Текст книги "Глубокое течение"
Автор книги: Иван Шамякин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
– Что?
– Эсэсовцев нет в Лемехах. Я не застала их там.
– Где ж они?
– Кто их знает. Никто не может сказать ничего определенного. Я даже поймала одного. И тот ничего не мог сказать… прикончила его… Трудно было вести.
– А с лемеховцами ты разговаривала?
– Человек десять спрашивала. Одни говорят – поехали, на Рудню, другие – к Днепру. Вот тут и гадай. Я лично верю и тем и другим. Эти гады затеяли какую-то хитрость.
Лесницкий задумался. Положение сразу осложнилось. Маневр отряда Павленко потерял смысл. И комиссар, не медля ни минуты, направил человека вдогонку отряду. «Решайте, действуйте сами по обстановке, – написал он Приборному. – Но главная ваша задача сейчас – прикрыть наш тыл. Не исключена возможность, что эсэсовцы сунулись в лес».
Люба ждала, не сводя с него глаз.
– Сейчас снова пойдешь в разведку. В лес. Зайдешь в Рудню, – сказал ей Лесницкий. – Куда мог исчезнуть этот батальон? Словно сквозь землю провалился.
Оставшись один, комиссар взволнованно ходил из угла в угол по просторной классной комнате школы.
Положение было серьезным.
Он вызвал командиров и комиссаров отрядов, чтобы выслушать их мнения, посоветоваться.
Но раньше командиров в комнату вошел радист.
– Товарищ комиссар, радиограмма штаба соединения.
Лесницкий жадно схватил листок, начал расшифровывать и внезапно побледнел.
«Приборному. Лесницкому.
Вашу главную базу знают враги. Атакуют сегодня батальоном СС. Сведения получены от профессора», – несколько раз перечитывал он радиограмму, потом дорасшифровал ее:
– Сведения получены от Буйского. Эх, Андрей, Андрей! Большое ты дело сделал, но кто-то из вас опоздал – ты или штаб… Поздно… Поздно, товарищи, – комиссар бригады в отчаянии сжал руками голову и тихо застонал. Никогда еще этот мужественный человек не впадал в такое отчаяние. – Тридцать человек раненых… Женщины, дети. Все имущество, весь боевой запас… почти без всякой охраны, – шептал он. – Так вот он где, этот проклятый батальон! В самое сердце ударил… Как же мы проворонили его? Раззявы! – Какое-то время он сидел неподвижно, прижав ладони к вискам. Потом вскочил, ударил кулаком по столу. – Нет, не поздно! Дорого вы заплатите за лагерь, сволочи! Лубяна ко мне! И как можно скорей! – крикнул он связному и начал торопливо писать новую записку командиру бригады.
Лубян и Кандыба появились через пять минут.
Ничего не говоря, Лесницкий подал им расшифрованную радиограмму. Женька побледнел.
– Я… Павел Степанович!
– Да, ты! На мотоцикл – и лети пулей. Может быть… Все может быть… Тогда пусть отходят через болото, уничтожая за собой кладку. А ты… ты один знаешь, как это сделать. Взорви!.. При любых обстоятельствах… Понял? Давай! Подожди, – Лесницкий обнял его, крепко поцеловал в губы и прошептал, словно это была тайна: – Я сам приду туда с отрядом Павленко, сейчас же догоню их.
Женька возбужденно ответил:
– Встретимся, Павел Степанович! Встретимся! Не может быть… – и, не досказав, он выскочил из комнаты.
XVI
По узкой извилистой лесной дороге мотоцикл мчался с такой скоростью, с какой, пожалуй, даже по асфальтовым магистралям не ездил ни один мотоциклист в мире. Достаточно было одного неточного или запоздавшего на десятую долю секунды поворота руля, чтобы от мотоциклиста и от машины осталось мокрое место в буквальном смысле этого слова. Но Женька не думал об опасности. Он вообще ни о чем не думал. Одна только напряженная мысль стучала в его мозгу в ритм мотору: «Скорей! Скорей! Скорей!»
Выехав из лесу, он увидел, что в деревне Хвостичи, через которую лежал его путь, пожар. В его голове блеснула другая мгновенная мысль: «Эсэсовцы!»
Но он не остановился…
В деревне действительно были эсэсовцы. Они проводили промелькнувшего перед ними мотоциклиста ошалелыми взглядами и опомнились только тогда, когда он был уже далеко за деревней.
Над головой у партизана засвистели пули, но родной пригорок прикрыл его.
Увидев знакомый лес, он подумал: «На опушке обязательно должна быть охрана». Не доехав с километр, он остановился и соскочил с мотоцикла. В нем больше не было надобности. Дальше нужно было пробираться через болото и лесную чащу.
Заглушив мотор, Женька услышал стрельбу. Ошибки быть не могло – стреляли на Лосином. Его опытное ухо различало даже виды оружия: станковые пулеметы, автоматы… А вот и миномет. Радостное восклицание вырвалось из его груди: «Держатся! Родные, милые! Держитесь! Держитесь, товарищи!» Затащив машину в кусты, чтобы никто не нашел, он во весь опор побежал к лесу. У самого леса над его головой засвистели пули, но он не обращал на них внимания. Сердце его неудержимо стучало: «Скорей! Скорей!»
* * *
Эсэсовцам не удалось напасть на лагерь неожиданно.
Матвей Кулеш, который провел их, плохо знал законы партизанской жизни. Он не догадывался, что на опушке, за три километра от Лосиного, на одной из сосен сидел часовой. Партизан увидел эсэсовцев еще тогда, когда они были далеко в лесу, и по телефону сообщил в лагерь.
Кроме того, все видимые дорожки, которые вели к Лосиному, были заминированы, и эсэсовцы наскочили на первые же мины.
Осколком мины был легко ранен и Кулеш. Напуганный до-смерти (предатель не думал, что смерть может его настичь и под охраной батальона эсэсовцев), он притворился тяжело контуженным. Обозленные неудачей, солдаты оттащили его к опушке и, даже не перевязав раны, бросили в кусты, откуда он и удрал домой, обрадованный, что имеет дело не с Визенером (он еще не знал об исчезновении коменданта).
Эсэсовцы, превозмогая страх, всегда овладевавший ими в лесу, начали осторожно пробираться сквозь чащу.
Но вскоре снова наскочили на мины. Потом попали под пули невидимых стрелков. Но все же, хотя и с большими потерями, им удалось прорваться к лагерю.
* * *
Алена Григорьевна созвала небольшое совещание. В нем, кроме самого врача, приняли участие Татьяна, командир лагерной охраны молодой партизан Иван Сумак и Маша Плотник.
– Главная наша задача, – сказала Алена, – вынести раненых. Понесем их через Гнилое – в приднепровские лозняки. Сумак, выделите шесть бойцов.
Командир охраны возмутился:
– Ни одного человека не дам! Мое дело – оборонять лагерь, и я обороняю его, – голос хлопца срывался – он был, видимо, взволнован. В сущности, это было его боевое крещение, а он уже должен был нё только сам участвовать в бою, но и командовать другими. Хлопец и гордился и побаивался.
– Я тебе такого «не дам» покажу, что ты и внукам своим постесняешься рассказывать, – разозлилась Алена. – Шесть человек для переноски раненых и двух – самых выносливых – в Межи, в штаб бригады. Таких, чтобы за час там были. Понял? А сам с остальными – умри, а задержи эту саранчу.
Сумак быстро побежал выполнять приказ.
Алена вернулась к девушкам.
– Ну, девчата, набирайте полную грудь воздуха. Работы нам – о-е-ей!
– Я останусь тут. Я ведь пулеметчица, – решительно заявила Маша.
Алена гневно блеснула глазами и стукнула ладонью по кобуре револьвера.
– Расстреляю каждого, кто не выполнит моего приказа.
Татьяна вздрогнула. Никогда еще не видела она мягкую, ласковую Алену такой суровой и решительной.
Маша повиновалась.
Но когда они вошли в госпиталь и рассказали о положении в лагере раненым, произошло нечто неожиданное: Алену перебил комиссар Григорий Петрович Залесский, только что начавший оправляться после воспаления легких.
– Подождите, Алена Григорьевна, я скажу, – и он обратился к раненым: – Товарищи, все, кто может встать и идти или даже ползти, – за оружие и за мной!
Раненые начали быстро собираться. У большинства из них оружие было при себе. Они сами добывали его в боях и не выпускали из рук до самой смерти.
Из двадцати восьми раненых выносить пришлось только одиннадцать.
По непроходимой трясине Гнилого болота еще весной были проложены жерди. Это была потайная и самая короткая дорога из лагеря в днепровские луга. По этой дороге и вынесли раненых на песчаную косу среди болот, заросшую густым лозняком. Около раненых оставили Ленку Лубян и маленького Витю.
* * *
Первая атака была отбита легко и с большими потерями для противника. Увидев лагерь, пьяные эсэсовцы бросились к нему все сразу и столпились на мостике, не желая мочить ног в речке. Там и встретил их дружный залп. Партизаны стреляли с небольшого расстояния, из траншеи, вырытой на подступах к лагерю, и поэтому почти ни одна пуля не пролетела мимо. Эсэсовцы отошли за речку и ударили из станковых пулеметов. Над головами партизан засвистели пули. С деревьев посыпались срезанные ветки, полетели щепки.
– Спокойно, хлопцы, спокойно! – командовал Залесский, переползавший по окопу от одной группы партизан к другой. – Пусть эсэсовцы сгонят злость. А мы зря не будем тратить патроны. Только следите внимательней!
Обжегшиеся на первой атаке, эсэсовцы поняли, что прямая дорога на остров обороняется, и, разделившись на две группы, пошли в обход по болоту. С одной стороны они сразу увязли и вернулись назад, с другой – хоть и медленно, но начали продвигаться. Залесский вынужден был раздвоить силы. Это ослабило оборону.
Во вторую атаку эсэсовцы пошли одновременно с двух сторон, рассыпанной цепью, перебегая от дерева к дереву, от куста к кусту. Некоторые из немцев подкрались так близко, что им удалось бросить ручные гранаты и ранить несколько партизан. К счастью, в этот момент подоспела Алена со своим отрядом.
Противник снова откатился.
Татьяна, прыгнув в окоп, начала перевязывать раненых.
Над ней наклонился Залесский и крикнул, всерьез или в шутку – она не поняла:
– А вы, Карповна, скучали по настоящей войне. Вот она, любуйтесь!
Незнакомый вой заглушил ее ответ. Она выпрямилась – хотела посмотреть, но Залесский рванул ее за руку на дно окопа.
– Ложись, мина! – крикнул он.
Сзади раздался взрыв. Воздушной волной швырнуло в окоп землю, сухие ветки, листья. От сосны отлетел большой сук и повис над головой.
Взрывы гремели один за другим. Непрерывно осыпались листья и хвойные иглы. Упали и накрыли окоп две тонкие сосны.
Захлебывались немецкие пулеметы. Теперь их было уже не два, а множество. Били они трассирующими пулями, и цветные струи впивались в покалеченные тела сосен, в бруствер окопа.
В лагере загорелись землянки. Едкий дым ел глаза.
Залесский долго смотрел в сторону лагеря, потом крикнул Алене:
– Не понимаю, отчего загорелись землянки! Смотрите – одна за другой. Мины там не падают… – Он приказал молодому партизану: – Ползи-ка, браток, проверь, что там такое.
В этот момент мина упала в окоп, осколками ранило двух человек.
Татьяна бросилась к ним, сделала перевязку.
Большинство мин падало на краю болота, где находился Иван Сумак с другой группой партизан.
Залесский предложил Татьяне сходить туда.
– Там у них настоящее пекло. Как бы чего не случилось.
Она пошла по извилистому окопу.
А мины все выли и выли, расщепляя деревья, отсекая сучья, вспахивая землю.
«Как это хорошо сделали, что вырыли траншею вокруг всего лагеря!» – подумала она и вспомнила, как тогда многие партизаны, да и сама она, не понимали, зачем это делалось, и очень неохотно шли после утомительных ночных походов на рытье траншей. Но Лесницкий неумолимо требовал, чтобы днем люди работали на траншее.
«Где они теперь – Павел Степанович, Женька, Николай? Знают ли они о нашем положении?» Татьяна не успела додумать свою мысль. Волна горячей воздуха ударила в лицо, сбила с ног. Она сразу же поднялась, бросилась вперед, но вдруг отшатнулась, увидев ужасную картину: развороченный окоп, тела убитых. Она услышала стоны, узнала голос Маши и, превозмогая слабость, бросилась к ней.
Рядом с Машей лежал убитый Иван Сумак. Немного дальше стонал другой раненый:
– Сестра… Таня… Помоги, родная…
Толстый сук придавил ему ногу.
Григорий Петрович вытащил его из-под сука и, обессиленный, упал сам.
Татьяна кинулась к нему. Но в этот момент замолчали пулеметы, реже стали бить минометы. Эсэсовцы пошли в третью атаку.
Залесский вскочил, бросился к ручному пулемету, из которого до этого стрелял Сумак.
– Карповна, берите автомат. Подавайте мне диски, – он и в бою оставался вежливым, спокойным учителем.
Татьяна взяла автомат и стала рядом с ним.
Головная группа уже отбивала атаку. Эсэсовцы шли с гиканьем и криком, непрерывно стреляя из автоматов. Но те, что залегли на болоте, долго не поднимались, возможно ожидая результатов атаки в лесу.
Татьяна стиснула автомат так, что вся дрожала. В этот момент она забыла обо всем на свете и думала только об одном, хотела только одного: убить как можно больше фашистов. «Что же вы не лезете, сволочи? Поднимайтесь!» И когда они, наконец, поднялись, она сразу выпустила весь диск. Автомат замолк. Она растерянно оглянулась. Раненая Маша Плотник протянула ей заряженный диск. Татьяна наклонилась, чтобы взять его, но в этот момент сверху, со стороны лагеря, в окоп свалился человек. Она инстинктивно отшатнулась и увидела Женьку Лубяна. С радостью она бросилась к нему.
– Женя! Вы пришли?
– Стреляй! – крикнул он в ответ и, сняв шапку, не спеша, старательно вытер песок со своей снайперской винтовки. Потом поднялся, посмотрел на эсэсовцев, которые лезли через болото, и выстрелил в сторону, в вершину высокого дуба на краю болота. С дуба хлопнулся на землю солдат – очевидно, корректировщик минометного огня.
Эсэсовцы на болоте залегли.
Атака была отбита и около реки.
На минуту стало тихо.
Залесский, оторвавшись от пулемета, радостно протянул руку Лубяну.
– Евгений Сергеевич! Подмога?
– Слабая… Я один. С приказом. Забирайте раненых. Пошли.
– Куда?
– К той группе.
– А как же тут?
– Да тут они так скоро не пройдут. Вон около того куста такая жила, что затянет их с головой.
– Чепуха эта им твоя жила, если по ним не будут стрелять, – возразил Залесский.
– Григорий Петрович! Выполняйте приказ комиссара бригады. Забирайте бойцов.
Когда все ушли, Женька стал на колени, поцеловал Ивана Сумака.
– Эх, Ваня! Друг ты мой!
Потом положил обоих убитых под стену окопа, быстро засыпал землей.
– Чтобы не издевались эти сволочи. А после мы похороним вас, товарищи…
В головной группе он так же приказал похоронить убитых, потом позвал к себе Алену и Залесского и сказал им:
– Отступайте через Гнилое. Разбирайте кладку. Я останусь тут и задержу их.
– А лагерь? – спросила Алена.
– Лагеря больше нет, коли его знают враги. Лагерь я уже поджег. Видите? Уничтожу и остальное.
Татьяна наклонилась к нему и спросила с тревогой в голосе:
– А сам потом как?
Женька разозлился.
– Что вы рассуждаете, черт возьми! Мой приказ – приказ комиссара бригады. И пусть кто-нибудь попробует не выполнить его! Понятно? Сейчас же выступайте. Только возьмите вот это, – он передал Залесскому что-то, завернутое в карту, и объяснил – Портрет Сталина. Передайте Павлу Степановичу…
Никто больше не сказал ни слова. Да и говорить было трудно. Противник усилил обстрел, и мины начали рваться чаще и ближе. Залесский, взяв портрет, обнял и молча поцеловал Женьку.
XVII
И он остался один.
«Ну, Павел Степанович, большую часть приказа я выполнил. Выполню и остальное. Все выполню, Павел Степанович. Дорого обойдется фашистам наш лагерь. А теперь, пока есть время, поохотимся…»
Он снял с плеча винтовку и, удобно устроившись, начал высматривать между деревьями фигурки эсэсовцев. Опытный глаз снайпера быстро находил их почти за каждым кустом, за каждым деревом возле речки.
Он снимал их по очереди, одного за другим.
Разозленные эсэсовцы ответили ураганным пулеметным и автоматным огнем. Но били они вслепую и еще больше выдавали себя. Ни один выстрел партизанского снайпера не пропадал даром. Каждая пуля находила эсэсовца.
«Только бы задержать их наступление, дать возможность вынести раненых. Быстрей, товарищи, быстрей!»
Вдруг он увидел Татьяну. Она бежала к нему по окопу, низко нагнувшись, с ручным пулеметом в руках. У него дрогнуло сердце от мысли о том, что случилось какое-нибудь большое несчастье. Иначе – зачем бы она вернулась? Но, увидев ее лицо, он без слов понял, что ошибся, и сердито крикнул:
– Почему ты вернулась?
Она подбежала, схватила его руку и ответила беззвучно, одними губами:
– Я буду с тобой, Женя!
– Я приказал уйти всем!
– Я не могла, Женя. Я помогла вынести раненых и вернулась, чтобы быть с тобой. Как же я могла покинуть тебя одного в такой опасности? Пойми же ты! Я Алене сказала об этом, и она согласилась…
Да, она пришла, чтобы в тяжелую минуту быть с ним и, если нужно будет, умереть вместе. Она решила так в тот момент, когда он приказал им выходить, и она поняла, какой он близкий и родной для нее человек. Чувства, которые долгое время светились в душе отдельными искрами, в эту минуту вспыхнули ярким пламенем – стали определенными и понятными. Это обрадовало ее, и она почувствовала себя счастливой, встав рядом с ним перед многочисленными врагами, перед липом смерти.
За разрывами мин он не все понял, что она говорила, но в ее глазах он увидел что-то такое, что когда-то видел в глазах матери, провожавшей его в лес, и растерялся. Чтобы не выдать своей растерянности, он сурово спросил:
– Где остальные?
– Все ушли. И кладку разрушили уже.
– Стреляй!
Женька выпустил из «максима» всю ленту, затем вытащил замок, повесил ка шею винтовку и, схватив Татьяну за руку, побежал по окопу по направлению к болоту.
Татьяна подумала, что он хочет вывести, спасти ее, и испуганно вырвала руку.
– Дай замок! Я останусь одна.
Женька рванул ее к себе.
– Дура! Беги быстрей!
Позади дико закричали – эсэсовцы пошли в атаку.
Женька и Таня перебежали на край болота, к противоположному концу острова. В этом месте от центрального окопа выходил в сторону, в сосняк, узкий окопчик. Кончался он небольшой землянкой; двери этой землянки раньше всегда были заперты на замок, и в лагере мало кто знал, что в ней скрывалось. Не знала и Татьяна.
Женька остановился перед землянкой.
Двери ее были открыты, и Татьяна увидела там какие-то ящики и динамомашину, похожую на те, которые использовались в кинопередвижках.
– Следи! – приказал Женька, показав на лагерь. – Когда они подойдут к огневому складу и мастерской, крикнешь мне, – и полез в землянку.
Татьяна высунулась из окопчика, легла на бруствер. В лагере, горели почти все землянки. От них загорались дрова, сухой валежник и листья. Пожар полз во все стороны. Только огнесклад и мастерская по изготовлению мин и другого оружия, стоявшие отдельно и окруженные глубокой канавой, еще не горели.
Вскоре в дыму, среди пылающих землянок, замелькали многочисленные фигуры немцев. Вот они перескочили канаву, кинулись к складу, к мастерской, начали разбивать прикладами запертые двери.
У Татьяны сильно забилось сердце. Она поняла назначение землянки и намерение Женьки и ждала, когда к складу подбежит побольше немцев. Но некоторые из них обходили склад и бежали дальше – к болоту, к ним. Тогда она свесилась в окоп и громко крикнула:
– Бей их, Женя! Бей скорее!
Огромный столб огня рванулся в небо. Пошатнулись сосны. Тяжело вздрогнула земля. Громыхнул короткий мощный взрыв. Засвистели осколки. А потом затрещало, загудело, посыпалась земля, доски, сучья, сажа.
Волна горячего воздуха сбросила Татьяну с бруствера в окоп. Там ее подхватил Женька, поднял на ноги, крикнул:
– Бежим!
Болото в этом месте у берега было сухое, заросшее высокой густой травой и чахлыми низкорослыми сосенками.
Они пробежали метров тридцать от острова и легли в траву.
Сюда они не полезут! – спокойно, сказал Женька.
На месте склада полыхало огромное пламя. Все еще продолжали рваться патроны, бухали мины. Столб черного дыма поднимался над лесом и падал на болото густой копотью.
– Жаль лагеря, – вздохнул Женька. – Мы с Павлом Степановичем строили его еще до прихода немцев, сразу же после выступления Сталина по радио. Базу создали. Сколько мы тогда всего навезли сюда! Весь район, кажется, перевезли, и все по ночам, – он минуту помолчал, а потом добавил уже более бедро: – Но ничего… Свое он отслужил и умер со славой, как герой. С музыкой… Эх, Таня! Всех бы гитлеровцев так, на воздух! Скорей дожить бы до того дня. А я доживу, Таня, доживу. Я и сегодня верил, что выйду живым. И Павлу Степановичу на прощанье сказал: «Встретимся, Павел Степанович! Встретимся!» Вот и встретимся. Как он обрадуется!
К болоту подбежало несколько эсэсовцев. Они остановились и начали стрелять из автоматов по кустам. Но дальше не пошли. Постреляли, постреляли и повернули назад, громко переругиваясь между собой.
Татьяна прошептала:
– Ударить бы по ним сейчас, Женя.
Он толкнул ее локтем.
– Дурная. Не нужно. Зачем рисковать попусту? Ну, убьем человек пять, а потом они нас. Тогда уж не спрячешься. А так мы будем жить и бить, бить и бить их, Таня. Сколько мы их с тобой еще уничтожим! Ого-о! Теперь мы с тобой сто лет проживем, раз сегодняшнее пережили. Понимаешь?
Он повернул голову, и она увидела на его худом грязном лице веселую, озорную улыбку. Такую улыбку она видела у него в последний раз зимой, когда они встретились в лесу. И ей тоже стало радостно. Радостно от того, что они сегодня одержали победу (она только теперь это поняла), что вышли из этого смертного боя живыми – Женька и она – и что лежат вот рядом. И, возможно, еще от того, что в первый раз за полгода она увидела на его лице знакомую улыбку и снова узнала Женьку Лубяна, своего веселого, озорного и неутомимого на выдумки школьного друга. Сразу же как-то забылось то большое, серьезное чувство, которое вынудило ее остаться в опасную минуту с ним. Снова захотелось пошутить над ним, подразнить, поспорить, как когда-то в школе. Почувствовав это, она засмеялась.
– Чего ты? – удивился Женька.
– Очень уж ты красивый. Размалеван, как индеец.
– Ты тоже не чище, – серьезно ответил Женька, и на лицо его снова легла тень озабоченности.
К берегу опять подошли эсэсовцы. Снова «прочесали» болото.
Женька показал им кукиш.
– Нате, ешьте, гады! Ловите ветер в поле! У-у, мерзавцы! – скрипнул он зубами.
Солнце, которое весь день скрывалось за тучами, в последние минуты дня пробило их и брызнуло на землю красными лучами. Золотом загорелись вершины сосен и поднимающиеся к небу клубы дыма. Но через мгновение все погасло, потемнело. Только ярче заблистали огни догорающего пожара.
– Ну, сейчас они драпанут из лесу, – сказал Женька.
И правда, как бы в ответ на его слова, около речки взлетела зеленая ракета и послышалась громкая немецкая команда. Эсэсовцы спешили уйти из леса до наступления темноты.
Когда начало смеркаться, Женька и Татьяна вышли из болота. Молча походили по лагерю, посмотрели на пепелища землянок, повздыхали, вспомнив, какие они были уютные, их землянки – словно родной дом. Попробовали сосчитать кровавые пятна на земле, но скоро сбились со счета.
– Ишь, гады, всех убитых забрали. Ну, все одно, им не выйти из нашего леса. Павел Степанович с отрядом уже недалеко. Дорого им обойдется наш лагерь. Долго будут помнить. А что захватили? Пепелища. Правда, и нам тяжело будет. Сколько боеприпасов погибло… Но ничего… Ничего… – Он задумался, потом вспомнил: – Да, мы же ночью самолет будем встречать! Таня! Эх, черт! Я и забыл совсем. Пошли быстрей! Ну и денечек сегодня! – Он поднялся (они сидели около огня), но, о чем-то вспомнив, снова сел. – Таня, перевяжи мне ногу. Понимаешь, осколком мины ударило, когда я к вам лез. Голенище пробило и тело задело. Тогда не болела, а сейчас разболелась.
Она начала делать перевязку.
Рана была неглубокая, но загрязненная. В сапог натекла кровь и запеклась там. Портянки и штаны слиплись. Татьяна разрезала сапог, тщательно промыла рану спиртом и залила йодом. Делала это она все не торопясь. Впервые ей приятно было делать перевязку.
Ее охватила горячая нежность, ощущение близости Жени. Очень хотелось прижаться к его груди. А потом сидеть вот так всю ночь, слушать тревожный стон покалеченных сосен, взволнованные удары его и своего сердца и молчать, забыв все муки и ужасы.
Возможно, что и Женька думал о том же, так как он долго молчал, прислонившись плечом к стене, а потом тихо спросил:
– Таня, скажи мне, почему ты вернулась?
Она совсем не ожидала такого вопроса и не знала, как на него ответить. С минуту она помолчала, потом посмотрела на него, освещенного красным светом пожара. Он ждал ответа.
– Не могла я покинуть тебя… Я же думала, что ты атаку будешь отбивать.
– Да, если бы они быстро пошли, пришлось бы.
– Ну, вот видишь… Какие ж были бы мы друзья, если бы покинули один другого…
– Тебе нельзя рисковать, Таня… У тебя – муж, сын. Ты должна беречь себя для них. С кем останется Витя?
Татьяна выпрямилась, укоризненно посмотрела на него и с обидой ответила:
– Я пришла сюда не для того, чтобы спасаться от смерти. Я пришла бороться, мстить врагу, а не беречь себя для мужа. Стыдно тебе говорить так… Да и вообще ты – дурень, – она усмехнулась. – Боже мой, какой ты дурень! Весь лагерь давно уже знает, что никакого мужа у меня нет и не было и что Витя не мой сын. Это еврейский мальчик, которого я взяла на дороге, когда шла с запада. Его мать эсэсовцы убили на моих глазах. Я и сказала всем, что это мой…
Он не дал ей кончить. Быстро наклонился, схватил ее руки и больно стиснул их.
– Почему же ты не сказала этого раньше?
– А разве сейчас поздно?
Он сильнее сжал ее руку.
– Не поздно, Таня!.. Не поздно… Но это так неожиданно! Понимаешь, я просто растерялся…
– Почему? – хитро улыбнулась она
– Почему, почему… Потому что, – он выпустил ее руки и сказал уже серьезно и без смущения: – потому что я все время… думал о тебе и все время очень жалел, что ты замужем. Понимаешь?
Вместо ответа она обняла его за шею и крепко поцеловала в сухие, обветренные губы.
– Не жалей же больше, дурной мой. Не жалей…
…Они вздрогнули, когда внезапно за лесом послышалась стрельба.
Женька вскочил.
– Отряд! Наш отряд добивает фрицев! Бежим скорей.
Они взялись за руки и торопливо пошли через лес знакомыми партизанскими дорожками.
В чащобе на полдороге их остановил суровый окрик:
– Стой! Кто идет?
Женька узнал голос Лесницкого и бросился вперед.
– Свои, Павел Степанович! Свои!
– Евгений Сергеевич! Женя!
Комиссар бригады обнял его и долго молчал, стыдясь своих слез, которыми он наверняка выдал бы себя, если бы сказал хоть слово. Наконец он ласково отстранил Женьку и, увидев молча стоявшую в стороне Татьяну, удивленно спросил:
– Татьяна?..
XVIII
Люди до такой степени устали, что были способны уснуть на ходу или упасть.
Тяжело в таком состоянии одному. В одиночку не победить такого изнеможения. Но триста человек справились с ним и быстро шли напрямик через лес, тяжело шагая по слежавшимся мокрым листьям, не тронутым в этой чащобе ни ветром, ни зверем, ни человеком.
Одежда на людях была мокрая, грязная от прилипших к ней комьев земли, торфа, речного ила. Казалось, что они только что проползли через топкое болото или вылезли из грязной речки. Оружие и мокрая одежда громадной тяжестью давили на плечи, пригибали людей к земле.
Лес был уже голым, по-осеннему понурым, хотя ветер и раскачивал обнаженные вершины деревьев. Только сосны и ели попрежнему однообразно шумели да на молодых дубках трепетали засохшие коричневые листья, упорно не желавшие расставаться с родными ветвями.
Над лесом, почти касаясь деревьев, плыли тяжелые тучи, угрожая обрушиться на усталых людей холодным дождем.
Люди не только устали, они были еще и голодны. Проходя под дубами, многие из них наклонялись, за желудями и ели их. Колонна растягивалась. Впереди шли Приборный и Николай Маевский. Лесницкий и командир отряда Павленко шли позади, следя за тем, чтобы кто-нибудь не отстал, и подбадривая тех, кто совсем выбивался из сил.
Отряд возвращался из предоктябрьского рейда. В заключение рейда был нанесен комбинированный удар по железной дороге. Это была хорошо подготовленная и удачно проведенная операция. В ней приняли участие не только все отряды бригады, но и несколько тысяч колхозников, мужчин и женщин, из ближайших к железной дороге деревень. В деревнях этих в течение нескольких дней работали партизанские агитаторы. В вечер перед операцией в деревни якобы «ворвались» отряды, навели там свой порядок и созвали сходы, на которые явились все, от старого до малого. На сходах объявили о мобилизации всех трудоспособных на ремонт железной дороги. На дорогу погнали даже старост и захваченных полицейских, сохранив им на этот раз жизнь. Все делалось будто бы в принудительном порядке, чтобы освободить население от ответственности за диверсию. Но крестьяне хорошо понимали смысл этой «принудительности» и шли с большой охотой. Даже старики и подростки не хотели оставаться в опустевших деревнях.
Одновременно другие отряды произвели налет на станцию, разгромили немецкий гарнизон и очистили от охраны большой участок дороги.
Работали всю ночь. Партизаны взорвали станционные будки, два железнодорожных моста, стрелки. Колхозники разобрали километров десять путей. Рельсы при этом были заброшены в болото и речку, а шпалы частично сожжены, частично сплавлены вниз по реке.
Гитлеровцы выслали к месту диверсии бронепоезд. Но, не дойдя километров пятнадцати, он скатился под откос, в болото, подорванный группой Гнедкова.
На рассвете все было закончено. Размеру диверсии удивлялись даже сами партизаны.
– Вот это «подарочек» фрицам, – удовлетворенно посмеивался Приборный. – Пусть облизываются. Будут помнить наш праздник. Жаль, что нельзя поблагодарить колхозников. А то, может, митинг закатим? А, комиссар?
Лесницкий не согласился.
Еще до рассвета отряды один за другим незаметно отошли от железной дороги и направились в свои постоянные лагери – встретить праздник, отдохнуть.
Головной отряд снялся последним.
Теперь ему предстояло проделать тридцатикилометровый марш.
…В дубняке густой запах прелых листьев и желудей опьянял уставших, голодных людей. У самого комиссара бригады кружилась голова, и ему все время казалось, что пахнет вокруг не прелыми листьями, а только что вынутым из печки горячим хлебом. Он шел и поражался силе и выдержке женщин – за них он боялся с самого начала марша, но, к его удивлению, ни одна из них не отставала.
Первым сдал молодой боец – юноша лет семнадцати. Он присел под дубом и сразу же закрыл глаза. Лесницкий и Павленко наклонились над ним.
– Эх, Опанас, Опанас! Что же это ты, брат, спасовал?
– Я немножечко полежу, товарищ комиссар. А потом я догоню вас, – не открывая глаз, сказал боец.
Павленко подхватил его под руки, приподнял и с силой встряхнул.
– Держись, Опанас, сейчас придем в Выселки и как следует подкрепимся. Люди там гостеприимные…
Хлопец повертел головой, поморгал глазами, отгоняя сон, и, засмеявшись, побежал догонять колонну.
Но вскоре начали отставать другие. Приборный и Павленко настаивали на том, чтобы остановиться в Выселках – небольшой деревне, приютившейся у самого леса, отдохнуть там и накормить людей. Об этом условились еще утром, и в деревню была выслана конная разведка. Разведчики должны были поговорить с крестьянами и подготовить обед на триста человек. Партизаны знали об этом и теперь ускоряли шаг. Но разведка обнаружила в Выселках значительные силы врага. После короткого совещания командиры решили обойти деревню, так как люди устали и у них почти не осталось боеприпасов.
