Текст книги "Дефицит"
Автор книги: Иван Щеголихин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
– Возьму-возьму, мамочка.
Катя за дверь, а Марина Семеновна к окну, посмотреть, как она пошла, ничего не заметно? Не успела она дойти к окну в спальне, как в дверях звонок и нетерпеливый стук. Марина Семеновна заспешила обратно, открыла – Катя.
– Журнал подай, мамочка, «Юность» седьмой номер. – Дочь нетерпеливо трясла рукой, стоя за порогом. – Скорей!
Марина Семеновна заспешила за журналом, протянула его дочери, но Катя отступила в коридор подальше, жестом показывая матери, чтобы и та вышла.
– Нельзя через порог, мамочка, горе мне с тобой!
Схватила журнал и ринулась бегом, размахивая дипломатом в одной руке и журналом в другой.
Почти всю дорогу она бежала, боясь опоздать, боясь, что Елена Леонидовна не станет ждать и минуты, но в скверик вошла спокойным деловым шагом. Здесь уже было пустынно и тихо, универмаг закрыт, покупатели и спекулянты разошлись и час пик уже спал. Навстречу прошла молодая пара, толкая перед собой коляску со своим чадом. Возле клумбы девочка нюхала цветок, присев на корточки, ей очень хотелось сорвать его, но недалеко сидела бабушка и следила. Девочка украдкой поглядывала на нее и усердно нюхала, передвигаясь на корточках, тянулась к другому цветку, явно выжидая момента. В кустах слышались воровато приглушенные голоса, алкаши делили бутылку (стакан у них, между прочим, называется аршином). Катя пошла резвее и на середине широкой аллеи увидела черноволосую женщину в кремовом костюме с короткими рукавами, с черной сумкой и в черных туфлях. Катя узнала Елену Леонидовну, помахала ей журналом и приложила к груди, цифра семь выглядела спортивным номером. Елена Леонидовна скупо улыбнулась при Катином появлении. Они сели неподалеку от клумбы.
– Не знаю даже, с чего начать, – призналась Елена Леонидовна.
Все на ней такое аккуратное, пригнанное и, конечно же, дорогое, на пальцах, в ушах, на шее, конечно же, серебро и с камнем, наверное, своим, по гороскопу, и сумочка не из кожзаменителя, Катя сразу увидела, и вообще вид профессорши, фирменный по самому высокому счету, вызвал у нее сложное чувство. Она ровесница Катиной мамы, но выглядит явно моложе и ясно, почему – сидит дома весь день возле зеркала и выходит только на прогулку, даже парикмахершу по телефону к себе вызывает, и потому вальяжнее, аристократичнее, породистее ее мамы-труженицы. Увидев набухшую сероватую вену у нее на щиколотке, Катя несколько успокоилась.
– Я вас узнала, Катя, ваше лицо мне знакомо.
– Я была у вас на шестнадцатилетии Настеньки, девятого мая.
Девчонка все-таки сорвала цветок, как и следовало ожидать, и, оправдываясь, дескать, он уже был сорван, понесла его бабушке, вытянув вперед ручонку.
– Не знаю даже, с чего начать, – повторила Елена Леонидовна, нервно передвигая сумочку на коленях.
– Да вы не волнуйтесь, что тут такого особенного? – сказала Катя, чувствуя себя хозяйкой положения. Желтый куб в дипломате давал ей такое право. «Кубышка от слова куб», – мимоходом придумала Катя.
– Не часто такое бывает, – рассеянно сказала Елена Леонидовна, присматриваясь искоса к своей собеседнице.
– Я понимаю, не часто, но что же, если так принято, – помогла ей Катя и тут же заметила, как Елена Леонидовна насторожилась.
– Что значит принято, Катя?
– Я, может быть, неправильно выразилась, но как говорит Маяковский, смотри на вещи просто.
Елена Леонидовна метнула на нее быстрый взгляд, дернула верхней губой, будто девушка ей неприятна, а Катя подумала, что она переигрывает в своем стартовом волнении, как будто у нее и в самом деле первая финансовая операция. Но может быть, мама права, профессор Сиротинин и впрямь не от мира сего, вот почему жена его дрожит, без притворства трусит.
Елена Леонидовна еще раз глянула на Катю своими черными обворожительными очами, губа ее снова чуть заметно дернулась, может быть, оттого, что Катя уж слишком прямо ее успокаивает, как ровня. Надо быть сдержанней и скромнее.
Но может быть и другое – она ждет, что Катя сама заговорит на нужную тему. Кто из них абитуриентка, ведь не жена профессора? Хотя инициатор – она. Ждет, притвора, мнется, ломается. Катя – что остается – двинулась ей на помощь:
– Вы можете мне смело довериться, Елена Леонидовна, я же не маленькая, в институт поступаю, правда, со скрипом.
– Катя, потребуется помощь твоей мамы. Но я решила сначала поговорить с тобой.
Почему мамы? Впрочем, естественно – откуда у самой Кати столько карманных денег?
– Мама согласна, мы с ней уже все обговорили.
– Как обговорили?! – Елена Леонидовна повернулась к Кате всем телом. – Как… решили? Без меня?
Все-таки она актриса великолепная, ловкая притвора. Или же паникерша, трусиха отчаянная.
– Нет, почему же, с вами. После вашего звонка.
– И что вы решили?
– Мы догадались.
Елена Леонидовна недоуменно приподняла брови, плечи, руки, все, кажется, что можно было приподнять. Может быть, назвать ей сразу сумму и тем ускорить дело? Ну а если она обморок разыграет, тогда что? Лучше выждать, что она дальше скажет.
– Как вы могли догадаться, Катя? Ты виделась с Настенькой? Она тебе звонила?
– Не-ет. – Тут уже и Катя подрастерялась – при чем здесь Настенька? Или она тоже выступает в роли посредника? Ничего пока не понятно, надо помолчать, не называть сумму, пусть уж Елена Леонидовна сама выкручивается, называет. Даже интересно, как она это сделает. Владеет же она каким-то приемом.
– Да вы спокойнее, Елена Леонидовна, что тут такого?..
Сиротинина перебила ее, видимо, набралась решимости:
– Настя попала в беду, Катя, и требуется твоя помощь. Вернее, помощь твоей мамы. Но я решила сначала поговорить с тобой, как со взрослой и, прежде всего, как с подругой Насти. Я боялась, что твоя мама сразу мне откажет, и решила заручиться твоей поддержкой.
– Пожалуйста-пожалуйста, – торопливо отозвалась Катя, не улавливая пока ее замысловатого хода.
– С Настей, Катя, случилась беда, – голос ее дрогнул.
– Да что вы, Елена Леонидовна? Там? На стажировке в Большом театре? Что, травма?
– Нет, Катя, все гораздо хуже.
Наверное, вот он, ее прием – попала в беду и нужны деньги на выручку.
– Ни на какой стажировке она не была. Только великое дитя Николай Викентьевич может такому верить. И мне внушил. Настя приехала, но не может показаться дома. Потому что она… – Елена Леонидовна раскрыла сумку, достала платочек и тут же положила его обратно, раздумала пускать слезу. – Она беременна.
У Кати перехватило дыхание, сердце так и заколотилось, она испугалась. Чего, спрашивается? Сразу и не поймешь. Испугалась беременности своей юной подружки, но более того своей грубой, грубейшей ошибки. Надежда рухнула – вот чего она сверх всего испугалась.
– Я надеюсь, Катя, с тобой можно говорить, как со взрослой. Беременность у нее не меньше пяти месяцев, уже виден живот. А у Николая Викентьевича спазмы сосудов головного мозга, его удар хватит, если он ее увидит. Он ее до умопомрачения обожает. В декабре у него юбилей, семьдесят и сорок пять научной деятельности. Я все сделаю, чтобы он не увидел ее в таком положении, я обязана его беречь. – Елена Леонидовна хотя и достала опять платок, но и слезинки не проронила, не всхлипнула даже, она волевая, деятельная особа, она действительно охранит своего профессора. – Она все от меня скрыла, – продолжала она ледяным голосом, без тени сочувствия дочери. – Она тайком сбежала со своим, не знаю даже, как его назвать, дружком, сожителем, соблазнителем. Теперь, Катя, требуется помощь твоей мамы.
Катя инстинктивно прижала к себе дипломат, желтая коробка перекатилась внутри беззвучно, но Катя услышала – деньги ее на месте. А ведь чуть было не потеряла. Хорошо, что не ляпнула сразу, выдержка, что ни говори, полезное свойство характера. Теперь она согласна, две тысячи – это сумма.
– Только твоя мама ее спасет, ее и Николая Викентьевича. – О себе она не говорила, в спасении она не нуждается, обойдется своими силами.
– Я не совсем понимаю, Елена Леонидовна, почему именно моя мама?
– Я знаю, Катя, в таком случае – только твоя мама! – наступательно проговорила Елена Леонидовна.
– Насколько мне известно, я уже взрослая, вы сами сказали, – в пять месяцев уже поздно.
– Да, Катя, поздно – по правилам. Но нет правил без исключения. Существуют специальные операции по спасению выкидышей, разные патологические случаи, резус и тому подобное. Здесь у нас, я повторяю, никто, кроме твоей матери, не поможет. Умоляю тебя, Катя.
Вон какая мамуля у нее уникальная, Катя и не подозревала.
– Насколько мне известно, мама не занимается этими самыми… – Вот уж не ожидала она от себя, что не сможет выговорить – «абортами».
– Но она дает направление куда надо. Не будем вникать в подробности, но я об этом знаю, Катя. Я очень тебя прошу, поговори с мамой. Я готова стать перед тобой на колени. – Она сказала это так твердо, что Катя поверила и еще подумала: зато меня теперь вы не поставите на колени.
Что-то Елена Леонидовна безусловно знала, но далеко не все. Не знала она в частности, какой великий шанс выдавала она самой Кате в создавшемся положении. Итак, семья профессора Сиротинина отныне целиком в ее, в их с мамой власти. Такого оборота Катя и представить себе не могла при всем богатстве своего воображения.
– Успокойтесь, Елена Леонидовна. – Катя настолько теперь уверилась в своих возможностях и осмелела, что положила ей руку на плечо. – Я поговорю с мамой, обещаю вам. – И тут же прикусила язык, нельзя так сразу соглашаться, транжирить свой шанс почем зря. – Я думаю, она… если только она в силах помочь, конечно.
– Спасибо, Катя, у тебя чуткое сердце.
Правильно, чуткое, оно чует, что надо спешно возвращаться туда, к началу, где Елена Леонидовна – просительница, надо срочно исправлять свой промах.
– Я, конечно, поговорю с мамой, повторяю – если она сможет. Хотя я не уверена. Честно говоря… я не ожидала. Как это могло случиться, Елена Леонидовна?
– Я всего ожидала, но только не этого. Она ведь еще рожать собирается, вот подарочек к юбилею отца. Ей нужно еще в десятый класс идти, сопливая школьница, а она – рожать! Несовершеннолетняя, только в мае паспорт получила, получила и укатила. Куда? С кем? Какой-то, она говорит, кавказец, якобы из органов. Значит, уже совсем взрослый мужчина? Нет, говорит, не совсем, ему двадцать пять лет, и наш ребенок, говорит, будет такой же красавец.
Действительно, в последнее время Настеньку встречал какой-то кавказец на «Жигулях», весь фирменный, похлеще сынка Смирнова, черный, стройный, белозубый, часы с компьютером. Но говорить о нем Елене Леонидовне Катя не станет, весь ансамбль его видел, не одна она, кому хочется, тот пусть и докладывает. Может быть, он и в самом деле из органов, хотя «Жигули» этому противоречат, у них пистолеты, овчарки, самбо, но чтобы собственная машина!..
– А домой не идет, – продолжала Елена Леонидовна. – Да я и не пущу ее в таком виде, упаси боже, она убьет Николая Викентьевича.
– Где же она живет? Уже у него дома?
– Здесь я вообще ничего не могу понять, Катя. Они снимают номер в гостинице, я у нее была. Спрашиваю, как вы оказались в одном номере, если не зарегистрированы? А она мне: он оперативный работник, ему по службе положено, предъявил свои корочки – и все. Может быть, и правда, но как ей теперь верить, если сказала, что на стажировку поехала, а приехала – аппендицит с ножками? Но с другой стороны, все-таки их поместили в гостиницу, да еще в номере-люкс, три комнаты, туалет, ванная, ковры, только министры в таких живут. Ждала его, ждала до десяти вечера, хотя бы посмотреть на него. Если он из органов, значит, серьезный, ответственный товарищ. Так и не появился. Где же ты была, спрашиваю, вместо Большого театра, почти три месяца? Мы-то думали, она по дому скучает, извелась там без нас, а она!.. Были мы, говорит, в Баку, в Ереване, в Тбилиси, в Сочи купались, потом во Львов поехали, там почти месяц жили, у него командировки такие, он специалист по этим самым… борцы, торцы? Дефицит перепродают.
– Фарцы, – подсказала Катя. – Фарцовщики.
– Да-да, он их выслеживает, ездит по их маршруту, разоблачает и задерживает. Одет всегда в гражданское, а Настенька, получается, с ним для отвода глаз. Театр! Большой театр! И это наша дочь, профессора Сиротинина! Он умрет, в тот же час, как только узнает. Но я, Катя, я поклялась перед зеркалом, что не допущу этого, я все сделаю, чтобы Николай Викентьевич не узнал. Теперь представляешь, насколько важно, чтобы ты молчала?
Катя кивнула солидно, озабоченно. Разговор ушел в сторону от экзаменов, совсем в сторону, тем не менее, все это весьма занятно. Если уж быть честной, Катя Настеньке позавидовала – Сочи, море, номера-люкс и свобода полнейшая. Все-таки талант великое дело, все у Настеньки получается само собой, легко и естественно. Как птица летает, как рыбка плавает.
– На Кавказе, кажется, регистрируют в шестнадцать лет? – предположила Катя.
– Да ничего подобного, я узнавала! «Мы зарегистрируемся через два года, а сейчас я буду рожать». А кто за тебя в школу пойдет, Николай Викентьевич? Тебе же аттестат зрелости чадо получить. «Пойду в вечернюю». И давай меня просвещать: все этнические группы пошли с Кавказа, потом смешались и выродились, теперь только на Кавказе осталась чистая раса, истинно библейские типы, эталон красоты. «Ты его дождись, он скоро придет, я вас познакомлю, сама увидишь. Такой же красивый у нас будет ребенок». Что меня поразило – она спокойна, даже весела, хорошо выглядит. А я все стараюсь выпытать, терзает меня сомнение, может быть, он тебя обманывает, мошенник какой-нибудь, а морочит тебе голову, что из органов? Нет, она говорит, у него не только документы, но и пистолет есть, он мне давал его подержать, я даже с ним поиграла, только сначала обойму вынул, тяжеленький такой брикетик с пульками. «С пульками!» Беременный ребенок! Везде, говорит, нам предоставляли гостиницу, лучшие номера, такая у него работа ответственная, и он много зарабатывает, потому что смертельный риск. Значит, и ты с ним рисковала, ходила везде? Нет, говорит, на операции он меня не брал, инструкцией запрещено, все в тайне. Во Львове он конфисковал тридцать пар джинсов, все в упаковке, только что с фирмы. За эти тридцать пар спекулянты получили бы шесть тысяч, представляешь? Он их сдал, естественно, в ОБХСС. Я спрашиваю, почему вы в гостинице, он что, не здешний? А она мне – мамочка, он всесоюзный, у него квартира в Москве, еще где-то, а работает он в МУРе, как капитан Жеглов. Мы с ним будем жить в Москве, так что Большой театр не исключается. Тут у меня терпение лопнуло и я ей красочно расписала всю ее дальнейшую судьбу – у тебя будет вот такой живот, вот такие губы распухнут, по лицу желтые пятна, подурнеешь как смертный грех, потом родишь, обабишься, он уедет в Москву и поминай как звали, даже алименты платить не будет, вы не зарегистрированы. А главное, танцевать не сможешь, мышцы разойдутся на животе, ноги отекут, кому ты нужна будешь, несчастная мать-одиночка, у которой даже аттестата зрелости нет. Тут ее проняло, ребенок есть ребенок – «я во сне танцую каждую ночь» и прочее. Катя, если ты нам не поможешь!..
– Я поговорю с мамой, – осторожно, после паузы, сказала Катя. Если Сиротинина была уже на пределе, то Катя эмоциям не поддалась и ответила с холодком.
Елена Леонидовна раскрыла сумочку с двумя металлическими шариками сверху и сказала приказным тоном:
– Катя, открой свой дипломат.
Катя машинально щелкнула одним замком, другим, приоткрыла, увидела там желтую коробку и снова прикрыла.
– Зачем, Елена Леонидовна?
– Так надо, Катя. – Она протянула ей белый пухловатый конверт. – Здесь тысяча рублей, десять купюр по сто.
Катя отвела ее руку и поставила дипломат себе за спину.
– Нет-нет, Елена Леонидовна, ни в коем случае!
– В чем дело, Катя?
– Мама обидится, возмутится, что вы?! – Катя лихорадочно соображала, каким путем ей перейти на себя, каким приемом. – Ну и дочь у меня, скажет, вместо того, чтобы сидеть химию зубрить, она бродит по городу да еще, извините меня… – все-таки «взятку» она выговорить не смогла даже с извинением, – …деньги берет. Вы только представьте себе: вместо того, чтобы готовиться к экзамену! – Катя пытливо посмотрела на собеседницу, но та ни о чем не догадывалась, поглощенная своей заботой, хотя могла бы из вежливости спросить, что за экзамен и куда Катя поступает.
– Значит, ты отказываешься нам помочь, Катя?
Профессорша настолько удручена своей бедой, что сама догадаться не сможет, надо Кате брать инициативу в свои руки целиком и полностью, не быть тюхой-матюхой.
– Дело в том, Елена Леонидовна, что мама поможет вам и так, без этого, – она кивнула на белый конверт, который Сиротинина держала, не пряча. – Я ее уговорю, уж в этом вы можете на меня положиться.
– Я тебе верю, Катя, но ты не знаешь всего. Мама в свою очередь должна передать…
– Нет-нет! – перебила Катя. – Вы тоже всего не знаете, Елена Леонидовна. Дело в том, что у меня… то есть у нас с мамой, да и с папой тоже есть, как вам сказать… встречная просьба.
– Какая? Говори смелее.
– Я поступаю в институт, в медицинский, сдаю на четверки и аттестат у меня четыре с половиной, но знаете как бывает? В последний момент кого-то надо пропихнуть по звонку, и ты вылетаешь как пуля из ствола. Я не солдат, не спортсменка и не герой целины. Если профессор Сиротинин…
– Понимаю, Катя, но Николай Викентьевич исключается.
«Тогда и мама моя исключается!» – чуть не выпалила Катя, едва-едва сдержала себя.
– На подобные темы с ним говорить практически невозможно.
– Я вообще-то по баллам прохожу пока, достаточно ему спросить в приемной комиссии, как там успехи дочери моего коллеги Малышева, и все будет в порядке.
– Ты недооцениваешь приемную комиссию, – жестко усмехнулась Елена Леонидовна, – и переоцениваешь возможности Николая Викентьевича.
– Так как же тогда мне быть?.. – Катя растерялась. Если ей отказываются помочь, то сейчас придется отказать и Настеньке, а ведь она уже обещала.
– Обойдемся без Николая Викентьевича, – не очень уверенно сказала Сиротинина. – У меня есть кое-какие возможности. Только ты давай не жеманься, а возьми конверт.
Катя подумала-подумала и рассудила:
– Если я возьму, значит, мы в расчете, вы мне ничем не будете обязаны. Нет, так я не согласна. Я боюсь, понимаете, я ужасно боюсь физики! А она под занавес. Я могу вылететь, а у вас все будет в ажуре.
– О, как ты грубо судишь! Я обещаю тебе помочь, наша встреча с тобой не последняя. А конверт возьми.
– Мама будет возмущена, оскорблена и вообще! Если исключается Николай Викентьевич, то и Марина Семеновна исключается, вот так!
– Катя, пойми, операцию будет делать другой врач, она только оформит направление и договорится. Но договориться как раз не просто, риск очень большой, пять месяцев, уже плод шевелится. При таком сроке ни один специалист за просто так не станет рисковать. А для нас это вопрос жизни и смерти.
– Для меня тоже, и для всех нас. Мама волнуется, отец в больнице, Николай Викентьевич сам его консультировал. Ну что ему стоит слово сказать, тут ведь никакого риска? Из уважения к профессору Сиротинину для него все сделают.
– Катя, обойдемся без него, я тебе уже сказала. Но ты пойми другое – из одного уважения к профессору никто не согласится помочь его несчастной дочери. Слишком большой риск, и он должен оплачиваться. Делают за меньшую мзду, я знаю, но поскольку случай исключительный, я прошу тебя передать сумму более значительную, профессор не обеднеет. Возьми, прошу тебя!
Катя положила дипломат на колени, щелкнула замками, но не раскрыла, а на мгновенье оцепенела. Она представила себя на физике: ей попался трудный билет, а для нее они все трудные, увидела себя беспомощной заикой перед экзаменатором, а потом перед щитом с фамилиями тех, кто принят, себя она не нашла. Ее охватил озноб, как на краю черной пропасти.
– Елена Леонидовна, если я не поступлю, я обо всем расскажу профессору Сиротинину, – сказала Катя отчаянно и отважно. – Я вынуждена.
– О, какая ты! – глухо воскликнула Елена Леонидовна, лицо ее перекосилось. – Ты убьешь его.
– Мне тогда будет все равно, – упрямо и ровно проговорила Катя.
– Ты поступишь, – сказала Сиротинина, едва разжимая челюсти, не глядя на девушку, сама приоткрыла крышку дипломата, наверняка увидела желтую коробку в нем – ничего особенного, арабские духи всего-навсего, подарок маме ко дню рождения, – и положила рядом с коробкой белый конверт.
