходный марш через леса и болота, пересечь шоссе, подойти к Лемехам со стороны приднепровских лугов и ночью неожиданно напасть на эсэсовцев. Кавалерийский отряд Жовны, в свою очередь, должен был предпринять обходный маневр и зайти в тыл частям, стоявшим на Вутянке. Отрядам Кандыбы и Ивана Плющая было предназначено переправиться через реку и вести наступление в лоб. Время начала боевых действий всех отрядов было назначено на два часа ночи – с тем чтобы появиться неожиданно и одновременно со всех сторон.
Собрали командиров и комиссаров отрядов, объявили им боевую задачу.
Во время этого короткого совещания в комнату вошел радист и подал начальнику штаба радиограмму. Николай Маевский мгновенно расшифровал ее и, заметно взволнованный, встал. Командиры с нетерпением следили за ним и завидовали, что он первым читает вести из Москвы.
– Товарищи! Москва спрашивает: можем ли мы принять самолет сегодня ночью?
Командиры вскочили с мест, возбужденно зашумели, радостно пожимая друг другу руки. Кто-то крикнул «ура».
Лесницкий поднял руку.
– Рано радоваться, товарищи! Нужно подумать, что ответить Москве. Готовы ли мы к принятию самолета?
– Готовы, Павел Степанович! Готовы, черт возьми! – закричал Жовна.
– Самолет сядет, а эсэсовцы в это время танки пустят, артиллерийский обстрел начнут. Позиции их недалеко, надо иметь это в виду, – Лесницкий махнул рукой в сторону, откуда слышались выстрелы.
– Так от этих же сукиных сынов только мокрое место останется, Павел Степанович. Вы сами же только что говорили, – не унимался Жовна.
– Самолет прилетит, безусловно, раньше, чем мы нанесем удар.
Поднялся всегда спокойный, всегда дисциплинированный Павленко.
– Я предлагаю назначить удар на двадцать два ноль-ноль.
Лесницкий посмотрел на часы.
– Сейчас тринадцать. Раньше, чем через час, отряды не выступят. Сможет ли головной отряд проделать обходный марш за восемь часов?
– Сможет! – уверенно заявил Павленко.
– Сможет! – подтвердил Приборный. – Я сам пойду с ними.
Так и решили. Москве ответили: «Ждем». А через час отряды незаметно снялись с позиций на Вутянке и выступили… Перед маршем Павленко подошел к Лесницкому и несмело попросил:
– Товарищ комиссар, дайте мне моего командира пулеметного взвода.
Комиссар бригады нахмурился.
– Слушай, Павленко, можно сказать раз, два… Ты ведь взрослый человек. Какого ты дьявола надоедаешь мне? Пулеметчики у тебя есть, снайперы ночью тебе не нужны… А оставить отряд без комиссара я не могу.
Комиссар отряда Кандыбы. Залесский был болен, и Евгений Лубян временно замещал его. О нем и шла речь.
С отрядом Жовны поехал начальник штаба бригады Николай Маевский.
Лесницкий остался в Межах и сразу же начал подготовку к ночному бою. Обошел отряды, побеседовал с партизанами, проверил состояние оружия и количество боеприпасов. Потом долго советовался с командирами, вырабатывая подробный план операции. Делать все это было легко, потому что он знал тут каждую яму в реке, каждый пригорок и ложбину.
Его настроение испортила Люба. Как только стало известно о прибытии эсэсовцев, ей поручили следить за ними. И вот она неожиданно вернулась обратно, усталая, бледная. Лесницкий с первого взгляда догадался, что случилось что-то необычное, и отрывисто спросил:
