Текст книги "Командарм Дыбенко (Повести)"

Автор книги: Иван Жигалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 31 страниц)

– Какие у вас планы, Петр Петрович? – спросил Кузнецов.

– Меня ждут товарищи в неприятельском тылу. Обещал вернуться.

Кузнецов пристально посмотрел на собеседника. В его глазах появились хитрые искорки.

– Ваше решение вряд ли можно назвать правильным, – сказал секретарь горкома. – И здесь идет тяжелая война. На вашем заводе очень трудно с людьми. В цехах, где до войны работало пятьсот – семьсот человек, остались единицы. Весна стучится в двери, балтийцам нужны корабли, а ремонтировать некому. Я вам настоятельно рекомендую завтра же пойти на завод. Обязательно сходите…

Их позвал Жданов:

– Послушайте, что тут рассказывает секретарь лесного райкома.

– С одеждой и обувью, можно сказать, обходимся, – говорил Карпов. – О нас народ заботится. Кое-что берем у немцев…

– С табачком плоховато, – бросил реплику подошедший Никита Павлович. – А без курева, сами понимаете, бить фашистов скучновато, так-то.

Жданов улыбнулся:

– Когда я был в подполье, мы иногда листья курили. Особенно хорош вишневый лист, но задиристый, для сердца тяжеловат.

– Вреднее блокадной махорки, Андрей Александрович, на всем земном шаре не отыщешь, – заметил стоявший рядом генерал. – Солдаты называют ее «сильнее смерти»…

Снова заговорил Кузнецов. Обращаясь к Жданову, он сказал:

– Андрей Александрович, вот я потихоньку агитирую Шуханова вернуться на свой завод. Видимо, пора нам навести порядок с кадрами. Надо возвращать на производство лучших специалистов. Таких инженеров, как Петр Петрович, за один год не подготовишь…

Жданов поинтересовался политической работой среди населения оккупированных районов.

– У нас целая армия агитаторов, – рассказывал Карпов. – Листовки выпускаем. Недавно Ленинград прислал печатную машину. Спасибо. Теперь издаем свою партизанскую газету… В начале июля думаем провести партийную конференцию.

– Хорошая идея. – Жданов посмотрел на сидевшего рядом Никитина: – Есть там, Михаил Никитич, наши люди?

– Сейчас у партизан находятся Асанов и Терехов. А на конференции сам постараюсь побывать.

Встреча подходила к концу.

– За продукты для ленинградцев, а также за деньги, собранные в фонд обороны Родины, спасибо, – сказал Жданов. – Ваше письмо к защитникам города уже опубликовано в газетах.

– Где намереваетесь жить? – спросил Кузнецов у Шуханова.

– Пока дома.

– Заходите ко мне, поговорим о ваших дальнейших делах… Пока можете слетать в Ульяновск, к семье. Вернетесь, все обсудим и решим.

Жданов просил партизан побывать в войсках, на оборонительных сооружениях, на боевых кораблях, в Кронштадте, Ораниенбауме, на заводах, в госпиталях.

– Рассказывайте о борьбе во вражеском тылу, о людях, которые не покорились немцам. Наши товарищи составят график встреч. Работать придется от зари до зари.

– Теперь мы уже научились выступать, – отозвался Никита Павлович. – Пока добрались, много раз приходилось речь держать перед народом. Так-то…

Из Смольного шли пешком. На улицах то там, то тут люди, вооруженные лопатами и ломами, скалывали не убиравшийся в течение всей зимы залежалый снег. Лукин пояснил: население мобилизовано на очистку дворов, улиц, площадей, набережных…

За поворотом увидели изможденную женщину. Она устало тянула саночки, на которых лежало что-то, завернутое в простыню. Тося робко спросила Алексея:

– Что она везет?

– Иди, иди, потом узнаешь, – взял ее за руку Лепов.

Когда повстречались еще саночки, Лукин как-то сжался, лицо вытянулось, и он еле слышно произнес:

– Вот она – блокада.

На каждом шагу – следы разрушения. Вот дом, разбитый авиабомбой, недалеко от него – троллейбус, исковерканный артиллерийским снарядом. Из забитых фанерой окон торчали черные трубы времянок. На Фонтанке у проруби очередь: исхудавшие, потемневшие, с ввалившимися глазами люди набирали воду в бидоны, чайники, кастрюли, ведра, бутыли.

Постояли на Аничковом мосту. Без бронзовых коней он казался каким-то осиротевшим…

– Мой дом, – указал Шуханов на серое здание. – Прожил в нем четверть века.

На лестнице пахло сыростью и запустением. Пока Шуханов искал в карманах ключ, дверь вдруг широко распахнулась и на пороге появился Вася Зорькин – шофер Лукина. Он пропустил гостей и произнес:

– Милости просим! Проходите, пожалуйста. Заждался. Я и печурку истопил. А вещички ваши, Никита Павлович, привез в полной сохранности. Можете лично проверить и принять!

– То-то. Научился беречь чужое добро.

– Так точно, научился.

В квартире было тепло, кровати заправлены, пол подметен, и чайник кипел.

Шуханов поблагодарил Васю, а товарищам предложил раздеваться и чувствовать себя по-домашнему.

– Как говорят: мой дом – ваш дом.

– Мудрость простая. Так-то! – засмеялся Никита Павлович.

– Несколько раз заглядывал в вашу квартиру, – сказал Лукин. – Приду, посижу, поскучаю да и уберусь восвояси… С месяц назад в последний раз встретил на лестнице вашего друга профессора Шулепова.

Шуханов посмотрел на журналиста.

– Эвакуировали его, – продолжал Лукин. – Работал до последнего дня. Совсем ослаб старик, еле на ногах держался. Да, дорогие друзья, привыкайте к ленинградской оптимистической трагедии. Принимайте все как есть в блокадном городе и ничему не удивляйтесь.

Вася Зорькин накрыл на стол, поставил посуду. Тося я Алексей выложили из рюкзаков продукты, а Лукин сходил на кухню и вернулся с двумя бутылками.

– Хранил для этой встречи. – Журналист наполнил стопки. – Верил – она произойдет. За наш родной Ленинград!

Потом пили горячий крепкий чай. Говорили о предстоящих выступлениях перед защитниками города.

Всей компанией пошли навестить родных Валюши. Жили они совсем близко, за Дворцом пионеров.

Дом нашли быстро. Вошли во двор, небольшую площадку, зажатую высокими облупленными стенами. Пробираясь по скользким тропинкам, протоптанным в снежных сугробах, не встретили ни души; казалось, серые каменные громады с черными проемами окон, частично заделанными фанерой, давно покинуты жильцами. Парадный вход был забит. На пятый этаж поднимались по запасной лестнице. Остановились у двери с номером 68 и, чуть помедлив, вошли в квартиру. Огромная, старинной кладки плита занимала всю правую сторону. На ней лежали свертки, пакеты, от которых исходил тяжелый запах разложения.

Из кухни двустворчатая дверь вела в темный коридор. Лукин зажег фонарик. По обе стороны виднелись такие же большие двери. Шуханов вспомнил: Валя говорила, что их комната сразу налево. Постучал. Тишина. Нажал на ручку, одна створка подалась. Из темноты ударило холодом и затхлостью. Лукин сорвал с окна черную занавеску. Жидкий свет стал наполнять большую комнату. Стены и потолок комнаты покрывала изморозь. На полу поблескивали замерзшие лужицы. Всюду разбросаны тряпки, листки из детских книг, старые игрушки. На диване между подушками сиротливо сидели грязная кукла и плюшевый медвежонок, лежал маленький дырявый барабан. Никита Павлович наклонился, взял куклу, погладил по голове и спрятал за борт полушубка.

– Печальное жилище блокадного города, – грустно выдавил Лукин.

– Может, эвакуировались?

Журналист отрицательно покачал головой.

Друзья решили осмотреть квартиру. Одна из дверей не была замкнута. Заглянули в комнату. В ней было светло, но страшно холодно. На тахте кто-то лежал, закрывшись одеялами, виднелась только шапка-ушанка.

– Кто вы? – спросил Шуханов.

Изможденная рука приоткрыла лицо. Женщина с запавшими глазами ничего не ответила. Карпов склонился над ней и громко сказал:

– Мы пришли помочь вам.

Женщина молчала.

Лепов предложил затопить железную печурку, стоявшую у стены. Дров не оказалось. В коридоре нашли какие-то поломанные доски. Раскололи их, и вскоре в печурке заиграл огонь.

– Надо сходить за водой, на Фонтанку, – сказал Лукин и взял ведро.

– Я тоже с вами, – попросилась Тося.

Тем временем Карпов и Иванов заглянули еще в одну открытую комнату. В ней на краю дивана сидела женщина, закутанная в одеяло. На приветствие не ответила.

– Он поправится… Не трогайте Митеньку, не уносите его, – шептала она.

Никита Павлович положил на стол сверток, принесенный для Валюшиных родных, развернул, достал из кармана перочинный ножик, отрезал кусок сала, отделил часть масла, отсыпал сухарей.

– Это вам, – сказал он. – Так-то.

Женщина недоверчиво приблизилась к столу, посмотрела на подарки и тихо спросила:

– Вы от комсомольцев?

– Мы – партизаны, – ответил Иванов. – Пришли навестить Ильяшевых. У нас в деревне живет их дочка.

– Валюша? – удивилась женщина. – Бедненькая… Считали погибшей… И они все померли… Сначала Глашенька, потом Боренька. Настенька-то все хотела спасти мужа. Вот как я своего Митю. Не выжил… Скоро и Настеньку отнесли на первый этаж. Там у нас покойницкая… Недавно приходил брат, военный, но никого в живых не застал… – Женщина замолкла, приблизилась к дивану и снова стала говорить что-то невнятное о Митеньке.

С тяжелым чувством слушали они женщину. Тем временем с Фонтанки принесли воду. Когда согрелся чайник, Тося налила в кружку кипятку, положила туда сухарик. Приподняли голову у лежавшей и напоили женщину чаем.

– Ослабла я, – еле слышно прохрипела она. – К нам ходила Нюша, комсомолка из бытового отряда. Наверное, тоже заболела… Без нее и мы пропали…

Потом напоили чаем Митеньку и его жену. Остатки продуктов поделили и раздали… Совсем разбитыми покинули этот печальный дом блокадного города.

Около бывшего Елисеевского магазина лицом к лицу столкнулись с морским патрулем. Лукин предъявил пропуск.

– Это партизаны, – сказал он старшине. – Продукты в Ленинград доставили…

Моряк проверил пропуска и, кивнув в сторону Тоси, спросил:

– И девушка партизан?

– Да. Товарищ Чащина.

– Ясно… Проводить вас?

– Не надо. Нам близко – в тот серый дом, – указал рукой Шуханов.

– Счастливого пути, товарищи, – пожелал раскрасневшийся старшина.

Около подъезда Лукин попрощался, пообещав зайти утром.

Шуханов и его спутники поднялись на свой этаж. Квартира уже успела остыть, блокадные печки недолго держали тепло. Всем очень хотелось спать.

Шуханов и Никита Павлович улеглись на кроватях, а Карпов – на диване. Тося поставила себе раскладушку. Алексей устроился на письменном столе-линкоре.

В обширном плане, разработанном Никитиным и Карповым, предусматривалось время для встреч делегатов Лесной республики с родственниками. Но их оказалось не просто найти. Война разбросала людей. Карпов пригласил друзей навестить Семена – брата жены. Но квартира была опечатана. Управдом умер, а дворник развел руками:

– Уехали еще летом, а куда, сказать затрудняюсь.

Пошли в штаб военного округа. Там кадровики дали точную справку: семья Семена Задорнова эвакуировалась в Алма-Ату, а сам полковник переведен в Москву на должность инспектора Генерального штаба Красной Армии.

Побывали на улице Воинова, в доме, где до войны жила семья политрука Федора Завьялова. Дверь открыл мужчина, закутанный в шерстяной плед. Сказал, что о Завьяловых ничего не знает, а самого его с женой переселили сюда с проспекта Володарского из разрушенного бомбой дома.

– Мебель и вещи целы, можете забирать, – сказал он. – Жила тут еще старушка, но она умерла в конце февраля от дистрофии.

В соседней квартире объяснили, что жена политрука Завьялова – Мария Емельяновна – с детьми выехала в Уфу…

Зато на крейсере «Киров» Никиту Павловича ждала большая радость. Дежурный по кораблю привел к нему старшину 1-й статьи Иванова.

– Ваш? – спросил он, улыбаясь.

Отец и сын бросились друг другу в объятия.

– Свиделись, так-то. – Никита Павлович от волнения прослезился.

После дружной встречи с личным составом командир крейсера пригласил гостей в свою каюту. В разговоре он похвалил сына Никиты Павловича за отвагу. Отец сразу оживился и стал хвастать: «Виктор весь в меня».

Карпов заулыбался:

– А по-моему, в маму… И скромность у него от нее.

– Пусть будет по-вашему, – отмахнулся отец и – к сыну: – Как воюешь-то? Мать все переживает, поклон шлет…

– Воюю так, отец, как ты наказывал.

Никита Павлович сразу повеселел:

– Так-то! А кормят вас тут хорошо?

– На горчицу нажимаем, – засмеялся командир крейсера. – Этого продукта интенданты запасли лет на двадцать. Вместо масла пользуемся ею. Наешься горчицы – и все внутри загорается, впору вызывать пожарную команду.

– Верно, товарищ капитан первого ранга, – согласился Виктор. Он действительно был похож на отца: нос широкий, нависшие брови, только бороды недостает.

Голод блокадной зимы испытывало не только гражданское население, но и военные. Утром и вечером ели жидкий суп, а в обед получали мизерные порции каши. Было очень туго и с хлебом.

Виктор, прижавшись к отцу, рассказывал:

– Я, батя, как услыхал про ваш обоз, подумал, что и ты приехал. Очень уважил меня и всех наших моряков.

– Так-то. Бей фашистов, чтобы командиры хвалили…

Когда возвращались домой, попали под артиллерийский обстрел. Снаряд пролетел над головой и с сухим, приглушенным треском взорвался недалеко от укрытого мешками с песком памятника Петру Первому. Как по команде, все присели. Огляделись и увидели около сквера лежащую женщину. Решили помочь ей. Подошли. Женщина безжизненными руками сжимала мертвую девочку.

Никита Павлович опустился на колени.

– Наша помощь им уже не нужна, – с грустью сказал он.

Тося стояла бледная. Вид мертвой женщины с ребенком сильно подействовал на нее. Чтобы не упасть, она взяла Алексея за руку.

И когда вся группа двинулась дальше, она много-много раз оглядывалась назад.

Начался апрель. Повеяло теплом. Обессилевшие люди тянулись к весеннему солнцу. Появились новые заботы. В течение холодной и голодной зимы город не очищался, в домах и на улицах скопилась огромная масса грязи. И ленинградцы взяли в руки лопаты, ломы, кирки, носилки, выкатили тачки.

Ежедневно с утра отправлялись на очистку города и партизаны. Они вывозили нечистоты, кололи лед, помогали хоронить умерших и погибших. И все их радовало, что люди не теряли веры в жизнь. Они по-хозяйски обсуждали посевные дела. Уже многие их знакомые получили земельные участки…

Эти участки отводились в скверах, во дворах, на набережных и на пустырях. Даже в садике, рядом с замаскированным памятником Екатерине, клумба была поделена на маленькие участки.

Но партизанам не довелось принять участие в посадке овощей. И не всем пришлось возвращаться во вражеский тыл. Военный совет назначил Шуханова главным инженером кораблестроительного завода. Получил назначение и Лепов. Ему присвоили очередное воинское звание, и он должен отбыть на остров Лавенсари на должность командира звена малых охотников.

Шуханов никак не мог смириться с тем, что его не послали в партизанский край.

– Я же просил оставить меня в Лесной республике, – пожаловался он Карпову.

Тот развел руками:

– Это приказ, Петр Петрович. А приказы не обсуждают.

И Тосю не забыли. Через несколько дней в квартире Шуханова, где остановились партизаны, появился рослый краснофлотец.

– Здесь живет Чащина Антонина Вениаминовна? – спросил он у Петра Петровича, открывшего ему дверь.

– Да, здесь, – ответила выбежавшая в коридор Тося. – А кому я потребовалась?

– Вам повестка. Распишитесь вот тут. – Краснофлотец подал самописку. – Благодарю. – Козырнул, повернулся и вышел, а растерявшаяся девушка никак не могла попять, что все это значит. Никита Павлович не спеша прочитал повестку, помолчал, взявшись левой рукой за бороду, потом медленно произнес свое любимое «так-то» и передал повестку Шуханову.

– Что же мне делать? – чуть не плача спросила вконец разволновавшаяся Тося.

– Надо явиться в указанное время, и все будет в порядке, – улыбнулся Карпов.

– Так надо спешить, – прочитала повестку Тося. – У меня в запасе меньше двух часов…

Чащина быстро собралась. Сопровождать ее вызвался Лепов.

Карпов ходил по комнате довольный, потирая руки.

– Сыграем их свадьбу и расстанемся, – задумчиво произнес он. – Пора и нам возвращаться в свой партизанский край. А тебе, Петр Петрович, время впрягаться в производственную работу. Ремонтируй, товарищ инженер, корабли, их ждут балтийцы. Да и нашему жениху Алексею надо готовиться к боевым походам. Весеннее солнце быстро расплавит лед в Финском заливе – и у моряков начнется страдная пора. Ну а наша псковитянка, думается, останется в Ленинграде. Выдадим ее замуж и пусть работает в морском госпитале.

О свадьбе предусмотрительный Карпов заговорил не случайно: Лепов признался товарищам, что Тося согласилась выйти за него замуж.

Чтобы лучше устроить судьбу молодых, партизанские командиры побывали у члена Военного совета Краснознаменного Балтийского флота. И результатом их похода была повестка, которая казалась неожиданной только для Чащиной.

Из экипажа Тося и Алексей вернулись с большим свертком. В нем была новая флотская форма.

Морская одежда ладно сидела на девушке, будто для нее и сшита. Она подчеркивала линии ее стройной фигуры.

– Вот так воструха! Так-то. – Никита Павлович со всех сторон осмотрел Тосю. – Невеста подходящая!

Всей делегацией разыскали загс и на следующий день сыграли свадьбу. Собрались все приехавшие партизаны. Явились их друзья – Лукин и Вася Зорькин. Целое подразделение своих друзей привел сын Никиты Павловича Виктор.

Когда подняли тост за молодоженов, пришли секретари горкома и обкома Кузнецов и Никитин.

– Извините, что опоздали! – сказал Алексей Александрович, присаживаясь к столу.

Тут же Михаил Никитич преподнес невесте подарок – санитарную сумку.

– Волшебная она, – усмехнулся он. – Раненый боец выздоравливает, едва девичьи руки приоткроют эту сумку…

Вначале шутили, строили планы для молодоженов, во незаметно разговор перешел на фронтовые дела. Никитин сказал:

– Обозы с хлебом, доставленные в Ленинград, вывели из себя фашистского фюрера. Он строго выговорил своим генералам за беспомощность и приказал покончить с Лесной республикой. Поэтому вам пора, товарищи, возвращаться, – и сообщил, что специальный самолет вылетает в партизанский край завтра.

В назначенное время партизаны собрались на аэродроме. Когда они уже садились в самолет, прибежал запыхавшийся Лукин. Он передал Карпову пачку газет и радостно сообщил:

– С этого номера начали публиковать «Непридуманные рассказы» Захара Камова. Придется многое сократить, но это не беда.

Стали прощаться. Тряся руки Карпову, взгрустнувший Шуханов говорил:

– Передай мой привет Бертеневу и объясни ему, что меня не по моей воле задержали в Ленинграде. До скорой встреча! – крикнул он, когда уже загудел пропеллер.

Все верили – встреча эта состоится.

Снег в городе почти растаял. Весеннее солнце щедро согревало землю. Вот-вот распустятся набухшие на деревьях почки, в садах, парках, на бульварах появится нежная зелень.

На смену блокадной зиме стремительно наступала первая военная весна, она несла измученным людям тепло и надежды…

1942–1972