Текст книги "Коромысло Дьявола (СИ)"

Автор книги: Иван Катавасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 45 страниц)

В силу этого прискорбного обстоятельства орденские конгрегации в значительной степени контролировали в XIX и в начале XX века игорный бизнес. Но издержки на ретрибутивность за неблаговидную эксплуатацию порочных секулярных наклонностей оказались столь велики, что к 30-м годам XX века оный скверный источник неправедных доходов Великий Синедрион клеротов постановил отвергнуть, как каузальную предпосылку нестабильности и хаоса.

Нельзя, коллеги, безнаказанно эксплуатировать долгое время статистическую вероятность. В планетарных масштабах хаотической мировой экономики преднамеренное нарушение и умышленная дестабилизация сбалансированности между орлом и решкой, четом и нечетом провоцируют генеральную непредсказуемость, соотнесенную с вероятным будущим. Предвечное стихийное проклятие материалистического Коромысла Дьявола не дано преодолеть ни мирским людям, злоупотребляющим магическими способностями, ни духовным харизматикам, опрометчиво уповающим на мнимое всемогущество и всеведение их теургии.

В неизреченной вероятности всемогущ и всеведущ лишь наш Господь Вседержитель. А мы не чрезвычайные посланники и не полномочные эмиссары Его, но всего лишь люди, наделенные Дарованиями Святого Духа во имя поддержания и продолжения рода человеческого вплоть до Второго пришествия Спасителя, гласит, надеюсь, вы помните, рыцарь-неофит Филипп, нынешняя каноническая редакция эзотерического Символа единой веры Рыцарей Благодати Господней…

Филипп никак не мог не отметить и не прокомментировать один любопытный факт. Оказывается, исполнительный директор корпорации «Трикон-В» госпожа Триконич, имеющая Бог знает какие мирские доходы, внимательно слушает политэкономические сентенции отставного господина полковника Булавина не менее почтительно, чем студент Ирнеев, без году неделя ставший обладателем не таких уж гигантских капиталов. Едва ли их можно сравнивать хотя бы со стоимостью ее великолепного темно-серого «порше-магнум».

«Верняк, Пал Семеныч когда-то был крутым челом олигархом в миру. То, что он нонче военный отставник, это так… оно внешнее, чешуя и шелуха эктометрические… Ан небывалые, не от мира сего подарки и богатым людям приятны».

Трансмутированную зажигалку «Ронсон», побывавшую в асилуме, Филипп не пытался вручить наставнику во время обеда или после него, когда они с приятностью выкурили по сигаре, а Вероника услаждалась кальяном. Со всеми ритуальными предосторожностями рыцарь Филипп извлек серебристо-титановый презент из красивой коробочки с ленточками только в тире на специально отведенном месте.

«Бог его ведает, как проявит себя этот артефакт, если обычные патроны для «глока» мое «Убежище для разумных» шутя превращает в противотанковые реактивные снаряды».

С артефактами из асилумов по-приятельски шутить не принято. Поэтому сначала зажигалка оказалась в распоряжении арматора Вероники. Повертев ее в руках так и эдак, несколько раз щелкнув и полюбовавшись на язычок пламени фисташкового, желто-зеленого цвета, она вынесла компетентное, но сугубо предварительное заключение:

– Тип – трансмутированный теургический апотропей. Гомеостазисом не обладает. Однозначно распознает яды и отравляющие вещества, нейтрализуя их.

Также артефакт каким-то образом дивинативно воздействует на психофизическое состояние носителя, упорядочивая парасимпатическую иннервацию. Вероятны оздоровительные эффекты различной положительной этиологии. Какие и почему это происходит конкретно, могу сказать только после лабораторных исследований.

То, что эта зажигалка действует успокаивающе, а иногда бодрит, Филипп и раньше был осведомлен. К тому же ее вполне настоящее пламя, – он сам от нее пару раз прикуривал, – не способно обжечь живую плоть.

«Иже дивный пасхальный огонь благодатный в иерусалимском храме Гроба Господня…»

Несколько иначе оздоровительный презент повел себя в руках Павла Семеновича. Вместо симпатичного желто-зеленого огонька из зажигалки со свистом рванула невидимая струя сжатого газа и совсем уж не благодатно превратила раскуренную сигару прецептора в абсолютно негорючий материал.

От собственной зажигалки озадаченному Павлу Семеновичу также прикурить не удалось. Сигарный табак, словно асбест, наотрез отказывался возгораться.

Филипп огорченно крякнул:

«Подарил фуфло, называется! Тушите свет огнетушителем…»

Зато Вероника от души расхохоталась, потешаясь над несколько приунывшими коллегами:

– Тутока он, прям скажем, и затух… Я ж вам сказала, мои достохвальные господа: сей артефакт бдительно следит за здоровьем носителя.

Филька! Ты ведь наверняка пожелал долгих лет Пал Семенычу, оставляя эту зажигалочку в своем убежище?

– Кажется, пожелал. Ну да, точняк. Я еще тогда махнул рюмашку шартреза во здравие Пал Семенычу.

– Вот видите! Я же говорила: артефакт заботится о санитарно-физическом благополучии носителя и нейтрализует яды.

Господа почтенные! Когда б зажженную гавану Павла Семеновича прокачать через насос древнего прибора войсковой химической разведки, то индикация непременно укажет на смертельную дозу синильной кислоты. Что нам показал и доказал сей артефакт, зловредительные яды умиротворяющий, – Вероника явно, этак каустически по-арматорски издевалась над туго соображающими коллегами.

Тут-то Филипп и обиделся. И за себя, и за свой подарок, и за наставника, кого он поставил в неловкое положение.

– Как же, как же! Слыхали: капля никотина убивает лошадь…

– Дурак ты, рыцарь. Человеческий организм способен раскассировать малые дозы растительных ядов в довольно широком кислотно-щелочном диапазоне. Например…

Приводить научные доказательства арматор Вероника и не пыталась, потому как растроганный прецептор Павел прочувственно пожал руку и приобнял смутившегося Филиппа.

– Я не в силах выразить вам мою благодарность, друг мой. С прошлого века я паки и паки пытаюсь бросить курить. Или же хотя бы перестать дымить, будто рельсовый пароход на затяжном подъеме.

– Может, паровоз, Пал Семеныч?

– На заре эры железнодорожного транспорта, друг мой, по рельсам ходили токмо пароходы. Тогда как по морям, по волнам плыли пироскафы, ежели вспомнить русский лексикон тех лет.

Что там ни говори, дорогие коллеги, отныне и присно я ограничиваю себя в неумеренном табакокурении. После, глядишь, и совсем его, в коромысло диавольско брошу, коль мне рыцарь Филипп учтиво подарил такую замечательную зажигалку-огнетушитель.

Как вы думаете, Вероника Афанасьевна, она способна прекратить горение напалма?

– Можно проверить, Павел Семенович. Хотя напалм разводить муторно, и загуститель надобно еще поискать в закромах…

Знаете, у меня тут под рукой имитационные термические шашки. Температура горения 2500 градусов, полковник Булав, сэр.

– Действуйте, лейтенант Нич, мэм. Прошу вас…

Остаться у нее на поздний ужин Вероника никого не упрашивала. Все трое понимали и чувствовали: каждому сегодня хотя бы на несколько минут необходимо заехать в свое убежище. Уж очень насыщенным теургией выдался нынешний субботний денек.

К тому же у Филиппа Ирнеева имелась дополнительная причина ночевать в городе. С утра ему предстоял завтрак у Насти Заварзиной, чтобы потом вместе отправиться на воскресную обедню в монастырскую церковь Утоли моя печали. Как-никак завтра Троица-Пятидесятница.

Отказать в такой религиозной просьбе любимой девушке Филипп как-то не решился. Пусть он привык ездить в Петропавловский монастырь один, да и в Настином православии не очень-то убежден, если она в последний раз литургически присутствовала в доме Божьем в беспамятном младенческом возрасте, когда ее неизвестно где крестили украинские Заварзины.

«Говорит: то ли в Кривом Роге, то ли в Кременчуге. И откуда ей это знать при родителях-безбожниках?»

Но ведь рано или поздно у многих православных, сподобившихся таинства крещения, возникает желание стать воцерквленными.

«Бысть по сему. Чего хочет женщина, то и Богу угодно».

С ранним воскресным завтраком Настя заодно с тетей Агнессой весьма и весьма угодили возлюбленному Филиппу. Он даже подправил себе пищеварение прежде, чем сесть за руль и пристегнуть болонке Мими шлейки безопасности.

К присутствию собачки на переднем сиденье «лендровер» отнесся холодно и безразлично.

«Ага, собаки для него – не коты. Надо полагать, на стоянке у монастыря они подобающе поладят между собой и дружно примутся охранять друг друга».

К обедне подруга Настя оделась как подобает: скромная юбка-миди с желтым пояском, опять же черного цвета свитер и желтенький платочек в черный горошек на груди, чтобы голову повязать, прежде чем заходить в храм Божий.

«Годится… Пускай можно было и по-праздничному принарядиться, но ее гардеробом в экстерьере мы займемся немного погодя. Перво-наперво домашний интерьер…»

По дороге Филипп экстрактивно посвятил Настю в обрядовые правила поведения для прилежных прихожан во время богослужения:

– Значится так. Там монастырь и порядки в нем уставные. Стоять тебе, Настенька, только слева, там, где хоругвь Богоматери в золотом окладе. Мое законное место справа, у Вседержителя. В церкви будешь делать как я…

Филипп Ирнеев строго придерживался уставного русского православия. Он неприязненно отвергал местные подражательные обычаи, свойственные там и сям дурному посткоммунистическому простонародью, не наученному как след крестным знамением себя осенить, главу сколько нужно преклоненной держать или благостно земной поклон святым дарам отдать.

«То же мне верующие! Кланяются одной рукой… Автокефалия простодырая, из рака ноги… Помилуй их, Господи!»

В качестве литургического языка истово православный Филипп признавал исключительно церковнославянский. Шпыней-обновленцев, насаждавших чудовищно ернические богослужебные словеса на тутошнем разговорном диалекте, он от себя отлучал. И в митрополичьем соборе, где театрально скоморошествовали перед телекамерами церковно безграмотные националисты, ноги его ни разу не было.

«Вона где анафема собралась! Рождество Христово именем языческого божка обзывают. Каляда, из рака ноги…»

Никакой такой благости в адаптированных под современную национально-политическую обстановку филологически невежественных молениях самопального почти автокефального обновленчества он не испытывал.

«У козлища обновленческие! Шпыни ненадобные, ерники-скоморохи. Сволочь предержащая… Вместо агнца Божия у них какие-то баранки анафемские…»

Излишне крепко за баранку руля Филипп Ирнеев не держался. Вел джип раскованно и непринужденно, чувствуя свое единение с мощным двигателем и кузовом, усиленным арматорской защитой. Тогда как рефлексивным дорожным мыслям по поводу малоприятностей отечественной политики и ненавистного родного государства он неизменно оставался верен.

«Членовозы поганские! Опять, козлы, проспект перекрыли…

Будьте бдительны за рулем, многоуважаемые сограждане! Правила цивилизованного дорожного движения ни для президента, ни для его окружения не писаны. Ездят они грубо и бесстыдно со своими предупредительными мигалками, как хотят, всю дорогу на права человека наступают…», – своемысленно ворчал Филипп. И Настя с ним молчаливо по-человечески соглашалась.

Иное дело в церкви и после нее.

Право слово, во время церковной службы скромница Настя поступала так, словно с первого причастия ни разу в жизни не пропустила ни одной воскресной обедни. «Тем паче необходимо отмечала богомольным присутствием паки и паки всякий двунадесятый праздник».

Чего уж тут рассуждать о праздничном благочинии во время нынешней поздней Троицы, если Настя краем глаза следит за Филиппом и предугадывает любое его движение, повторяет каждый жест. Даже, когда у него сердечно зачесалась левая бровь. «На иконостас бы лучше смотрела…»

Не совсем благочестивые мысли рыцарь Филипп решительно отмел. Потом он за дамой своего сердца Настей не наблюдал и полностью отдался торжественному богослужению.

Горе имамы сердца, братия!

«Со святыми упокой! Помилуй мя, Господи, и отпусти нам грехи необходимого смертоубийства. Тебе, Пресвятая Троица, в единородствии отмщение и воздаяние…»

По окончании обедни Филипп, в соответствии с обетованием, кое он дал тете Агнессе, благочестно повез Настю и Мими на природу. Миру – мирское. И его молитвенное возвышенное настроение очень быстро съехало на нет в никуда.

Ехать-рулить, знаете ли, затруднительно, коль скоро тебя нежно обнимают за шею и куда как всячески отвлекают от дорожной обстановки. Со всем тем воздадим должное греховной природе человеческой, если она есть более сильнодействующее средство поддержания боеготовности по сравнению с рефлексиями о ближнем государстве и дальней политике. Чем дальше в лес, тем больше Настя мало-помалу пренебрегала девичьей скромностью и постепенно превращала рыцаря Филиппа в обыкновенного грешного человека от мира сего.

«Ох мне, искушение!»

По обыкновению женская политика имеет много испытанных искусительных и обольстительных трюков, множество раз описанных в любовной беллетристике. Кое-какие из литературных соблазнов Настя опробовала на герое своего романа. А он понял, почему это она предпочла ехать на заднем сиденье.

«Ага, понятненько. Раздеваться ей там, грешнице, гораздо просторнее, нежели спереди. Спинки тоже легко откидываются».

Стекла сзади и с боку в арматорском джипе также изменяют прозрачность по воле сидящего за рулем, категорически не желающего, чтобы кто-либо посторонний, встречный или идущий на обгон увидел бы: у пассажирки на заднем сиденье желтый бюстгальтер, осиная талия и черные трусики в желтую полосочку под длинной черной юбкой. А также то, что она несомненно обладает и прочими девичьими прелестями. От нижнего белья, между прочим, наша прелестница Настя избавилась многозначительно быстрее, чем от юбки и свитера, снова принявшись отвлекать водителя во время движения.

«Ох соблазн!»

Волей-неволей Филиппу срочно пришлось сделать аварийную остановку, вырулив на ближайшую тенистую полянку. Ему же пришлось благопристойности ради вывести Мими и пристегнуть ее поводок к кенгурятнику…

Делать тут нечего. К обеду Филипп повез Настю знакомить с родителями. Потому что ей того очень вдруг захотелось. Кроме того, в лесу они изрядно проголодались.

По дороге на обед Филипп инструктировал разнежившуюся на переднем сиденье подружку гораздо строже, нежели по правилам благочиния в церкви. Как повести себя в семейной обстановке Ирнеевых, чего им стоит сообщать, и какие частности о новой машине и квартире его родственникам совсем не нужно знать, он ей поведал без утайки, обиняков и околичностей.

Настя осталась польщена его доверием и тоже поделилась своими соображениями по поводу близкородственных связей и фамильных взаимоотношений:

– Эт-то точняк, Фил. Чем дальше мы от любимых предков и ближних родственников, тем крепче мы их обнимаем и целуем. В жесть издали. По и-мэйлу, в эсэмэсках и по телефону.

Бесаме мучо, дон Фелипе мио.

– Погоди ты вон до того перекрестка. На желтый я не поеду…

Во второй половине дня Филипп с Настей совершили результативный рейд по столичным мебельным магазинам. Но вначале они вживе сравнивали еще ничем и никем не занятую жилую площадь с виртуальной наглядностью. Там на дисплее в графическом редакторе он ей демонстрировал, чего бы из мебели ему хотелось видеть у себя в квартире, ударно, досрочно и качественно отремонтированной бригадой строителей.

Несмотря на унылый и пасмурный вид, видимо, с молитвой, потрудились они превосходно, в рекордно короткий срок совершив отменный евроремонт. С этого дня у него дома и духу их не было, включая специфические строительные запахи, с какими, впрочем, рыцарь Филипп творчески справился и без мирского участия. Ситуативно-теургически убирать с места событий любые следы присутствия чего-либо или кого-либо наш рыцарь-неофит уже научился.

Настю эзотерическая сторона данного жилищного вопроса не касалась. Дивную стерильность пустой квартиры она восприняла весьма естественно:

– В жесть, Фил! Старые дома сами изгоняют запахи краски и клея после ремонта. Притом ты у нас стопудово аккуратист, перфекционист, любитель чистоты и порядка. Все здесь вымел, вымыл, вычистил… Чисто конкретно…

В такой же конкретности Настя, лежа на ковре в гулкой гостиной, принялась увлеченно играть с квартирным дизайном в редакторе трехмерной графики, специально дополненном и подаренном к новоселью рыцарю Филиппу арматором Вероникой.

– Валяй, бэйби! Вне абстрактных бюджетных ограничений на домашний уют. Жить, моя Настенька, надо не с мебелью, но с шиком и комфортом.

Изучением мебельных каталогов Филипп начал увлекаться Бог знает когда. Причем он обстоятельно меблировал будущее вероятное жилище вовсе не в порядке несбыточных, нереальных мечтаний, оставляющих неприятный вкус у того, кому случается заснуть с карамелькой или недожеванным бутербродом во рту. Отныне же он просто-напросто в изменившихся благоприятных обстоятельствах закономерно реализовал то, чего ранее ему не было доступно.

«Всякому даруется во благовремении и доступности. Кому на землех, кому на небесех… Спустить до восьми тыщ евро на меблировку оно вам не из рака ноги…»

– 4 -

«Воздадутся нам долги наша, яко мы воздаем должникам нашим», – мимоходом отыронизировал рыцарь Филипп в четверг на часок заехав в свой вуз-институт, кабы отдать неизбежную дань мирским социализированным обязанностям.

«Помилуй и спаси нас, Боже, от бесплодных надежд и беспросветных невежд! Господи, зачем им социально ликвидировать разницу между начальным и высшим образованием?»

Какой такой экзамен и кому он там его сдавал, образцовый студент-отличник Ирнеев немедленно и надежно выкинул из головы. Потому что сегодня они с Настей готовились принимать поздравления и гостей на новоселье.

«Мадре миа! В холодильнике пусто и морозно как в тундре. В шкафчиках и в банках Торричеллиева пустота. И де сырье мое?»

– Действуем планомерно, Настена! Вот твоя половина списка и наличка. Пунктуально через полтора часа встречаемся у той медной бабы с семечками у входа на Таракановку. Проверим, чего нам не хватает, и в минимаксе катим в тот супермаркет.

Разбегаемся, моя маленькая. Мальчикам направо, девочкам налево…

За три дня Филипп расстарался по максимуму и по плану. В разные стороны и азимуты. По местам расставил, собрал с магазинной и дружеской помощью мебель. Все, что требуется, прибил, приколотил, развесил…

«Понятненько, покамест в альфа-версии. Две-три недели, как минимум, придется доводить до ума и до бета-варианта сие рыцарское жилище. А то и несколько месяцев. Тогда оно станет функциональным и удобным не хуже, чем салон эксклюзивного автомобиля.

Только в аналоге хорошего бытия и жить нужно… Правильно кто-то из умных, сдается, в XX веке от Рождества Христова сказал типа того, мол, дом есть машина для жилья».

Аналогичным образом рыцарь Филипп также убедился в правильности типологического предположения арматора Вероники, что выбор им именно этого домашнего адреса далеко не случаен. Напротив, он эвентуально предопределен предшествующими обстоятельствами.

Едва заглянув по нужному местожительству, где, как всем известно у нее на фирме, «стервоза Триконич пристроила любовничка из студентов», она четко предрекла:

– Квартирка в самый раз по тебе, братец Филька. Можешь мне не верить, тем не менее, что-то мне вещует: кое-какая связь с твоим асилумом у нее имеется.

Отныне мы с прецептором Павлом дозволяем тебе войти во внутренние помещения твоего укрытия от жизненных невзгод. Будь я не я, ежели ты там у себя не найдешь прямой транспортальный полнодуплексный переход туда и обратно.

Можешь дерзать…

В тот же день, невзирая, закончился или нет нелюбимый понедельник, Филипп дерзнул и дербалызнул пятьдесят граммов армянского «Двина». Само собой, выпил не для храбрости, но чтобы уважить дорогой асилум, приглашающе распахнувший перед ним узкую дверцу за стойкой.

За внутренней дверью коньячно-кофейной прихожей оказалась небольшая гостиная, отделанная панелями мореного дуба, и два располагающих к отдыху мягких кожаных кресла у журнального столика с матово-черной хрустальной столешницей. На столике лежит одинокая картонная пачка патронов. Наверное, для модернизированного и трансмутированного «глока».

Здесь тоже царит приятное для глаз боковое многоракурсное освещение, подобное на встречу заката с восходом. Его можно сравнить с белыми ночами в северных странах, если бы оно, не оставляя темных уголков в помещении, вместе с тем не давало теней.

В углу справа за темно-зелеными портьерами скрывается проход в так же ненавязчиво освещенный длинный и узкий коридор.

Первые три двери усилиям Филиппа не поддались. Тогда как из четвертой двери он шагнул прямо в собственную спальню.

Поначалу он даже не сообразил, откуда он вышел: не то из шкафа, не то прямо из стены. Однако, придирчиво присмотревшись в инквизиторском стиле, рыцарь Филипп определил полуметровый матово-серебристо мерцающий квадрат транзитной зоны. Тут же попробовал вернуться в коридор с дверьми и без малейшего труда или каких-либо сверхъестественных ощущений он вновь очутился в убежище. Филиппа нисколько не удивило, что асилум на этот раз переместил его в гостиную с двумя креслами.

«Подумаешь, бином Ньютона. Тому, кто играет со временем, можно и с пространством позабавиться».

Когда Филипп во второй раз появился в транспортном коридоре, там все так же сиял мягкий свет, но имелась всего-то одна дверь, облицованная ясеневым шпоном.

«Ясное дело, это ко мне домой».

В спальне Филипп сразу же отметил: воздух в помещении посвежел и пахнул солью, йодом, магнолиями, кипарисами… Будто бы окно всю ночь оставалось распахнуто куда-нибудь с видом на Адриатическое море, но ни в коем случае не глядело на тесный городской дворик, уставленный машинами, мусорными баками и бытовками строителей, капитально ремонтирующих дом напротив.

«Плохо, когда в асилуме нет окон. Было бы любопытно взглянуть, куда он сам-то смотрит».

Убежище не пожелало вникнуть или не так поняло пожелание Филиппа. Возвратившись в гостиную, он обнаружил на столе солнечные очки с поляризационными линзами рядом с пачкой патронов. Никакими сверхрациональными свойствами очки вроде бы не отличались.

«Линзы как линзы, хотя оправа симпатичная. Пускай Ника глянет, может, чего из них путное углядит».

Но вот к патронам для пистолета Филипп не остался равнодушен. Этаких он нигде и никогда прежде не видел. Гильзы и пули из черного, похоже, вороненого металла. На закруглении каждой пули – смертоносный крестообразный надрез, зеркально поблескивающий.

«Верняк, патрончики – моща несусветная…»

В ту ночь с понедельника на вторник Филипп на несколько минут прикорнул в удобном, облегающем тело словно спортивный костюм, кресле в гостиной «Убежища для разумных». Всколыхнулся, проснулся… и ничегошеньки визионерского не вспомнил.

То ли асилум не сподобился угостить своего рыцаря видением. То ли по неизвестной причине начисто стер его из памяти ментального симбионта вкупе с 6 часами линейного пространства-времени заурядной действительности, существующий где-то за этими стенами, ларами и пенатами…

Филипп вышел из-под арки с колоннами и не торопясь побрел по утренним улицам домой, в квартирную обыденность. Он мог бы воспользоваться переходом, однако же почему-то был уверен: сегодня асилум вполне способен вернуть его во вчерашний или даже позавчерашний день.

«С него станется… От балды или от приподнятого настроения!»

Какого-либо настойчивого позыва дважды пересекать поток времени рыцарь-неофит не ощущал. Ему захотелось обратного, увы, ныне невозможного – пару дней побыть обычным человеком, отделив себя от сверхрациональности.

Тем не менее, он уже реально существовал вне мира сего. То, что никогда не бывает, рационально не случается с другими, для него превратилось в насущную реальность. Положим, мирских озабоченностей ему хватало свыше крыши, жил-то он уже не снаружи в людской суетности, но внутри аноптического сокровенного состояния души и тела.

Сверху он мог быть облачен в любую маскировку. В то время как его истинный облик положительно доступен лишь немногим и только тем, кто понимает, кем он был и кем сверхрационально пребудет на самом деле.

«Ну и дела! Ладненько, друзья мои, пережили духовный голод, да суждено нам выдержать благодатное изобилие.

Пора тебе домой, Фил Ирнеев. Делов-то невпроворот. Скоро мои шикарные мебеля как начнут возить и собирать…»

– …Апостол Петр! Доброго тебе утречка. Хотелось бы верить: ты не отрекся от желания мне помогать. Петухи-то трижды прокукарекали?

– Скажешь тоже! Хэллоу, Фил. Мы к тебе даже с неглаженными шнурками выдвигаемся всем достоименным библейским обществом. Полагаю, нас ждет вкусный и питательный завтрак на четверых, я не ошибаюсь?

– Спрашивает он, понимаешь. Сначала работников надо кормить и только потом работу требовать…

С первоначальным обустройством квартиры Филипп с друзьями разделались на ура. В двух комнатах уже не шаром покати, но стало комфортно и вкусно жить. То, что и требуется.

– Возрадуйся и живи, апостол Фил. Ты у нас знаешь, как так всего достичь своим умом, дарованиями, с подходящей помощью и открытыми тебе благоприятными возможностями в сокровенном Промысле Божьем. Многая лета нашему Филиппу Благочестному!

Тост апостола Андрея ни у кого возражений не вызвал. Никто также ничего не имел против того, что традиционная тайная дружеская вечеря в ближайший четверг перемещается по другому адресу.

– С новой хатой тебя, Филька, поздравим по полной программе. Не извольте сомневаться, сударь, ваш трансформер с монограммой вручим в готовом к употреблению виде…

На новоселье друзья покумекали, поднатужившись, скинулись и преподнесли Филиппу настенный телевизор для кухни. В кухонный интерьер 19-дюймовая жидкокристаллическая панель вписалась что надо. Ибо авторитетно сказал апостол Петр: «Подарок должен быть обязательно геморройным для того, кого им одарили».

Не сарказма ради, но от души, по нужному поводу и естественному случаю с должной велеречивостью Петр произнес спич:

– Брехливое телевидение для лохов Филька у нас сверхъестественно ненавидит, от жлобских политических новостей бежит, подобно черту от ладана. Поэтому однажды на кухне от нечего делать нарвавшись на что-нибудь информационно-охмурительное, наш Ирнеев охренеет, обязательно переключится на какой-нибудь дебильный рекламный ролик и непременно хорошим добрым словом помянет тех, кто ему этакое бесчинство подсуропил…

Надо сказать, органическое отвращение Филипп испытывал не только к мирской политике, но и к рекламе кетчупов да майонезов. По его компетентному мнению кулинара и гастронома, она наносит гораздо больший вред общественному здоровью, нежели рекламирование спиртных напитков и сигарет. Хотя бы потому, что последнее повсеместно запрещено, в то же время отравиться широко распространенными политическими взглядами и поддельными майонезами проще пресловутой пареной репы, нынче едва ли кем употребляемой в пищу. Разве что она идет на корм скоту?

Ни репой, тем паче политикой или отвратительным белоросским майонезом сопливой консистенции Филипп Ирнеев гостей не потчует. Соусы он и ранее старался делать сам, памятуя: своя рука – владыка. Тем более на сегодня, когда он исключительно и безраздельно владеет кухней, инструментом и сырьем по собственному выбору, велению, желанию и хотению, наш гостеприимец кулинарными изысками постарался ублаготворить всех приглашенных на новоселье.

«Эх, накормлю!»

В технологическом и эргономичном благорасположении его ревностные гастрономические труды увенчались полнейшим успехом и восхищенными комплиментами. Его исключительные салаты, расстегаи, изысканные котлеты по-киевски никого не оставили гастрономически равнодушным и произвели изрядно незабываемые вкусовые впечатления. Чего уж тут поминать о трехъярусном бисквитном торте, заблаговременно приготовленном и пропитанном коньяком?

Это лишь чье-нибудь безмозглое брюхо вчерашнего добра не помнит. Тогда как о прекрасной трапезе истые разумные ценители-гурманы вовсе не способны как-нибудь запамятовать за давностью лет.

«Вон Пал Семеныч бережно хранит в памяти не политические анекдоты, а застолья дней минувших. Кто там чего сказал, какую ни на есть дурацкую историческую дату он может сразу и не вспомнит. Зато сколько и чего он едал, как трапезничал, чем его угощали в XVIII, там в XIX веке всякий раз за обедом с кайфом припоминает.

Выдающееся достопамятное застолье приличным уважающим друг друга людям позабыть не дано».

– …Ну спасибо, уважил ты, Фил, библейское общество. Сильно вышло. Не во вред, но во здравие и благоволение пищеварительное, – после разнообразного десерта высказал гостеприимному амфитриону общее мнение Петр Гаротник, пока Настя разносила кому чай, кому кофе.

Меж тем ямайский ром, арманьяк и фруктовые ликеры каждый гость вольно добавлял по вкусу. Закуривали и наслаждались послевкусием неторопливо. Этакую довольно изобильную, приятно обременительную трапезу требовалось усвоить вдумчиво, душевно и телесно, рассудительно…

Первой рассуждать взялась Софочка Жинович. От всякой вкуснятины она пробовала понемногу, больше налегала на сухое вино. Потому как фигуру берегла, за талией следила, в тренажерном зале себя изнуряла. Хотя плотно покушать обожала.

Она-то и воодушевила компанию, хитренько заявив:

– Фил! Ты у нас кудесник и волшебник. Признайся, без магии и колдовства у тебя никогда бы не получилось аппетитно готовить.

У тебя ведь для каждого блюда, я знаю, имеется четкий ритуал, строгий обряд. Ты не кулинар, ты алхимик, когда б из несъедобного сырья у тебя раз-два и готово так, что пальчики оближешь, язык проглотишь…

Возьми меня, мастер Фил, к себе на выучку. Я тоже хочу уметь колдовать с продовольствием.

Софочкина просьба в первую голову вызвала возражения у Насти:

– Я тебе так скажу, Сонечка: вся магия есть жульничество и обман. Попробуйте только, всемилостивые дамы и господа, сжульничать с продуктами, и у вас сразу получится ровно в заводской столовке. Все пойдет на кормежку скотине, а не людям…

Аналогично отрицала кудесничество и колдовство в кулинарии Андрюшина подружка Галочка:

– Дорогая Софочка, волшебство бывает только в сказках, где имеются скатерть-самобранка и курочка Ряба, что снесла деду яичко. Начисто…

Мужчины благодушествовали и в дискуссию женщин: есть ли в быту и в сексе магия – не вступались.

Чего там дробить, если никакой такой кухонной волшбы в природе не существует? А в гастрономии должно следовать технологии и экономическому потенциалу хозяина, вкусно кормящего дорогих гостей, не так ли, господа сотрапезники?

Тем временем Софочка никак не желала угомониться, побежденной в споре себя не признавала и опять обратилась к Филиппу: