Текст книги "Командарм Дыбенко (Повести)"

Автор книги: Иван Жигалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

– Моряки принимают резолюции, требующие прекращения демобилизации личного состава, строгого соблюдения революционной дисциплины, – говорил Измайлов. Положил перед наркомом пачку резолюций, добавил: – Корабли приводятся в боевую готовность.

Дыбенко читал резолюции. Команда линкора «Севастополь» постановила: «Кому дорога справедливость на земле и кто желает, чтобы его дети, братья, сестры, отцы, матери и деды не страдали от гнета царей и палачей и их правителей, тот должен встать под красное знамя борьбы. Товарищи матросы! Ваш долг немедленно ехать в свою часть… Все должны встать на защиту Родины, Свободы, Революции. Кто против – тому смерть, проклятие!» А вот резолюция гангутцев: «Мы все как один остаемся на своих местах до тех пор, пока враг окончательно будет сломлен. А тех товарищей, которые бессознательно бегут, бросая свои корабли, клеймим несмываемым позором и выкидываем из своих революционных рядов».

– Молодцы балтийцы! – восторгался нарком. – Нам есть на кого опереться. Давай, главный комиссар, обсудим положение.

– Очень тревожно в Ревеле. – Измайлов выглядел усталым, видно, много ночей недосыпал. – Бои идут на подступах к городу. Ждем первую группу ревельских кораблей, туда направили ледоколы «Ермак», «Волынец» и «Тармо»; на них представители Центробалта.

– Обстановка тяжелая, – раздумчиво произнес Дыбенко. – А как с людьми?

– Не хватает. Пытаемся доукомплектовать линкоры и крейсера за счет береговых команд Петрограда, Кронштадта и Ораниенбаума. Кое-кого нашли на вспомогательных судах…

«Флот оголен, а фронту нужны моряки», – думал нарком. Измайлову сказал:

– В Гельсингфорс едет Борис Жемчужин – уполномоченный Совнаркома по переходу кораблей в Кронштадт. – Немного помолчав, спросил: – Как настроение офицеров?.. Да, чуть не забыл, пускай дежурный срочно разыщет Свистулева, у меня к нему важное задание.

– Офицеры? Разные они. Кто признает новую власть, те за переход кораблей. Кое-кто отмалчивается. Но многие категорически против. «Не пробьемся, – говорят они. – Будем отстаиваться в Гельсингфорсе до лучших времен». Они-то и разлагают матросов, вбивают им в головы: «Немцы скоро придут, а море льдом сковано. Переход в Кронштадт невозможен. Остается плен».

– Подлецы! Изменники! Иначе их не назовешь. Их агитация полностью соответствует вражеским планам. Немцы-де покончат с Советами, захватят флот, а после заключения мира вернут его повой России без большевиков. Вот о чем мечтают эти господа!

Некоторое время оба молчали. Заговорил Дыбенко:

– После Октября среди офицеров образовались по крайней мере три группы. Первую, незначительную, составляют офицеры, перешедшие на нашу сторону или нам сочувствующие, они с нами сотрудничают, их мы поддерживаем и оберегаем. Вот они-то за переход, за спасение флота. Вторая группа – многочисленная – мечтает о России английского образца, где уживается парламент и монархия. И, наконец, третья – откровенные царисты, как Вилькен, Черкасский, Ренгартен, Граф. Их много. – Дыбенко закурил. – Правительство поставило перед моряками задачу – во что бы то ни стало перебазировать флот в Кронштадт! Корабли нужно сохранить для Советского государства. Прошу учесть – это приказ! Его мы обязаны выполнить!

Подходили комиссары, центробалтовцы. Всех интересовало положение на фронте. Дыбенко рассказывал, отвечал на вопросы, но о причине своего прибытия в Главную базу еще не обмолвился и словом, только спросил, где мичман Сергей Павлов и его отряд. «Здесь я!» – раздался знакомый голос.

– Объявляю для сведения – мичман назначен начальником штаба Сводного отряда моряков и вместе с отрядом немедленно направляется на фронт в район Нарвы.

– Опять забираете людей! – Измайлов схватился за голову.

– На-до! – Дыбенко повторил: – На-до! – И ко всем: – Мы обязаны сделать все возможное… и даже невозможное, чтобы выстоять и победить!

…В тот же день, 24 февраля, в Мариинском дворце состоялось расширенное пленарное заседание Центробалта с представителями всех комитетов города и флота. Зал был заполнен до отказа. Обсуждался вопрос о войне и мире, о практических мероприятиях по революционной мобилизации широких масс рабочих, солдат и матросов на борьбу с германскими империалистами. Условия, которые предъявила Германия после срыва Троцким переговоров, были позорными, унизительными. Вот на трибуну поднялся левый эсер Шишко и после долгих разглагольствований крикнул: «Ни мира, ни войны!»

Дыбенко словно током ударило.

– Народ измучился, устал от войны, ему нужен мир! – крикнул он. – И во имя спасения революции пойдем на эти условия! Унизительные условия!

Подавляющее большинство собравшихся одобрило ленинскую политику мира.

Дыбенко попросил мичмана Павлова рассказать собравшимся о своем отряде балтийских моряков, дравшихся с белыми бандами Каледина и Дутова.

– Проливая кровь три месяца на фронте против Каледина и Дутова, мы дрались за революцию, за народ и победили, – сказал Павлов. – Теперь же, приехав сюда, мы с болью в сердце заметили, что сплоченные ряды гельсингфорсских моряков разрознены агитацией преступных элементов, которые под видом анархистов разлагают спаянные ряды. Мы готовы немедленно выехать на фронт против зарвавшихся немцев и сражаться до последнего дыхания.

Дыбенко подошел к мичману, обнял его и посадил рядом в президиуме. Только сейчас заметил, как Павлов изменился: щеки впали, нос вытянулся. «Отдохнуть бы ему, да и всему отряду, но ведь враг под Петроградом».

Появился запыхавшийся Павел Свистунов.

– Передали, нужен я тебе, – подошел он к Дыбенко. – Наверное, на фронт? Готов!

– Ты, Павлуша, останешься в Гельсингфорсе. Вот-вот приедет Борис Жемчужин, вместе с ним будете эвакуировать флот. Держи постоянную связь с товарищем Отто Куусиненом. Возможно, придется и финских активистов вывозить в Россию. Вот тебе мандат, подписанный Свердловым.

…Полуторатысячный отряд Павлова пополнялся свежими силами, готовился к отбытию на фронт. Надо было спешить. В Главной базе стало известно, что после упорных боев немецкие войска заняли Псков. Пал Ревель, находившиеся там корабли вышли под прикрытием крейсера «Адмирал Макаров» и держат курс на Гельсингфорс. Ледоколы «Ермак» и «Волынец» прокладывают им путь, взламывают тяжелый лед. «Теперь неприятель перебросит освободившиеся войска под Нарву», – сказал Дыбенко Павлову. Оба руководили посадкой матросов в эшелоны. Они спешили на фронт.

«Время поджимает, – волновался Дыбенко. – Надо бы обдумать и обсудить все до мелочей, связанных с перебазированием флота в Кронштадт». Он все же успел встретиться с адмиралами А. П. Зеленым и А. А. Ружеком, поговорил с ними. Александр Павлович Зеленой заявил: «Сделаю все возможное». Обнадежил наркома и Ружек, обещал отдать все свои силы служению новой России.

Посадка завершена. На станции собралась большая группа провожающих, все желали успеха в нелегких боях. Уже перед самым отправлением к поезду подошли человек тридцать матросов. Их привел Г. П. Киреев. Дыбенко знал Киреева: большевик, после Февральской революции 1917 года в Гельсингфорсском Совете возглавлял морскую секцию. В феврале 1918 года Киреев возглавлял «организационный комитет Гельсингфорсского революционного отряда», который находился при военном отделе Центробалта и совете комиссаров, выполнял их «особо важные поручения». Дыбенко был знаком и с опубликованным в печати воззванием комитета к матросам, солдатам и рабочим революционной России. В нем говорилось: «…Кто из вас смело смотрит смерти в глаза, кому Свобода дорога, как воздух, без которого нельзя жить… Кто дорожит Свободой и Революцией – все в наш отряд… Наш девиз: беспощадный красный террор против врагов трудового народа, суровая товарищеская дисциплина, клятва – не слагать оружия до полной победы над врагами Свободы и Революции».

Передавая Дыбенко группу моряков, Киреев сказал:

– Принимай подмогу, нарком. Добровольно идут товарищи воевать с германцами за свободу и революцию. Скоро еще орлов пришлю…

«Ну и вид, а впрочем, и наши экипированы как попало». Дыбенко посмотрел на Павлова.

– Пускай едут, – сказал начштаба. – Ведь не к теще на блины.

– Залезайте, да побыстрей! – скомандовал Дыбенко.

Поезд тронулся. Балтийцы уезжали воевать…

Во время остановки в Петрограде в Первом Северном летучем отряде революционных моряков Балтийского флота – так он официально назывался – побывал военный руководитель Комитета обороны Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич. Дыбенко уже встречался с ним, но лучше и ближе знал брата – Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича, управляющего делами Совнаркома. Руководитель Комитета обороны подтвердил: да, 26 февраля немцы захватили Псков, но продвинулись всего лишь на десять километров; сказал, что начальником Нарвского участка назначен бывший генерал Д. П. Парский, что после падения Ревеля обстановка на этом участке осложнилась, противник сосредоточил крупные силы.

Флотское пополнение генералу не понравилось. Он так и сказал Дыбенко:

– Ваши «братишки» не внушают мне доверия.

– Да вы что, генерал! – с нескрываемым возмущением воскликнул ошарашенный Дыбенко. – Это же герои революционной Балтики! Они вместе с Литовским полком разгромили контрреволюционную ставку. Вы же сами восхищались ими. Помните, что вы сказали 28 ноября? Забыли? А я помню… Вы назвали их молодцами.

– Я против отправки моряков под Нарву.

– Ну это уж чересчур! – резко произнес Дыбенко.

И настоял на своем.

1 марта Северный летучий отряд прибыл в Нарву. Недружелюбно встретил балтийцев и Парский, он не сводил глаз с разношерстно одетых моряков. «И этому вроде не по душе флотские, не соблюдена форма. – Дыбенко еле сдерживался от возмущения. – Да что они, сговорились?»

– Вид разболтанный, – с нескрываемым раздражением произнес Парский.

– «Разболтанный»! – со злостью повторил Дыбенко. – Да эти матросы три месяца воевали с мятежными царскими генералами Калединым и Дутовым. Отлично воевали! Только вернулись с фронта, даже не поспали как следует, а вы смотрите на них с презрением. – И все больше распаляясь: – Можно подумать, что вы собрали под свое боевое знамя отборных гвардейцев, одетых в парадную форму. У вас же менее четырех тысяч бойцов, большинство необученные. Партизанские отряды из-под Нарвы, отряды Юрьев-Путиловский, Ямбургский, небольшие подразделения солдат 22-го Финляндского и 117-го Выборгского полков. Как видите, я в курсе дела. Знаю, что вам трудно сдерживать лавину немцев. А вы еще отказываетесь принять почти двухтысячный отряд боевых, обстрелянных матросов, беспредельно преданных народу! Балтийцы не подводили и никогда не подведут Советскую власть! Я сам поведу их в бой!

– Прорывайтесь к Ревелю и обороняйте Нарву, – приказал генерал.

– Приказ понял, – сказал Дыбенко и просил поддержать артиллерией.

Разгневанный Парский молча удалился в домик, стоявший в глубине заснеженного сада.

Павлов не вмешивался в происходившую пикировку, но, когда за генералом закрылась дверь, не скрывая своего возмущения, сказал:

– Форма, видите ли, генералам не понравилась. Ну и ну!

– Именно «ну и ну»! – Дыбенко махнул рукой. – Пойдем, Сергей Дмитриевич, готовить матросов.

В тот же день, 1 марта, Дыбенко встретился с командиром ревельской группы моряков и солдат II. М. Булкиным, матросом с крейсера «Россия», которому были подчинены отступающие из района Ревеля армейские части старой армии. Павел хорошо знал Булкина: в марте 1917 года он вместе с эстонскими большевиками Яаном Анвельтом, Виктором Кингисеппом вошел в созданный Ревельский комитет РСДРП(б).

– Как дела? – спросил Дыбенко.

– Нечем хвалиться. Только что послал донесение в Морскую коллегию. Осталась копия. Возьми.

«Все армейские части, – читал Дыбенко, – разлагаются, мы почти остаемся одни, готовые стоять до конца и защищать Советскую Республику. Просим дополнительно пятьсот или сколько имеется у вас моряков…»

– Немцы все время подтягивают свежие силы, – говорил Булкин. – Рвутся вперед. Только мы, моряки, их и сдерживаем. Но нас мало!

– Вместе будем воевать…

Первый бой Северного летучего отряда (в него вошел отряд Булкина) произошел в районе маленькой станции Иевве. Упорная схватка продолжалась весь день и ночь 2 марта. Сюда противник двинул свежие войска. Навстречу им выступил эшелон с матросами и двумя броневиками, погруженными на платформы. Артиллерийским огнем враги вывели из строя паровоз, разбитые броневики свалились под откос. Погиб машинист, его помощник, десять бойцов тяжело ранены… Моряки заняли оборону. Трудно им было без артиллерии.

Дыбенко телеграфировал в Комитет революционной обороны Петрограда, обращался к Парскому, просил прислать подкрепление, а главное, легкую артиллерию. Ему даже не ответили.

Ранним утром 3 марта противник начал наступать двумя колоннами вдоль железной дороги и севернее ее по Ревельскому шоссе. Ожесточенные бои шли близ Вайвара и станции Корф (Эстония). Отряд матросов и красногвардейцев-путиловцев повели Дыбенко, Павлов и Булкин. Шли по глубокому снегу, несколько раз бросались в атаку. На правом фланге приморского участка недалеко от Нарвы продвинулись вперед на несколько километров, но, не получив подкрепления и поддержки артиллерии, потеряв около 250 человек убитыми и ранеными, Северный летучий отряд отступил.

Парский не помог балтийским морякам. Он готовил свой план боевых действий. 3 марта генерал вызвал Дыбенко на совещание в Ямбург и объявил командирам об общем наступлении в районе Нарвы. Дыбенко, сославшись на большие потери в своих отрядах, отказался участвовать в наступлении, упрекнув генерала в том, что он преднамеренно оставил балтийцев в трудных условиях – не прикрыл фланги, не обеспечил артиллерией. Парский аж побледнел от негодования.

– Это возмутительно! – воскликнул он.

Дыбенко понимал: приказ не подлежит обсуждению. Погорячился.

Довольно скоро из Петрограда пришла телеграмма. Прочитав ее, Павел сказал своему начальнику штаба:

– Не получился из меня полководец, Сергей Дмитриевич. Не получился… Меня отзывают…

– Быстро генерал доложил в Петроград, – сказал Павлов.

«Встревоженный сообщением Парского, – вспоминает М. Д. Бонч-Бруевич, – я подробно доложил о нем Ленину. По невозмутимому лицу Владимира Ильича трудно было понять, как он относится к этой безобразной истории. Не знал я и того, какая телеграмма была послана им Дыбенко. Но на следующий день утром, всего через сутки после получения телеграфного донесения Парского, Дыбенко прислал мне со станции Ямбург немало позабавившую меня телеграмму.

„Сдал командование его превосходительству генералу Парскому“, – телеграфировал он, хотя отмененное титулование это было применено явно в издевку».

…Мирный договор с Германией был подписан 3 марта. В этот день советские части оставили Нарву. Закрепиться на правом берегу Нарвы не удалось. Отступавшие войска стягивались в районе Ямбурга, а отряд матросов самовольно отправился в Гатчину. Штаб Парского утром 5 марта оставил Ямбург и прибыл в Волосово.

…Уже в Петрограде Дыбенко внимательно и не один раз перечитал выступление В. И. Ленина на Седьмом съезде партии. Особенно врезались в память слова Владимира Ильича, охарактеризовавшего положение на фронте в те тяжелые дни. «Мы предполагали, что Петроград будет потерян нами в несколько дней, когда подходящие к нам немецкие войска находились на расстоянии нескольких переходов от него, а лучшие матросы и путиловцы (Разрядка автора. – И. Ж.), при всем своем великом энтузиазме, оказывались одни, когда получился неслыханный хаос, паника, заставившая войска добежать до Гатчины…» «Это и нас имел в виду Ленин», – сделал вывод Дыбенко. Не предполагал он, что его предадут суду Революционного трибунала. А когда узнал, решил в суд не являться.

Дыбенко понимал, что теперь его отстранят от должности народного комиссара флота. Он тяжело переживал случившееся. Никогда он не чувствовал себя таким одиноким и расстроенным. В бушлате и бескозырке вышагивал по огромному кабинету туда-обратно, туда-обратно. Все думал. «Посоветуюсь с Владимиром Ильичем, – внезапно осенила мысль. – Как скажет, так и поступлю». И все же он медлил, не решался пойти к Ленину.

Минуло несколько дней. Заходил мичман Павлов, они долго разговаривали, анализировали случившееся. Павлов рекомендовал Дыбенко пойти в суд.

– В чем виноваты – признайтесь, ложное решительно отвергайте, – говорил. – Матросов в обиду не давайте, они воевали геройски, если бы нас поддержала артиллерия, наметившийся успех можно было развить.

Навестил Павла Мальков. Он тоже утверждал, что Дыбенко следует пойти в суд…

Пришла и Коллонтай. Она поздоровалась, сняла меховую шапочку, положила на диван, расстегнула шубку. «Холодно в номере», – бросил Дыбенко. Взял с окна чайник и скоро вернулся с кипятком. Наполнил алюминиевые кружки, достал из шкафа галеты, две воблы.

– Согревайся, – сухо сказал, сам к столу не садился, все вышагивал по комнате.

Коллонтай рекомендовала Павлу явиться в суд.

– Уверена, Владимир Ильич тоже посоветовал бы так поступить, – сказала она.

Дыбенко пошел в суд, рассказал все, как было, и сразу почувствовал облегчение. Пока шло следствие, он работал как и прежде: руководил заседаниями морской коллегии; выезжал в Кронштадт, чтобы лично проверить готовность крепости к приему гельсингфорсских кораблей…

Как-то зашел Вася Марусев. Стряслась с ним беда, парализовало его: левая рука не действовала и ногу еле волочил. Инвалид в 28 лет. Не прошло бесследно пребывание в штрафных батальонах… Марусев уезжал на Урал. Собирался поправиться и вернуться, чтобы помочь добивать врагов и строить новую жизнь.

Друзья проводили Марусева на вокзал. Пришел прощаться со своим комиссаром и адмирал Максимов. («Очень легко работалось с Василием Макаровичем», – говорил Андрей Семенович о Марусеве.) Сколько раз вместе выезжали они на Свирь, на строительство гидроэлектростанции.

– Быстро привязываются к Максимову моряки, – сказал Дыбенко стоявшему рядом Сладкову, они оба наблюдали, как трогательно прощаются матрос и адмирал.

– Душевный человек Андрей Семенович, – произнес Сладков, – побольше бы таких адмиралов…

Не вернется Василий Макарович Марусев к балтийцам. Останется инвалидом, но до конца своих дней будет работать в партийных и советских органах Урала и в 1953 году уже совсем слепым уйдет на заслуженный отдых…[12]12
  Умер В. М. Марусев в 1963 году. (Родился в 1890-м).


[Закрыть]

Еще одну печальную весть принес телеграф: белофинны расстреляли Григория Светличного, комиссара города Торнео. «Финская белая гвардия приступила к террору». Дыбенко тревожился за Бориса Жемчужина, Павла Свистулева и других товарищей, оставшихся работать в Финляндии.

И в Петрограде обстановка напряжена до крайности: контрреволюционеры все еще надеются свергнуть Советскую власть. О наглости врагов Дыбенко мог судить по письмам, которые он, как и в первые дни после Октября, получал в большом количестве. Гнусные письма. Некий анонимный автор предложил «объединиться для решительной борьбы с общими обидчиками – большевиками»…

Позвонил комендант Смольного Мальков, сказал: «Сейчас приеду, жди…» И вот он в Адмиралтействе. Разговор сугубо секретный – о переезде в Москву Советского правительства. «Нам с тобой поручено подобрать из моряков надежную охрану поезда, назначить командира». – «А что, если Мясникова? – Дыбенко тут же отказался от этой кандидатуры: – Василий Мясников отлично знает петроградское вражеское подполье, здесь ему и находиться». Мальков назвал Николая Антропова с минного заградителя «Амур».

– Он только что вернулся из Рыбинска, где моряки подавляли контрреволюционный мятеж, – сказал Мальков.

Вызвали Антропова. Согласен, но просит дать помощником Ивана Кожанова из «черных гардемаринов», ускоренников. «Кожанов революции предан».

Во время войны студенты старших курсов призывались в морской корпус и после годичного обучения выпускались мичманами, их называли «черными гардемаринами». Эту морскую школу прошел и Кожанов. В 1917 году вступил в партию.

Кожанов прибыл быстро. Стремительно вошел в кабинет. По всему было видно – человек энергичный, темпераментный; улыбчивое лицо, держится просто. На предложение сразу ответил: «Готов служить народу!»

Дыбенко, Антропов, Кожанов подбирали матросов, самых надежных, проверенных революцией. Каждого предупреждали – разговор секретный, никто о создании Особого отряда знать не должен. По предложению Дыбенко людей брали из бывшего Северного летучего отряда, 2-го флотскою экипажа, с кораблей…

В эти-то дни в Адмиралтействе появился совсем молодой, невысокий, коренастый, прищуроглазый солдат с боевой медалью на шинели. Пришел в кабинет Дыбенко, где работала комиссия, представился: Всеволод Вишневский.

По-военному четко доложил, чуть картавя:

– На войну отправился добровольцем в четырнадцать лет, сейчас восемнадцать. К морю меня тянуло с детства, а беззаветная храбрость матросов, их преданность революции окончательно убедили: мое место на флоте.

– Говоришь, море с детства влекло? – Дыбенко с интересом рассматривал бравого солдата.

Всем понравился Вишневский, и его зачислили в Особый отряд. Всеволод Витальевич Вишневский – будущий писатель и драматург – стал военным моряком и был им до конца жизни…

Подготовка к переезду правительства хранилась в строжайшей тайне, ведь Петроград кишел врагами. Пришлось пустить ложный слух: «Совет Народных Комиссаров переезжает на Волгу». Секретность удалось сохранить; так никто и не узнал, в какой день, куда и каким поездом отправлялись члены Советского правительства…

Дыбенко и Коллонтай увидели В. И. Ленина на Цветочной площадке Николаевского вокзала, куда он приехал за полчаса до отправления. Поздоровались. Дыбенко доложил об Особом отряде матросов. Владимир Ильич, думая о чем-то своем, кивнул, продолжая неторопливо прохаживаться около вагона…

Поезд медленно двинулся… Состав охраняли латышские стрелки и моряки Особого отряда под командованием Николая Антропова… Уже в Москве пришла печальная весть из Петрограда. Там в момент отхода правительственного поезда произошло столкновение с контрреволюционерами, убит Василий Мясников. Его отряд охранял подступы к вокзалу. «Каких людей теряем! – тихо сказал Дыбенко. – Значит, враги пронюхали…»

Моряки тяжело переживали гибель товарища…

Началась новая жизнь. Флотские учреждения разместились в разных зданиях Москвы. Комиссариат и Главный штаб – на Воздвиженке в особняке бывшего нефтяного магната Шамси Ассадулаева; над крышей на флагштоке развевался красный флаг с буквами СФРР – Свободный флот Российской республики.

Командный состав жил недалеко от Манежа в деревянном здании гостиницы «Лоскутная», переименованной в «Красный флот». В вестибюле пулемет «максим», на ступеньках парадной лестницы дежурил матрос с винтовкой… У Дыбенко в «Красном флоте» своя маленькая комната. Коллонтай поселилась в гостинице «Националь», превращенной в общежитие ответственных советских и партийных работников.

Особый отряд Антропова получил новое название – «Береговой морской отряд при Народном комиссариате по морским делам», он разместился в коммерческом училище на Остоженке, 38. Там и подняли флаг. Доблестных бойцов в черных бушлатах москвичи видели еще в октябрьские дни, когда по предложению Ленина балтийские матросы пришли на помощь московскому пролетариату.

Теперь матросы несли вахту по охране столицы…

Дыбенко считал отряд Николая Антропова своим детищем, шефствовал над ним, выступал перед матросами с докладами; часто выступали в подразделениях Коллонтай и Лариса Рейснер – комиссар Главного морского штаба. Был избран матросский комитет этого отряда, секретарем стал Всеволод Вишневский.

Матросов отряда посылали на самые горячие участки, им доверяли оперативные задания за пределами Москвы.

По просьбе Антонова-Овсеенко, назначенного командующим войсками юга России, Дыбенко переводится в его распоряжение. А пока Павел Ефимович получил разрешение съездить в Новозыбков навестить родителей.

– Очень советую побывать в родном городе. Наверное, знаешь, что в мартовские дни 1918 года Новозыбков являлся опорным пунктом, преградившим наступление немецко-австрийских войск на Москву. Мне довелось в тех местах командовать красногвардейскими и партизанскими отрядами, – говорил Антонов.

Предложение посетить Новозыбков Коллонтай приняла с радостью.

– Мы оба «безработные наркомы», махнем в край твоего детства, Павел! – воскликнула Александра Михайловна.

Дыбенко хотя и не являлся уже наркомом, но безработным не считал себя, да и Коллонтай знала о его новом назначении, сама же она пока действительно не имела штатной должности. «После IV съезда Советов ушла с поста наркома, не разделяя Брестского мира», – вспоминала она потом…

Центральный Комитет разрешил им на неделю выехать из Москвы. Но Дыбенко не торопился, он ждал, когда последние боевые корабли из Гельсингфорса придут в Кронштадт, ведь за эвакуацию флота он считал себя ответственным перед В. И. Лениным.

2 мая боевые корабли и суда последнего эшелона бросили якоря на Кронштадтском рейде. Приказ В. И. Ленина выполнен! В Кронштадт приведено 236 вымпелов: 6 линкоров, 5 крейсеров, 59 эсминцев и миноносцев, 12 подводных лодок, 25 сторожевиков и тральщиков, минные заградители, транспорты, вспомогательные суда, буксирные пароходы… Участники перехода преодолели не только ледовую толщу, но и яростное сопротивление многочисленных врагов, внутренних и зарубежных – немцев, белофиннов, шведов, которые делали все, чтобы сорвать переход и оставить Советскую Россию без флота! Иностранные бандиты нацелились на ледоколы: еще в январе при загадочных обстоятельствах «сдался» финской белой гвардии ледокол «Сампо». В Ревельской базе немцы захватили «Геркулес», в Або – «Муртайя», в Ганге – «Черноморский № 1» и «Садко». Были похищены «Тармо», «Волынец»… Враги знали: без ледоколов корабли не смогут выйти из Гельсингфорса и будут без особых трудностей захвачены немцами. К счастью, увели не все ледоколы.

Не допустить переход флота в Кронштадт – к этому была направлена и «деятельность» нового комфлота (теперь он назывался начальник морских сил – наморси) капитана 1 ранга Щастного[13]13
  За организацию контрреволюционного мятежа в минной гавани по решению Ревтрибунала в июне 1918 года Щастный расстрелян.


[Закрыть] и его окружения из штаба. Чего только они не предлагали: и передать корабли за границу, на слом, и разоружить их, и сдать под охрану нейтральных государств, и многое другое. Жемчужин, действуя от имени Совнаркома, решительно отвергал все «прожекты» Щастного. Жемчужина активно поддерживал Совет комиссаров (Совкомбалт), заменявший Центробалт.

Революционные матросы, передовые офицеры и пришедшие на помощь моряки гражданского флота под руководством Совкомбалта сделали все возможное и даже подчас невозможное. Они выполнили государственное задание.

Дыбенко собирался уезжать в Новозыбков, попрощался с товарищами, зашел к адмиралу Максимову, теперь он старший инспектор Красного флота. Этот непоседливый человек, весь отдавшийся строительству Свирской гидроэлектростанции, еще и успевал принимать в Кронштадте гельсингфорсские корабли. Адмирал мало бывал в Москве. Дыбенко застал его в кабинете. Андрей Семенович обрадовался гостю, горячо говорил об отваге участников Ледового похода.

– Герои, подлинные герои! – восхищался Максимов. – В таких-то ледовых условиях действовали. – Менялся в лице, когда речь заходила о бывших коллегах – адмиралах и офицерах. – Подлейшие из подлых! И они смеют называть себя патриотами. Дезертиры!

Много теплых слов было сказано о моряках, оставшихся в бывшей Главной базе Балтийского флота, теперь уже чужой: численно небольшой группе поручена охрана имущества, которое не успели вывезти в Кронштадт. Возглавляли ее контр-адмирал А. П. Зеленой и комиссар Б. А. Жемчужин. Находились они на крейсере «Память Азова».

– Кусочек советской территории среди враждебного окружения! – говорил Дыбенко. Только что пришла из Финляндии горестная весть: 9 мая 1918 года расстрелян Борис Жемчужин. Сошел на берег и тут же был схвачен. Враги жестоко отомстили Жемчужину за эвакуацию наших боевых кораблей из Гельсингфорса в Кронштадт…

– Редактор «Волны». Помню его.

– Сейчас в Финляндии свирепствует кровавый террор, – продолжал Дыбенко. – Финские белогвардейцы, шюцкоровцы и пришедшие к ним на помощь немецкие войска зверски расправляются с революционными массами. Сотни тысяч убиты и брошены в тюрьмы, отправлены и на каторжные работы.

Дыбенко рассказал адмиралу о подвиге Павла Свистулева:

– Он блестяще выполнил задание Советского правительства – вывез три эшелона финских патриотов, их имущество, сельскохозяйственных животных и инвентарь. И куда, думаете, вывез? В свой родной город Буй. В распоряжение финских граждан местные власти предоставили бывшее имение помещика Скалозуба, раскинувшееся на живописном берегу реки Вексы. Финны уже образовали коммуну «Ауэр».

– Благородный подвиг совершил Свистулев! – воскликнул адмирал.

– Вы правы, Андрей Семенович, – согласился Дыбенко. – Советский матрос спас многих финнов от неминуемой смерти.

Адмирал Максимов и матрос Дыбенко попрощались. За время совместной службы они не только сработались, но подружились, им было тяжело расставаться…

Судебное разбирательство дела Дыбенко подходило к концу. Он уже был наказан: освобожден от должности наркома, получил строгое партийное взыскание. Что мог он ждать от Революционного трибунала? Длительного тюремного заключения или расстрела. Он настроил себя на самое худшее.

Наконец приговор был объявлен: Революционный трибунал не нашел в действиях Дыбенко состава преступления и вынес оправдательный приговор. Во время судебного разбирательства выяснилось, что связь между отрядами во время боев была организована плохо, слабо велась разведка, действия отрядов не согласовывались. Эксперты, знатоки военного дела, свидетели доказали, что высшее командование поставило перед Дыбенко такие сложные задачи, как «прорыв к Ревелю и Нарве, к решению которых он, не будучи военным специалистом, совершенно не был подготовлен…»

О завершении судебного процесса и оправдательном приговоре газета «Известия ВЦИК» опубликовала информацию в номере от 17 мая, а «Правда» – на следующий день.

Дыбенко считал себя окончательно свободным от флотских обязанностей. Моряком же остался. Моряком до конца жизни. Матросом Балтийского флота… Допущенные ошибки под Нарвой послужат уроком на всю жизнь. А жизнь у него будет нелегкой.

…Павел Ефимович Дыбенко и Александра Михайловна Коллонтай собрались в Новозыбков.