Текст книги "Командарм Дыбенко (Повести)"

Автор книги: Иван Жигалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

– Ваня Ягодкин, – бойко ответил мальчуган.

– Объявляем тебе, Ваня, благодарность, – сказал Волков, нагнулся и поцеловал его. – Значит, ты в «Красной звезде» живешь?

– Да, с мамкой… А вы что, собираетесь побить фашистов?

– Вот этого, Ваня, я тебе сказать не могу… Уж ты меня извини.

– Понимаю… Военная тайна.

– Совершенно правильно. Иди вон в тот шалаш, рядом. Там еще такой же герой, Леня Костин…

Время приближалось к полуночи… Волков с тревогой думал; не пронюхал ли Тигерберг о готовящемся налете? Неужели их ждет провал? Конечно, еще не поздно дать сигнал – две красные ракеты – и под покровом ночи уйти в глубь леса.

Решили ждать возвращения разведчиков и уж потом принимать окончательное решение.

Комбриг расставил отряды по кольцу. В условленный час со всех сторон, словно молнии, ударят партизаны по застигнутому врасплох врагу. Вой завяжут небольшие группы, а потом вступят в дело главные силы. В своем распоряжении комбриг оставляет резерв, чтобы в нужный момент использовать его в любом слабом месте. Дороги, по которым немцы могут подбросить подкрепления из райцентра, заминированы, в секретах притаились пулеметчики… Кажется, все было предусмотрено, продумано. И вдруг эта история с Чащиным: связана ли она с готовящейся операцией? Волков с нетерпением ждал известий от разведчиков: им приказано достать последние, самые верные сведения.

– Почему задерживаются? Где они пропали? – уж который раз спрашивал он политрука Завьялова.

Наконец появился один, а следом еще двое.

– Ну, докладывайте! – Комбриг внимательно выслушал и успокоился: немцы не знают о партизанских планах. – Выступаем, Александр Иванович! – решительно сказал Волков. – Может, еще удастся спасти Чащина.

– В добрый час, Олег Григорьевич, – ответил Карпов и добавил: – А может быть, уже и в живых нет Вениамина Платоновича?

Судьба Чащина волновала всех, кто успел узнать о случившейся с ним беде.

Глава девятая

После того как командование приняло окончательное решение разгромить комендатуру Тигерберга, Надечкин почти ежедневно возил Чащина в «Красную звезду». Вениамин Платонович там не задерживался. Перекинувшись парой слов с Михайловым, если тот был на месте, приказывал Савелию поворачивать к церкви. Последнее время Филимон жаловался на здоровье, все больше лежал, но исправно вел церковную службу: читал короткие проповеди, как умел, вселял в души православных горячую веру в свои силы в борьбе с врагом.

Во вторник утром Чащин, как обычно, предупредил Иванова, что едет в «Красную звезду».

Весь день Никита Павлович прождал друга, но безуспешно. «Не иначе, что-то стряслось», – тревожился он. Только в среду под вечер прискакал Надечкин.

– Беда! – крикнул Савелий.

Срывающимся голосом он рассказал, что Чащин арестован и замучена дочка церковной сторожихи, будто бы вызывали в комендатуру и Филимона.

Иванов побледнел, схватил Надечкина за воротник полушубка да так тряхнул, что тот свалился на пол.

– Что же ты молчишь, сукин сын! – сердито крикнул он.

Савелий не мог прийти в себя, только мигал глазами.

– Я все поджидал, – начал он, заикаясь, – а Платоныч не появлялся. Думаю, замешкался. Гляжу, проходит мимо меня комендантская переводчица Варя и, не останавливаясь, говорит о Чащине, Филимоне и Соловьевой. Уезжай скорее, Савелий, шепчет, передай все нашим.

– Надо что-то делать! – сказал Никита Павлович, а что делать – и сам толком не знал. Предупредить Карпова! Но он далеко, где-то около «Красной звезды». Жаль, Володьку отпустил к бате, а Назар – дорогу не знает.

И внезапно пришло решение.

– Скачи, Савелий, обратно! – Хлопнул по плечу извозчика: – Гони, не жалей мерина! Издохнет – бог с ним. – Растолковал, где надо искать партизан и что сказать.

– Все понятно. – Надечкин выбежал из избы, прыгнул в резные саночки, не на облучок, где обычно восседал, когда возил Чащина, а на его место, на зеленый коврик. Красавчик, словно учуяв беду, рванулся с места и затрусил по дороге.

Никиту Павловича не оставляла тревога за судьбу товарищей. Послал жену за Прохором, а сам пошел к Захару.

Вторые сутки Тигерберг держал Чащина в комендатуре под предлогом, что вот-вот приедет большой начальник и будет лично беседовать со старостами. Случалось и раньше – целый день не отпускали, но вечером ему разрешалось уезжать. А теперь?.. «Не иначе, что-то хотят выведать», – терялся в догадках Вениамин Платонович.

Не знал Чащин, что днем раньше Тигерберг лично вызывал Филимона. Больного священника подняли с постели. Полковник расспрашивал его о партизанах, интересовался старостой. Батюшка знал, что требовалось говорить, хвалил Чащина: мол, ходит в церковь, исправно молится вместе со всеми гражданами. После этого разговора Тигерберг приказал своему адъютанту проводить попа в спортивный зал, превращенный в место пыток. Увидев там изуродованных людей, Филимон лишился сознания. Его привели в чувство и отвезли домой. Вскоре он умер.

Почти одновременно с Филимоном гестаповцы схватили Валю Соловьеву, над ней долго глумились, на ночь заперли в темной холодной кладовке, где когда-то хранилось школьное имущество. Когда утром открыли дверь, увидели девушку мертвой: она повесилась.

Обо всем случившемся узнала Варя Петрова, она сумела предупредить Надечкина, а Ваню Ягодкина – сына квартирной хозяйки – уговорила с запиской пробраться к Волкову.

Но ничего этого Чащин не знал. Он вновь (в который раз) стоял перед комендантом. В учительской было душно, полковник сидел в расстегнутой тужурке. На полу, растянувшись на пушистом коврике, дремал с высунутым языком бульдог.

Тигерберг поднялся из-за стола. Прошелся из угла в угол.

– Михайлов! – крикнул он, приоткрыв дверь.

Архип Михайлович появился быстро.

– Садись, – указал он на стул. – Садись и ты, староста. Я заставил тебя немного постоять. Все думал. И вот пришел к выводу: напрасно мы тебя держим. Михайлов ручается за тебя… головой… И священник Филимон. – Вдруг немец засмеялся. – После войны нам придется жить по соседству. Думаю поселиться на псковских землях. Ты будешь бургомистром. Великая Германия щедро награждает своих друзей… Что же ты мне еще скажешь, господин староста?

– То же, что и вчера.

– А вчера ты говорил: в здешних болотах да лесных дебрях много партизан, но ты с ними не знаком. Правильно?

– Совершенно верно… Я служу вам, как умею, – честно.

– Меня поражают ваши люди. Обреченные. – Полковник крикнул: – Шарте!

Вошел обер-лейтенант, подтянутый, с нагловатым лицом. Громко щелкнул каблуками.

– Проводите господина старосту… – приказал Тигерберг.

Шарте увел Чащина. Повел его по широкой каменной лестнице в полуподвал, где недавно побывал Филимон. Когда-то там, в спортивном вале, слышались звонкие голоса детворы. А сейчас?.. Переступив порог, Вениамин Платонович остановился. Прямо перед ним на шведской стенке висел распятый окровавленный человек. Рядом на борцовом мате стонала женщина… Еще… Чащин пошатнулся, но, собрав все силы, продолжал стоять. За его спиной, расставив широко ноги, раскачивался, словно на пружинах, обер-лейтенант Шарте…

Тем временем Тигерберг ходил по комнате, а Михайлов смотрел на школьный двор: деревянный забор густо опутан колючей проволокой, по углам – будки с пулеметами, откуда часовые следили за своими секторами. Установленные на высоких столбах прожектора освещали всю территорию вокруг школы. «Трудно при таком свете пробиться сюда. Может, догадаются и выведут из строя движок», – думал Михайлов.

Открылась дверь. Возвратился Шарте и ввел Чащина. Староста был бледен.

Тигерберг с наигранной вежливостью поставил табурет.

– Садись… Приходится прибегать в к столь жестоким мерам, наказывать ваших соотечественников. – И с удивлением: —Да, ты не слыхал, староста, что за собрания проводятся в деревнях? Будто на них о Ленинграде говорят… И ты, Архип Михайлов, ничего не знаешь?

– В тяжелом положении оказался город. Люди умирают. Наверное, об этом и толкуют, – сказал Чащин.

– Ленинград сотрем с лица земли! Такова воля фюрера!.. А что ты, староста, скажешь о партизанах?

– Мне ничего о них не известно, господин полковник. Знаю одно: если не русские, то вы меня повесите.

– Какой пессимизм!.. Иди отдыхай, вечером еще поговорим.

Отпустил и Михайлова.

Оставшись один, Тигерберг стал шагать по кабинету, напевая: «Дейчланд, Дейчланд, юбер аллес…»

Глава десятая

Ухнули взрывы гранат, рявкнули пулеметы, затрещали автоматные очереди. Погас свет, и школьный двор погрузился во мрак. Налет на «Красную звезду» начался организованно, точно по намеченному плану. С возвышенности, от силосной башни, Волков с тревогой смотрел на колокольню: оттуда бил фашистский крупнокалиберный пулемет. Его очереди задерживали партизан.

– Завьялов! – позвал комбриг политрука, который с группой разведчиков находился рядом. – Пулемет убрать, немедленно!

– Есть, убрать пулемет! – Вместе с Леповым и Журовым он направился к церкви. То перебежками, то ползком миновали опасную зону. Волков видел, как Завьялов автоматом выбил круглое оконце над входной дверью и пырнул в него. Затем пробрался туда и Лепов. Журов остался сторожить у дверей. Но вскоре он упал – его сразила фашистская пуля.

Потом над колокольней взметнулся огненный султан. А еще через минуту пулемет с колокольни ударил по зданию школы, где засели фашистские автоматчики.

– Молодцы! – воскликнул комбриг. Вместе с разведчиками он направился к забору, где залегли партизаны. Он видел, как то в одном, то в другом школьных окнах появились яркие вспышки. Кидая в окна гранаты, к школе прорывались партизаны.

Волков приблизился к Карпову и, показывая вперед, сказал:

– Пошли! Скоро прихлопнем Тигерберга.

Прижимаясь к изгороди, они в сопровождении партизан пробрались к главному входу. Школа уже была очищена. Фашисты вели огонь из сосновой рощицы и расположенных там строений. Вот и дверь с надписью «Учительская». Около нее с автоматом на изготовку стоял Василий Косов.

– Принимайте коменданта в мертвом виде, – сказал он.

Тигерберг, прижатый опрокинутым столом, лежал рядом с издохшим бульдогом.

– Чащин жив, но помяли его основательно, – сказал Косов. – Пойду помогать ребятам очищать территорию.

В дверях появился Завьялов.

– Доложите обстановку! – шагнул навстречу ему комбриг.

– Фрицы попрятались в зданиях, отстреливаются. Многие отошли к лесу. Наши их преследуют. – Завьялов повернул голову к двери и, не договорив, бросился туда. Шуханов держал на руках Леньку.

Политрук взял безжизненное тело маленького партизана и, прижимая к груди, тихо прошептал:

– Леня! Я же тебе запретил… Ах, орленок ты мой непослушный!

В дверях показалось испуганное лицо Вани Ягодкина.

Комбриг сердито посмотрел на паренька:

– И ты здесь?

– Как только началась пальба, Леня побежал, – всхлипывая, говорил Ваня. – Я ему кричу: «Туда нельзя!» А он: «Иду убивать коменданта, отомщу за мамку и за дядю Заливахина». Ну и я побежал. Боязливо одному в лесу. Спрятался в классе под партой. Леню убил фашист. – Ваня достал из-за пазухи парабеллум и подал комбригу. – У Лени взял.

Волков вынул обойму. На пол упал патрон.

С улицы все еще доносились выстрелы. Вдруг большой силы взрыв потряс здание.

– Что это? – спросил Волков у политрука.

– Наши взорвали мост, – ответил тот.

Все вышли из учительской. Остались Карпов да Ваня.

Карпов стал снимать со стены карту. Ввели девушку. Одета в серое пальто с каракулевым воротником, на голове белый шерстяной платок, из-под которого выбивались кольца волос. В глазах – страх и беспокойство.

– Мальчонку какого-то ищет, – сказал один из бойцов. – Лезет под самые пули.

Не обращая ни на кого внимания, девушка бросилась к Ване, причитая:

– Господи! Где же ты потерялся! Кругом пальба! Мать убивается. Ищет тебя, а ты вон где!

Карпов узнал девушку – это была Варя Петрова. Подошел к ней.

– Спасибо, Варюша. Ты очень помогла нам… Как Михайлов?

– Он еще вечером вместе с Мирсбергом уехал, – ответила Варя.

– Пробирайся в райцентр. – Карпов положил руку на плечо девушки. – Утром и отправляйся. Разыщешь Серафиму Фадеевну Платонову. Запомни: Льва Толстого, восемь. Пароль: «Дома все благополучно». Она ответит: «Спасибо за хорошие вести». От нее получишь дальнейшие указания. Ну а теперь иди. До скорой встречи. – Стоявшего у двери партизана попросил проводить Варю и Ваню до дома…

В одном из школьных классов Тося и две санитарки перевязывали раненых. Карпов и Шуханов ввели под руки Чащина. Увидев отца, Тося отшатнулась. Его трудно узнать: левый глаз затек, лицо в крови, один ус вырван.

– Что они с гобой сделали! Папа!

– Как видишь, дочка. Я из Масляной горы ушел от Штайнера, так он меня здесь нашел, – еле слышно говорил Вениамин Платонович. – Спасибо партизанам, вовремя подоспели.

Партизаны похоронили убитых. Карпов, Волков и Шуханов отправились в свою лесную типографию.

Сразу приступили к выпуску газеты. Всем нашлась работа. Присев около стола, Карпов стал читать гранки заметок. Их только что принес редактор и сейчас, опустив устало голову на стол, дремал. Всю ночь, пока партизаны очищали от фашистов поселок, редакция готовила эту маленькую газетку.

Волков с глубоко запавшими глазами ходил по горнице и тихо диктовал молодому безусому радисту:

– «…Разгромили немецкий гарнизон. Подавив огневые точки противника, штыками и гранатами выбивали вражеских солдат и офицеров из каждого дома, подвала и ямы. Большая группа гитлеровцев пыталась бежать, но, попав на наши мины, была уничтожена. Противник потерял убитыми и ранеными 165 солдат и офицеров. Захвачены большие трофеи. Мы потеряли тринадцать товарищей. Сорок человек получили ранения.

Готовы к новым боям. Волков Карпов».

– Зашифруйте в передайте в Ленинград, Никитину. Копию – в Валдай, Асанову.

Радист ушел.

– Первая газета, комбриг, – сказал Александр Иванович, продолжая читать. – Настоящая, печатная. Газета Лесной партизанской республики. Теперь нам станет легче говорить с народом!

Глава одиннадцатая

Продукты для Ленинграда хранились на тайных складах. Пришло время паковать в мешки да укладывать на дровни… И тут возникла трудность, которую как-то никто и не предвидел. Во что паковать? Тары-то нет. Взялись за дело женщины. Ходили по избам, заводили речь о том, о сем, а под фартуком уносили то старый мешок, то кусок холста – у кого что найдется.

Около двух тысяч мешков собрали, выстирали, высушили, осталось только починить. За работу весела Прасковья Наумовна. Ей помогали Тося, Авдотья Сащенко и еще три старушки. Они плохо видели и все просили Валюту вдевать витку в иголку, а девочка старательно помогала бабушкам.

Женщины разговаривали о полете полкового комиссара Асанова. Несколько дней назад на самолете У-2 среди бела дня он прилетел в Лесную республику. Самолет попал под огонь немецкой зенитной батареи. Тяжело раненный пилот сумел посадить машину на маленькое лесное озеро…

– Зачем же он днем-то летел? – беззубым ртом шепелявила Микитишна, что сидела спиной к печке. На голове у нее теплый чепец, из-под которого торчали жидкие седые волосы. – Уж надо бы ночью, когда супостаты спят, – не унималась она.

– Нас с тобой не спросили, – ответила соседка.

– И напрасно не спросили, Анюта, – вновь отозвалась Микитишна. – Худое не посоветуем… Лезут в самое пекло. Парень-то плох…

Некоторое время работали молча.

– Не первый раз летает в тыл, – вмешалась Тося. – Человек смелый.

– Известно, не трус. Только и смелому надо бы поаккуратней, – все твердила Микитишна.

– Наше ли это дело?

– Нешто чужое! – въедливо продолжала старушка. – За нас же они на смерть идут. Стало быть, и наше. Беречься должен…

Теперь Асанов находился в Каменке. Из разведки вернулась группа Завьялова, обследовавшая предполагаемую трассу, по которой может пойти обоз. Разведчики сидели в бывшем правлении колхоза и докладывали начальству обо всем, что увидели в пути.

Каменку охраняли партизаны, везде стояли часовые. Под окнами Ивановых ходил Сережа Веревкин в серой кубанке, короткой шубке и белых валенках. На шее висел автомат. Молодой партизан уже трижды забегал в избу греться.

– Вишь зачастил, – бросила неугомонная Микитишна. – Не иначе, Тося приглянулась.

– Да уж, знамо, не мы с тобой, подружка, – отозвалась Анюта.

Сережа опять появился. Потирая руки, направился к окну, у которого на лавке работала Чащина.

– Здорово получается, – похвалил партизан.

– Она флаг шьет, вот что, – пояснила Валя, трогая Сережин автомат. – У тебя правдашнее ружье? – И, получив ответ, опять спросила: – Оно стреляет?..

– Валюша, вдень-ка нитку, – попросила Микитишна.

По совету отца Тося шила большой красный флаг. Кумач для него дал на своих мобзапасов Никита Павлович. А Чащин все еще лежал в партизанском госпитале, эвакуироваться на Большую землю категорически отказался. «Меня Наталья Яковлевна подлатает, а когда отправим обоз – пойду бить фашистов», – говорил Чащин. Тося навещала отца, подолгу с ним беседовала.

– Как только переберетесь с продуктами через фронт, на головных дровнях и поднимете флаг. Пускай народ любуется.

Когда Сережа вышел из избы, Валюша обхватила шею Прасковьи Наумовны и тихо спросила:

– Тетечка Пра, Сережа настоящий партизан?

– Самый настоящий…

– А откуда они берутся? – не унималась девочка. – Ведь раньше, когда я жила в Ленинграде, их не было.

– Тогда, доченька, они трудились – кто в поле, а кто на заводе. Началась война – они и появились. Поняла?

Валюша отрицательно покачала головкой: нет, она не понимала.

Прасковья Наумовна отбросила починенный мешок, взяла другой, ловко отрезала кусок холстины и, закрыв дырку, начала приметывать.

– Садись, доченька, вот сюда, поближе, и слушай…

Давным-давно это было. В дремучих лесах на Кошкином городище, на горе Судоме, жили два брата-красавца, два русских богатыря, Афанасий и Еремушка. Был у них чудо-топорик, острый-преострый. Братья зорко стерегли свой родной край от недругов-супостатов.

Когда раздавался набатный звон колокола на святой Софии, Афанасий и Еремушка брали свой топорик и первыми выходили навстречу врагу, вступая с ним в бой. А в это время на помощь братьям поднимался весь русский народ…

Пылкое воображение девочки, опережая неторопливый рассказ, рисовало яркие картины боя. Среди людей, спешивших на помощь братьям-богатырям, она видела дядечек Никиту, Прошу, Сережу, моряков, которые ночевали однажды и сказки рассказывали. А тетечка Пра продолжала:

– Слывет в народе молва, будто в той горе Судоме есть глубокая-глубокая пещера и в ней спят чутким сном Афанасий и Еремушка. Когда родной земле угрожают недруги, братья просыпаются, берут топорик и выходят драться, а народ спешит им на помощь.

Валюша вдруг стала серьезной:

– Тетечка Пра, и моряки родственники тем братьям? И дядечки Никита и Проша, и Сережа, что с ружьем ходит под нашим окном?

– Смышленушка ты желанная, – ласково гладила по голове Микитишна. – Ишь ты, ребенок, а все понимает.

Дверь раскрылась, и в избу вошел Рачев. Учитель редко появлялся в Каменке, но, когда бывал, обязательно заходил к Ивановым. Сегодня у него много важных дел. Любовь Терентьевна, школьная сторожиха, собрала с пол килограмма маслица для Валюшиного братика и сестрички, что остались в Ленинграде, вот и принес он.

– Здравствуйте, Николай Осипович! – звонко закричала Валюша.

– Здравствуй, детка! – Учитель поднял Валю, поцеловал. – Ты здорова?

– Я теперь очень и очень даже здорова… Тетя Пра рассказывала сказку. Интересную-преинтересную. Про чудесных братьев-богатырей Афонюшку и Еремушку.

– Эту сказку я тоже знаю… А вот угадай, зачем я пришел? – спросил учитель.

– Вы пришли меня навестить. Потому что вы очень добрый и всегда меня любите.

– Угадала… И еще я люблю твою сестричку Глашу и братика Борю, я им гостинец принес. Дедушка Никита отвезет в Ленинград и передаст. Смотри. – Учитель развернул узелок, в котором был горшочек с топленым маслом. – Ты помнишь Любовь Терентьевну, школьную сторожиху?

– Помню, – ответила Валя. – Она тоже любит меня.

– Это она собрала маслице от нашей коровушки. А ты что пошлешь братику и сестричке?

– Мы с тетечкой Пра насушили сухариков.

– Очень хорошо, Валюша. – Рачев сел на скамейку, спросил, скоро ли придет Никита Павлович.

– Сейчас все явятся обедать, – ответила Прасковья Наумовна. – Совещаются они.

Было у учителя еще одно важное дело. Он хотел попросить Иванова и Шуханова узнать в Ленинграде, куда эвакуировался тот детский сад, который летом недолго находился в школе. С ним и Валюша приехала, да вот заболела воспалением легких, и ее пришлось оставить. По ленинградскому адресу, наверное, можно отыскать. Он и письмо приготовил и на конверте написал: «Устинье Алексеевне Рачевой».

Часто донимала учителя тревожная мысль: а вдруг детский сад опять попал в Ленинград? Тогда – беда. Что стало с Устюшей? Ребят из-под Пскова должны увезти в глубокий тыл, подальше от страшной войны. И жена там, а может быть, уехала к дочерям, к Оленьке на Дальний Восток или к Зине в Самарканд, только не к Стеше. Последнее время Стешин муж служил в Севастополе, а вот куда он отправил жену и детей? Да и сам-то жив ли? Война все так усложнила…

Его размышления прервал появившийся в избе Володя.

– Бабушка! – крикнул он. – Сейчас начальство придет обедать.

– У меня все готово. – Прасковья Наумовна поднялась с табуретки и, перешагивая через мешки, направилась на кухню. – Вы тоже ступайте, пообедайте, – предложила она своим помощницам. – Потом придете. Надо сегодня все доделать… Тося, давай, дочка, накрывать на стол. Сколько их?

Володя стал подсчитывать на пальцах. Когда назвал Сащенко, его жена Авдотья тут же заявила:

– Прошка домой пойдет!

– Николай Осипович и я, – продолжал Володя, – всего десять, а если без дяди Прохора – девять.

– Тося, накрывай, – распорядилась хозяйка. – А ты, Володя, поешь с нами.

– Мне все едино, – с некоторой обидой ответил парнишка. – Только вдруг у командиров ко мне возникнет срочное боевое приказание, тогда я и вовсе голодный останусь…

– Ладно уж, обедай с начальством, – согласилась Прасковья Наумовна. – А то без тебя, поди, все партизанские дела остановятся.

Авдотья и старушки, прихватив по паре мешков, направились к двери.

– Мы с собой работу взяли, Наумовна, – сказала Микитишна. – Справимся и придем.

Скоро появились партизанские начальники.

Карпов познакомил Асанова с учителем:

– Наш добрый просветитель, Николай Осипович Рачев. Если собрать всех его учеников, пожалуй, получится не одна партизанская бригада. А сейчас остался один как перст.

Волков продолжал неоконченный, как видно, разговор:

– Вот я и прошу полкового комиссара: перебросьте к нам в Лесную республику хотя бы тысячу красноармейцев. Мы полностью перехватим коммуникации противника на всей полосе нашего фронта…

– У вас и своих людей достаточно, – ответил Асанов.

– Значит, отказываете? А напрасно. – Волков протянул учителю руку: – Много хорошего о вас слышал от Александра Ивановича… А вот супругу-то, видно, напрасно тогда одну отправили.

– Почему же? – удивился Рачев. – Вы бы посмотрели на несчастных детей. Надо же было им помочь. Две молоденькие воспитательницы совсем растерялись. Вот я и сказал жене: «Проводи, Устюша, и возвращайся…» А она застряла.

– Поезжайте, Николай Осипович, с обозом на Большую землю, – предложил Волков. – Там вам будет спокойнее.

– Можно и на самолете, – вставил Асанов.

Учитель удивился: «Наверное, хотят от меня избавиться». И, сдерживая волнение, произнес:

– Разве здесь для меня не найдется дела? Вы вон какую территорию очистили от фашистов!

– Да, свыше четырехсот сел и деревень стали снова жить по советским законам! – воскликнул Карпов. – Свою Лесную партизанскую республику создали… Газету издаем.

– А я детей учу. Теперь в школе живут погорельцы, я с ними занимаюсь. Едва дети успеют разойтись, а я стакан чайку выпить, уже снова зовут. В классе – народ. Женщины, старики. Устроятся кто где – за партами, на полу, на подоконнике.

– За добрым словом приходят, Николай Осипович, – перебил его Карпов.

– Всех теперь одно интересует: когда войне конец?

А разве я знаю? Говорю им, что наши соотечественники прежде громили врагов, разгромим и теперь!.. Скажу вам, дорогие мои, крепка у наших людей вера в победу, очень крепка! – Учитель достал из брезентовой сумки завернутый в газету сверток. – Возьмите. Там и список, кто что внес, и сумма – деньгами и облигациями порознь. И мой там вклад.

Карпов развязал пакет и выложил на стол содержимое.

– Для нашей Красной Армии, – продолжал Николай Осипович. – Продуктов-то у нас нет, а эти ценности сберегли. Вот вы и отвезите на Большую землю да отдайте по назначению.

Карпов обнял учителя и восторженно воскликнул:

– Великолепную мысль подали вы, Николай Осипович! – И, обращаясь ко всем присутствующим: – Давайте-ка по доброму примеру наших погорельцев проведем среди населения сбор средств.

– Так ведь можно, – согласился Никита Павлович. – Только времени у нас в обрез. С обозом надо спешить. Весна начинается. Дорога вот-вот рухнет.

– Ты что, полагаешь, на нас с тобой свет клином сошелся? Мы выедем, как наметили. А вот делегацию Печникова задержим на неделю. За это время агитаторы побывают в деревнях, и все, что удастся собрать, Печников привезет.

Решили с завтрашнего дня приступить к делу… Карпов попросил Николая Осиповича передать сердечное спасибо всем, кто внес деньги и ценности в фонд обороны Родины. А Волков пригласил учителя в гости к партизанам.

– Расскажите, как наши соотечественники многократно били и прогоняли чужеземцев, как дрались с врагами Родины и побеждали.

Рачев согласился.

– Значит, напрасно меня гоните, и я Лесной республике могу пользу принести, – сказал он, улыбаясь. – У партизан побываю обязательно. Завтра же и пойду…

– Мы вас не гоним, Николай Осипович, – улыбнулся Волков. – Хотим облегчить вашу жизнь…

Подошла Прасковья Наумовна.

– Прошу к столу, – сказала она. – Подкрепитесь чем бог послал, а уж потом занимайтесь делами, да и у нас своя работа – мешки чиним. Сегодня все залатаем.

– Похвально! – Карпов сел рядом с Ивановым. – Пора укладывать продукты. На днях выезжаем…

После обеда Прасковья Наумовна и Тося собрали и унесли посуду. Волков разложил на столе карту, стал по ней водить остро заточенным красным карандашом. К нему подсел Асанов. Полковник был в военной форме, в петлицах поблескивали четыре шпалы. Не торопясь, Волков рассказывал о маршруте, который рекомендовали разведчики.

– Вы полагаете, товарищ Завьялов, путь на Осташков наиболее безопасный? – спросил Асанов.

– Вот, смотрите. Черный двор и эти населенные пункты в сторону демянского котла, – показал на карте политрук. – Тут по пути следования обоза немецкие гарнизоны весьма слабые. Хорошо бы, конечно, предварительно разгромить их.

– Нет, нет! Этого делать не будем, – решительно произнес Асанов. – Разгромить успеем, когда отправим продовольствие. Сейчас не следует показывать свою активность, настораживать врага.

– С подводами идут колхозники и колхозницы, – сказал Волков. – Мы обязаны позаботиться об их безопасности.

– Вы правы, Олег Григорьевич, – согласился Карпов.

– Давайте еще и еще раз объясним людям, проинструктируем каждого, – продолжал Асанов. – Следует иметь в виду, что провал одного потянет за собой десяток, а может, и большее число наших людей. Упаси бог, попасться в лапы врага. Ну а если кто попадет, пусть твердит одно: «Знать ничего не знаю, меня послал староста, с него и спрашивайте».

Появление в Лесной республике Асанова тоже было связано с обозом. Он информировал Волкова и Карпова о помощи, которую окажет обозу Красная Армия, где и на каких участках будут встречать подводы с продовольствием армейские разведчики-лыжники, какие будут применяться на маршрутах формы связи, одним словом, все те меры, которые могут гарантировать безопасность людей, сопровождающих продовольствие…

Разговаривая с товарищами, Волков наблюдал за учителем, который, видно, что-то интересное рассказывал присмиревшей девочке.

– Обдумали мое предложение, Николай Осипович?

Учитель повернул голову:

– Обдумал. Не могу я, Олег Григорьевич, оставить людей, с которыми живу под одной крышей. Не могу! Ведь посчитают, что я струсил и сбежал.

– А мы им объясним.

– Спасибо. Только останусь я в своей школе… А вот к Шуханову у меня покорнейшая просьба. – Рачев достал из кармана конверт и записку. – Узнайте в Ленинграде, куда выехал вот этот детский сад, – показал он пальцем на конверт. – А там уж напишите адрес и отправьте. Это к жене. Очень прошу.

Шуханов взял конверт, записку с адресом и пообещал сделать все возможное.

– А это адрес Валюшиных родителей. Они-то, наверное, знают, где сейчас детский сад. Расскажите, что дочь их жива, здорова и находится у хороших людей.

Шуханов еще раз пообещал сделать все от него зависящее.

А Карпова одолевали тягостные мысли: «Почему я не сказал правду? Почему до сих пор скрываю, что нет в живых Устиньи Алексеевны, нет в живых и многих детей, которых она поехала сопровождать?»

Рачев собрался уходить.

– Желаю всем вам большого успеха, – сказал он и каждому пожал руку. – А к партизанам отправлюсь в любое время.

Когда за учителем закрылась дверь, Асанов сказал:

– Напрасно он отказался выехать на Большую землю. Силенок-то у него маловато.

– Пусть живет с нами, – сказал Карпов и, улыбаясь, посмотрел на Шуханова. – Послушайте, капитан Мерке! А ваша борода?

– Что борода? – не понял Петр Петрович. – Вполне даже приличная!

– Все предусмотрели, а о бороде не подумали, – продолжал Карпов. – Сбрить, сбрить начисто!

За время лесной жизни лицо Шуханова сильно заросло. Борода ему нравилась, и он уверял себя, что партизану она совершенно необходима, как средство маскировки.

– Вот хотя бы вам, Александр Иванович, – усмехнулся он. – В таких зарослях вас никто не узнает.

– Я деревенский мужик. А вы теперь в роли немецкого офицера. В таком виде вам пускаться в путь нельзя.

Петр Петрович ждал, что скажут Асанов и Волков, но те молчали. Подумав, Шуханов согласился: «А ведь, пожалуй, Карпов прав».

Неожиданно подала голос Тося:

– А что, если забинтовать лицо или повязать платком… Может же быть этот самый Мерке обмороженным?

Шуханов, улыбаясь, поддержал девушку:

– Чащина права. На этом проклятом восточном фронте все может случиться…

– Ну а как с верховой ездой? – опять спросил Карпов.

– Это посложнее, чем борода, – вздохнул Шуханов.

Прожив на свете сорок пять лет, инженер ни разу не садился верхом на лошадь. Полсвета исколесил, на всех видах транспорта передвигался – по земле, по воде, под водой, по воздуху, а верхом ездить не приходилось. И поэтому обучение конвоиров было поручено ездовому Надечкину. Бывший конармеец горячо взялся за дело. «Когда-то я был наездником ого-го каким! – хвастался Савелий. – Сам Буденный не раз меня в пример ставил». Надечкин как-то подтянулся, даже пить перестал. Немецкая шинель, пилотка, натянутая поверх шерстяного серого шарфа, большие, зашнурованные до самых колен ботинки на войлочной подкладке делали Савелия похожим на немца. Все его ученики быстро освоили верховую езду. Только у Шуханова не получалось. Его кобыла гнедой масти с белой звездочкой на лбу чувствовала хозяина, но иногда ни с того ни с сего начинала упрямиться, шла поперек дороги. И тут Шуханов терялся.