Текст книги "Командарм Дыбенко (Повести)"

Автор книги: Иван Жигалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

– Да-а, – вздохнул Чащин. – Фашисты хуже всех. Злость во мне кипит.

– Вениамин, дорогой, у всех она кипит! – произнес Никита Павлович. – Стонет родная земля! Всюду – виселицы да пожарища. Так-то… Тут у меня отдыхали трое псковичей. В Порожки с заданием пробирались. Одного-то я хорошо знаю. Станислав Валуйкин из Березовки, в Митровской школе у Рачева учился, а потом и сам немецкому языку студентов обучал. Рассказывали, Псков не узнать, кругом развалины. Установлена виселица на восемь крюков…

– Второй раз за последнюю четверть века топчет псковскую землю немецкий сапог, – раздумчиво говорил Чащин, свертывая цигарку. – И тогда весь край поднялся, стеной встал против завоевателей… А ведь я хорошо знал первых партизанских командиров. Смелые были люди, – и перечислил добрый десяток земляков.

Знал их и Иванов. Сказал, что у него даже старая фотография хранится.

– Ларцева помнишь? Так вот он и подарил моему отцу. Завтра днем поищу…

Два друга вспоминали прошлое… Говорили о минувших днях, о партизанах, боровшихся с кайзеровской интервенцией.

– Наши первые партизаны знали, что делается в каждой деревне, – говорил Иванов. – Да и сами-то они жили среди крестьян, были хлебопашцами. Так-то.

– Тогда все было проще. – Чащин возвратил кисет. – И немцы так не лютовали.

– Что верно, то верно, – согласился Иванов. – Нынче немцы – фашисты, не люди. Вот вернешься ты в свою Масляную гору – повесят тебя так, запросто… Времечко, что и говорить.

– Они меня виселицей не запугают. Я на своей земле.

– Не горячись. Следует все обмозговать, а не рубить сплеча.

– Что ж, я так и стану скитаться, словно бездомный бродяга?

– А зачем скитаться? – Никита Павлович выпустил дым, покашлял, помешкал. – Люди мы домашние, оседлые, а не цыгане, у которых все хозяйство на колесах. Пока поживешь у нас в деревне, избы пустые есть. А потом, – опять поперхнулся табачным дымом, – выдвинем тебя старостой. Очень нужен нам верный человек.

Чащин поднялся, выпрямился, взял в кулак усы и глянул на Иванова так свирепо, что тот аж голову в плечи втянул.

– Так, так! Выходит, не Карпов, а ты главный мой благодетель. Ты хочешь меня втравить в пакостное дело. Дескать, Чащин самый подходящий подлец! – Чащин замахнулся.

– Да ты никак спятил! – остановил его Иванов.

– Как только у тебя язык повернулся! Ты что ж, опозорить меня задумал, чтобы я до конца дней своих с собачьей кличкой старосты ходил!

Чащин долго бушевал, размахивал кулаками. Иванов терпеливо слушал, ждал, когда друг успокоится, одумается и, быть может, согласится.

Проснулась от громкого разговора Прасковья Наумовна, послушала, о чем речь, и руками всплеснула:

– Никита, ты из ума выжил, что ли? Куда посылаешь человека?

Никита Павлович вспылил, но сдержал себя.

– Помолчи, граммофон, – буркнул он с досадой, – спала бы ты. – И тут же продолжил разговор с Чащиным.

Никита Павлович решился на последнее:

– Конечно, Вениамин, мы с тобой в партии не состоим…

– При чем тут партия? – перебил Чащин.

– А при том, – ответил Иванов. – Не я тебя посылаю к немцам, а подпольный райком просит. Ну а дальше воля твоя, поступай по совести. – Он в упор смотрел на друга.

– Уж лучше виселица, чем позор, – как-то надрывно произнес Чащин.

– Про виселицу перестань!..

Прасковья Наумовна слезла с кровати и пошла на кухню. Запахло горящим углем, и скоро она принесла кипящий самовар. Появилась поллитровка водки – настоящей, довоенной. Пригласила к столу. Сама разлила водку мужикам и чуть-чуть себе.

Понемногу отпили, слегка закусили.

Первым заговорил Чащин:

– Не петля и плеть меня пугают. Я не из тех, кто смерти боится. Позор страшен! Все мои предки до десятого колена в гробу перевернутся, проклянут! А что скажут живые? Что скажет Тося, комсомолка?

– Допейте уж, – предложила хозяйка. – Чего так убиваться?

– За победу! – Никита Павлович поставил на стол пустой стакан и, словно отрубая каждое слово, пояснил: – Не немецким ты старостой будешь, а советским, партизанским!

Чащин побагровел, больно дернул Иванова за бороду:

– Сам-то не просишься на работу к немцам, а меня уговариваешь? Ишь, добродетель отыскался! Себя от позора бережешь, а меня выставляешь.

– Думали и об этом. – Никита Павлович высвободил бороду. – Нельзя мне. Я местный, а ты все же чужой, пришлый у нас в деревне человек. – Понимал, что доводы не слишком убедительные, по всего о себе сказать не решался. – Сложа руки не сижу и на печи не валяюсь. Так-то… Да ты скоро и сам это поймешь. А пока верь на слово.

– Верить я верю, а что меня к врагам посылаешь, простить не могу! – Чащин устало опустил голову.

Спать легли под утро, так и не договорившись ни о чем.

На следующий день Иванов снова повел атаку. Чащин хотя и сопротивлялся, но уже слабее. На третий день разговор перенесли в баню, и там Никита Павлович уломал-таки своего маслогорского друга. Чащин сдался…

И по «ходатайству» односельчан полковник Тигерберг утвердил Чащина на должность старосты.

Твоя помощь нам очень нужна

Редко навещал Карпов Каменку – много, слишком много дел было у него и у других партизанских руководителей. Внезапно наступившие суровые холода выдвинули уйму новых, непредвиденных забот. В бригаду Волкова вливались люди, а где взять для них теплую одежду? Вот и ломали голову, выкручивались.

Были и другие важные дела.

Необходимо было рассказать людям правду. «Как нам недостает своей маленькой печатной машины, – постоянно думал Карпов. – А ведь почти держали ее в руках. Филатов все подготовил, вынес комплект шрифта. Но машину вынести не успели. Немцы усилили охрану типографии, и Филатову пришлось бежать в Порожки. А тут Чащин все пристает, просит освободить его от поганой должности».

– Что еще скажешь, Вениамин Платонович? – спросил Карпов, сидя в тепло натопленной избе Иванова.

Чащин теребил усы, медлил. «Александру Ивановичу тоже нелегко, каждый час жизнью рискует».

– Тигерберг недоволен мною, – ответил Чащин. – Какой ты, говорит, староста, если у тебя весь народ разбежался. Собери людей и заставь работать. Требует – дай то, дай другое. – И чуть слышно попросил: – Избавьте меня от должности. Я лучше танки поджигать стану.

Карпов терпеливо объяснял ему: чтобы уничтожать танки и самолеты, нужно знать, где они стоят и на какие боевые задания собираются фашисты их послать, только через своих людей можно получить эти важные сведения…

– Твоя помощь нам очень нужна, и пока мы не разгромим комендатуру Тигерберга, придется ладить с немцами. Надо, дорогой Вениамин Платонович! Надо!

– И я ему твержу это, – вмешался в разговор Иванов. – Не они нас, а мы их в бараний рог свернем. Так-то!

Чащин рассказал о полученном наряде на поставку сена и теплых вещей.

– О валенках и полушубках пусть помечтают, – сказал Карпов. – А вот задание по поставке сена мы выполним. Подымем твой авторитет, Вениамин Платонович!

Иванов и Чащин недоуменно переглянулись.

– Это примерно возов восемь? – спросил Карпов.

– Да. Причем возы должны быть навьючены на совесть, – ответил Чащин, все еще не понимая, к чему клонит секретарь райкома партии. – Требуют или клевер, или смесь клевера с тимофеевкой.

Александр Иванович пояснил: немецкая администрация заготовляет сено во всех оккупированных районах области. Партизаны решили выполнить сенопоставки, отвезти на склады все сполна.

– Надо же нам как-то устанавливать «деловой» контакт с завоевателями, – посмеивался он.

– Что-то ты, Иваныч, загадки загадываешь. Туман напускаешь, – заметил Никита Павлович.

– А что тут не ясно? – удивился Карпов. – Сено мы повезем, но вовсе не для того, чтобы его жевали немецкие буренки да сивки. Дудки! Помните, как осенью поступили колхозники «Боевика»? Вот и мы так же сделаем. В следующий понедельник подожжем склады. Нападать на комендатуру на сей раз не станем – силенок еще маловато.

– А как поджечь-то? – спросил Чащин. – Склады охраняются.

– Так мы же едем по нарядам старост, так сказать, по принуждению, официально. Все законно, честь по чести. А пожар возникнет ночью от небольших мин замедленного действия.

Чащин покачал головой: «Пожалуй, и я угожу на виселицу».

Механизм связи

Пожары в фуражных складах, возникшие одновременно в разных точках обширного района, как видно, вконец встревожили оккупантов, и они приняли решительные меры против народных мстителей. Вернувшийся из комендатуры Чащин сказал, что слышал, будто высшее немецкое командование недовольно мягкотелостью комендатур, собирается снарядить карательную экспедицию.

– Я тоже слышал об этом, – подтвердил Карпов. – Нам важно теперь знать, когда и где каратели собираются искать нас. Возможно, нападению подвергнутся наши соседи. Мы должны быть готовы ко всяким выпадам врагов. И тебе, Вениамин Платонович, и Архипу Михайловичу, и всем нашим людям, вошедшим в доверие к немцам, надо своевременно ставить нас в известность о намерениях гитлеровцев. Ты, Никита Павлович, тоже будь начеку! Выступать против врагов, вооруженных танками, самолетами, артиллерией, конечно, нам не под силу. Но и бездействовать мы не собираемся.

Тревожное известие пришло и от псковских подпольщиков: против Лесной партизанской республики направляется карательная дивизия под командованием генерал-майора фон Креймана. Дивизия хотя и потрепана Красной Армией, но еще довольно многочисленна и хорошо вооружена. У командования партизанской бригады было вчетверо меньше бойцов. Партизан могли выручить лес и хорошо налаженная информация.

Во всю мощь заработал партизанский механизм связи…

Еще осенью запасливый Никита Павлович вспомнил о возке, который многие годы хранился в сарае. Вытащил на свет божий, очистил от куриного помета, покрасил, подтянул болты. Рыжебородый колхозный конюх и извозчик Савелий Надечкин, а теперь телохранитель и повар старосты, пригнал из Порожек черного с белыми пятнами жеребца. Конюх был доброго характера, но имел одну слабость: увлекался самогоном. После пары стаканов мутноватой вонючей жидкости словно подменяли человека: он становился болтливым, любил прихвастнуть, приврать. Часто рассказывал о службе в Первой Конной, где, по его словам, получал самые наитруднейшие задания лично от самого Буденного.

Некоторое время Савелий держался, почти совсем перестал выпивать, а потом взялся за старое. Чащин хотел было отказаться от своего телохранителя, но не решился. Нравился он ему: преданный, исполнительный, если нужно, пойдет в огонь и в воду. Когда стало известно о карательной экспедиции, пришлось Чащину то и дело ездить в комендатуру, авось какие-нибудь сведения просочатся.

Савелий все допытывался: на кой леший они каждый день гоняют в эту треклятую комендатуру?

– Служба у меня такая, надобно угождать, – отвечал с усмешкой Чащин.

В комендатуре Чащин не задерживался, да не всегда его там и принимали. Но зато с Михайловым встречался обязательно. И всегда они говорили о новых заданиях. А потом заворачивал к кирпичному домику, в котором жил батюшка Филимон.

Чащин получал от Филимона сверточек, быстро прятал за пазуху, иногда священник передавал устно то, что интересовало партизан. У батюшки были широкие связи с подпольем. При выполнении заданий ему приходилось встречаться с комсомолкой Валей Соловьевой, дочерью церковной сторожихи, а та в свою очередь встречалась с переводчицей Тигерберга Варей Петровой. Варя работала, как говорят радисты, на одной волне с Михайловым, а у того были свои верные люди.

Разрабатывая систему конспирации, Карпов и Иванов были уверены, что такой механизм связи гарантирует их от провала. Попадется один – другой успеет скрыться…

Потом Шуханов прочитал несколько заключительных страниц камовской тетради, повествовавших о зверствах карательной экспедиции Креймана, закрыл тетрадь и мысленно повторил все прочитанное.

Он чувствовал благодарность к балтийскому моряку, который своим невыдуманным рассказом помог лучше узнать лесных мстителей – и Карпова, и Иванова, и Волкова, и многих их сподвижников. Его особенно взволновала судьба Михайлова, Филимона и Чащина, выполняющих сложнейшее задание в непосредственном соприкосновении с противником.

Он был доволен, что узнал подробности назначения Чащина на пост старосты.

В тетради было много и других деталей, которые дорисовывали портреты лесных мстителей.

Часть вторая

Глава первая

Поздно вечером Никита Павлович велел Володе сбегать за Чаплиным и Сащенко, а сам достал из тайника сложенную в трубочку школьную тетрадь, расправил ее на колене и положил на стол. Вымыв посуду, к нему подсела Прасковья Наумовна.

– Что-то начало корявое получилось, Праша.

– А ты не мудрствуй, толкуй, как думаешь, – посоветовала жена. – Коль слова идут от сердца, их поймут люди. А то вон Захара попроси. Он мастак, что хочешь сочинит.

Под окнами заскрипел морозный снег. Иванов спрятал тетрадь в карман. В открывшуюся дверь вместе с клубами холодного воздуха вошли Чащин и Володя.

– Тетка Авдотья не пустила дядю Прохора, заставила щипать лучинку на растопку, – доложил Володя. – Я иду спать.

Прасковья Наумовна налила чаю. Присев к столу, Вениамин Платонович сосредоточенно слушал рассказ Иванова о встрече с Шухановым, а затем сказал:

– Прохор болтал, будто моими родичами назвались? – Чащин выпил последний глоток и опрокинул чашку на блюдце.

«Вот ветрогон, пустомеля», – мысленно выругал Иванов пастуха, а Чащину сказал:

– Что ты, Прошку не знаешь. Мелет, что вздумает, как тот Емеля… Давайте писать…

Вот уже несколько дней они сочиняют письмо ленинградцам, рассказывают о своей жизни, о том, как люто ненавидят фашистов. Им помогает Камов. Хотят они передать это письмо Карпову, пусть подпишутся и другие люди, очутившиеся в фашистской неволе.

Иванов, прочитав первые строчки, спросил:

– Ну как, подходяще?

– Ох-о-о, – вздохнула Прасковья. – Слова-то подходящие, да ведь ими сыт не будешь. Хлебушка бы послать. Вот о чем думаю я, мужики.

– Верно, – поддержал Чащин.

– Рады бы. Но как пошлешь? – отозвался Никита Павлович.

– А почему бы не попытаться, – опять проговорил Чащин. – Посылали ведь наши хлеб питерцам, когда Ленин обратился за помощью.

И снова вспомнили тех земляков, что возили в голодный Петроград хлеб в восемнадцатом да девятнадцатом годах…

– Время было другое, в враг не так лютовал, – размышлял вслух Иванов. – Как теперь проедешь через фронт?

– Конечно, время другое, – согласился Чащин. – Но если взяться…

Решили с Карповым посоветоваться. А письмо так и не дописали.

Александр Иванович появился дней через десять. Сообщив новости, он вдруг сказал:

– Народ хочет помочь жителям Ленинграда. Думаем послать продовольствие.

Никита Павлович удивился: «Вот тебе и раз. Мы только прикидываем, а люди уже дело делают».

– Мы тоже об этом судили-рядили, – помедлил он. – Письмо сочиняли, а Праша и говорит: «Хлеба бы послать ленинградцам-то».

– Добрая у тебя жена, Палыч! – восторженно произнес секретарь райкома. – Письмо, которое готовите, зачитаем народу, соберем подписи. Расскажем о своей жизни в тылу, как боремся с оккупантами. – Он помолчал и вдруг засмеялся: – Значит, у вас идею перехватили? Радоваться надо. Если одна и та же идея возникла одновременно у многих, то она правильная, нужная! По-моему, так? А? Но учтите, действовать надо осторожно, чтобы гитлеровцы не пронюхали.

– Да разве я иначе думаю?

Карпов уехал, но потом вновь появился в Каменке. Он сидел на пороге предбанника.

Над поседевшим от мороза лесом, что стеной опоясывал деревню, показались бледно-красные полосы. Начиналось утро.

– Хорош морозец, – произнес Карпов, потирая озябшие руки. Он редко появлялся, зато всегда с новостями.

Иванов вспомнил предыдущий приезд Александра Ивановича с моряком Камовым. Тогда тот привез радостную весть о разгроме немцев под Москвой.

И сейчас Карпов новостями душу согревает… Он был в отличном настроении. Сообщил, что партизаны расширяют свою республику, восстанавливают в освобожденных деревнях Советскую власть.

– Расширяем партизанский край… В ближайшее время преподнесем немцам такую пилюлю, которую им трудно будет проглотить, подавятся.

Что это за пилюля, Карпов не пояснил, а спрашивать Никита Павлович не решился.

– А что у тебя нового?

Иванов рассказал о ленинградцах.

– Слышал, слышал. Значит, живы и здоровы. Прибыли как нельзя кстати. Начинаем собирать продовольствие для Ленинграда. Моряки подоспели вовремя! Они пойдут по деревням вместе с нами. Им есть что рассказать! Шуханова пригласи вечером, обо всем потолкуем с ним… А сейчас пойду к Рачеву. Людей в школе собралось много, надо приободрить.

– Сходи, сходи, – одобрил Иванов. – Я бываю там. Сердце кровью обливается…

И действительно, людей надо ободрить. Карательная экспедиция Креймана сожгла дотла тридцать деревень да еще уничтожила пятьсот домов, хозяева которых им показались подозрительными. Жгли, грабили, вешали, насиловали. Тысячи женщин, детей и стариков остались без крова. Партизаны разместили обездоленных в свободных избах, школах, в том числе и Митровской. Туда и спешил Карпов…

Глава вторая

Под вечер Шуханов приехал в Каменку. Никита Павлович проводил его в горницу.

Вскоре послышался голос:

– Старшина, принимай!

– Есть, принимать, – отозвался моряк.

В полумраке появился Карпов.

– Приятно познакомиться, – протянул он руку. – Карпов, Александр Иванович.

– Шуханов, Петр Петрович. Уже наслышан о вас.

Карпов снял шапку, полушубок. В сером свитере из грубой шерсти, стеганых брюках и валенках, он походил на лесоруба, вернувшегося с работы.

– Знаю, добирались с приключениями? – спросил Карпов. – Неудивительно. Вы прибыли в наш край в трудное время. Только что здесь зверствовали каратели Креймана. А узнали мы о вас лишь несколько дней назад. Сильно беспокоились… До сих пор гарью пахнет. Сегодня весь день провел в школе. Там собрались погорельцы. Тяжко смотреть, особенно на ребятишек: оборванные, голодные. А чем поможем? Рассказал им, как наши войска разгромили гитлеровцев под Москвой! Сразу повеселели люди… – Он взял со стола листовку, пробежал ее глазами, спросил стоявшего рядом Камова: – Не залеживаются?

– Где там! Володе только подавай. У него целая армия помощников. А у меня мало возможностей – одним пальцем стучу.

– Очень нам нужна печатная машина! – сокрушенно произнес Карпов. – А ведь уже в руках держали. – Рассказал о печатнике районной типографии Филатове и его друзьях. – Задумали мы отобрать у немцев небольшую печатную машину, все было на мази, но фашисты пронюхали. Филатов еле ноги унес. Но шрифт-то все же успел помаленьку в карманах перетаскать. – После некоторой паузы: – Спасибо, Камов выручает. Да, вы ведь знакомы? Старшина – мастер на все руки.

– Верно, – сказал Шуханов. – Пером владеет. Читал его «Непридуманные рассказы».

– Летописец! – Карпов засмеялся. – Стало быть, кое-что о нас знаете? Да, начали мы с малого. Теперь у нас – партизанская бригада. Обширный район контролируем: свыше четырехсот малых и больших деревень снова живут по советским законам. Лесная партизанская республика! Вот немцы и решили покончить и с республикой, и с нашей бригадой, для этого направили дивизию Креймана… Спасибо, Москва нас выручила… Наступление наших войск под столицей перепутало немецкие карты.

Теперь Шуханов знал, что такое Лесная республика. Он внимательно слушал и смотрел на секретаря райкома: «А ведь я его другим представлял – этаким богатырем. А он обыкновенный. И бороденку, видно, недавно начал отращивать, клокастая она какая-то. А вот глаза приятные – в них и мягкость и решимость. Говорит темпераментно».

– С вами, Александр Иванович, я в Ленинграде познакомился. Да, да, – сказал Шуханов.

– Запамятовал! – удивился Карпов. – На каком-нибудь совещании?

– Заочно… Журналист Лукин познакомил. Помните его? Он о вас и о других товарищах, оставшихся в тылу, рассказывал. Просил передать привет. Его поручение выполняю с превеликим удовольствием.

– Знаю, знаю Антона Захаровича. Больной он, язва его еще тогда мучила. Наверно, ему очень тяжело.

Шуханов достал из кармана пакетик с блокадным хлебом.

– Дневная норма рабочего, – тихо сказал он.

Александр Иванович бережно взял грязноватый ломтик, на руке прикинул его вес, понюхал, еще раз осмотрел и передал Камову.

– Да-а-а, – Карпов поднялся, стал ходить – три шага вперед, три обратно, – у нас тут, в Лесной республике, люди горят желанием послать в Ленинград продовольствие.

– Слышал и, признаться, сначала не поверил. Каким образом?

– Сами еще не знаем, – ответил Карпов. – Мысль эту подали наши колхозники, а мы поддержали.

«Люди с такой верой в правое дело все могут, любые дерзновенные мечты им под силу», – подумал Шуханов.

– Ваша помощь будет неоценима. Нам, Петр Петрович, нужны агитаторы, – продолжал Карпов. – Вот как нужны, – провел рукой по горлу. – Ваших людей пошлем по деревням. Посмотрите нашу республику, побываете и за ее пределами. Опасно, конечно, но необходимо! Расскажете о героях Большой земли, о Красной Армии, о флоте и, главное, о Ленинграде. И вот этот кусочек несъедобного хлеба покажите.

– Вся наша группа поступает в полное ваше распоряжение, Александр Иванович. Ждем указаний.

– Пока возвращайтесь к себе и ждите. Распределите людей по одному-два человека. Иванов даст проводников. Вы, Петрович, поедете со мной через пару дней. Маршрут я разработаю.

Глава третья

Январь сорок второго года начался сильными снежными метелями. Вышел Никита Павлович поутру, чтобы проведать Камова да новости у него узнать, и ахнул – кругом сугробы, а баня занесена аж по самую крышу.

Захар хотя и берег батареи, но не пропускал часы приема. Хорошие поступали вести с Большой земли. Наступление Красной Армии, начавшееся разгромом немцев под Москвой, продолжалось. Действовал и Северо-Западный фронт. Упорные бои проходили близ Старой Руссы, Великих Лук. В наушниках звучали знакомые населенные пункты, реки, озера, расположенные совсем близко от Лесной республики и Каменки… Узнал Захар и о том, что, разгневанный провалами на восточном фронте, Гитлер сместил со своих постов некоторых генералов. Старшина сделал вывод:

– Не от хорошей жизни беснуется фюрер.

Никита Павлович продолжил его мысль:

– Война с нами оказалась трудной, вот и психует ефрейтор.

Однажды Камов принял радиограмму с пометкой «лично Волкову». В ней говорилось о вылете представителя штаба фронта. Камов сказал о телеграмме Никите Павловичу. Тот подумал, провел рукой по бороде, как любил делать, когда требовалось над чем-то серьезно поразмыслить, посмотрел на моряка и медленно пробасил:

– Как пить дать, с важным делом. – Иванов вспомнил слова Карпова о пилюле, которая будет преподнесена немцам. – Силы у нас выросли, пора и за большие дела браться. Мы им еще покажем, где раки зимуют.

– Самое важное сейчас – сбор продовольствия, – сказал Камов…

А некоторое время спустя в землянке под баней собрались Чащин, Сащенко и Камов. Баню накануне топили, было тепло, и они, покуривая, говорили о недавнем большом походе партизан.

– Молодцы наши, так-то. Уж бить так бить! – произнес Иванов.

– Эх, жаль, меня там не было. Я бы…

– У нас своих забот полон рот, – тут же ответил Никита Павлович.

– Каждый должен выполнять порученное дело, – как всегда, спокойно сказал Камов.

– Что верно, то верно, – согласился Чащин. – А все же наши молодцы.

А разговор вели они вот о чем. Командование Северо-Западного фронта в начале второй половины января решило совместно с партизанами захватить город Холм, где разместился сильный немецкий гарнизон. Для этого и приезжал в Лесную республику полковник Терехов. В походе участвовали многие партизанские подразделения, в том числе и бригада Волкова. Удар для немцев оказался неожиданным и довольно ощутимым. В донесении, которое Камов передавал в Ленинград, говорилось: «Уничтожили много боевой техники, разрушили две радиостанции, стационарный узел связи, на улицах города и его окрестностях истребили шестьсот двадцать пять вражеских солдат и офицеров. Мы потеряли пятьдесят два бойца…»

Но Холмскую операцию, как она была задумана вначале, полностью осуществить не удалось. Части Красной Армии, спешившие к городу, вынуждены были еще в пути следования вступить в бой с крупными силами врага и поэтому к намеченному сроку подойти не сумели. И хотя партизанам пришлось отступить, поход этот, как считал Волков, имел огромное значение: боевой дух у людей поднялся, они проверили свои силы и убедились, что способны совершать большие боевые рейды и громить крупные гарнизоны гитлеровцев…

– Уж если смогли напасть на Холм – такой укрепленный город, то скоро и с фашистским гарнизоном в «Красной звезде» удастся покончить, – сделал вывод Никита Павлович.

За стенами бани бесновался ледяной ветер.

– Ишь, гудит, каналья, ажно стены дрожат, – промолвил Сащенко.

– Время, – проворчал Никита Павлович. – Январь к концу подходит: году начало, зиме середина. А что снегопад, так он наш помощник. Так-то.

– Всех шухановских ребят проводил? – поинтересовался Чащин.

– Четверо еще осталось. Не сегодня завтра и за ними придут связные…

Пурга не унималась. У изгородей, близ кустов, у каждого бугорка белые горы намело. Коль ночью собьешься с дороги – пиши пропало.

– В непогодь пробираться надежней, – заключил кто-то.

Никита Павлович тяжело переживал: «Идут в пекло, далеко ль до беды».

– Ничего, Никита, все образуется, – успокоил друга Чащин…

Впереди – белая стена, ничего не видно. Люди идут за проводником. Шуханов то и дело проваливается в сугробы. Полежит минуту – поднимется, сделает два шага – остановится, чтобы дух перевести. Он сильно устал. Ветер донес приглушенный голос Карпова:

– Держись, Петрович! Теперь уже скоро.

Карпов подхватил его под руку, крикнул в самое ухо:

– Видно, бесы на шабаш выползли, куролесят в потемках! Пришли наконец! Вот и деревня!

– Помешкайте малость, а я разведаю, все ли у Косова в порядке! – сказал проводник.

«А если не в порядке? – подумал Шуханов. – Куда теперь подашься?»

Проводник вернулся довольно быстро, повел к избе. Шуханов заметил, что все окна наглухо закрыты соломенными матами. Поднялись на маленькое крылечко. Дверь открылась, и они очутились в тепло натопленном помещении. За перегородкой, наверное в кухне, еле-еле светился ночничок.

Шуханов снял шапку, и на пол свалился ком снега.

– Сбрасывайте полушубки-то, – певуче проговорила из-за перегородки женщина. – Как добрались-то? Василий ой как беспокоился.

– Как у вас? – спросил Карпов.

– Слава богу. Он тут близко. Сейчас придет.

– Да, мы и не поздоровались, – спохватился Александр Иванович и протянул руку. – Гостя к вам привел из Ленинграда, Василиса Николаевна. Знакомься.

– Ждали мы вас. Замерзли, видать… Вот погрейтесь горяченьким.

Шуханов, обжигаясь, пил маленькими глотками из поданной эмалированной кружки кипяток, заваренный сушеной малиной.

Распахнулась дверь, и в нее влез огромный человек, с густой черной бородой, в барашковой шапке и расстегнутом полушубке. Прохрипел:

– Здравствуйте, дорогие товарищи, – и протянул огромную руку.

Карпов представил:

– Косов Василий Александрович. Гроза фашистов.

В избу входили женщины, здоровались с Карповым запросто, будто только вчера с ним виделись, с любопытством поглядывали на Шуханова.

Беседа завязалась как-то сама собой. Всех интересовала судьба Ленинграда. Петр Петрович рассказывал обо всем, что знал, видел и пережил за последнее время: о родном городе и его людях, о страданиях и муках, выпавших на их долю, о мужестве и самоотверженности. Вспомнилась женщина, дежурившая около дома во время артиллерийского налета. Рассказал и о ней, и об Ане, отправившейся с двумя малышами накануне родов в опасную дорогу. Вспомнил мать и сестру Миши Журова, погибших под развалинами своего дома, убитых на фронте товарищей из ополчения.

– Нам не легко, а каково им-то, бабоньки родные! – крикнула пожилая женщина в сером платке, накинутом на плечи.

– Верно, Пульхерия! – раздались голоса. – Верно, Глебова!

– Помочь надо. Ведь дети там!..

– С голоду умирают!

Надрывный голос заглушил всех:

– Чем помогать-то? Самим жрать нечего! Скоро все подохнем!

Стало тихо-тихо, люди словно боялись заговорить, возразить соседке. «Ведь она права, – подумал Шуханов. – Ей, видно, очень тяжело».

– Что вы на меня зенки пялите! Кто накормит моих ободранцев? Пятеро их у меня! Голодные! – Женщина стала всхлипывать.

– Чего же кричать, Степанида? Нет у тебя ничего и не надо… Обойдемся, – опять сказала Пульхерия.

– Конечно, и нам не сладко. А с ленинградцами последним поделимся, – громко сказала Василиса Косова и добавила: – Люди же мы, родненькие вы мои!

– Тебе чего? – продолжала всхлипывать Степанида. – Муж под боком. А каково мне-то одной?

Секретарь райкома поднял руку, попросил всех успокоиться.

– Петр Петрович, покажи дневной паек ленинградского рабочего. Вот, посмотрите, можно на этом прожить человеку? – Он передал в первую же протянутую руку кусочек хлеба. – Ничего больше город выдавать не может. Пусто. А люди трудятся, производят оружие, воюют, дают отпор врагу.

Ломтик, похожий на комок земли, переходил из рук в руки. На него смотрели, вздыхали, плакали.

– Дело это добровольное, – продолжал Карпов, – связанное с большим риском для всех. Враги следят за каждым нашим шагом, и одно неосторожное слово способно погубить массу людей.

– Так ведь мы не из пужливых, Иваныч, – перебила его женщина с ребенком на руках. – На страхи нагляделись и перетерпели немало.

– И все же поберечься надобно. Не зря говорят: берегись худа как огня, – рассудительно проговорила Пульхерия. – Вы, бабы, правы, от каждого по кусочку, сколько наберется? – И женщины стали предлагать помощь Степаниде.

Та растерялась, стала благодарить соседок и расплакалась.

– А ты слезы утри, тебе поможем и о ленинградских позаботимся.

Пульхерия раскраснелась от волнения.

– Как будем собирать продовольствие? – спросила она громко, чтобы всем было слышно. – По мне, начинать надо немедля. Так ведь, Александр Иванович? – И она повернулась к Карпову.

– Мешкать нечего, – одобрил он.

Поручили Пульхерии, Василисе и еще трем женщинам продукты собрать, надежно спрятать и хранить их до отправления обоза. Каждый поставил свою подпись под письмами, которые сочинили Иванов, Камов и их односельчане.

Одно письмо в Москву, Центральному Комитету партии, другое – жителям Ленинграда.

Окружив гостей, женщины все расспрашивали о Ленинграде, о Москве, о том, скоро ли придет конец проклятой войне…

На улице по-прежнему бушевала снежная метель.

Глава четвертая

Поздно ночью Косов проводил гостей на окраину деревни. Здесь под навесом, укрытая от снежного бурана, стояла лошадь, запряженная в большие розвальни, на которых было наложено сено. Встретил их человек в ушанке и дубленом полушубке. Он достал из-под сена два тулупа.