Текст книги "Дефицит"
Автор книги: Иван Щеголихин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)
12
В воскресенье Алла отмечала свое сорокалетие. Не очень хотелось, но настояла Инна, позвонил Сакен Муханов – все равно приду, позвонил Вадим Резник, пропел в трубку: «Ну а будет сорок пять, баба ягодка опять», заодно пожаловался на притеснения со стороны жены и сказал, что явится к Алле в гордом одиночестве. Друзья словно сговорились и пришлось Алле готовиться всю субботу и половину воскресенья.
К четырем часам собрался, можно сказать, кворум – прежде всего Инна, подруга Аллы, невропатолог, с мужем Валерием Петровичем, инженером-обогатителем, затем Сакен, главный хирург, с женой, Вадим, кожно-венеролог, без жены, Галина, замглавного на «скорой помощи», с мужем судмедэкспертом, Регина Данилова без мужа, он ходил с ней только на каток и на премьеры в театр. Стали рассаживаться, только расположились, – звонок, явился Ваня Цой, психотерапевт, один.
– В третий раз холостому разрешите присутствовать?
Подтвердился слух, что Ваня опять развелся, не везет мужику. Что же, приняли сироту, раздвинулись. Только Сакен скомандовал наливать, как опять звонок, это уже не сокурсники, пришла старшая сестра Макен с красавцем мужем, высоким уйгуром по имени Бахтияр. Опять отсрочка и веселое оживление. Вадим с мужем Инны перенесли в гостиную стол из кухни, вертели его в дверях то на один бок, то на другой, под стол забрался пудель, оглушительно гавкая, протестуя против разгрома квартиры, за пуделем туда же ринулась Алена, спасать.
– Он так и лезет на неприятности!
Нарастили стол, Вадим объявил, что он здесь и сядет, в протезной части, затем произнес риторическую фразу – он не видит Сакена как всегда на почетном месте.
– Зато я вижу Резника на задворках, где ему и положено, – отозвался Сакен.
Начался традиционный между ними культурный обмен, и тут же обычные для всякого застолья, незамысловатые реплики:
– А можно мне сюда, поближе к черной икре?
– От икры склероз, в ней холестерина много.
– Рассаживайтесь, кто куда хочет.
– Лучшая рыба – колбаса.
– Только не со своим мужем.
Не все врачи города собрались за столом, но можно не сомневаться, что все новости, и не только медицинские, здесь будут произнесены и оценены по достоинству.
Расселись, осторожно заклацали посудой, ножами, вилками, в репликах у каждого заметен свой стиль.
– А где, не побоюсь этого слова, хрен? – это стиль Вадима на грани фола, а иногда и без грани.
– Мальчики, а кто тамада? – это Инна, только «мальчики» для нее и никаких-таких «девочек».
– Мы не в Грузии, мы в Казахстане, зачем тамада? – это Сакен в своем стиле.
– Друзья, а вы заметили, как вымирает поговорка «лучшая рыба – колбаса»? – это стиль мужа Инны, Валерия Петровича, с несколько философским уклоном.
– Вымирает вместе с рыбой, – сказал Ваня Цой, скептик по преимуществу, сделали его таким жены.
– Мальчики, не вижу порядка, так и будем болтать?
– Тамадой будет Резник, – объявил Сакен, – иначе он все равно никому слова не даст сказать.
– Прошу заметить, я прохожу по деловым качествам, а не по национальному признаку, – согласился на тамаду Вадим. – У всех налито? Первое слово Сакену, моему, я не побоюсь этого слова, другу.
Сакен поднялся, сурово уставился на Аллу.
– Дорогая хозяйка, дорогие гости, я предлагаю выпить прежде всего за здоровье нашего замечательного, известного терапевта Аллы Павловны. Мы все тебя уважаем, Алла, и все любим. Желаю тебе прежде всего личного счастья, чтобы ты в ближайшее время…
– И так далее, – перебил Вадим.
– Никаких и так далее! – настоял Сакен. – Надо говорить конкретно. Желаю прежде всего, чтобы Алла в ближайшее время вышла замуж, категорически требую. Ты у нас молодая и самая красивая. Даю тебе слово, если бы конституция учитывала наши национальные традиции, я взял бы тебя второй женой – токал.
– Ты не в конституцию смотри, бандит, а в уголовный кодекс, – посоветовал тамада.
– Я признательна тебе, Сакен, – отозвалась Алла, – но что скажет твоя Жамал?
– Для одного глупого мужа, – сказала Жамал мелодичным голосом, – две умных жены большая роскошь.
– Все слышали? – Сакен не обиделся. – Когда меня спросили в Стамбуле о положении казахской женщины, я сказал – свобода слова у нее на первом месте.
– А янычары в Стамбуле есть? – полюбопытствовал Валерий Петрович. – На каких они правах, интересно?
– Да выпьем мы, в конце концов, или так и будем лясы точить? – вскричала Инна.
Выпили, наконец, и замолчали на минуту-другую.
– Жамал, а что тебе Сакен привез из круиза? – поинтересовалась Регина Данилова.
Жамал проглотила салат, вытерла губы.
– Пятьсот рублей долгу…
Сакен никого не боялся, кроме своей жены, а Вадим говорил при случае, что всем, что есть и что еще будет в Сакене хорошего, он обязан Жамал. Она главный врач противочумной станции и от диссертации отказывается: «У меня без кандидатской четыреста рублей и шестеро детей, заимейте вы столько со своей степенью».
– Однокашники и однображники, я не могу пускать юбилей на самотек, – заявил Вадим. – Я хочу поставить перед столом, не побоюсь этого слова, проблему.
– Мы должны найти ей хорошего мужика, – начала Инна, и Алле пришлось ее перебить:
– У меня есть больной, который задает всем вопрос: какое главное зло сегодня?
– А что, это интересно.
– Направь его ко мне в диспансер, – посоветовал Ваня Цой.
– Друзья, зачем вообще говорить о зле? – воскликнул Валерий Петрович.
– Ваня, ты не можешь и моего мужа к себе забрать?
– Зачем говорить о зле? – не сдавался Валерий Петрович. – Чем жить, проклиная жизнь, не лучше ли жить, восхваляя ее?
– Разумеется, лучше, – согласился Вадим, – этим мы сейчас и займемся. Прошу восхитительную Инночку сказать свое мнение на тему добра и зла.
Пока Инна прихорашивалась, оглядывалась, чтобы, поднимаясь в тесноте, не зацепить что-нибудь на столе, Вадим заполнил паузу, поглаживая живот:
– Главное зло – утка в яблоках.
– Уток в яблоках не бывает, – серьезно отозвалась Регина Данилова. – Бывают кони в яблоках.
– Сакен, это по твоей части, конина в яблоках.
– Нет такого блюда, ручаюсь. А конина, к твоему сведению, от рака предохраняет.
Инна наконец встала.
– До революции говорили: бабий век сорок лет.
– Инночка, мы же не на партсобрании.
– С каких это пор на партсобраниях про бабий век?! Не перебивайте мне мысль. Так вот, сорок лет, много или мало? Для женщины, я считаю, золотая середина. Пятнадцать лет после института позади, правильно? И пятнадцать лет впереди до заслуженного…
– Я не побоюсь этого слова!
– Да, отдыха, – закончила Инна.
– А я жду-не дождусь пенсии, – призналась Галина.
– Я считаю, у Аллы все хорошо, – продолжала Инна. – На работе ее ценят, дети у нее растут, одна уже замужем, слава богу. Но сорок лет есть сорок лет. Я хочу присоединиться к Сакену и пожелать ей личного счастья, да!
– Ты тоже берешь ее второй женой? – поинтересовался Вадим. – Человечество изо всех сил борется с институтом брака, а вы мне тут позволяете!
– Никаких жен, никаких мужей, на свалку истории! – вскричал Ваня Цой.
– В конце концов, что мы за друзья, если не можем найти ей хорошего мужика?
– Ради бога, Инна, – взмолилась Алла.
– Инночка, лишаю тебя слова. Скажи всем «благодарю за внимание» и сядь на место.
– Но я еще про зло не сказала, Вадим!
– Давай, только напряги интеллект.
– По-моему, главное зло – это обогащение.
– Моя специальность, между прочим, – сказал Валерий Петрович.
– Мой обогатитель принес на восьмое марта талон на ковер, радуйся, говорит, мы получили право на роскошь. Я очень рада, но кто мне принесет тысячу рэ? Муж меня утешает: чем больше будет прав у честных людей, тем меньше будет прав у жулика.
– Он обогатил тебя философской мыслью.
– У честных пусть будет талон без ковра, а у жуликов ковер без талона, все правильно!
– Но где тут добро, где зло?
– Я вот сдам макулатуру, которую он читает вместо того, чтобы помогать жене, и обогащу его талоном на «Трех мушкетеров».
– Это называется личное счастье, Алла, ты обрати внимание!
Регина опять пристала, чтобы Сакен рассказал о круизе – Данилов обещал ей путевку на следующую весну.
– Что тебя интересует?
– Даю ориентиры, – подсказал Вадим. – Про стриптиз не надо, про ночной бар не надо, про порнографию мы сами знаем, про безработицу тоже.
– А больше и рассказывать нечего! – Сакен руками развел. – По родине я скучал, как положено, приехал с радостью, а здесь новости. Коллега Малышев подрался с дворником и залег в больницу, чтобы избежать суда.
– Но это чушь, Сакен, извини меня! – вспыхнула Алла. Наступила подозрительная тишина, но она ее не заметила. – Он у нас лежал. Переутомление, небольшой криз. Представь себе, все требуют хирурга Малышева, панариций, фурункул, непременно Малышева. – Она совсем не хотела задеть Сакена, само собой получилось.
– Но зачем дворников избивать, на них и так дефицит.
– Да что вы вцепились в Малышева! – воскликнула Инна. – Это хирург от бога. И мужчина, каких поискать.
– Как ты определила, Инночка, пальпаторно?
– Визуально достаточно.
– Факт есть факт, я его не люблю, – сказал Сакен.
– Сакен Муханович, а янычары, интересно, в Турции сохранились? – попытался Валерий Петрович сменить тему.
– Янычары были от Сакена в восторге, – сказал Вадим.
У Аллы горели щеки, на лице застыла улыбка, она не ожидала от Сакена таких слов о Малышеве. И в перепалке с Вадимом у них ни такта, ни осмотрительности.
– Друзья, минуту внимания, все сюда! – Валерий Петрович все еще не терял надежды выровнять крен. – Скажите, чем отличается старая интеллигенция от новой? Не хотите подумать?
– Не хотим, – решила за всех Инна.
– Тогда я скажу тост! – Валерий Петрович чуть не с ногами вылез на стол. – В сорок лет женщина расцветает, гляньте на нашу Аллочку Павловну…
«Неужели Малышев и вправду подрался с дворником?» Лицо ее горело, пусть думают – от комплиментов.
– У нее замечательные дети, – продолжал Валерий Петрович. – В нашем замечательном городе есть улица Родионова, по ней мы ходим и ездим. У Аллы Павловны было прошлое…
– Аллочка, ты, оказывается, женщина с прошлым?
– … есть настоящее и будет будущее!
– Хватит, Валера, мозги компостировать, – прервала мужа Инна, красная от вина. – Мы должны ей найти хорошего мужика. Остальное все прах и тлен.
…Он мог бы ей сейчас позвонить. Ну чего ему стоит поднять трубку и набрать номер? Подарок был бы для нее самый что ни на есть щедрый. Почему бы ему не прийти сюда в такой важный для нее день? Бабий век действительно сорок лет. Пришел бы, поздравил с окончанием века… Разговор за столом был бы совсем другим от его присутствия, это точно. Он не позволил бы им такой пошлый, уличный уровень перепалки. Но он не знает про круглую дату.
Пусть не знает, но позвонить бы мог. Сердце ему должно подсказать, оно у него чуткое – раненое. Пусть сейчас, сию минуту подскажет… Или лучше потом, когда все уйдут, и ей станет особенно грустно.
Сакен с Вадимом, похоже, выдохлись или поняли, что не интересны, и всем стало как будто легче дышать. Галина завела разговор о сыроедении и голодании, рассказала, как слушала в Москве знаменитую «сыроежку», которая ходит на встречи со свитой приверженцев, все они болели самыми ужасными болезнями, а теперь как огурчики. Самой сыроежке семьдесят, но выглядит она моложе нас.
– Если бы она ела свеклу вареную, а не жрала бы сырую, то выглядела бы еще моложе, – допустил Вадим, и Сакен его поддержал:
– Свеклу пусть свиньи едят. У меня в клинике две группы выздоравливающих. Одна каждый день пьет кумыс, а другая отказалась пить и составила контрольную группу. Результаты превосходные, на кумысе раны заживают гораздо быстрее, кровь восстанавливается, аппетит улучшается, растет вес.
– Ты бы не открывал Америку, Сакен, кумысом до нашей эры лечились, ты бы лучше добился, как главный хирург, чтобы все больницы снабжались кумысом.
– А где я тебе лошадей возьму?
Галина перешла с сыроедения на экстрасенсов и насела на Ваню – что думают психотерапевты? Почему высказываются в печати все, кому не лень, математики, философы, журналисты, звездочеты, а специалисты как в рот воды набрали?
– Я верю, – с вызовом сказал Ваня.
– Он верит! – воскликнул Вадим. – А где твоя материалистическая, не побоюсь этого слова, наука?
– Вера моя основана на знании, – Ваня несколько высокомерно улыбнулся. – Есть люди, наделенные огромной психической энергией, возьмите Гришку Распутина, или известных в прошлом колдунов и шаманов. Они лечили!
– Когда-то мы отвергли теорию относительности.
– Когда-то и гипноз отвергали и притом весьма умные люди, а теперь без него не обходимся, хотя материалистического объяснения, к сведению Вадима, этому явлению нет. И владеют им по-разному, у одних получается больше, у других меньше. Как и пациенты по-разному реагируют на гипноз.
– То, что они снимают боль наложением рук, – бесспорно. Но шарлатанов тьма. Надо клеймить.
– Не очень-то сейчас заклеймишь. Читатель наловчился из минуса делать плюс. Разругают кино в газете, на другой день полный кассовый сбор.
– Запретить их дороже обойдется, завалят все инстанции жалобами и заявлениями, подключат академиков, балерин, космонавтов.
– Но ведь научный эксперимент отрицает всю эту муть, сколько раз «Литературка» писала!
– Целебные прикасания неповторимы и невоспроизводимы. На них тратятся все силы психики, поэтому сеанс невозможен в эксперименте, все равно, что стрельба в воздух. Попробуйте повторить в эксперименте любовь.
– Любовь не научное понятие, это поэзия.
– Гипноз тоже поэзия, воздействие словом, волей, симпатией, силой своей животной.
– Любовь можно онаучить, лабораторию подключить к партнерам, датчики присандалить на все места и – фиксируй, есть между ними любовь или нет ее. По уровню адреналина, по вегето-сосуднстым реакциям, по зрачкам и прочее, все показатели сыграют, будьте уверены.
«Я его спрошу завтра, как он относится к гипнозу. Однако, что там за чушь с дворником, почему он ни слова ей не сказал? Если и было что, так Сакен раздул из мухи слона. Надо позвонить завтра и все выяснить…
Алла подсела к Макен, беспокоясь, что им с Бахтияром скучно в малознакомой компании. Участия в разговоре они не принимали, не могли попасть в тон и, если Макен выпила коньячку и сияла, то Бахтияр – только минеральную с пепси-колой и внимал болтовне по-трезвому внимательно, вежливо вертя головой от одного оратора к другому. Они здесь самые молодые, им еще нет тридцати, хотя уже трое детей и все мальчики – шести, семи и десяти лет, плавать они начали раньше, чем ходить. Квартира у Макен из двух комнат, в одной она с мужем, а в другой сыновья на трехэтажной кровати с лесенкой, причем вся комната оборудована как спортивный зал – канаты, шведская стенка, кольца, перекладина, Бахтияр все сам сделал. К ним уже экскурсии ходят опыт перенимать. Алла с Аленой тоже у них были и тоже восхищались, но вместе с тем Алле показалось, что они слишком много взяли на свои плечи и на детей взвалили тоже немало, смогут ли выдержать? Как бы потом не было разочарования, спада, – но так она думала от своих уже сорока лет…
– Старая интеллигенция страдала оттого, что живет лучше народа, а новая страдает оттого, что живет хуже.
– Махровый жулик, растратчик, спекулянт, а жил по гостиницам в лучших номерах.
– Сиротинин его выручает, нанял адвоката Зундиловича, не простого, а золотого. Ходит по судам и прокурорам со своей Настенькой, чтобы ему поменьше дали.
– На халяву ему дали бы лет семь-восемь, а под надзором профессора отвалят все пятнадцать.
– А у жены несчастной инсульт, рот перекосило.
– «Реве-ела бу-уря, гром шуме-ел…»
– Опять же Малышев это дело распутал.
– А ректорат представил его к ордену в честь семидесятилетия. Теперь получит.
Алле стало жалко Сиротинина. Прав был Малышев, говоря о его беззащитности. А может быть, Настенька для него опора в любом случае, даже в таком?..
– Реве-ела бу-уря, гром шуме-е-ел…
– Шумел камыш, в конце-то концов, а гром гремел!
– «Мариям Жагор орыс кызы-ы», – запел Сакен известную «Дударай», о том как русская девушка Мария, дочь Егора, полюбила казаха Дудара и сложила о своей любви песню. Вадим подхватил припев – «Дударари-дудым» – пели они, как в степи, не щадя ни своего горла, ни чужих ушей, довольно сносно исполнили, им даже похлопали, затем Вадим предоставил последнее слово виновнице торжества, – за что она хотела бы выпить?
– За счастье своих дочерей, – сказала Алла без раздумий. – Лизавета сейчас с мужем в Прибалтике, пишет – мамочка, как я скучаю по своему городу, там у нас много солнца, а здесь все дожди да тучи. Я горжусь, пишет, тем, что из Казахстана, нашу республику все уважают, у нас целина, хлеб, в недрах вся система Менделеева, у нас стартуют корабли в космос. Вот так, друзья, дети учат нас, взрослых, ценить и любить край, где мы живем. Я хочу выпить за Казахстан, где я родилась, где выросли мои дочери, за его благословенную землю и за его прекрасный, добрый и щедрый народ.
– Алла, можно, я тебя поцелую?! – воскликнул Сакен растроганно.
– Алла, ты молодец, – вполне серьезно, без всяких смешков поддержал Вадим. Вот так она урезонила их и помирила на прощанье…
Ушли гости и в квартире стало особенно тихо. Инна посадила обогатителя дремать возле телевизора и стала помогать Алле убирать со стола и мыть посуду, а заодно и продолжила тему личной жизни – как у Аллы отношения с главным инженером, на какой они стадии?
– Он мне надоел, – призналась Алла, – не знаю, как эта стадия называется.
– Ох, Алка, Алка, об Алене подумай.
– Но почему все об Алене да об Алене? А если о себе хоть раз в сорок лет – нельзя?
– Он же тебе вроде нравился?
Да, он ей нравился тем, что ухаживал за больной женой, сам измотанный, загруженный заботами комбината, все равно выкраивал время и каждый день хоть на минуту заезжал в больницу навестить жену. Болела она недолго, саркома, вот у кого действительно сошлось – бабий век сорок лет. Алла была на похоронах, видела его сыновей, старшего вызвали из армии, младший был на год старше Алены. Через сорок дней главный инженер приехал в больницу снова и сказал Алле Павловне, что намерен на ней жениться. «В доме нужна хозяйка», – он как бы нанимал ее. Нельзя сказать, что для Аллы его предложение явилось неожиданностью, хотя она его и не ждала, но такой оборот допускала, потому что пока они вместе выхаживали больную, они подружились. Но Алла не ожидала, что он так быстро придет в себя и уже через сорок дней начнет решать проблему «хозяйки дома». За все эти сорок дней он ей ни разу не позвонил, кстати сказать, будто отсиживал взаперти присужденное обрядом время. Не хочет она хозяйкой в чужой дом, когда у нее есть свой. И еще – он ни разу не спросил ее о детях.
Допустим, она переедет в его квартиру, отличную, кстати сказать, четыре комнаты в самом центре, не поедет же он к ней, из лучшей в худшую, и получится полноценная семья, два сына и две дочери, все в ажуре, но… не лежала душа, не было у нее ни волнения, ни желания что-то менять и вообще чувство не очень приятное – альянс вдовца со вдовицею, одинаковость пострадавших, оттенок какой-то несчастливый, она будет про мужа вспоминать, на кладбище ходить, он будет про жену вспоминать и тоже ходить. Во второй раз он хотел купить Аллу благодеянием, сказал, что удочерит младшую, но она опять – я подумаю, все так неожиданно и прочее. В третий раз он сказал, что у него, к сожалению, нет времени на бытовые дела, – бытовые! – он даже не пришел к ней, а все ограничивался телефоном и так требовательно говорил, будто она поставки для комбината задерживала или срывала его квартальный план, штурмовщиной ее хотел взять.
«Нет, я не могу, – наконец, сказала она. – Я все обдумала и решила». «Женщине вредно много думать, я бы на твоем месте не раздумывал». Вот эта его уверенность и била, что называется, по рукам.
Сейчас она мыла посуду, стояла над раковиной в углу и плакала, приподняв плечи, пряча лицо, перенося жалость к себе на свою посуду, мягко обмывала ее в теплой воде, поглаживала пальцами свои тарелки, чашки, ложки. Инна заметила, когда она уже проревелась.
– Ты чего?!
– Ничего…
– Чего плачешь, спрашиваю?
– Малышев подрался с дворником. – Она улыбнулась сквозь слезы.
– А-а-а, так он же у тебя лежал! – осенило Инну. – Как же я сразу-то не вспомнила! Ой, Алка, ну ты даешь. – Тут же все поняла без признаний, и даже успела испугаться за подругу, подошла к ней вплотную, будто намереваясь оградить, защитить. Алла взялась мокрыми руками за край раковины и уткнулась Инне в плечо.
– Ничего не могу поделать… Радуюсь и все.
– Да уж вижу, как ты радуешься! У вас уже что-нибудь было? – спросила Инна не только из любопытства, но и с тревогой; если что-то было, значит, Алла пропала, потому что непривычная, целиком всю душу отдаст и для дочери ничего не оставит, на все пойдет, – отчаянная по неопытности.
– Да нет, что ты… Кому-то надо было сказать, вот я и сказала. – Хотя она ничего не сказала. Но показала.
– Ох, Алка, Алка, – забеспокоилась Инна. – Это же Малышев, что хочет, то и делает, с него как с гуся вода. Но если что! – Инна показала кулак в сторону, к окну. – Я его! Только ты от меня не скрывай, советуйся, ты ведь наивная, Алка. – И, видя, что Алла посмеивается на ее страхи пополам с угрозой, сама успокоилась, да и любопытство одолевает, куда денешься. – Слушай, Алка, может, вам встретиться негде? Я устрою все в лучшем виде, располагай мной, как собой. – Инне тоже хотелось бы подружиться с Малышевым, втроем им легче будет соблюдать тайну и вообще выкручиваться из ситуаций, а Инна такая пройда, кого хочешь обведет вокруг пальца. – Ты как-нибудь сведи меня с ним, Алка, я ему сразу выдам: мы отвечаем за тех, кого приручаем. Он у нас не отвертится.
– Оставь, Инна, ты совсем не туда поехала.
– Алка, милая, я так рада! – Инна уже сама готова была пустить слезу.
Явился полусонный обогатитель, попросил сто грамм на посошок, и они с Инной ушли домой.
«Найти хорошего мужика», – так все просто, как найти настройщика пианино или слесаря краны починить, найти сотрудника на вакантное место, хоть какого, лишь бы найти. Лизавета перед свадьбой просвещала мать: «Пусть бы пил бы, пусть бы бил бы, лишь бы был бы, так поэты пишут. А мои не пьет и не бьет, так чего мне раздумывать?» Аллу огорчило, что дочь ее восемнадцатилетняя слишком уж по-бабьи все это произнесла – мой не пьет, в особенности вот это «мой». И какое в сущности допущение жалкое – лишь бы был бы, унижающе так, обижающе – лишь бы. Будто крохи жалкие с пира природы. Дочь как будто на корню смирилась, приняла роковую женскую второстепенность, неполноту без мужа, как будто сама по себе ты не человек, а придаток некий, друг человека. Сама Алла никогда не хотела так – лишь бы, ни в юности, ни потом, а хотела бы, так давно сошлась бы с кем-нибудь. Вдовой она осталась в тридцать два года, тогда думала – старуха уже, все кончено, только бы дочерей вытянуть, а сейчас думает, какая тогда была молодая, не знала, что и в сорок еще не все потеряно. Замуж надо было ради дочерей хотя бы, чтобы они привыкли к мужчине в доме, знающие люди считают, что из неполной семьи, когда нет отца или матери, выходят неспособные жить в браке, несчастливые – они не приучены с детства соподчиняться, ладить с другими. Предложения Алле были, но ей хотелось не мужа, а прежде всего отца своим девочкам, ей все казалось, что и тот будет груб с ними и этот к ним несправедлив, постепенно стала смотреть на мужчин с вопросом: отец он или отчим? Не только на знакомых, а вообще на всех, и в кино, и по телевидению, игру себе такую нашла. По каким-то признакам, ей самой неясным, выходило, что больше все-таки отчимов, чем отцов, даже Сиротинин со своим преклонением перед Настенькой не отец, а отчим, а вот Малышев… Ничего толком не зная о его семье, о житье-бытье, она отнесла его к категории отцов. Таким она видела его еще двадцать лет назад. Таким она увидела бы его еще мальчишкой в школе, а почему, не знает. Это и восхищает ее, и удручает. Он был отцом и останется – отцом своей дочери…
Друзья не забывали ее, часто наведывались, тот же Вадим Резник приходил пожаловаться на семью, сидел как-то на кухне и плакал и не в переносном смысле, Алла вытерла лужицу на клеенке, и еще подумала, у женщин таких обильных слез не бывает, они их чаще выплакивают. Приходили друзья, уходили, а она и при них, и тем более без них не могла избавиться от ощущения своего одиночества, несмотря на Алену и Лизавету. А мужа искать не пыталась. Можно было объяснить ее одиночество памятью о погибшем, – можно было бы, и добрые люди так и объясняли. Но как по-разному оценивают память о погибшем. Вот сегодня, пока она сидела с Макен и старалась их развлечь с Бахтияром, пошел какой-то двусмысленный разговор о жене Джона Кеннеди, убитого президента, о том, что первая женщина Америки не должна была выходить за грека, пусть он будет трижды миллиардер. «Но это бесчеловечно, – возмутилась Инна, – так только дикари поступали». «Как это так?» – спросил ее Ваня. «Сжигали на костре жен после смерти мужа». «Я бы их сжигал при жизни», – помечтал Ваня. Женщины вступились за вдову Кеннеди, рассудили, что она права, и только Регина сказала: «Как хотите, а я бы в такой ситуации держалась». Алла делала вид, что поглощена разговором с Макен о ее спортивных мальчишках. Слова Регины ее задели, они прозвучали укором, хотя Регина косвенно как раз защищала Аллу, объясняла ее одиночество памятью о Родионове. Потом вдруг кто-то сказал: «А я бы с Малышевым недели не прожила!» – что за бред? Чего ради вдруг такие допуски? И не слишком ли много о нем говорят сегодня – на ее дне рождения? В разной связи, с разной оценкой, но то один вспомнит, то другой.
А если бы он не попал в больницу?..
Он появился опять в ее жизни, как черта подводящая, как итог. Напоминание о молодости, которую уже не вернуть. А может быть, можно вернуть, есть какие-то силы небесные? Он мог бы и дальше жить сам по себе, но все-таки его привезли к ней, а коли так, раз уж ты попался, дружок, то… я тебя отпускать не стану.
Что там за дворник, памятник ему поставить? Ни слова ей не сказал, но теперь пусть скажет, самому будет легче.
Скажет, так он тебе и скажет, раскрывай уши. А вот, она скажет, снова ляпнет что-нибудь как в прошлый раз, когда чуть не сорвалось с языка: «А не уехать ли нам отсюда?» – нам, хотела сказать, нам с тобой, Малышев, но сказала «не уехать ли мне?» – как всегда одна, такая самостоятельная, намеренная и дальше пребывать в одиночестве.
И что же теперь? Лучше бы не знать, что теперь, лучше судьбе довериться. Страшна беда, пока не пришла, а уж коли пришла, она ничего не боится, да и не беда это, а счастье, пусть горькое, но другого у нее всю жизнь не было, – только горькое счастье. Инна, конечно же, не утерпит, поделится радостью за подругу, и одной расскажет, и другой – пусть узнают все, она не станет прятаться, как жила, так и будет жить. Но прежде всех должен узнать он сам.
Но неужели он до сих пор не знает, не догадывается? Неужели ему мало того, что она уже сказала? Да и без слов ясно, господи!..
Не ломай голову, она тебе еще пригодится. Да уж лучше бы не пригодилась. Лучше бы потерять ее совсем, вот хоть сегодня, хоть сейчас. Вот пришел бы, переступил порог…
– Мама, а почему не пришел тот дядя в синем костюме?
Ее будто жаром обдало, она так и вперилась в дочь – как ты смеешь?
– А у него сегодня дежурство, – спокойно солгала Алла.
Только теперь увидела, какой была ее дочь весь вечер, – она ждала, ждала и прислушивалась, стоило только раздаться звонку, как она первой вскакивала и, глядя на мать заговорщицки, бежала к двери или к телефону. Возвращалась уже посерьезнев и смотрела на маму – как она, не очень расстроилась? И все это в одиннадцать лет. Удивительно, что за дети пошли, с пеленок все понимают. Алла в своем детстве ни о чем таком и думать не могла, а вот Алена!.. Акселерация – это когда все понимают и всего хотят, но ничего не могут.
– Он тебе понравился? – спросила Алла.
Алена схватила пуделя на руки, запрыгала с ним.
– Мне вот кто понравился, вот кто понравился! Барбос, красный нос, глупый пес, а больше мне никто не понравился, правда, песик? – Попрыгала-попрыгала, увидела, что мама уже не обращает на нее внимания, и сказала: – Но ты ведь отпрашиваешься с дежурства, если у меня ангина.
– Но ведь у меня нет ангины.
– У тебя еще хуже, день рождения. – И, глядя, как мать рассмеялась до слез, пояснила: – У тебя еще более уважительная причина.
