Текст книги "Свет не без добрых людей"

Автор книги: Иван Шевцов

Первое, что хотелось Вере, это спросить скульптора, удостовериться, кто этот человек? Но она боялась: а вдруг окажется кто-то другой, удивительно похожий. Потому что никогда она не слышала ни от отца, ни от матери о его скульптурном портрете. Терпения не хватило:

– Скажите, пожалуйста, Петр Васильевич, кто этот человек?

Климов подошел к стеллажам и, разминая в руках ком глины, ответил медленно, всматриваясь в лицо своей давнишней скульптуры:

– Это один мой фронтовой товарищ, однополчанин. Командир танкового полка. Замечательный был человек. Я его на фронте в землянке между боями лепил. Это набросок, в один сеанс. Минут сорок, наверно, работал. А может, больше. Похож очень. Мне он дорог, как память о фронте. Я многих лепил в окопах. Все потеряно. Уцелело лишь два: этот и еще одного генерала.

– А фамилию не помните? – спросила настороженная, как-то сжавшаяся от дрожи Вера.

– Как не помню? Отлично помню: Титов, Иван Акимович.

По бледному лицу Веры легкой тенью прошла блаженная улыбка. Ее состояние не ускользнуло от чуткого и наблюдательного скульптора. Он хотел спросить: "Что с вами?", но тот же вопрос задал по-другому:

– Вам нравится этот этюд?

Вера тихо ответила, глядя в глаза Климова благодарно и преданно:

– Это мой отец… Спасибо вам, Петр Васильевич.

От Климова Вера ушла вместе с Посадовым. На улице, собираясь проститься с артистом, напомнила:

– Ну, так как, Алексей Васильевич? Что передать Надежде Павловне?

– А я с вами еще не прощаюсь, – пророкотал очень приветливо Посадов. – О народном театре мы с вами еще поговорим. Для Нади и для вас у меня есть маленькие подарки. Символические. Насколько я вас понял, вы ведь ко мне шли? Вот и зайдем сейчас ко мне на минутку.

Он остановил свободное такси и открыл для Веры заднюю дверь. Вера послушно села. Посадов не умел молчать, и уже в машине Вера вынуждена была, отвечая на его вопросы, опять рассказывать о себе, о том, как и почему она очутилась в совхозе.

– Что ж, будем считать, что неплохое начало вашей биографии. Интересное начало. – Выслушав ее внимательно, сказал: – Будем надеяться, что и дальше все пойдет в таком же духе. Главное в жизни человека – направление. А направление вы верное избрали. Я познакомлю вас с одной очень интересной особой. Она… постарше вас немного. Но успела прожить такую крутую, трагическую жизнь, что ни в каком театре мира, ни на одной сцене вы не увидите. Да-а! Представьте себе: деревенская девчонка попадает в Московский университет, выходит замуж за африканского студента, уезжает с ним в его жаркую страну. Там ее продают в гарем, делают рабыней. Потом с помощью американского журналиста ей удается бежать в США, затем она попадает в Европу и после скитаний по разным странам возвращается к себе на родину. К родителям в деревню не едет и даже ничего им о себе не сообщает. Поступает простой работницей на завод. Здесь, в Москве. На завод, где я создаю народный театр. Сегодня у нас репетиция, мы с вами поедем туда, и я вас познакомлю с женщиной удивительной биографии.

Машина остановилась на Новопесчаной улице у подъезда посадовского дома. Вера была заинтригована рассказом актера. Не утерпела, спросила имя той женщины, когда поднимались в лифте.

– Зовут ее Юлия. А фамилия – Законникова, – ответил Посадов.

– Юлька Королева! – воскликнула обрадованно Вера.

Посадов удивился:

– Вы ее знаете, Юлию Законникову?..

– Она из нашего совхоза… Я знаю ее маму и дедушку Василия Ивановича.

То, что Вера может рассказать в деревне о встрече с Юлией, немного озадачило Алексея Васильевича. Коль Юлия решила до поры до времени ничего не сообщать о себе родителям, значит, так надо, и подводить ее ни в коем случае нельзя. С другой стороны, – Юлии, надо полагать, будет приятно узнать, так сказать, из "первоисточника" о жизни ее родителей. Одним словом, он решил познакомить Веру с Законниковой, а там пусть сами решают, как быть дальше.

Вере тоже хотелось познакомиться не столько с "женщиной интересной биографии", сколько с той, которая пробудила в Гурове, в ее Мише, первую любовь. Променяла настоящего парня на какого-то чужеземного принца, Родину – на какое-то королевство. Этого Вера не могла ни понять, ни простить. Но потом, когда она представила себе трагическую судьбу Юльки Королевы на чужбине, у нее появилось чувство жалости.

У Посадова отдельная двухкомнатная квартира. Еще за дверью их встретил грозным лаем очень подвижной, суетливый, серый, пятнистый боксер. На Веру он смотрел недоверчивыми зелеными глазами и скалил зубы. – Вы его не бойтесь, он добрый, – успокаивал Посадов. И затем собаке; – Самбо, это свои. Это друзья. Друг. Понял? Ну, вот и хорошо. А теперь пошел вон. Я кому сказал?!

Неловко опустив голову, как-то стыдливо и обиженно, Самбо вышел из комнаты. Алексей Васильевич притворил за ним дверь, пояснил:

– Умный пес. Все понимает. Только сказать не может. Вот так мы и живем бобылями вдвоем с Самбо. Вдвоем ничего, не так скучно. Был у нас еще кена Еремка, хорошо пел. С ним совсем весело было. Да погиб, трагически погиб. Понимаете, в аквариуме утонул. Я как-то забыл налить ему воды в блюдечко. А он пить захотел. Полез в аквариум и утоп. Остались мы вдвоем с Самбо, без Еремкиных песен.

Самбо настойчиво начал царапать дверь, чего-то требуя. Посадов прокричал:

– Погоди, Самбо. Сейчас выпущу. – И уже к Вере: – Вы тут посидите у меня несколько минут, а мы с Самбо сходим погуляем. Мы недолго. Ведь вы не торопитесь, правда?

– Пожалуйста, – покорно отозвалась Вера. А Посадов уже спрашивал, держа в руках две тоненькие, небольшого формата книжицы:

– Вы стихи любите?

– Хорошие люблю, – ответила Вера.

– А плохих мы не держим. Хочу подарить на память вам и Наде. Ей я часто дарил стихи со значением. – Он полистал одну из книжек – это была "Горячая строка" Владимира Котова, заложил страницу, потом полистал другую – "Родительницу степь" Владимира Цыбина. Тоже заложил страницу. Подал Вере обе книжки: – Смотрите пока, а мы погуляем. Мы быстро. – И ушел.

Вера посмотрела заложенную страницу книжки Котова. Стихотворение называлось: "Была у девушки коса". Перед глазами забегали строки:

 
Была у девушки коса,
ее коса, ее краса,
лежала на плечах, витая,
в ходьбе спадала, золотая,
и по спине струясь бежала
и выше голову держала.
Солдатам и поэтам снилась,
до смерти в памяти хранилась.
Бывало, из-за той косы
сшибались в буре две грозы,
два сердца рвались в высоту,
чтоб только видеть косу ту,
чтоб ей, единственной, служить,
чтоб под ее короной жить…
Ходила девушка, цвела,
красой и гордостью была.
Ее дожди могли хлестать
лишь краше становилась стать,
стать золота и бирюзы,
стать русской девичьей красы.
…………………………
Но кто-то срезал ей косу,
ее косу, ее красу.
Клочкастая, как в дождь трава,
пугает встречных голова.
 

Вера улыбнулась и подумала: это не про меня, но для меня и «со значением». Начала читать отмеченные строки из поэмы Цыбина «Бабье лето».

 
…Теперь поблекли, порусели
Давным-давно твои виски,
И пух не пуховит в постели.
Подушки все невысоки.
И ты ложишься не раздета
На топчане
И не заснешь.
Одна кукуешь до рассвета
И все еще кого-то ждешь…
Пусть отопрет твои ворота
И, постучась, к тебе зайдет,
И запах табака и пота,
Мужского, крепкого чего-то,
С собою вместе принесет.
Ведь в сундуке седеют платья,
Лежат в морщинах неспроста
И неспроста упругой статью
Ты вся, как соком, налита.
…………………………….
Знать, вправду, вдовья жизнь – отрава:
Не сладок сон,
Постель жестка,
И пусть худой боишься славы,
А все же, как без мужика?..
 

Она читала неторопливо, вдумчиво эти емкие, как слезы горячие, строки о вдовьей доле, и перед ней вставал громадный трагический образ русской женщины – солдатки, несказанно чистый и сильный. Вера понимала, что эти стихи «со значением» Алексей Васильевич приготовил для Надежды Павловны, но ей почему-то виделась не Посадова, а ее, Верина мать, одинокая, убитая горем в первые годы после ареста отца.

Посадов вернулся действительно быстро, собаку закрыл в кухне. Догадался, что Вера успела прочесть заложенные страницы, спросил, указывая взглядом на книги:

– Ну, как? Что вы скажете?

– Хорошие стихи, – скромно ответила Вера.

– И только?! Не-ет, сударыня. Грандиозные, я вам скажу. "Клочкастая, как в дождь трава, пугает встречных голова". Это для вас, чтоб не забывалась и не пугала встречных. А "Бабье лето"? Талантище-то! А? Что-то некрасовское есть. Верно? Эту вы Наде передадите. А ту себе.

– Я так и поняла, – сказала Вера.

Алексей Васильевич показал ей свои фотографии, где он был снят с Шаляпиным, со Станиславским и с Надеждой Павловной. Молодой, красивый. Вера с интересом рассматривала пожелтевшие от времени снимки. А вот групповой. У броневика несколько вооруженных матросов. В центре Посадов. И подпись: "Петроград, 1917".

Ни Шаляпин, ни Станиславский не произвели на Веру такого впечатления, как эта маленькая фотокарточка со звучной, как гимн, подписью: "Петроград, 1917". Это была история. Далекая для Веры история. Самая главная история. Это был рубеж, у которого начиналась эпоха. И там, у истоков эпохи, с маузером за поясом, прислонясь к холодной броне, стоял вот этот самый человек, который теперь дарил Вере стихи "со значением".

– А вы Ленина видели? – сорвалось у нее как-то уж очень естественно и по-детски трогательно.

– Дважды: в Смольном и в штабе после взятия Зимнего, – коротко ответил Посадов.

Она не спросила, о чем он говорил с Лениным, не задала обычный в таких случаях вопрос: "Какой он?" Для нее важно было то, что вот рядом с ней сидит и разговаривает человек, который видел Ленина, делал революцию. Посадов для Веры был сама история, далекая, живая история, потому что для ее поколения уже ветеран Великой Отечественной войны был тоже история, – то время, которое не вошло в ее память. А то, чего мы не помним, не видели и не пережили лично, – это уже есть история.

Алексей Васильевич расспрашивал ее о совхозе, о жизни, требовал подробностей, а она догадывалась: хочет больше услышать о Надежде Павловне, и старалась удовлетворить его желание. Говорила, говорила, а сама тайком наблюдала за ним, пытаясь разгадать тайну: любит ли он по-прежнему Надежду Павловну? Вспомнила, как год назад в Останкинском парке он уговаривал ее вернуться в Москву. Решила: "Наверно, любит. Или одиночество будит в нем память о прошлом". Она просила его рассказать о народном театре, а он отвечал:

– Да что рассказывать, поедем на завод – сами увидите. А сейчас давайте пообедаем? – И признался искренне: – Я очень рад, что с вами встретился. Вы настоящая… Знаете, у меня могла быть дочь, ваша ровесница. Дочь Нади. Если б не война. У вас будут дети. Так знайте, они очень необходимы человеку. Без них – тяжко… Вам этого не понять. Это надо прочувствовать. У Нади преимущество передо мной – у нее есть сын. Как он? Настоящий?

– Тимоша? Чудесный мальчик. Очень положительный.

– Я рад, рад за Надю.

Обедали в ресторане "Арагви". Обедали без вина. "Не пьет", – вспомнила Вера. Поскольку ехать на завод было еще рано, Посадов предложил пройтись по улице Горького.

Они пошли вверх, в сторону Пушкинской площади. Вера сказала, что улица Горького не имеет своего архитектурного лица, что ее бы сразу застроить новыми домами.

– А Пушкин, помните, стоял не на площади, как теперь, а на бульваре?

– Нет, – улыбается Вера.

– Ну, полно вам. В конце войны его переселили. Здесь голое место было – асфальтированная площадка. А раньше Страстной монастырь. Его-то, конечно, вы не помните, а праздничные базары на площади устраивались, это уж после войны. Потом сквер разбили, фонтан соорудили.

Они стояли у памятника Пушкину. На постаменте лежали букеты живых цветов. Цветы здесь всегда – и зимой и летом. Кто этот внимательный поклонник? Народ!

Шумел и плескался фонтан возле памятника. На скамейках не было свободных мест. В молодых липах трепыхали воробьи. Горячий гранит парапетов сверкал на солнце. Было душно. Посадов предложил:

– Давайте по теневой стороне спустимся до Охотного.

Вера шла за ним послушно. С этим человеком ей было приятно и легко, даже когда он молчал. Просто было приятно слушать его молчание. В магазине подарков он купил два сувенира с заводным механизмом, исполняющим мелодии. Один – круглая шкатулка-пудреница с рисунком Большого театра. Откроешь крышку, и звучит приятная мелодия из "Лебединого озера" – танец маленьких лебедей. Другой – модель взлетающей космической ракеты с мелодией "Подмосковных вечеров" Соловьева-Седого. Как будто смущаясь и чувствуя какую-то неловкость, Алексей Васильевич сказал:

– Знаете, хочется что-то подарить на память вам и Наде. Чтобы помнили. Вот, балет это для Нади, как-никак, а тут ее прошлое. Ну, а космос это, разумеется, вам. Летите к звездам и не забывайте подмосковные вечера. В будущее летите.

– Что вы, Алексей Васильевич… – Вера покраснела от неожиданного сюрприза.

– Ну, ну, ничего. Вы слушайтесь старших. Мы же с вами не первый день знаем друг друга. Помните "Дело было вечером"? Вот дребедень-то. Нет, мы с вами в спектакле сыграем, на сцене.

– У нас в совхозе? – В глазах ее вспыхнули веселые искорки. – Да, Алексей Васильевич? У нас? В народном театре?

– Где – это не столь важно, это мы посмотрим: у вас или у нас. У вас ведь ничего еще нет. А у нас кое-что уже есть.

3

В заводской художественной самодеятельности было два драматических коллектива – «стариковский» и «молодежный». У Посадова было два помощника – молодые актеры-энтузиасты, которые работали с заводскими ребятами на общественных началах. Самодеятельность на заводе существовала давно, с первых лет Советской власти. Одно время драматические коллективы работали довольно активно и плодотворно, ставили классику и современные пьесы. Но потом «чахли», «глохли», подряд года два вовсе не работали. Потом снова «оживали». В «стариковский» драмколлектив входили главным образом пенсионеры, ставили они большие пьесы, иногда выезжали со спектаклями в подмосковные села. «Молодежный» коллектив организовался совсем недавно, работал в основном на одноактных пьесах, чаще современной тематики.

Познакомившись с обоими коллективами, Посадов пришел к заключению, что есть неплохая основа для народного драматического театра. И прежде чем реорганизовать эти кружки в единый театр, он решил подготовить несколько спектаклей с одним и другим коллективом. Старики готовили "Фому Гордеева", а молодежь впервые собиралась поставить "полнометражный" спектакль "Братья Ершовы" по роману В. Кочетова.

В заводском Доме культуры Посадова уже ждали. В просторной комнате художественной самодеятельности собралась в полном составе молодежная труппа да еще три человека из второй труппы были приглашены на роли стариков – Ершова-старшего, Горбачева и Крутилича. Роль Гуляева исполнял сам Посадов.

Вера с нетерпением ждала встречи с Юлей Законниковой, изучающе, пристально всматривалась в присутствующих здесь женщин и девушек, стараясь определить, которая из них Юля. Как вдруг взгляд ее столкнулся с очень знакомым и настойчивым взглядом молодого крепкого парня. Улыбаясь, он шел к ней навстречу, шел вразвалку, неторопливо, и, как ни странно, именно эта характерная походка напомнила ей имя юноши:

– Роман?!. Вы здесь?

– Вера?! Какими судьбами? – Но это воскликнул не Роман, который молча пожал ее руку, это сказал голос сзади нее, очень знакомый, мягкий, совсем юный.

Вера инстинктивно обернулась. Рядом с ней, лицом к лицу, стоял Коля Лугов.

Рукопожатия, улыбки, восторженные восклицания и удивленное рокотание Посадова:

– Все пути, оказывается, скрещиваются тут. – Завод – великий перекресток жизни!

Подошел Саша Климов, поздоровался с Верой тоже, как знакомый. Она узнала его.

– Оказывается, и ты знаком? – Тяжелая рука Посадова легла на плечо Саши. – А мы с Верочкой сегодня были у твоего родителя. И, представь себе, обнаружили в сокровищнице академика Климова скульптурный портрет героя войны, который, кто б вы думали?.. Нет, скажу вам, мир не тесен, он велик, а жизнь полна приятных неожиданностей. Герой-танкист оказался родным отцом Верочки!..

Опять удивления, восклицания. Но строгий голос Посадова оборвал сразу все посторонние разговоры.

Сегодня распределяли роли. Инсценировку читали на прошлой встрече. А перед тем каждый самостоятельно прочитал роман "Братья Ершовы", потом устроили обсуждение или нечто вроде читательской конференции. Роман всем понравился.

Алексей Васильевич считал, что распределить роли будет довольно простым делом. Предварительно он уже наметил себе, кто кого будет играть. Сейчас нужно было лишь окончательно утвердить эти "наметки". Но тут он столкнулся с совершенно неожиданными осложнениями. Если старики предложенные им роли охотно приняли, то среди молодежи сразу же начались разногласия. Алексей Васильевич предложил роль Дмитрия Ершова Роману Архипову, но вдруг все загудели, почему ему? Почти каждый претендовал на эту роль. Больше всех горячился Коля Лугов, что немало удивило Веру; она знала Колю, как тихого, уравновешенного паренька. А тут вдруг расшумелся.

– Почему Архипову, когда эта роль моя?

– А почему именно твоя? – спрашивали его другие претенденты.

– А потому, что Дмитрий Ершов, можно сказать, с меня списан. Он из рабочих, и я из рабочих. Мой отец здесь, на заводе, работает. И я после школы пришел на завод. У Романа отец дипломат…

– Какое это имеет значение, – бойко перебила глазастая женщина с красивым, строгим лицом. – Дмитрий Ершов пришел на завод из армии. Роман тоже из армии пришел на завод.

– С флота, – кто-то ненужно уточнил.

– Все равно! – лихо ответила глазастая.

– Правильно, Юля, – сказал Посадов. – Для Лугова есть другая роль, очень ответственная, я бы сказал, даже самая ответственная. А Дмитрий Ершов – это живой Роман Архипов. Если мы хотим создать настоящий спектакль – а мы все хотим и создадим его, – то прежде всего должны подавить в себе личные интересы ради общего дела. Я вас понимаю, Дмитрий Ершов всем вам ближе и дороже других, потому что он – это вы сами, советский рабочий середины двадцатого века, хозяин жизни. И написан он ярко, сочно. Здесь есть что играть. И все-таки эта роль сравнительно легкая. А настоящий артист, художник сцены, не должен избегать трудных ролей. Напротив: он их ищет. Помните у Маяковского: "Где, когда, какой великий выбирал путь, чтобы протоптанней и легче"?

Но Вера не слушала Посадова. Она бесцеремонно и с пристрастием разглядывала глазастую, возраст которой очень трудно было определить: ей можно было дать и 20 и 30 лет. "Вот ты какая, Юлька Королева… Интересная…" В ней было что-то притягательное, в ее больших синих глазах. В коротко стриженных волосах Вера заметила светлые ниточки. "Седина. А лицо молодое, только у глаз большими тенями синие круги".

Саше Климову Посадов предложил роль Андрея. Саша с благодарностью закивал в знак согласия. А когда назвал Орлеанцева и рядом имя Коли Лугова, все вдруг притихли. Вот, оказывается, какая самая трудная и ответственная роль. Ждали, что скажет Коля. Тот несколько минут молчал, насупившись, затем решительно сказал:

– Нет, не смогу я сыграть этого типа, не получится у меня.

– Да, Орлеанцев – это тип, тип нашей жизни, – подтвердил спокойно и невозмутимо Посадов. – Яркий и не такой уж редкий экземпляр. Орлеанцевы водятся во всех сферах нашего общества: в искусстве, в науке, в технике, в литературе и даже в армии. В нашем советском обществе они представляют самую серьезную опасность. Это куда опаснее уголовников, пьяниц, воров. Из орлеанцевых получаются ревизионисты – духовные растлители общества, карьеристы с задатками авантюризма, – словом, самые отъявленные циники и негодяи, овладевшие тонким искусством демагогии, лицемерия, ханжества. Орлеанцевы удивительно живучи, чертовски живучи, и это страшно. Они часто занимают высокие посты, имеют степени и звания, носят титулы талантливых, популярных, именитых. Вот почему роль эта сложная, трудная и ответственная. Ведь это в сущности Иудушка Головлев и Растиньяк в одном… А вы сразу, не подумав, "не моя роль, не хочу". Так нельзя.

– Нет, Алексей Васильевич, вы меня не поняли, – оправдывался сраженный окончательно Коля. – Просто я не смогу сыграть эту роль.

– Разрешите мне, Алексей Васильевич, – вдруг сам напросился Саша Климов. – Я попробую… Я таких орлеанцевых встречал в жизни. Заходили они к отцу. Видал я их. Типы не из приятных, что и говорить.

Посадов согласился: Климов играет Орлеанцева, Лугов – Андрея. Юле Законниковой Посадов предложил роль Искры Козаковой. Но Юля тотчас же внесла контрпредложение:

– Я бы хотела сыграть роль Лели, Ольги Сергеевны.

Алексей Васильевич молча посмотрел на Юлю, задумался. "А ведь она, пожалуй, права: роль эта трагическая. И хотя в характере, веселом и темпераментном, в самой натуре Юли нет ничего трагического, все же ее биография… Мм-да, как это я сам не подумал". А вслух произнес:

– Согласен, Юля… Берите Лелю… – Он сделал внушительную паузу, внимательно осмотрел всех присутствующих, произнес озабоченно, обращаясь к аудитории: – Но кто ж в таком случае будет играть Искру Козакову?.. – Ему не ответили, а он, точно делая усилие и преодолевая какие-то собственные сомнения, снова продолжал размышлять: – Есть у меня на примете одна кандидатура. Конечно, это было бы великолепно. Лучшего и желать не надо. Но… Вот тут загвоздка: все от нее самой зависит.

Все испытующе начали осматривать присутствующих здесь девушек, а Коля Лугов объявил вслух:

– Вера…

– Да, именно ее я имел в виду, – подтвердил Посадов.

Лицо Веры залил румянец. Этого она не ожидала.

– Правильно!

– Чудесно!

– Здорово! – в один голос воскликнули Роман, Коля и Саша.

– Это невозможно, – еще больше смущаясь, произнесла Вера. – Вы же знаете, Алексей Васильевич.

– Все во власти человека, – уже театрально пророкотал Посадов, довольный столь активной поддержкой своего предложения.

В конце концов после долгих увещеваний остановились на том, что завтра Вера позвонит Посадову и скажет о своем решении: едет она в совхоз или остается в Москве.

– Работу мы тебе подберем на славу. У нас на заводе! – шумел Коля Лугов.

Ребята уговаривали Веру остаться, обещали ей веселую жизнь, интересную работу и блестящие перспективы. Она твердила неизменно:

– Я подумаю, подумаю… И завтра скажу.

– Да чего там думать. Ты завтра приходи в отдел кадров – и точка! – советовал Коля. – А мы тут поговорим с кем надо.

Они разговаривали так, будто были хозяевами завода. Вера видела их искреннюю радость от такой неожиданной встречи, кое-как отбивалась от залпов вопросов, которые на нее обрушились, и все наблюдала за Юлей, боясь ее упустить. Наконец, поняв, что та собирается уходить, смело подошла к ней и протянула руку:

– Здравствуйте. Я о вас много слышала.

– Здравствуйте, – ответила Юля, но ничуть не удивилась; она, должно быть, уже привыкла к тому, что о ее печальной истории знают многие. – Вы будете у нас работать?

– Скорее всего – нет, – сказала Вера. – Я уже работаю в совхозе. В том самом совхозе, которым руководит Роман Петрович Булыга.

– Как?.. – В широко раскрытых глазах Юли был явный испуг. Вера не дала ей опомниться:

– Скажите, Василий Иванович не знает, что вы вернулись на родину?

Юля закрыла глаза и покачала головой. Затем подхватила Веру под руку и энергично потащила за собой, шепча:

– Пойдемте в сторонку, поговорим. Это хорошо, что мы с вами встретились.

Она провела ее за кулисы, усадила на стул, сама рядом села, и начались расспросы:

– Что они? Мама, дедушка – живы?

– Живы.

– О-о-хх! – Она облегченно вздохнула и опять взволнованно, прикрыв глаза, прошептала: – Как приехала, все собиралась написать. И не могла. Не могу тебе передать, что со мной делается. Сначала думала: вот устроюсь на работу и тогда напишу им. Устроилась. Уже месяц как работаю. А написать не могу решиться.

– Писать? А не проще ли поехать?

– Что ты?! Нет, туда я никогда не смогу поехать.

– Почему? – удивилась Вера.

– Это сложно. Я не представляю, как смогу смотреть в глаза своим односельчанам, маме, дедушке. Нет, это исключено, – категорически добавила она. – Во всяком случае, сначала я должна написать. Да, я напишу. Но прежде ты им расскажешь. Скажи, что работаю в Москве. Живу в общежитии. Мне хорошо. Очень хорошо. Я рада, ты этого не можешь понять, как я рада. Рада, что дома, на родине. О том, что со мной было, я не хочу говорить. Это касается только меня. Вот и все. – Она была взволнована, но Вера не могла не заметить за этой взволнованностью крайнюю нервозность. Спросила:

– Вы не отдыхали после возвращения?

– Отдыхать?.. Нет уж… Мне предлагали, путевку давали. Но я не смогла. Сейчас для меня главное – работать, работать, работать. Но это не столь важно. Ты лучше расскажи, как там, в совхозе, что обо мне говорят?

– Сочувствуют, жалеют, – тихо выдавила Вера; ее самое одолевало это чувство жалости.

– Жалеют… – повторила Юлия. – Наши люди умеют жалеть, они добрые. Ну, а Надежда Павловна все там?

Вера кивнула.

– Славный она человек. Я ее сейчас еще больше люблю и понимаю. Привет ей большой. А как ребята: Нюрка Комарова, Незабудки?

– Живут, работают. Нюра в академии заочно учится, Федя в партию вступил.

– Замуж не повыходили, не женились?

– Пока нет.

– А Миша Гуров? – спросила Юля как бы между прочим, в самом конце, но Веру не проведешь: она чувствует сердцем, что этот вопрос главный. Вера ждала его с волнением. И, сама не зная почему, ответила тоже с видом безразличия:

– Гуров как будто женится.

– На ком? – Юля уже не в состоянии скрыть своей тревоги, но Вера владеет собой:

– Да там, одна приезжая. – И, уводя разговор, спрашивает: – А если твои родители захотят сами к тебе приехать повидаться?

– Только не сейчас, – всполошилась Юля. – Нет, нет, это потом, я сама позову, потом.

Тут их застали ребята, за которыми важно следовал Посадов. Зашумели, загалдели:

– Здесь она прячется. Верочка, мы тебя проводим, – бойко говорил Коля. – Мы проводим Веру, Алексей Васильевич!

– Ишь, какие быстрые, – отозвался Посадов. – А сюда-то вы ее доставили? Нет уж, будем придерживаться порядка: тот кто привез сюда, тот и до места доставит.

И он действительно доставил ее до самого дома, а прощаясь, задержал ее руку в своей могучей руке и то ли с грустью, то ли с усталостью признался:

– Было б вам не 20, а 25 или мне лет на десять меньше, был бы у нас с вами другой разговор. А впрочем, все это относительно, предрассудки. В старину с этим не считались. И сейчас за границей тоже не очень подсчитывают года друг друга. Я где-то читал, что один 84-летний музыкант женился на 22-летней девушке. И живут. И счастливы… Ну-с, значит, завтра вы мне звоните и уведомите о своем согласии. Так?.. Ну, что же вы молчите?

– He знаю, Алексей Васильевич, подумаю, – прошептала Вера.

Ольга Ефремовна не ложилась спать: ждала дочь. Вера вошла приятно взволнованная. Мать заметила мягко, с упреком:

– Я уже волновалась. Весь день-то. Небось и голодная.

– Нет, мамочка, я пообедала. И вообще кушать мне не хочется.

– Где ты была?

– На заводе "Богатырь". Виделась с Алексеем Васильевичем. Вот его подарки: мне и Надежде Павловне.

Ольга Ефремовна насторожилась:

– А разве ты не остаешься?

– Не знаю, мамочка, еще не решила.

Постель была приготовлена заботливой мамой. Выключили свет и продолжали разговаривать в темноте. Спать не хотелось. Вера рассказывала:

– Видела Колю.

– Он не говорил тебе – в институт не поступает?

– Роман подал в Бауманский, – ответила Вера. Она не успела поговорить с Луговым и не знала, думает Коля учиться или нет.

– Это кто же, Роман?

– Очень интересный мальчик. Моряк бывший, подводник.

– Нынешние мальчики все подводники, никому верить нельзя: того и гляди, подведут. Вот разве что Коля, тот серьезный, самостоятельный,

Это немножко раздражает: Коля да Коля. А что он такое? Просто обыкновенный парень. А Миша – совсем другое дело. Да разве может кто сравниться с Михаилом Гуровым? Такого Вера не допускала.

Вера молчит. Она вспоминает сегодняшний день, такой богатый событиями, встречами, знакомствами.

– Мама, а я папу видела.

– Как же? Во сне? Или где?

– У Климова. Он с натуры вылепил папин портрет еще на фронте. Красивый.

– Не знаю, что может красивого вылепить Климов, – мать явно недовольна. – А вообще, зачем ты к нему попала? Ты же знаешь, что это за человек.

– Я попала случайно, с Алексеем Васильевичем. И не жалею. Он совсем не такой, как о нем думают некоторые. Это все друзья Константина Львовича сочиняют разные пакости.

Мать не вступает в спор, она думает о своем первом муже – Верином отце – и о Балашове. Ее молчание не мешает думать и Вере. Какой обаятельный человек, Алексей Васильевич! И почему-то вдруг о возрасте заговорил? Влюбился, что ли?.. А что, в такого, пожалуй, может влюбиться и девчонка. Богатая душа, благородная. И если б не было Миши… Да, Миши. Что он сейчас делает? Неужели с Нюрой?.. Нет-нет, ерунда, с Нюрой они просто друзья… Написал бы, ну хоть одно слово. А куда писать, ведь он и адреса не знает. Смешно. И почему она здесь, а не там, в совхозе?

Вдруг в другой комнате раздался резкий телефонный звонок. Вера вздрогнула, спохватилась, как по тревоге, залепетала торопливо:

– Мамочка, я сама подойду, это меня. – И босыми ногами на цыпочках побежала в соседнюю комнату, подгоняемая сладостной надеждой: "А вдруг это он, Миша?"

– Какой-то сумасшедший, среди ночи разве можно людей беспокоить, – проворчала мать и с чисто женским любопытством насторожилась: в трубке звучал очень четкий, чистый и какой-то слишком ласково-извиняющийся голос:

– Верочка, это вы?

– Да, я.

– Простите меня, бога ради, за поздний звонок. Это Климов вас беспокоит. Мне только что сын мой Саша рассказал о вас больше, чем вы сами о себе рассказали. Я узнал о вас много интересного и неожиданного. Но не в этом дело. Я был очень рад с вами познакомиться. Завтра посылаю в Мытищи отливать в бронзе портрет Ивана Акимовича. А потом вырублю его в мраморе. Даже не в мраморе, а в граните. Найдем шведский базальт. Это замечательный материал. Я это сделаю для вас, Верочка.

– Спасибо, – отозвалась она, еще не догадываясь о подлинной цели этого звонка. А Климов, не давая ей опомниться, продолжал:

– Да, теперь еще: я приготовил для вашего портрета каркас и жду вас. Когда начнем лепить?

– Ну что вы? Нет-нет, этого не нужно. Вот папин портрет…

– Вы будете его иметь, – стремительно перебил ее Климов. – Можете не беспокоиться, какой пожелаете: бронзовый, мраморный… А еще… Я очень хочу вас видеть. Ну, если вы не желаете мне позировать, то я просто хочу вас видеть, говорить с вами, смотреть на вас.

От Посадова Вера знала, что Климов ушел от жены и живет один в своей мастерской. Сын Саша остался с матерью. Ответила неопределенно и нерешительно, слабым, дрогнувшим голосом: