Текст книги "Павлов И.П. Полное собрание сочинений. Том 6"
Автор книги: Иван Павлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
К. Я. А к и м о в – П е р е т ц: Я и смотрел на него так и предлагаю вниманию Общества как еще одно средство, которое в некоторых случаях, где не действует даже Digitalis, может улучшить сердечную деятельность.
Д. А. К а м е н с к и й: Не с целью оспаривания вашего мнения, что в некоторых случаях Apocynum cannabinum действует лучше Digitalis, а вообще я хочу сказать, что сплошь и рядом неверное действие зависит не от невозможности подействовать средством, а от того, что врачи дают непроверенные препараты. Дают, например, infusum Digitalis и говорят, ,то он не действует, тогда как они имеют право сказать это только после экспериментальной проверки средства. Если при эксперименте средство окажет действие, а на больном человеке не подействует, тогда можно говорить о бесполезности этого средства в данном случае. Но я думаю, что если бы врачи чаще прибегали к такой экспериментальной проверке, процент так называемых неудач значительно понизился бы.
К. Я. А к и м о в – П е р е т ц: Все, что вы сказали, безусловно верно, но такое экспериментальное исследование средств невозможно в клинике. По отношению к моим исследованиям надо добавить, что другие сердечные средства применялись на других больных и оказывались действующихи, так что о негодности препарата едва ли можно говорить.
И. П. П а в л о в: Мне кажется, что слова А. А. Нечаева при обсуждении данного вопроса совершенно верны. Мы знаем много таких случаев, где одно средство действует, другое не действует, и это, действительно, можно объяснить недостаточной изученностью средств. Д. А. Каменский объясняет это непостоянством препарата и желает, чтобы в клинике производилась предварительная экспериментальная проверка препарата. Это желательно, хотя и затруднительно для клиники, тем более, что в руках врача есть другой метод – параллельного наблюдения на разных больных. Ясно, что если на одном больном препарат действует, а на другом не действует, клиницист имеет право отметить эту недействительность. Поэтому всякое появление нового средства надо признать желательным, так как оно расширит область действия врача. Вот почему я считаю, что и цель настоящего сообщения достигнута.
По поводу сыворотки г-на Влаева
[107]
(20 ноября 1903 г.)
В № 9944 «Нового времени» появился отчет о заседании Общества русских врачей в С. -Петербурге, в котором д-р Влаев сделал сообщение о лечении раковых больных приготовляемою им сывороткой. Заметка эта, перепечатанная другими газетами, дала повод к обращению в Общество разных лиц с запросами об этом способе лечения. Поэтому считаю нужных сообщить, что больных, леченных или излеченных сывороткой от рака, д-р Влаев Обществу не представил; из прений же по его докладу выяснилось, что хотя сыворотка д-ра Влаева, вероятно, и безвредна, но польза от нее остается еще совершенно недоказанною.
Выступление в прениях по докладу Н. П. Кравкова «О ядовитом секрете кожных желез у жаб»
[108]
(4 декабря 1903 г.)
И. П. П а в л о в: Веществу, выделяемому железами жаб, присущи два свойства: во-первых, резкая местная анестезия и, вовторых, сильное действие на сердце, действительно чрезвычайно похожее на действие дигиталина. Это второе свойство, особенно же то свойство, что Digitalis уже не оказывает действия на отравленное сердце, говорит, что данное вещество, повидимому, должно быть отнесено к сердечным ядам, но, насколько я помню, сердечные яды не обладают свойством местной анестезии. Вот почему у меня возникает мысль, не имеем ли мы здесь дело со смесью различных веществ, из которых одно есть родственный дигиталину сердечный яд, а второе вызывает местную анестезию.
Н. П. К р а в к о в: Это вполне может быть. Я не изолировал, не разделял вещества и ничего не могу об этом сказать, теоретически же это вполне допустимо.
Заключение комиссии о вивисекции и особое мнение И. П. Павлова
[109]
Заслушан доклад комиссии 2 [110] по вопросу о вивисекции и дополнительное мнение по тому же вопросу профессора Павлова И. П.
Мнение комиссии, состоявшей из профессоров И. Павлова и Кравкова, под председательством профессора Альбицкого, о докладе председательницы Главного правления Российского общества покровительства животным баронессы Мейендорф, под заглавием «О вивисекции, как возмутительном и бесполезном злоупотреблении во имя науки».
При рассмотрении доклада баронессы Мейендорф прежде всего следует отметить, что под вивисекцией в нем разумеются не только те опыты, при которых животные оперируются и к которым вполне применимо название «вивисекция» – живосечение, а вообще всякие опыты над животными. В остальном содержание доклада довольно точно соответствует его заглавию.
Высказывая частью свои мнения, частью ссылаясь на мнения других противников вивисекции, докладчица утверждает, что опыты над животными ничего не дали и дать не могут науке и жизни, что они даже ведут к заблуждениям; другими словами, не только бесполезны, а даже вредны. Вместе с этим рядом примеров, рассчитанных на чувство читателей, докладчица старается доказать, что опыты причиняют животным очень сильные страдания.
На основании двух положений она приходит к выводам, из которых главнейшие заключаются вом, что производство опытов необходимо ограничить до крайнего минимума и притом непременно поставить под строгий контроль членов Общества покровительства животным.
Не касаясь различных подробностей доклада, по поводу которых можно было бы сказать многое, комиссия считает достаточным остановиться на только что приведенных главных его положениях.
Без преувеличения можно сказать, что в настоящее время представляется по меньшей мере странным возбуждать вопрос о применимости или неприменимости опытного метода к изучению жизненных явлений. Нет возможности перечислить всех поистине драгоценных как в теоретическом, так и практическом отношениях приобретений, которыми биологические науки вообще и медицина, в частности, всецело обязаны этому методу. Принявшись за такое перечисление, пришлось бы почти сплошь пересказать содержание целого ряда наук – нормальной физиологии, физиологической химии, патологической физиологии, фармакологии, бактериологии и т. д. Во всех этих и других биологических науках с полной очевидностью и неизменно выступает одно и то же: чем больше прилагается опыт к изучению явлений и законов жизни организма, тем полнее, глубже и точнее наши теоретические познания и тем выше и плодотворнее их жизненное значение. Словом, основное положение рассматриваемого доклада, заключающееся в утверждении, будто опыты над животными ничего не дали и дать не могут науке и жизни, так далеко от истины, что нет нужды останавливаться на нем.
Что касается страданий и преждевременной гибели многих животных, подвергаемых опытам, другими словами, жестокости опытов, то при обсуждении этого, бесспорно, очень сложного и деликатного вопроса прежде всего нелишне вспомнить, что страдания и преждевременная гибель животных по воле людей наблюдаются не в одних лабораториях.
Разве не страдают от нас животные, которых мы называем рабочими? Разве жизнь их не проходит между тяжким трудом и своего рода одиночным заключением, скрашиваясь нередко побоями и голодовками? Многие ли из этих животных доживают до своего предельного возраста? Не делаются ли они в массе случаев жалкими инвалидами после немногих лет своей службы нам, и даем ли мы этим инвалидам умирать их естественной смертью? Не награждаем ли мы их за их верную службу тем, что отправляем к живодерам, выручая деньги за их кожу, волосы и проч. А участь данных животных, у которых мы всю жизнь их отнимаем и молоко, и детей, и в конце концов продаем «на мясо»? Разве мы не разводим массы других животных и птиц потому лишь, что их мясо, кожа и шерсть полезны нам? Разве мы не держим на вечной цепи сторожевых животных? Разве мы не уродуем оскоплением (одна из самых распространенных и настоящих «вивисекций») лошадей, кошек, птиц частью для смягчения их нравов, частью для того, чтобы довести их до того крайне тягостного и болезненного ожирения, которое мы так ценим в их мясе?
Ради последней цели разве не кормим мы насильственно (придумав для этого даже особые машины) разных животных и птиц, лишая их в то же время всякой свободы и движения? Разве не носим меховых шуб, шапок, всевозможных боа, не украшаемся красивыми перьями, крыльями, голоеками и целыми птичками и зверками? И ради нашей страсти к этим своеобразным украшениям и нашего «утонченного» вкуса разве не преследуется всеми способами и не истребляется нещадно – и петлями, и капканами, и отравой бесчисленное множество вольных живых существ, которые виноваты только тем, что у них красив мех, или красивы перья, или вкусно мясо? А так называемая «благородная страсть» – охота – со всеми ее прелестями? и т. д., и т. д.
Без преувеличения можно сказать, что страдания и несчастия, которые испытывают животные в лабораториях, являются буквально каплей в море тех страданий и несчастий, которые вносит человек в жизнь этих существ. Уже ввиду одного этого едва ли удобно чересчур много и громко говорить о лабораторных жестокостях. Нужно во всяком случае своеобразное состояние души, чтоб, одеваясь в меха и перья, ежедневно поедая разнообразных животных и птиц, разъезжая на холоденых лошадях, участвуя в охотах и т. д., и т. д., словом, принося левой рукой страдания и гибель разнообразным живым существам, правой с негодованием кинуть камень в экспериментаторов, проповедуя им справедливость, любовь и сострадание к тем же существам. Если же мы сопоставим те цели, во имя которых причиняются страдания животным в лабораториях и в бесчисленном ряде других случаев, то положение вопроса о лабораторных жестокостях станет для нас еще яснее. Бог весть, наступит ли когда-нибудь на земле такая жизнь, единственными руководящими началами которой будут любовь, сострадание и справедливость; но если эта светлая пора наступит и всевозможные виды несправедливостей и жестокостей, которыми так полна наша жизнь, будут приводиться как иллюстрации печальных умственных и нравственных заблуждений, как примеры варварства и т. п., то уж, конечно, не на долю лабораторных опытов выпадет наиболее суровое осуждение, потому что от этих опытов в наследие будущему останется нетленное и вековечное сокровище виде незыблемых научных истин и тех прикладных знаний, которые всегда будут свидетельствовать, что ценою немногочисленных страданий животных в лабораториях предотвращалось и будет предотвращаться неизмеримо большее число страданий людей и домашних животных. Принесет ли человек что-нибудь подобное на суд идеального будущего в оправдание массы своих других, хотя бы только вышеперечисленных жестокостей по отношению к животным? А отсюда опять возникает вопрос: можно ли считать лабораторные опыты, сопровождающиеся страданиями животных, тем особенно вопиющим злом, с которым покровители животных должны начать и вести борьбу прежде всего и энергичнее всего? Ответ, кажется, не из трудных. Чтобы облегчить этот ответ еще больше, можно прибавить, что, восставая против лабораторных опытов, покровители животных тем самым проповедуют опыты над людьми и даже неминуемо обрекают их на эти опыты. На первый взгляд это утверждение может показаться странным, но справедливость его не подлежит никакому сомнению.
Противники вивисекций очень любят утверждать, что опыты над живыми существами могут быть заменены вскрытиями, рассечениями и вообще исследованиями трупов.
B В ответ на это можно сказать, что все доступное изучению на трупах, а именно строение тела, всегда и изучается только на трупах, никто и никогда не изучал его на живых существах, и все содержание анатомии нормальной и патологической добыто исключительно путем изучения трупов. Значит, совет пользоваться трупами как материалом для научных исследований по меньшей мере излишен. Что же касается совета заменять опыты над животными рассечением и исследованием трупов, то этот совет полон таких глубоких недоразумений, что едва ли представляется надобность входить в подробную оценку их.
В самом деле, ужели нужно доказывать, что ознакомиться с каким-нибудь явлением или расширить свои познания о нем мы можем не иначе, как изучая именно это самое, а не другое явление, и, значит, если мы хотим изучать жизнь здорового и больного организма, законы, лежащие в основе этой жизни и всевозможных ее проявлений, условия, определяющие ее правильное течение и болезненные уклонения, то все это мы можем изучать только на живом, а не на мертвом? Ужели можно доказывать, что труп не дышит, что него не бьется сердце, не движется кровь, не совершается пищеварение, не работают почки и т. д., что на трупе нельзя изучать шаг за шагом действия болезнетворных причин и явлений самозащиты организма, – другими словами, симптомов и хода болезней, физиологического действия лекарств, ядов, противоядий и т. д.
Итак, можно считать непреложной истиной, что сколько бы ни было у биологии вспомогательных наук (к которым относится анатомия), как бы ни велико было значение этих наук, жизнь и ее проявления с успехом могут быть изучаемы и всегда будут изучаемы только на живом.
Запретить производство опытов над животными и тем страшно затормозить рост наших знаний о жизни здорового и больного организма возможно; но никакими запрещениями невозможно уничтожить в человеке жажды познания жизни и страстного желания облегчить мучения больного. Мысль будет работать, и попытки облегчить страдания будут делаться.
Для сокращения дальнейших рассуждений обратимся к примерам.
Определяя состояние больного, врач приходит к искреннему убеждению, что единственная возможность помочь больному это удалить оперативным путем пораженный орган. В техническом отношении операция не представляет никаких особых затруднений и на трупе она удобоисполнима; но ее никто никогда не делал, и не известно, может ли организм перенести удаление этого органа и не погибнет ли он вследствие этого удаления скорее, чем от болезни. В настоящее время подобные вопросы решаются опытами над животными. Представим себе, что опыты запрещены, – как поступить врачу?
Или другой случай: ни одно из известных и испытанных средств больному не помогает. На основании своих научных соображений врач полагает, что больному, вероятно, помогло бы такое-то химическое соединение. К этой мысли его приводят все его знания и самое тщательное изучение больного; но это химическое соединение никто до сих пор не применял, и не известно, какое действие оно производит на организм. Это действие можно было бы изучить на животных; опыты запрещены. Что делать? Альтернатива очень ясная: или отказаться от применения новой операции и нового неиспытанного соединения, или попробовать применить то и другое, иными словами, сделать опыт. Поскольку дело касается проверки мысли, удовлетворения научной любознательности, оно решается просто: для удовлетворения научной любознательности нельзя делать опыты над людьми. Но нужно ли пояснять, что в данном случае не в научной любознательности врача, а в положении больного, в его страданиях, в его мольбе о помощи, с одной стороны, а с другой – в сострадании к нему, в горячем желании облегчить его мучения. Нужно ли доказывать, что в массе таких случаев опыты над больными будут неизбежны, что их будет просить и требовать сам больной, и если их не сделает один врач, больной обратится к другому, третьему, от научно образованного врача он обратится к знахарю, шарлатану. Что это будет именно так, порукой тому служит история медицины. Она показывает нам, какое бесчисленное множество опытов произведено было над людьми и как дорого обходились человечеству эти опыты, пока (в минувшем столетии) не получил полного права гражданства в науке экспериментальный метод. Десятилетиями и даже целыми веками врачи, глубоко уверенные в своей правоте и проникнутые лучшими желаниями и стремлениями, руководились при своих действиях у постели больных такими идеями, несостоятельность ошибочность которых быстро обнаруживается при свете строгого и точного лабораторного опыта и анализа.
Словом, при обсуждении вопроса о лабораторных жестокостях необходимо иметь в виду, что прекращение опытов над животными не только страшным образом затормозило бы развитие научной медицины, но повело бы еще и к тому, что это развитие обходилось бы человечеству несравненно более дорогой ценой, потому что часть тех страданий, которые испытывают теперь животные и ценою которых медицинская мысль и медицинская деятельность выходят на верный путь, что часть этих страданий неминуемо упадет на людей. Это случится тем более, что упадок научного духа в медицине, обусловленного строго научным экспериментальным методом, без сомнения, поведет к процветанию знахарства и шарлатанства со всеми их неизбежными и печальными последствиями.
Из всего сказанного, хочется думать, ясно, что вопрос о страданиях животных в лабораториях не так прост, как это может казаться с первого взгляда как это кажется некоторым, и что при современных условиях нашей жизни слишком прямолинейно подходить к практическому решению этого вопроса и непоследовательно и крайне рискованно, если только не руководиться принципом: pereat mundus, fiat justitia.
Кроме того, необходимо отметить, что, чересчур сгущая краски при описании страданий животных в лабораториях, рассматриваемый комиссией доклад сильно грешит против истины.
Многие опыты, не сопровождающиеся оперированием, причиняют животным страдания самые незначительные, а иногда и вовсе никаких. Что же касается опытов мучительных, то здесь принимаются все меры к тому, чтобы по возможности ослабить эту, бесспорно темную и для самих экспериментаторов особенно тяжелую, сторону опытов. Всюду, где только возможно вместо собаки, кошки и т. п., очень близких человеку животных, взять лягушку, мышь, крысу и т. п., – обыкновенно берутся эти последние животные. C точки зрения высшей справедливости, такая замена представляет, конечно, сомнительную ценность, но как бы то ни было благодаря такому подбору животных тяжесть впечатлений, производимых опытами, значительно сглаживается. Всюду, где только возможно без существенного ущерба для основной задачи опыта, страдания животных смягчаются или даже совсем устраняются применением хлороформа, эфира, опия, морфия, хлоралгидрата, кокаина и т. д.
Что все эти и им подобные, направленные к уменьшению страданий животных, мероприятия, вытекающие из самого естественного чувства жалости и из самой элементарной порядочности, широко применяются университетах, академиях и т. п. учреждениях, в этом могут сомневаться разве только те, которые и до сих пор еще непобедимо верят, что в больницу поступать опасно, потому что «доктора уморят или зарежут», что «доктора пускают заразу по ветру, отравляют колодцы» и т. д.
Обратимся теперь к главным выводам доклада. Их два: 1) необходимо ограничить производство опытов до минимума и 2) необходимо поставить это производство под контроль членов Общества покровительства животным.
К чему поведет ограничение опытов до минимума, т. е. почти до полного их прекращения, более или менее ясно из сказанного выше о колоссальной важности опытов в деле развития биологии и научной медицины.
Посмотрим теперь, насколько и чем оправдывается стремление поставить производство опытов под контроль членов Общества покровительства животным.
Основное и необходимое условие всякого разумного и полезного контроля заключается в том, контролирующие заслуживают гораздо больше нашего доверия к их нравственным устоям, к их знаниям и опытности, чем контролеруемые.
Можно ли считать твердо установленным, как говорится в докладе, будто "представители науки при производстве опытов отрекаются от всяких возвышенных человеческих чувств» или, другими словами, будто прикосновенность к экспериментальной науке настолько понижает нравственность людей, что их невозможно оставлять без опеки контроля. . при помощи членов Общества покровительства животным? Это с одной стороны. С другой: могут ли считать твердо установленным, что гг. члены Общества покровительства животным по своему нравственному развитию и нравственной чуткости стоят неизмеримо выше представителей Академии Наук, Военно-медицинской академии, университетов и т. д.? Не рискованно ли немного подобное мнение?
Потом, при производстве опытов, кроме нравственных вопросов, возникающих при виде страданий животных, важнейшее место занимают умственные задачи, специально научные вопросы. Раз любому члену Общества покровительства животным предоставлено (бесконтрольное уже) право разрешить или не разрешить опыт, допустить или не допускать те или другие его условия длительности и т. д., то тем самым этот член, очевидно, становится высшим судьей и специально научных вопросах – физиологических, патологических, фармакологических, бактериологических и т. д., и т. д. – во всем их бесконечном разнообразии. Значит, по смыслу рассматриваемого доклада выходит, что каждый член Общества покровительства животным непременно обладает не только высоким нравственным развитием, но и научным всеведением. Ужели это действительно так? Ужели достаточно, истратив небольшую сумму денег, получить звание члена Общества покровительства животным, чтобы вместе с этим званием наловека снизошло и нравственное совершенство и научное всеведение, безусловно недостижимое для представителей университетов и академии? Действительно ли найден столь дешевый, верный и легкий путь к совершенству людей? И действительно ли Россия сделает великое и достойное ее дело, как утверждается в докладе, если первая издаст закон, которым экспериментальная наука и экспериментаторы будут отданы под верховный контроль членов Общества покровительства животным? Не будет ли этот контроль унизительным для русской науки и для тех учреждений, которые до сих пор, кажется, не по недоразумению считались научными центрами, источниками знания и просвещения? Не сведется ли этот контроль колному упразднению экспериментальной науки? Допустим на минуту невозможное представим, что заграничные и российское общества покровительства животным достигли своей заветной цели и опыты над животными давно уже производятся не иначе, как по усмотрению и под верховным контролем этих обществ и их членов. Допустим это на минуту и посмотрим, что проистекло бы отсюда. Понять отчетливо и ясно, во всей полноте, ту научную мысль, которая кладется в основание опыта, можно, конечно, не иначе, как при соответственной научной подготовке. Не обладая подобной подготовкой, убежденные в негодности экспериментального метода, проникнутые недоверием и даже отвращением к экспериментаторам и руководимые непосредственным чувством сострадания к животным, члены Общества покровительства животным, конечно, на каждом шагу запрещали бы прерывали бы опыты. Само собой разумеется, что благодаря этому большое число животных было бы спасено от более или менее тяжких мучений и преждевременной гибели. Покровители животных радовались бы и торжествовали бы свою победу. Но правда ли, однако, что эту радость разделяли бы с ними все, кроме экспериментаторов? Несомненно, властная рука покровителей животных не допустила бы и прекратила бы многие такие опыты, которые дали науке и жизни мало или даже ничего; но, несомненно, та же рука прекратила бы и те опыты, совокупность которых широко раздвинула область теоретического и прикладного знаний, и, значит, мы были бы лишены этих знаний.
Возьмем теперь для примера хотя бы только некоторые из прикладных знаний лабораторного происхождения, положим предохранительные прививки и сывороточное лечение, а вместе с этим вспомним сельских хозяев, скот которых – основа их материального благополучия – гибнет от чумы или сибирской язвы; вспомним несчастных, нередко в полном сознании погибающих от собачьего бешенства, столбняка, чумы; вспомним обезумевших от ужаса и горя родителей, терянщих свое любимое, иногда единственное дитя от дифтерита. Вспомним этих и многих страдальцев и спросим: что сказали бы они, зная, что их положение было бы не так безнадежно, что страшные, леденящие кровь несчастья, повисшие над ними, не были бы столь неотвратимы, если бы общества покровительства животным не добивались своего торжества во что бы то ни стало, действовали бы с большей осмотрительностью и, защищая от несчастий животных, не забывали бы о несчастных людях? Разве эти страдальцы невправе были бы послать тысячи проклятий тем людям, за нежность и сострадательность которых к животным им, быть может, не менее нежным и сострадательным, приходится расплачиваться такой ужасной ценой? Развал эти несчастные не вправе были бы закричать гг. покровителям животных, чтобы они искали других случаев для проявления своей нежности к животным, не за чужой, а за свои собственный риск и страх, чтобы они не смели с развязностью решать вопросов, касающихся всего человечества и всех его грядущих поколений?
Возьмем еще пример. В настоящее время упорно ведутся опытные исследования, направленные к борьбе с такими страшными бичами человечества, как бугорчатка, сифилис и некоторые другие. Весь образованный мир и бесчисленное множество страдальцев с трепетом следят за результатами этих благородных усилий исследователей. Представим опять, что экспериментальная наука стала под контроль людей, не имеющих ничего общего с этой наукой, глубоко предубежденных против нее. Кто и на каком основании поручится, что эти люди не прекратят в самом начале опыты, в которых, может быть, кроется зерно будущего если не избавления, то облегчения человечества от его величайших несчастий? И ужели нужно доказывать, что на этих людях, как бы ни были они добры и нежны к животным, лежала бы величайшая нравственная ответственность перед человечеством, что они были бы злейшими врагами его и заслуживали бы, конечно, не благословения современников и потомства?
На основании всего вышесказанного комиссия, по чувству нравственного долга и при глубочайшем убеждении в своей правоте, считает необходимым сказать относительно рассмотренного ею доклада следующее:
1. Основное положение доклада, заключающееся в утверждении, что опыты над животными ничего не дали и дать не могут науке и жизни, а потому бесполезны и даже вредны, глубоко ошибочно и объясняется полным незнакомством составительницы доклада с тем предметом, о котором она столь решительно судит.
2. Предложение доклада – поставитьзводство научных опытов в университетах, академиях и т. д. под контроль членов Общества покровительства животным – не только унизительно для науки, но и опасно для общественного блага.
По мнению комиссии, Общество покровительства животным, несомненно, глубоко симпатичное по своим основным задачам, было бы на гораздо более верном пути, если бы оно искало таких случаев для проявления этой любви, где плодотворность этой деятельности не подлежала бы никакому сомнению. Если Общество проникнуто истинной любовью к животным, т. е. любовью живой и деятельной, то ему, конечно, не придется затрудняться при отыскивании случаев для проявления этой любви, потому что жизнь животных представляет бесчисленное множество таких случаев.
Председатель комиссии проф. П. Альбицкий
Члены: И. Павлов с особым мнением Н. Кравков
ОСОБОЕ МНЕНИЕ [111]
Вполне присоединяясь ко всему высказанному моими товарищами по комиссии относительно разбираемого доклада о вивисекциях, я, однако, чувствую в себе обязанность вправе прибавить от себя следующее.
Когда я приступаю к опыту, связанному в конце концов с гибелью животного, я испытываю тяжелое чувство сожаления, что прерываю ликующую жизнь, что являюсь палачом живого существа. Когда я режу, разрушаю живое животное, я слышу в себе едкий упрек, что грубой, невежественной рукой ломаю невыразимо художественный механизм. Но это переношу в интересе истины, для пользы людям. А меня, мою вивисекционную деятельность предлагают поставить под чей-то постоянный контроль. Вместе с тем истребление и, конечно, мучение животных только ради удовольствия и удовлетворения множества пустых прихотей остаются без должного внимания. Тогда в негодовании и с глубоким убеждением я говорю себе и позволяю сказать другим: нет, это – не высокое и благородное чувство жалости к страданиям всего живого и чувствующего; это – одно из плохо замаскированных проявлений вечной вражды и борьбы невежества против науки, тьмы против света.
Проф. Ив. Павлов
Выступления в прениях по докладу А. П. Зельгейма «К анализу психических возбуждений слюнных желез»
[112]
(26 февраля 1904 г.)
И. П. П а в л о в: Ввиду новизны предмета я хотел бы сделать некоторые пояснения к настоящему докладу. Несколько лет тому назад найдено, что все предметы, которые гонят слюну при приложении к слизистой рта, точно так же действуют и на расстоянии. Сухой хлеб, например, гонит много слюны, но если его показать, то слюна также будет выделяться в большом количестве, и такие примеры мы имели в массе. Что это значит? При изучении этого мы решили стать на объективную почву. Непосредственной нашей задачей было установить точные отношения между явлениями внешнего мира работой слюнных желез. Конечно, сначала мы предполагали, что это чрезвычайно трудно, но на опыте оказалось не так. Изучение шло успешно, правильно, и теперь мы имеем новые данные в виде нового, но фибиологического материала.
Отделение слюны есть акт рефлекторный; при соприкосновении раздражителя со слизистой оболочкой рта получается постоянное отделение слюны. Этот рефлекс мы называем безусловным, или постоянным. Все остальное, новое, что прежде относилось в отдел психики, мы называефлексом условным. Ближайшей нашей задачей было изучить условия этого последнего рефлекса. И Толочинов нашел, что внешнее раздражение дразнение – собаки в первый раз всегда дает сильный рефлекс на слюноотделение, но затем рефлекс этот все слабеет и слабеет. Это настолько постоянное явление, что явилась возможность установить, как правило, что условный рефлекс при повторении доходит до нуля. А можно ли его восстановить? Оказывается, можно двумя способами. Во-первых, если дать собаке поесть, условный рефлекс появится снова. Но новое отделение можно вызвать также и вливанием соляной кислоты. Таким образом мы убедились, что в новой области можно собрать точные факты. Далее, мы имели возможность убедиться, что на временный рефлекс имеет большое влияние двигательная реакция. Так, например, если дразнить собаку хлебом, то рефлекс постепенно ослабевает. Если в это время привести другую собаку и на глазах первой дать ей хлеб, то слюны уервой все-таки идет меньше, а не больше, как можно было бы ожидать. Как физиологически представить эти явления условного рефлекса? Очевидно, мозг можно разделить на две части, нижний и верхний, с более точными функциями. Простой, безусловный рефлекс идет через нижний мозг. При условном рефлексе происходит раздражение отдельных центров верхнего мозга, например зрительного, обонятельного. От клеток этих центров имеется выход в разные стороны, но рефлекс от известного раздражения направляется к тому центру в нижнем мозге, который в данное время наиболее раздражен. Из этого следует, что простой рефлекс составляет необходимую основу сложного, почему и сделано было предположение, что для условного рефлекса необходимо существование безусловного. Доктор Зельгейм и занялся проверкой такого предположения. Его задачей было выяснить, что сделается с условным рефлексом, если уничтожить постоянный, безусловный. Безусловный рефлекс идет, как известно, по n. lingualis и n. glossopharyngeus, почему опыты производились. с перерезкой этих нервов.
