Текст книги "Дефицит"
Автор книги: Иван Щеголихин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
Дня через три Алик получил тельняшку, за Вахом не заржавеет, но странное дело, Алик не обрадовался, а скорее огорчился, – ведь жениться на Розе хотел, планы строил, а она круть-верть и к другому. Ладно, с Вахом ей будет лучше, он ее хоть на «Жигулях» прокатит, шашлыком угостит, пусть Роза срывает цветы удовольствия.
Теперь у него Жанна и только Жанна, и приставать к ней с угрозами опарафинить больше никто не будет. Оставалось задать Жанне главный вопрос, но чем дальше, тем непреодолимее казалось Алику это препятствие. Он уже раза три предлагал: «Давай поговорим откровенно?» – «Давай, а о чем?» А он опять – только откровенно, начистоту. И напоролся однажды, Жанна ему откровенно сказала:
– Мама говорит, будь с ним поосторожнее, продавцы на руку нечисты.
– Как это понять?! – Алик сначала побледнел, потом покраснел, потом вообще цвет потерял.
– Очень просто – воруют, поэтому и живут не по средствам.
– Зачем им воровать?! – вскричал Алик вне себя. – Они что, замок ломают, чемоданы крадут, стекла выставляют, да? Они берут свой товар, у них все под рукой лежит, открыто, свободно, зачем им воровать, скажи, пожалуйста? Твоя мама считает, если поступил дефицит, продавец не имеет права себе немножко взять? Мама твоя кто, бюрократ? Труженики прилавка берут свой товар, вносят свои деньги в кассу, все по-честному. Имеют право на дефицит, работа такая, только ненормальный не берет, но чокнутым в торговле делать нечего. – Алик не находил слов от возмущения, от оскорбления. – Надо – берут, не надо – не берут. Замки не ломают, пломбы не срывают, почему – жулики? Кто проживет на сто рублей?
– Я живу, Алик, на сто рублей и ничего, не умираю.
– Не умираешь, по… – хотел сказать «но и не живешь», но сдержался все-таки. – Работа у продавца нервная, если он начнет себе отказывать, друзьям отказывать, совсем психом станет. Сволочь, скажут ему, а не человек, кому попало продаешь направо-налево, а друзьям жалко, правильно? Я хочу поговорить с твоей мамой, она ничего не знает, а обвиняет. – Так появился повод зайти к Жанне домой. Она пригласила, только предупредила, чтобы никаких таких разговоров Алик с мамой не заводил, когда надо будет, Жанна сама заведет. А что касается честности продавцов, то давай раз и навсегда не спорить, – есть честные, но есть и жулики, наживаются, используя свое служебное положение.
Алик попросил Ваха достать ему фирменный галстук и фирменные носки срочно, только срочно, и Вах не заставил ждать, привез Алику французский галстук с косой полосой и две пары бельгийских носков с узором зигзагом. В воскресенье Алик приоделся. Взял с собой бутылку шампанского, шоколадный торт, бисквитный с кремом в автобусе раздавить могут, еще того-сего, но скромно, без икры и без армянского коньяка, чтобы мать ничего такого не подумала, и явился к пяти часам, как договорились. Едва переступив порог, сразу снял туфли на каблуке в четыре пальца, уравнялся с Жанной в росте, зато показал бельгийские носки. Вежливо, за ручку поздоровался с ее мамой, потом с ее братишкой, спросил, как его зовут.
– Тимур, – ответил мальчик и уставился на дядю, ожидая другого, более интересного вопроса, а у Алика их нет, о чем говорить с детьми, он пока не знает, и для начала спросил, какую игрушку ему принести. Тимур замялся, отвернулся в смущении, видать, скромняга, весь в сестру, молчал-молчал, наконец выпалил: – Велосипед. И еще жирафа, как у Жанны в садике, только чтобы живой. И еще собачку!
М-да, скромняга дальше некуда.
– Как тебе не стыдно, Тимур? – перебила братца Жанна. – Дядя Алик как раз такой, что возьмет и жирафа тебе притащит.
Тут и Алик засиял – от похвалы, и Тимур засиял – от надежды. Крути-верти, а велосипед придется ему купить, но прежде надо развеять ложные представления у его мамы.
Прошли в комнату. Телевизор простой, «Рекорд», Алик сразу к нему, будто пришел по вызову.
– Работает?
– Работает.
– Нормально работает, картинка не прыгает?
– Нормально.
– Жалко! – от души сказал Алик, после чего мать улыбнулась, а Жанна рассмеялась.
Ему очень хотелось сразу же, с первых шагов починить что-нибудь сложное, показать какой он умелец, золотые руки, пусть они спросят, если не верят, у Василь-Василича, с похмелья у того руки трясутся, паять не может, схему не видит, все доверяет Алику. Очень захотелось Алику купить им цветной телевизор вместо ихнего простецкого, привезти, занести, включить, настроить, – и все сидят, смотрят и радуются, не надо никого вызывать, ждать, просить, не надо оформлять в кредит, Алик все сделает сам – как в сказке, вы только пожелайте! Он мог бы сделать это хоть завтра, взял бы в кассе семьсот рублей запросто, как берет тот же Вах, как Мусаева берет, а потом легко поправляют все за счет дефицита, взял бы и привез им на такси «Витязя», или еще лучше «Электрон» и сразу со стабилизатором, только вот жаль, что мама ее зуб против него имеет, очень жаль… Он сразу ощутил, что мама приняла его как-то не так, ни одного вежливого вопроса не задала, ушла почему-то на кухню и не возвращалась. Делать нечего, Алик выложил перед Жанной кое-какой дефицит, сервелата палку, баночку крабов, сыр российский. Жанна, конечно, ах и ох, да зачем так много, на весь детский сад хватило бы, только и забот у нее про своих короедов, но глаза, правда, заблестели, все-таки женщина, то есть, вернее, девушка, а впрочем, кто знает, может быть и… не дай бог, конечно. Посидели-посидели, мама так и не появляется, что-то там на кухне делает, Алик вспотел, распустил свой французский ошейник, занервничал, засуетился, – может быть, он пришел не вовремя? Жанна пыталась его успокоить, мама, мол, нарочно их вдвоем оставила, у Жанны нет своей комнаты для приема гостей, но Алику не терпелось поговорить с мамой, просветить темноту, а тут и в самом деле стемнело, Жанна щелкнула выключателем раз, другой и только после третьего щелчка свет включился.
– Отвертка есть? – обрадовался Алик. – Фонарик есть или свечка? – Сбросил пиджак, завернул рукава слегка, мигом все починил, Жанна стояла рядом, держала свечку и дышала в щеку Алика – вот так бы оно всегда. Алик дал свет с первого щелчка, потом мама позвала их на кухню и стала угощать Алика каким-то вкусным салатом и курицей из духовки. Алик откупорил шампанское, чуть смочил губы, сказав при этом: «Я совсем не пью, клянусь честью». Мама говорила мало, была не очень приветливая, но не сказать, чтобы сердитая, просто серьезная женщина, без хи-хи и ха-ха, однако он помнил про ее вредное влияние на Жанну, ждал момента завести разговор, не дождался и пошел напролом:
– Вот вы опытный человек, мамаша, пожилой, знаете жизнь, скажите, как по-вашему, можно прожить на зарплату?
– А на что же еще жить? – Она как-то нехорошо усмехнулась. – И мы живем на зарплату, и другие, а как же иначе жить?
– Разве это жизнь? – хотелось сказать Алику. Где мебель? Где ковры, где хрусталь? А телевизор у вас какой? А пол – скрипит под ногами, ступить страшно, доски хилые, вагонка, а нужен паркет, если себя уважаешь. Вместо яркого паласа лежит дорожка протертая, ей в обед сто лет, – вот вам масса доказательств, что на зарплату жить нельзя. Папа Жанны наверняка понимает больше, неспроста же он подался на БАМ, хоть немного по-божески квартиру обставить. Да, живут они на зарплату, слепому видно, но разве, извините, это жизнь? О «Жигулях» или даже о захудалом «Запорожце» и думать не могли.
– Ну вот вы сколько получаете? – напористо обратился Алик к матери.
Она опять как-то невесело улыбнулась и сказала, что с прогрессивкой у нее двести сорок.
– Да еще и у меня сто, – добавила Жанна.
– Ну это еще туда-сюда, – заколебался Алик и тут же обозлился: – А у меня девяносто, как мне жить? А если я женюсь, дети будут, надо всех одевать, кормить, велосипед покупать?
– Но не воровать же, – сказала мама. Жанна сделала ей знак украдкой, мол, Алик обидится, не сболтни лишнего, после чего мама заговорила о еде, стала предлагать Алику, чтобы он вот это попробовал и еще вот это.
– Нельзя жить на зарплату, – угрюмо сказал Алик. – Хоть на какую!
Мать с дочерью только переглянулись, но спорить не стали. Алик, конечно, догадывался, что доводов у них наберется с избытком, о мещанстве и в газетах пишут и по телевидению говорят, в том числе и по черно-белому, они могут его переспорить, но вот молчат, чтобы гостя не оскорбить – и на том спасибо. А тут еще молниеносно Алика осенило – не хотят обидеть блатного продавца, который может им все без очереди достать; у Алика аж глаза запекло от обиды, не стал он больше сидеть-рассиживаться, сказал, что ему пора домой и пошел, глядя на свои носки бельгийские и глубоко их презирая. Только один Тимур проникся к Алику должным уважением, у порога долго держал Алика за руку, пока не решился спросить:
– А собаку вы мне сможете достать?
– Какую тебе породу?
– Пуделя… – неуверенно сказал Тимур.
– Пудель – это семечки, – решил Алик. – Проси верблюда, дадут ишака.
– А зачем верблюда? – не понял его Тимур.
– Поговорка такая. Больше надо просить, понял? Максимум, тогда минимум обеспечен.
– Алик, ну чему ты учишь ребенка? – упрекнула Жанна, совсем как жена мужа, таким тоном.
– Нет, верблюда не надо, – решил Тимур. – Лучше пуделя. Или еще лучше пинчера, ма-аленького с большими ушами, как у кролика.
Алик твердо ему обещал, все-таки хорошо иметь такого друга, как Вах, он и жирафа достанет, не только пинчера с ушами кролика. Жанна вышла его проводить, Алику было не совсем хорошо, он взял ее за обе руки, сейчас он или задаст ей последний вопрос, или навсегда с ней распрощается, на веки вечные. Сейчас или никогда. Пока он набирал разгон, Жанна его опередила:
– Алик, ты русский?
– Почти что. – У нее тоже есть свои проблемы. – А что, ты признаешь только русских?
– Мне просто интересно. Спросить нельзя?
– Я полтинник.
– Это еще что за нация?
– Мать русская, отец башкир. По паспорту я Алим.
– Выходит, я тоже полтинник, мама у меня русская, а папа казах. Два полтинника собрались.
– Или один неразменный рубль, – начал заход Алик, сейчас он спросит ее вот так же просто, как она его – ты русский, а он ее – ты девушка? Ничего в этом оскорбительного нет, ровным счетом ничего. Но он опять опоздал.
– Алик, а у тебя нет знакомых джинсы достать?
– Кому-у? – Алик чуть не сел, где стоял.
– Мне, а что? Только не за двести, мама не согласится, а по магазинной цене.
Вот уж чего не ожидал, того не ожидал, уж такую она ему свинью подложила, хуже некуда.
– Тебе? Джинсы? Что же ты сразу мне не сказала?!
Обманывала, притворялась. Главный вопрос Алика теперь отпал сам собой.
– Сразу было неловко просить, а теперь…
– Что теперь?! Теперь еще хуже, чем сразу!
Как он ошибся, как жестоко ошибся, ну за что ему опять пустой номер! Снова надо искать невесту и притом по-быстрому, без невесты он уже жить не может, Жанна сильно его раззадорила, он уже на загс навострился, а теперь вот – джинсы.
– Что ты замолчал, Алик? Нет знакомых, ну и не надо, буду мечтать дальше.
– Есть знакомые, – убито сказал Алик. – Достану. Сколько пар?
Жанна рассмеялась.
– Да одну хотя бы единственную.
Он безотказный, достанет, он даже подарит ей эти джинсы и рубля не возьмет, даже полтинника, а потом гордо скажет – все, нам лучше расстаться.
– Ты чего, Алик? – Голос у нее сладкий, она рада, что скоро влезет в свою мечту, ну а ему что за радость? Сама себя разоблачила, а ведь так ловко прикидывалась, заморочила ему голову. – Алик, ну ты чего? – Она ладошкой приподняла его голову, а он отворачивался, тогда она обеими руками повернула его лицо к себе. – Да в чем дело, скажи? – А голос как у лисы, как у змеи, еще даже хуже.
– Я думал, ты еще девушка. А теперь – джинсы… – Он чуть не заплакал.
– Если я девушка, значит, мне нельзя джинсы надеть? – изумилась Жанна. – Ну, Алик, ты даешь.
Домой он ушел счастливый. Хорошо ему после встречи с любимой девушкой идти по ночному городу, который может спать спокойно и видеть сны и зеленеть среди весны. Алик здесь служил в армии, после дембеля поехал к себе домой в Чишмы, те самые – «деньги есть, Уфа гуляем, денег нет, Чишма сидим», прожил там с месяц, огорчился за свой маленький город и вернулся сюда. Окончил курсы, поселился у Василь-Василича, от него как раз ушла жена и ребенка с собой взяла, бегал по адресам, чинил-паял, велосипед купил, чтобы быстрее обслуживать, потом захотелось ему машину, и он пошел в торговлю, благо, что есть у него два курса техникума.
Маленького пинчера Вах привез в тот же день, как Алик попросил, взял он его за пятьдесят, но без навара Вах даже для друга ничего не делает, сказал – восемь червонцев. Джинсы он обещал через пару дней. И что еще Алика поражает – денег у Ваха и так полно, но чем дальше, тем больше они ему требуются как для алкаша опохмелка. Но Алик его уважал, что говорить, слово Ваха закон, сказал – сделает, болтать не любит, не как Мусаева, например: сегодня пообещает, а завтра напомнишь, у нее глаза шесть на девять, мол, впервые слышу. Живет Вах смело, слегка по-наглому, но через край не хватает, квартира у него, машина, в кармане каждый день не меньше трехсот рублей, иначе Вах себя за человека не считает. Очень хотелось Алику научиться вот так же жить. И с Мусаевой Вах говорить умеет, она его даже побаивается, хотя у Мусаевой муж шишкарь, в прокуратуре работает, иногда на «Волге» в магазин приезжает с личным, само собой, шофером.
Почему он так ни с того ни с сего про Ваха задумался? Потому что сегодня Мусаева с Вахом вели очень громкий разговор, Алик кое-что слышал и на всякий случай запомнил, да и как не запомнить такие новости. Другой бы на его месте заметал икру, но Алику глубоко наплевать на Мусаеву, у него есть невеста Жанна, и она девушка. Теперь он уже не ждал в магазине, а спокойненько шел к ней прямо домой. В один прекрасный день он сказал Жанне:
– Я хочу поговорить с твоей мамой.
– Зачем? Она уже знает, что не все продавцы воруют.
– У меня другой разговор. Хочу на тебе жениться.
– Сначала надо со мной поговорить, как ты думаешь?
– Ну давай с тобой. Предлагаю тебе руку и сердце.
– А где мы будем жить?
– Найдем квартиру.
– Нет, давай лучше у нас. Тимур с мамой в одной комнате, а мы в другой.
Он не ожидал, что она так легко согласится да еще и навстречу пойдет.
– Только у меня есть условие, – сказала Жанна.
– Любое!
– Ты должен учиться, должен восстановиться на третий курс. Тогда мы вместе окончим через два года. – Жанна училась на факультете дошкольного воспитания.
На нужное дело Алика уговаривать не надо, собрал он документы и отнес их в торговый техникум. Там он узнал, что конкурс будет бешеный, абитуриентов тьма, все в торговлю ринулись, непонятно, что с народом творится. Вопрос о его восстановлении будет решаться в августе, но хорошо, что ему не на первый курс, иначе был бы заведомо пустой номер – двенадцать человек на место.
Настал день, когда они подали заявление в загс и получили талоны в салон новобрачных. Жанна к тому времени написала отцу, и он прислал ей с БАМа триста рублей, у Алика само собой нашлось не меньше, они ходили по салону и покупали все, что хотели, кольца прежде всего, затем туфли, платье подвенечное белое, вместо фаты Жанна пожелала шляпку из гипюра, потом взяли такси и поехали за город на природу. Им было хорошо, весело, беззаботно, через два месяца они получат свидетельство о браке, сыграют свадьбу, а до этого купят себе надежную двухспальную кровать, ковер на стенку и обязательно цветной телевизор. Затем будут пробиваться в кооператив на квартиру, отец написал с БАМа, что если зять у них будет работящий и непьющий, он подарит молодым две тысячи к Новому году. Домой к Жанне они приехали в тот день поздно, устали, еще посидели чуток вдвоем на кухне, Тимур уже спал и мама спала, ей на работу рано вставать, и тут Жанна сказала:
– Почему-то тревожно мне, Алик…
– Да ты что, Жанна, бро-ось.
– То ничего не было, а теперь как будто все есть. Без всяких усилий… Так, мне кажется, не бывает.
– Как это без усилий? – возмутился Алик. – У меня даже седой волос появился, один, когда я за тобой бегал.
Мусаева отпустила его на три дня, как положено по закону, но Алик вышел на другой же день, сильно беспокоился за отдел, потому что Вах куда-то пропал и Алика не предупредил. Все его поздравили, и Мусаева тоже, она его уважала, не один раз говорила: «Таких продавцов, как ты, Алим, надо искать да искать».
Сегодня Мусаева пригласила его в свой кабинет, поздравила с законным браком.
– На свадьбу пригласишь? Достанем тебе балык, икру черную, индюка живого, если хочешь.
– На свадьбу приглашаю весь магазин, – сказал Алик. – А вас с мужем персонально.
– Спасибо, дорогой. Заранее скажи, какой тебе надо подарок. Гарантирую. А теперь о деле, Алим.
Оказывается, Вах уехал в командировку аж на две недели, а тут с бумагами непорядок, надо, чтобы Алик подписал заборные листы на две тысячи шестьсот рублей. Товара пока нет, но все будет в ажуре в самое ближайшее время.
– Нет проблем, – сказал Алик. – Если моя подпись действительна, хоть сейчас.
Мусаева в торге на хорошем счету, ей доверяют, она отличник советской торговли, дело свое знает четко и ведет магазин 7/13 от победы к победе. Алик здесь уже девять месяцев и настоящей ревизии при нем не было еще, хотя ревизоры раз пять наведывались. Зимой женщина-ревизор подписала акт со слов, даже смотреть ничего не стала, правда, Вах сказал Алику, чтобы он положил в карман ее пальто сто пятьдесят рублей в виде премии. В другой раз Мусаева сама дала Алику двести рублей и велела сбегать в ювелирный, взять золотое кольцо поприличнее. Алик сбегал, купил за сто девяносто три, отдал Мусаевой, но через пять минут побежал обратно, менять размер на девятнадцать с половиной. Зато торговля шла без лихорадки и премиальные были, а то с одной стороны тебе покупатель нервы мотает, а с другой стороны ревизоры жить не дают, и все это при зарплате ниже среднего.
Короче говоря, Алик подписал заборные листы на две шестьсот. Он верил Мусаевой больше, чем самому себе. И пошел работать.
Но куда подевался Вах, какая-такая командировка? Он же продавец, а не снабженец. В отпуск Вах собирался в конце лета, а сейчас только начало. Как бы так не вышло, что после своей командировка липовой Вах не ушел в отпуск, тогда и свадьбу как следует не подготовишь. Кто теперь достанет Алику джинсы сорок шестой, второй рост? Без Ваха прямо-таки как без рук. Вертеться за прилавком Алик привык один, но теперь с бумагами придется дело иметь, всякие сальдо-бульдо. Тяжело стало Алику, и Мусаева пошла навстречу, оформила помощником продавца своего племянника, здорового амбала, молодого, но волосатого на руках, на груди, на шее, весь будто каракулевый, хотя лет ему семнадцать-восемнадцать. Она его оформила, чтобы Алику было полегче, но амбал сидел как пень весь день, да еще и на Алика смотрел начальником.
– Ты джинсы не можешь достать? – спросил его Алик между делом. – Сходи, поищи фарцов, богом прошу, сорок шестой…
Амбал даже договорить ему не позволил:
– Я на работе, понял? Зачем «сходи-поищи», я тебе не шестерка.
А сам Алик не может вырваться, свободной минуты нет, да теперь еще две шестьсот повисли, надо их отрабатывать, касса ждет-не дождется. После работы он поехал домой к Ваху, узнать в чем дело, там жили какие-то гости из Тбилиси, вся квартира была заставлена до потолка одинаковыми ящиками, пахло фруктами; гости сказали, что Вах уехал с девушкой на Черное море, и тут дураку ясно, что вернется не скоро, а если пораскинуть мозгой и кое-что сопоставить, то – совсем не вернется.
Ладно, до свадьбы Алик потерпит, осталось не так уж много, а там придется искать другое место, без Ваха сразу стало плохо, по всем швам затрещал не только винно-водочный отдел, но, кажется, и весь 7/13…
Понедельник тяжелый день, но этот в жизни Алика оказался самым тяжелым из всех понедельников. Прямо с утра Мусаева позвала его в кабинет, закрыла дверь на ключ изнутри, села за стол и поставила на него свои голые локти.
– Ответственное дело надо решить, Алим. – Глаза у нее желтые, как у кошки, лицо круглое, прическа гладкая, сильно она на кошку похожа и говорит мягко, мурлыкает: – Очень ответственное дело, Алим. Тебя касается, меня касается, всего нашего трудового коллектива касается. – Она выложила перед Аликом целую кипу заборных листов. – Надо подписать, дорогой, а потом покроем. За счет дефицита.
Если бы на Алике не висели две шестьсот, он бы подписал, не глядя, но – висели, и еще он теперь не один, а с Жанной. Алик молча взял пачку обеими руками, перебрал один за другим все листы, голова у него башковитая, не нужны ему ни счеты, ни электронные калькуляторы, быстро подсчитал все и получилось ни много ни мало – сто тринадцать тысяч с какими-то там рублями. А товара на такую сумму и близко нет. Откуда такой бешеный остаток? Когда он вырос?..
Не хотел бы он вспоминать про тот скандал Ваха с Мусаевой, но теперь волей-неволей пришлось вспомнить. Обычно разговор Ваха с Мусаевой был спокойным, деловым и коротким, но в тот раз бубнящие, сердитые их голоса привлекли внимание Алика, тем более, что и его имя было помянуто раза два-три. Он вышел в коридор, непривычно было слышать здесь базарную ругань, будто Вах собирался ее зарезать как минимум. Горячий человек Вах, грузин, но и Мусаева, хотя и не грузинка, тоже кавказская женщина, нашла у них коса на камень. Алик, сам не зная, зачем, потянулся на скандал, подошел к двери и услышал, как Вах кричал: «Сначала ты положишь, а потом я положу!» – ему нипочем, он с ней, как с Розой, в гробу видел ее заслуги, даже прокурора ее не боится. Впрочем, Алик знает, Вах может никого не бояться, есть у него для этого оч-чень веские основания. На крик Ваха Мусаева заговорила потише, все пыталась убедить его: «Ты подпишешь, а я тебя в психбольницу положу, там у меня знакомый врач, дадут справку, что невменяемый и все». Но Вах не соглашался: «Сама иди в психбольницу! Положи свои восемьдесят, тогда и я положу свои сорок». Тут и думать нечего, речь у них шла не о копейках. Теперь выходит, Вах листы не подписал и укатил с девушкой на Черное море, а Мусаева взялась Алика обрабатывать, хотя прежде Алик никогда ничего не подписывал, все делал Вах.
Впрочем, как это не подписывал? А две шестьсот на той неделе? Тоже сумма, она еще не покрыта, а ты давай уже новые листы подписывай, «ответственное дело надо решить», а сумма такая дикая. Опять вспомнил, как Вах оскорблял отличника торговли, да и как ее не оскорблять, если она, заведующая, должна своему магазину восемьдесят тысяч, шутка ли?!
– Я тебе честно скажу, Алим, мы с тобой попали в критическое положение. Вахтанг не в командировке, он позорно сбежал. Он должен магазину сорок пять тысяч. Кое-что я должна, кое-что ты должен. Подпиши листы, иначе нам с тобой будет плохо. Вахтанг подлец, сильно нас подвел, но ты не такой, Алим, я тебя знаю, ты честный человек.
Алик только вздохнул и опустил голову.
– Мы покроем, – сказала Мусаева обещающе, – за счет дефицита. На базе есть твердая договоренность.
Он бы подписал, если бы… Много сейчас у Алика всяких-разных «если бы» – если бы не собрался жениться, если бы он не слышал тогда скандала с Вахом, если бы Мусаева не стала бы в его глазах драной кошкой, которой хозяин дает пинка.
– Не буду подписывать, – сказал Алик. – Просить бесполезно.
Вот вам и безотказный.
– Да чего ты испугался, Алим? Все гладко пройдет. В крайнем случае я тебя в психбольницу положу, у меня там свой врач, доцент, близкий родственник.
– Зачем мне ваш врач-доцент? Я жениться хочу, заявление подал, на свадьбу вас пригласил, зачем мне психбольница?
– Правильно, зачем? Давай так подпиши. Ты не мальчик, Алим, жениться собрался, я тебе всеми силами помогу.
– Не надо. Сказал – не просите. Бесполезно! – И ушел за прилавок.
Вечером, после закрытия, когда Алик уже переоделся, в подсобку вошли трое – муж Мусаевой, его личный шофер и амбал племянник.
– Разговор есть, – сказал муж Мусаевой. – Садись.
Алик послушно сел на ящик из-под пива.
– Ты меня знаешь? – Муж Мусаевой ткнул себя пальцем в грудь. – Я прокурор.
Алик озадаченно молчал, прикидывая, чем может дело кончиться. Шофер сказал:
– Встань, когда с тобой старший говорит.
– То садись, то встань, – проворчал Алик. – Много начальников. – Однако встал, прицелился, как шмыгануть к двери, если они вслед за языком пустят в ход кулаки.
– Если заборный лист не подпишешь, в тюрьму пойдешь. По трем статьям – семьдесят вторая, часть вторая…
Минут пять муж Мусаевой втолковывал Алику, какая жизнь ему «карячится» – веселая, в общем, жизнь, двенадцать лет он будет ходить на охоту каждый что ни на есть день, притом налегке, поскольку ружья будут носить сзади ребята с красными погонами, – вот такую приблизительно картину нарисовал ему прокурор.
Алик пытался ему объяснить, что остаток неимоверно большой, сам он тут не виноват нисколько, к делу он не причастен, закон должен быть на его стороне, зачем товарищ прокурор толкает его на преступление? Если Алик не подпишет, то срок ему то ли будет, то ли нет, а вот если подпишет, то уж будет наверняка, а он не брал эти тысячи, да и зачем брать, он жениться хочет, у него невеста есть, девушка, – короче, все им объяснил начистоту, откровенно.
– Дисциплина твоя где? – сказал личный шофер. – Заведующая приказ дает, ты должен выполнять, соображаешь? Почему не выполняешь?
Алик молчал.
– Когда подпишешь? – спросил прокурор негромко и веско.
Алик только головой помотал, не желая больше повторяться.
– Отвечай, падла! – повысил голос шофер.
Алик посмотрел на часы. Жанна уже ждет его и беспокоится, а они тут ему лапшу на уши вешают. Он безотказный, что правда, то правда, но когда его оскорбляют, когда ему угрожают и все такое прочее, у Алика появляется характер, и не простой, а железный. Он прекрасно видит, что пришли они заставить его любой ценой, что могут они его отметелить за милую душу, и тем не менее он их в гробу видел. Всех троих в гробу и еще в белых тапочках.
– Последнее слово подсудимого, – торжественно сказал Алик, обращаясь к мужу Мусаевой. – Два последних слова: не подпишу!
– Небо в клетку хочешь? Получишь.
Как понял Алик, прокурор обещал ему уже второй вариант веселой жизни – сядешь ты за решетку и, когда глянешь оттуда на небо, то будет оно перед твоим взором в клетку.
– Какое вы имеете право меня заставлять? – возмутился Алик.
Неужели сама Мусаева просила их заняться воспитанием подчиненного ей работника прилавка? Без нее никак не обошлось, иначе откуда бы им знать про заборные листы. Они пришли заставить Алика силой, но не на того напали. Пока не дошло до мордобоя, надо поближе к двери, чтобы вовремя рвануть. Звать на помощь Алик не может, не тот характер, да и зови не зови, никого уже в магазине нет, Алик сам проверил охранную сигнализацию и уходил последним. Завтра прямо с утра он с глазу на глаз поговорит с Мусаевой и, примерно, в таком же духе, как говорил с ней Вах. А сейчас мелкий шажок к двери, будто переступил с ноги на ногу, и еще шажок. Но тут прокурор сказал по-своему одно слово шоферу, тот широко шагнул к Алику вплотную, и тут Алик четко понял, что шофер – тоже племянник Мусаевой, копия амбала помощника, только постарше; едва успел он понять, что все они родственники, одна шайка, как шофер быстро взмахнул рукой, словно кот лапой на мышь, и вцепился в густые курчавые волосы Алика, не промахнулся и пальцы не соскользнули, с Алика будто начали шкуру сдирать живьем, сразу всю, с головы через спину и до пяток; его так и ожгло всего, в глазах искры, он взвыл. Шофер легко выволок его на середину подсобки, поставил на колени, еще тряхнул и только тогда разжал пальцы. Алик закрыл лицо, стиснул свои скулы руками, рот его перекосило от слез, но он все-таки прокричал:
– К-козлы вонючие! Т-трое на одного! Трусливые шакалы. Не подпишу-у. Вах приедет, перестреляет вас всех!
Если бы они были любителями, то могли бы разозлиться и врезать ему за такие слова от души, но они были профессионалами и знали меру.
– Завтра ты подпишешь заборные листы или тебе крышка.
Вот когда понял Алик, зачем Ваху пистолет в мирные безоблачные дни на вполне мирной торговой работе. Вах с пистолетом почти не расставался, носил его сбоку под мышкой, как в кино, и однажды даже позволил Алику подержать пистолет, но прежде нажал кнопку и вынул обойму, осторо-ожный Вах человек, все знает и все предусмотрит, он и с Мусаевой и со всей ее прокуратурой умел себя поставить. «Зачем он тебе?» – наивно спросил тогда Алик, намереваясь выпросить, у тебя, мол, и так всего полно, а у меня хоть эта игрушка будет. «Для комплекта», – ответил ему Вах солидно…
– Мы предупреждаем только один раз, – сказал шофер. – Понял?
Шерстяной амбал закинул ногу на ногу и, нагло глядя на Алика, вытянул снизу из-под узкой штанины финку, лезвие ее блеснуло рыбкой, и далее амбал, по-хамски осклабясь Алику как последнему слабаку, взялся за лезвие пальцами и, выставив вперед красивую полированную ручку, начал чистить свои ногти, скоблил так, будто чистил молодую картошку. «Почему они меня за щенка принимают? – негодовал Алик. – Или я так похож? Да режьте вы меня, гады, хоть на дунганскую лапшу, а я не подпишу».
– Двадцать четыре часа даем, – сказал прокурор.
– Бежать не думай, дадим всесоюзный розыск, – предупредил шофер. – Сто тринадцать тысяч не шутка. Под землей найдем. Братья наши везде есть, ты знаешь, и в Москве, и на Колыме, и в Казахстане, и в Узбекистане, где хочешь, понял? Повтори!
– Понял, – сказал Алик, думая, что так оно и есть, везде их навалом, братьев-разбойников.
Все трое разом встали и пошли во двор, там сели в «Волгу» и поехали, оставив Алику бензиновый дух. Только сейчас он заметил номерной шифр – как на «Жигулях» у Ваха, не служебная машина, частная.
Уехали и через двадцать четыре часа приедут. В западню Алик попал и некому его выручить, нет у него братьев, вот как у них, он один, если не считать Жанну. Он не думал обзаводиться никаким-таким братством, хотел жениться, семья, дети пойдут, зачем ему еще какие-то братья? Оказывается, нужны свои люди, чтобы помогли в трудный момент, выручили, своя шайка нужна, а еще лучше, конечно, свои порядочные люди. Но как-то так получается, что все порядочные живут сами по себе, а все шакалы собираются в стаю. И везде они по злачным местам. Плодожорки. Травить их надо негашеной известью. В апреле как-то были они с Вахом у Мусаевой на даче, помогали ей травить плодожорку. Алику понравилось это слово, очень для них всех подходящее.
Братство у него, конечно, было, самое большое в стране – комсомол, но Алик выбыл из него механически, не платил взносы и не стал восстанавливаться, могли выговор дать, а сейчас вот вспомнил, – куда пойти, где просить руку друга? Были еще армейские товарищи, но давно он уже никому не писал, ни командиру взвода лейтенанту Зайцеву, ни рядовому Азизу в Наманган, ни Ване Фирсову, бывшему комсоргу, в Вологду. Чем он их порадует? Нечем. А одному никак нельзя оставаться, один он Жанну не защитит, семью свою молодую не оградит от плодожорки. У них и торговля в руках, и прокуратура, – что делать, где искать выход?
