Текст книги "Коромысло Дьявола (СИ)"

Автор книги: Иван Катавасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 45 страниц)

– С Богом, неофит. Доставай второй артефакт. И попрошу, туда, к столу, разряжай его…

С титановой зажигалкой из «Убежища для разумных» Вероника обращалась столь же осмотрительно, как и с пистолетом, вызвавшим у нее восхищение, опаску и даже зависть. Она было хотела попросить Филиппа дать ей пару раз из него выстрелить, но отчего-то передумала.

Наверное, так не принято. Нельзя баловаться с чужим оружием по неписаной рыцарской традиции, – решил Филипп.

Все же зажигалку в подарок из асилума Вероника приняла с благодарностью и едва могла поверить, что это вещь отныне ей принадлежит полноправно и безраздельно.

– Филька! Стало быть, это мне? Ну удивил! В ней ни капли гомеостазиса. Но она непременно должна упорядочивать асимптотические вероятности ближайшего будущего, скажем попросту.

Получается, ты решительно даришь мне частичку твоей удачи. Не передумаешь? Я могу ее вернуть. Мне твое счастье ни к чему хапать. Бери ее назад…

– Ни за что! Пошли ужинать. Аль у тебя по арматорскому плану положено мне сегодня строгий пост учинить?

– Вот еще!..

За ужином рыцарь Филипп с необходимыми деталями официально доложил арматору Веронике о вчерашних событиях и об успешном взятии под контроль ключевого объекта в лице Марии Казимирской. То ли его нарочито серьезный тон, то ли еще что-нибудь, но он ужасно рассмешил Нику уж очень подробным рассказом о виденном и услышанном.

– Ах, где мои глупые 17 лет? Развеселил же ты, брат Филька, старушку. Но сам-то хорош, сеньор Кобелино. Тебе б только за девушками подглядывать, подсматривать…

– Так то ж для пользы дела, Ника, – не понял юмора Филипп, – к тому же я их всех как облупленных знаю, снизу доверху.

На позапрошлой неделе Катька на кухне так своими голыми мясами потрясала, думал, шкафчики со стен посыпятся. Новый насисьник, видите ли, у нее после стирки сел, давит, режет…

– А у Насти бюстик? Ты ее тоже, как облупленную?

– Не без того. Нонче познакомились оченно близко к телу.

– Ой, Филька, сама удивляюсь, почему ты меня до сих пор не соблазнил?

– Зачем же дело стало?

– Но-но, неофит, не зарывайся.

– Так это я, типа пошутил.

– Я тоже…

О подаренной Насте темно-красной розе из асилума, Филипп тоже упомянул. Так же, как и о собачьем крупногранулированном корме.

– Не боись, Фил. Биологические объекты из асилумов практически безвредны, пускай их эмпатические параметры порой поражают воображение. Беленькая собачка тепереча тебя по гроб жизни будет считать своим благодетелем.

– А Настенька?

– Не хлебом единым жив человек, рыцарь Филипп. И не только сексом по утрам и вечерам…

Эта роза – эмпатический медиатор. Она берет и ретранслирует лишь то, что есть между вами. Ей без разницы: любите вы или ненавидите друг друга…

Единственное, чего я тебе настоятельно посоветую, так это аноптически ее мумифицировать. Когда в следующий раз появишься в гостях у Насти, полосни ее лучом «ледяного огня»…

– Кого? Настеньку?!! – Филипп в ужасе воззрился на ухмыляющуюся Веронику.

– Дурак ты, рыцарь! Не девушку, а розу. Она, то есть роза, высохнет, а Настя будет, уверяю тебя, ее бережно и долго-долго хранить. И сохнуть по тебе, ловелас дожинский…

Иначе через три-четыре недельки цветик с неприятным запашком, тю-тю, рассыплется в прах.

Я свою, кстати, уже засушила. Пожелтела местами, а так ничего… беленькая…

– Эмпатия, симпатия… Лучше я тебе о видении расскажу. Так вот, типа очухался я, зырк по сторонам, а он, то есть я там…

– Постой, неофит. Этак жаргоном и просторечием ты мне всю малину обгадишь. Давай-ка, милок, мне в ментальном контакте чистенькую дуплексную эйдетику.

– Как это дуплексную?

– Эйдетическое соприкосновение умов позволяет мне с обратной связью подключиться к тому, что ты видел.

– Это что, телепатия или считывание памяти?

– Никак ты квазинаучной фантастики начитался? Считывать память вряд ли кто умеет, милок. По крайней мере я такого дара не знаю.

Непосредственная приемопередача мыслеречи на расстоянии вне какой-либо модулируемой несущей субстанции дивинативно невозможна. Неоднократно проверено и доказано…

Так вот. Мы всего лишь войдем в ментальный контакт, и ты продемонстрируешь мне твои мыслеобразы, включая запахи и звуки. Все, что сочтешь нужным мне дать в демоверсии.

Представь, ты снял произошедшее на видеокамеру, потом аффективно и эмоционально комментируешь последовательную хронику.

Ясен перец, я не прецептор Павел, сетевой эйдетикой не владею и по телефонным линиям, как он, мне слабо видеоряд из башки доставать. Однакось в телесном контакте могу подключиться к твоим мыслеобразам.

– Телесный контакт?

– Во! Темка в самый раз для тебя, дон Хуан Фелипе Ирнеев-Дожинский. Слушай, неофит.

Итак, апперцепция эйдетики была известна еще ранним Архонтам Харизмы. Они случайно наткнулись на сей феномен во время коитуса, когда мужчина и женщина обмениваются эротическими сопереживаниями в форме мыслеобразов, коль скоро прибегают к магии или теургии.

Нечто подобное в Индии до сих пор практикуют жрецы и жрицы богомерзкого тантризма. Впрочем, это не наша забота.

Так вот, ранние эпигностики эмпирически развили ритуал распознавания чувств, но по собственной дикости и похабству связали его с сексом. Потом стали обходиться его имитацией. Например, мужчины держали друг друга за пенис или мошонку во время передачи мыслеобразов…

– А женщины?

– Вкладывали средний палец во влагалище партнерше…

– А мы?

– Пуговицу поищем.

– Какую пуговицу?

– Большую!!! Тебе к губе пришить, чтоб ты ее не раскатывал, оболтус. Мы с тобой просто сядем рядышком, тесно плечом к плечу как боевые товарищи…

И все потому, что к третьему веку отцы ноогностики, к счастью, додумались, как обходиться без всякой античной похабени… – Вероника отчего-то весьма неприлично выругалась и заново пустилась в объяснения.

– Для наведения эйдетического контакта достаточно иметь общий объект эмоциональной привязки. Возьмем мою статую Афродиты у бассейна. Вспомни и покажи мне, какой ты ее видишь…

Филипп крепко зажмурился и своемысленно представил сверкающую бронзовую богиню.

– Теперь посмотри на нее моими глазами…

В восприятии Ники божественный образ несколько потускнел, покрылся патиной, черты лица приобрели же суровость, даже жестокость, вовсе не свойственную милому оригиналу.

«Ага! Вот она какой себя представляет…»

– Ника! Смогу ли я тебе точно передать видение? Мне, знаешь, там не шибко-то климатило…

– Какая тебе разница, Филька, если я буду смотреть в собственной апперцепции? Пошли на диван… Ложись поудобнее и голову ко мне на колени, брат Филипп. В чувственной позе влюбленного юноши тебе будет проще…

Закрой глаза и расслабляйся, неофит. Даю обратный отсчет…

– 3 -

Несмотря на сверхплотный прандиум, претор Гай Юний Регул Альберин пребывал в превосходном расположении духа и тела. Не беспокоила его и жаркая духота здесь, почти в болоте у Эсквилина.

Не пришлось и желудок облегчать гусиным перышком. И неразбавленного вина за завтраком у гостеприимного Эмилиана Орфита он совсем не пил в противоположность своей дурной кельтиберийской привычке. И с вольноотпущенником философом Филократом не спорил, когда тот принялся утверждать, будто в начале всех начал лежало Добро, и лишь затем неизвестно откуда взялось Зло, коему подвластны люди и боги…

Претор Альберин одним упругим движением оставил седло иссиня-вороной кобылы в беленьких чулочках, со звездочкой во лбу. За что она и получила кличку Стеллана.

Тут же к ним услужливо подскочил какой-то клиент из дома Орфитов-Ибериков. Его кличку, или какое там у него прозвище, претор не давал себе труда запомнить. «В Ахеронт его! Трется у стенок в атриуме, и довольно ему чести подержать поводья».

Прикоснувшись к всадническому перстню, претор небрежно глянул на клиента. Тот странно изогнулся в греческую сигму и по-овечьи проблеял:

– О величайший Гай Альберин! Тебе покровительствуют боги. Дозволь мне, ничтожному, приглядеть за твоей лошадкой, о лучший друг нашего богоравного Эмилиана Орфита.

До ответа низкорожденному плебею Гай Альберин не снизошел. Он потрепал по холке Стеллану, косившуюся бешеным глазом на клиента, и направился сквозь ряды воинов третьей преторианской когорты к месту казни государственных преступников.

«Во имя величия римского народа и сената!»

Ни на угрюмых легионеров-преторианцев в первой линии оцепления, ни на ораву вот этого римского народа, вернее, гнусной черни, во всякое время падкой до кровавых зрелищ, публичных мучений и пыток, претор Альберин смотреть не желал. Это их обязанность и долг – приветствовать его и почтительно расступаться.

На претора в черном толпа взирала с восхищением и со страхом. Но Гаю Альберину было олимпийски безразлично, как и что о нем думают низкорожденные. Пусть их…

Называют ли они его про себя проклятым смертоносным иберийцем? «В Ахеронт их к жабам и лягушкам!» Дивятся ли тому, почему он под кроваво-красным кавалерийским плащом сплошь в черных доспехах, сапогах, поножах, с мечом-гладием опять же в черных ножнах, на страшной полуденной жаре ничуть не вспотел?

Его, Черного Претора или Меланисту-преторианца, глупые мыслишки пролетариев не касаются. «Для них он – воин и страж на службе нашего благословенного императора Юлия Клавдия Нерона. Да хранят боги его божественные дни!»

Надменно улыбаясь, претор Альберин коротким шагом, подпрыгивающей кавалерийской поступью шел к избранной цели.

Лишь слегка его беспокоило некое непонятное чувство. Словно бы некто – то ли снаружи, то ли изнутри – исследует его тело, пробует мускулы, с любопытством изучает, ладно ли на нем сидят доспехи…

Тут же почувствовался вылезший гвоздь в правом сапоге, заныла потертость на левой икре. Не мешало бы также омыться и сменить набедренную повязку под металлической юбкой… Но это после… «В начале же было слово и дело Мессии Неизреченного. Но в эпигнозисе тебе об этом знать не полагается, мой дорогой сущеглупый Филократ-философ…»

Вовсе без нужды претор чуть выдвинул гладий и снова сунул его в ножны. Толпа восточных голодранцев, оставившая для него широкий проход, еще дальше в ужасе шарахнулась по сторонам, опрокинув какого-то мелкого круглоглазого еврейчика-разиню.

– Иудеи в законе Моисеевом… Презренное трусливое племя. Скоро мы очистим Рим от этой накипи и подонков, мои славные воины, – претор Меланиста соизволил обратить внимание на людское сборище и ответить на приветствие преторианцев внутренней линии оцепления вокруг места казни.

На одиннадцати крестах, врытых ровным рядом на небольшой возвышенности, разлагались трупы казненных рабов. Но первый слева покамест и не думал расставаться с жизнью. Подвергаемый рабской казни государственный преступник умирал долго и трудно. Умирал распятый на кресте день и ночь. Теперь еще полдня. Возможно, продержится дольше.

Пока он жив на потеху римской толпе, бьющейся об заклад, доживет ли этот варвар до вечера, либо до завтрашнего утра…

Крепок и тверд оказался преступник-иудей, мигрант без римского гражданства из провинции Сирия, именем Кифа из Ершалаима в Иудее.

Казнили Кифу строго по римскому обычаю за тяжкие преступления против общественного порядка, сената и римского народа за создание тайных обществ, принесение кровавых человеческих жертв. За все провинности – медленная смерть на деревянном кресте в форме латинской «Х».

Ноги крепко-накрепко привязаны к ее верхним концам, руки к нижним. Головой вертикально к утоптанной земле, влажно пропитавшейся его кровью и испражнениями. Детородное мужское естество туго завязано грязной белой тряпкой, тоже сочащейся кровью и мочой.

Желто-коричневые навозные мухи, густо облепившие раны и тело преступника, от приблизившегося страшного Черного Претора испуганно ринулись прочь и заклубились на безопасном удалении. Совсем как недавно отпрянула от него чернь, глазевшая на долгую казнь из-за цепи преторианцев, вооруженных пилумами и большими германскими щитами.

– Люди и мухи, равно слетевшиеся на дерьмо…

Как честно говаривал наш дорогой покойник Луций Анней Сенека, «cacatum est dictum». Коль нагадили, стало быть, высказались, не так ли, варвар Кифа из Ершалаима? – издевательски-вкрадчиво вопросил претор Гай Альберин.

На обращение претора распятый преступник не смог ответить. Иудей Кифа опять впал в тяжкое беспамятство. Наверное, это помогало ему удерживаться на острейшей грани между жизнью и смертью.

Лишившееся чувств тело верно все еще хотело жить и существовать. Легкие жадно с присвистом дышали. Тяжело и крупно вздувшиеся жилы на шее и на обритой голове буйно пульсировали кровью. Ужасные ожоги на руках и ногах от пыток каленым железом явно подсохли на солнце; почти не текли гноем и сукровицей.

Претор с омерзением и брезгливостью глянул на бессознательное тело. К тяжким гниющим колотым и резаным ранам он привык некогда в юности при усмирении Лузитании. На запах тлена и разлагающихся трупов он внимания тоже не обращал. Напротив, претор Альберин гнушался касаться тела варвара, по-звериному заросшего курчавой рыжей шерстью с ног до головы.

– Животное… Надо было попросить нашего общего друга префекта Гая Софония Тигеллина, дабы он опалил тебе щетину, подобно свинье. Тогда б ты, рыжий Кифа Ершалаимский, больше походил на человеческий образ и подобие благородного римлянина. Лучше бы тебе, варвар, по римскому цивильному обычаю удалять волосы с тела, нежели бесстыдно обрезать крайнюю плоть.

Что ты скажешь на это, обрезанный иудей Кифа? – с этими словами претор Меланиста наконец преодолел отвращение и коснулся ножнами меча сперва правой, а затем левой руки человека, вниз головой распятого на кресте.

Казнимый тотчас очнулся, выплюнул сгусток черной крови, заговорил лихорадочным шепотом:

– О Черный Претор, я знаю тебя, ты не тот, за кого себя выдаешь…

– Ты прав лишь отчасти, иудей Кифа…

– Если ты демон, то прошу, прошу не освобождай меня, я должен умереть, ибо мои крестные муки очистят мою плоть.

– Ты дважды ошибаешься, Кифа. Я – не демон. А твое страдание очищает дух, но не плоть. Твоя греховная плоть трижды отреклась от Него. Раньше, нежели прокричал петух. Лишь Он один, твой Учитель, когда-нибудь захочет простить и спасти твое бренное тело, закосневшее в грехах и пороках.

– Авва, Отче! Тебе и это ведомо, Черный Претор!

Прости, ежели так тебя называю, другого твоего имени я не знаю, о пресветлый ангел.

– Ты опять ошибся, твердокаменный Кифа. Я – не ангел, – сказав это, претор Альберин притронулся ножнами ко лбу собеседника. Полумертвое тело содрогнулось, голова качнулась из стороны в сторону.

– Скажи мне, что ты чувствуешь, обрезанный иудей Кифа?

– Просветление и крепость духа, претор Гай Альберин. Прости, если это римское имя тебе не по нраву.

– Отчего же? Зови меня, как тебе угодно, иудей Кифа, пресвитер церковный Кифа. Ибо твой час пробил, жестоковыйный Кифа, бывший ловец человеков из Ершалаима, апостол, убоявшийся от меча погибнуть во имя Его.

– Тебе ведома истинная мудрость, претор Гай Альберин, но почему так, я не знаю.

– Ты тоже мог бы узнать тайную мудрость небес, христианский проповедник Кифа. Однако не пожелал.

– Мне Он не велел.

– Лжешь, Кифа!!! Он тебя сотворил посланником духа, но не плоти. Ты в четвертый раз отрекся от Него, исказив благую весть истины. Твое преступление, страшнее, нежели любостяжание и честолюбие сумасбродного Иуды из Кариота!

Твой Учитель отверг твое тело, погрязшее в содомском грехе. Он простил тебя, спас твою душу. Прости и ты Его перед смертью, распятый в крестных муках Кифа, раб Божий Кифа из Ершалаима…

Претор Альберин сызнова прикоснулся черными ножнами к голове преступника, подвергаемого рабской казни. Тело несколько раз содрогнулось в невыносимой муке. Заодно с тем взгляд Кифы опять обрел осмысленность, а спокойный и ровный голос Гая Альберина вновь загрохотал во гневе.

– Слушай же меня, недостойный и презренный иудей Кифа!!! Ты – камень преткновения и соблазна!

Как же я ненавижу вашу шайку первозванных апостолов! Доколе я буду терпеть вас? О род неверный и развращенный!..

Вы – низменный сброд, бродячие ублюдки и невежественная чернь! Вам были преподаны дарования духовные. Вы же, нечестивцы, бросали святыню духа низкорожденным псам-иудеям, метали жемчуга в свиной навоз…

– Мы созидали Дом Божий…

– Вы учиняли общины нищих тунеядцев и отщепенцев, вы присваивали малую лепту слабых женщин и легковерных мужчин. Но боялись и отвергали людей образованных, сильных духом, богатых своим трудом и наследием благородных предков.

Мне известно, почему вы злобно гнали книжников Савла и Варнаву. Не вы, но они – подлинные созидатели экклезий яко церквей, домов Божиих. Они научены Царству Божию, а не вы, невежды.

Несть в будущей истинной вере обрезанных иудеев из невежественных колен Израилевых. Одни лишь имперские римляне и мудрые эллины установят католический порядок домов Божьих! Только образованным книжникам и писцам суждено передать, донести благую весть о спасении душ человеческих до варварских племен и народов…

– Не боишься, претор, коли тебя во плоти сочтут за христианина?

– Я мог бы им стать, Кифа, – претор Альберин опять обрел невозмутимый тон и перестал громыхать железным голосом. – Вместе с тем я не могу назваться телесно христианином, коль скоро глубоко презираю ваши невежественные ветхие мифы и грязный иудейский образ жизни.

Запах твоих гниющих ран, Кифа, мне более приятен, нежели вонь месяцами немытой подлой еврейской плоти. Твои раны благородны, тогда как ваш иудейский кагал отверг предписание Моисеева закона об омовениях в термах…

– Ежедневное мытье придумали в суемудрии фарисеи и книжники…

– Эх, Кифа, Кифа… Как жаль, что я должен тут с тобой суесловить и краснобайствовать пред городом и миром.

– Бесстрашный Гай Альберин испугался долгого разговора с преступником на глазах у всех?

– Ты глупец, Кифа. Я не с тобой говорю, но с Ним. Кроме Него нас никому не дано слышать и видеть. Ибо невидимое вечно, а видимое преходяще. От мира и века сего Черный Претор подъехал ненадолго, чтобы взглянуть, как идет казнь, и погодя минуту уедет…

– О, пресветлый ангел, тебе подвластно время!

– Ты дважды глупец, Кифа. Ты такой же дурак, как и те придурки, собирающиеся вручить тебе ключи от дверей в рай.

– Значит, он есть, рай Божий и тысяча лет нашего царствия на земле?

– Ты трижды глупец, Кифа. На поприщах земнородных это знание запретно в вышних всем разумным душам.

– Но Он обещал…

– Вы никогда Его не разумели, презренные невежественные иудеи.

Ты забыл, невежда, о Его благовествовании. Смотри, Кифа, как бы Он не сказал тебе и твоим апостольским святотатцам: «Кто вы? Я не знаю вас…»

Мне скучно с тобой, Кифа. Пусть тебя когда-нибудь в миру поименуют святым Петром и первым наместником Бога на земле, ты мне безынтересен, иудей Кифа…

Проси, что хотел… что сделать тебе, несчастный? Я должен исполнить пророчество…

– О, пресветлый ангел Господень, извини меня за мою грубость…

– Не лицемерь и не святотатствуй, Кифа. Я делаю то, что мне должно.

– Ты – архонт-эргоник?

– Если бы это было так, то ты умер бы, Кифа, спустя мгновение, как задал этот нечестивый вопрос. Меж тем пророчество нашло бы иных исполнителей, иное время и место…

Так мне тащить сюда твоего возлюбленного Иоанна? Или, быть может, ты предпочтешь своего переводного Марка?

Решай скорее, содомский апостол Петр. Не то я могу и передумать. Неизреченное пророчество в эпигнозисе не ограничивает моей свободы воли.

Учти, обрезанный иудей Кифа: ни Марк, ни Иоанн не скажут о тебе ни полслова. И завтра же они постараются о тебе навсегда забыть. Даже крест, на котором ты распят, назовут именем апостола Андрея.

– Мне достаточно того, как ты меня нарек римским именем Петр, о пресветлый ангел, меня испытующий…

– Ты опять за свое, недостойный и презренный иудей? Последний раз спрашиваю, кого ты выбрал?

– Апостола Иоанна. С его слов напишут о нашей любви к Спасителю.

– Эх, твердокаменный Кифа, жестокосердный Кифа. И на кресте ты скандально богохульствуешь… Быть по-твоему.

Претор Гай Юний Регул Альберин отвернулся от распятого преступника и наполовину вытащил гладий из ножен. Резко и контрастно сверкнул изумруд, вделанный в рифленую рукоять.

Тотчас от внешнего оцепления отделились два преторианца. Оба белокурые и голубоглазые, наверное, тевтоны. Они мерным шагом ветеранов двинулись к толпе зевак и выдернули из нее недомерка-еврейчика с круглыми глазами, побелевшими от паники. Заломив ему за спину руки, они волоком потащили полубесчувственное тело и молча бросили его к ногам претора.

Гай Альберин дотронулся мизинцем правой руки до золотого всаднического перстня, затем обхватил эфес и бесстрастным голосом обратился к распятому преступнику:

– Передавай недостойному дарования Души Святой и Безгрешной, недостойный Кифа. Едва содомит Иоанн соединится с твоей рукой, я остановлю тебе сердце. Прощай, Кифа…

Не дергайся, твердый Кифа. Это покамест не смерть. Ты умрешь, как только моя Стеллана вступит на Тибуртинскую дорогу…

Претор Альберин презрительно скривился, кончиком ножен подтолкнул от ужаса мало чего соображавшего круглоглазого. И тот на коленях пополз к руке распятого, пока одурело не ткнулся в нее лбом…

Минули несколько минут, и невозмутимый Черный Претор в красном плаще пружинистой походкой подошел к Стеллане. В то же время все те же два могучих тевтона подхватили круглоглазого, похоже, полностью лишившегося чувств, протащили сквозь ко всему равнодушное оцепление преторианцев и с размаху швырнули в толчею ротозеев…

– 4 -

Филипп Ирнеев взглянул на часы в заставке мобильника. Прошло менее пяти минут.

«Если кому подвластно время, так это моему асилуму. И Нике, конечно, умеющий наводить эйдетический контакт. Ну дела, мадре миа!»

– Подъем, неофит, кончай расслабуху! – скомандовала Вероника, успевшая пересесть в кресло напротив, прежде чем Филипп полностью высвободился от ментальной связи и передачи мыслеобразов.

«Господи, ну и ощущеньице! Сдается, такое называют: на чужом пиру похмелье?»

– Если не очухался, глотни помалу армянского бренди…

– Тебе налить?

– Не стоит. Хотя нет, плесни мне ямайского рому на донышке и парочку лаймов прихвати.

Теперь-ка послушай. Толковать наши ретрибутивные видения, как тебе не раз говорили, не нашего ума дело, обезьяний бизнес, безнадежный и бессмысленный…

– Как и сны?

– Не путай одно с другим, неофит. Сон, то есть сновидения человека в альфа-ритме, – явление физиологическое и естественное. Ничего сверхрационального в людских секулярных сновидениях нет и быть не может, брат Филипп. Ни в абстрактности, ни в конкретности.

Конкретные быстрые сны можно наводить сюжетно и гормонально, в какой-то мере произвольно управлять ими, контролировать их, как и любые другие проявления высшей нервной деятельности.

Так называемые визионеры, сомновидеры из секуляров довольно примитивно вводят себя в состояние психофизического транса, эктометрического исихазма, эмпирического самогипноза, всплесков аутогенной гиперрелаксации, всего-то навсего достигая эффекта неполного сознания. Спекуляций на эту, так сказать, потустороннюю тему у них существует множество.

Но никому из мирян не дано испытать глубину видений харизматиков или магов-ясновидцев.

Чтоб ты знал: ясновидение у магов едва ли можно именовать таковым, поскольку его результативность априори сомнительна. Между тем достоверность и релевантность полученной информации от восьмидесяти процентов у очень немногих феноменальных личностей стремится к нулю у большинства волхователей, практикующих чародейное пророческое ясновидение наяву и в неполном сознании.

Совсем другой расклад представляют наши с тобой полноценные сознательные видения, брат Филипп, как результат предопределенной ретрибутивности Даров Святого Духа. Либо им тождественные. В арматорской терминологии – прелиминарная визионика, реализуемая под воздействием наших ментальных симбионтов, то есть асилумов-убежищ.

Я придерживаюсь в широком смысле симбиотической гипотезы в вопросе о генезисе взаимодействия харизматиков с их убежищами. Я тебе потом ее растолкую, покуда речь не об этом.

Итак, о ретрибутивности говорить не будем. Эти видения буквальному толкованию не подлежат. Многократно проверено и доказано опытным путем…

С судьбой в орлянку не играют, рыцарь Филипп. Ей без разницы результат, и потому она всегда в выигрыше. Даже когда играет в поддавки с человеком.

Зато каждое убежище по-любому заинтересовано в благополучии человека-симбионта. Достаточно сказать, ты сейчас можешь завалить к чертовой бабушке нескольких сильных магов без малейшего временного ущерба для дееспособности всех твоих дарований.

Видение, подобное тому, какое ты давеча испытал в асилуме, есть своего рода индульгенция на применение силы, превышающей ситуативную необходимость.

В «Компендиуме» ты об этом не прочитаешь, брат Филипп. Это я тебе говорю, как арматор неофиту второго круга посвящения. Пускай меня за это не похвалит прецептор Павел, но я должна тебе об этом сказать. Тем более после видения явно пророческого характера.

Будущее в прошлом – такое не часто увидишь, рыцарь Филипп…

– Что-то я ничего выдающегося в том видении не нахожу. По-моему асилум как-то интерпретировал мои мысли о первобытном христианстве и о деятельности интерзиционистов, вставлявших в каждую римскую бочку свою затычку.

– Ну ты и болван, братец Филька! Ты ведь был этим самым Архонтом Харизмы, адептом весьма высокого круга посвящения, возможно, крутым ноогностиком-квиетистом. Это твой дар инквизитора там работал, о величайший Регул Альберин. Дошло?

– Неужели тот высокомерный типус в красно-черном это я, из рака ноги?

– А кто же еще? Асилум видит твои дарования твоими же глазами, милок!

Хотя Бог с тобой, братец Филька. Не мне тебя осуждать. В твоем возрасте я была еще той стервозой…

Ладно, замнем… Но меч-то ты видел?

– Хочешь сказать, сестренка, – это мой клинок?.. Ага, сейчас сбегаю на две тыщи лет назад. Набью морду этому Альберину и отберу у него гладий. Нонче же ночью мне он во сне привидится. Так, что ли?

– Дурак ты! Ой, прости, Филька. Откуда тебе знать о завещании рыцаря-адепта Рандольфо Альберини? Он, говорят, бесследно исчез в середине прошлого века в Измирской зоне древнего зла.

Свой клинок Регул, вероятно, фамильный меч, рыцарь Рандольфо, говорят, оставил на хранение в банковском сейфе. Предположительно, в Риме. Возможно, в каком-то отделении «Банко Амброзиано».

Но это частности и слухи. Главное, одно из условий духовного завещания – указание на передачу Регула через видение. Я свидетельствую и прорекаю за тебя, неофит…

Гладий из видения я сразу узнала. Он – тот самый Регул, у него в рукояти животворящий и мертвящий изумруд…

– Так что, берем банк?

– Вначале следует выяснить какой. Может, и без взлома обойдемся…

Филипп глубоко задумался, ожесточенно поскреб в затылке и уныло, вовсе не в тему, спросил:

– Пал Семенычу тоже нужно, вот так эйдетически, показывать?

– Необязательно. Он преспокойно сможет и у меня твои мыслеобразы взять. Вряд ли его что-нибудь заинтересует, кроме клинка рыцаря Рандольфо.

Сам знаешь, древнюю историю он прорицает ого-го как! Нам и в кошмарном сне никогда не приснится… Чуть вспомню эту жуть – мурашки по коже. Кровища, вонища, мухи навозные гнойного цвета…

– Кончай, Ника, мерзость эту древнеримскую поминать. Скажи лучше, сестрица моя арматор, когда ты о мече из видения поспешишь докладывать прецептору Павлу?

– А что тебе твои прогностика и предзнание сказывают? Валяй, неофит, арматор разрешает. Ну?

– Через полчаса. Пал Семеныч уже сюда едет.

Ника задумчиво прикурила, посмотрела вверх, что-то прикидывая, повертела в руках титановую зажигалку и озорно блеснула глазами:

– Вот что, неофит. У меня для тебя имеется ответный подарок. Пойдем-ка, кое-что тебе покажу.

– Далеко? А то у меня, Ника, сегодня денек выдался суматошный, нервный, устал малость, сплошь сумбур, кутерьма, чехарда…

– Гаражи у меня близко.

– Гаражи? Гаражи… Пошли… – тут же и немедля приободрился и заулыбался Филипп.

В одноэтажном кирпичном строеньице, ближе к бетонному забору, он увидел рядом с зеленоватой «маздой» сверкающий никелем желто-белый «лендровер». Не так, чтобы очень нулевый, но не больше трех лет, – на глаз автолюбителя прикинул Филипп.

– Ясен перец, не по чину тебе, чайнику, арматорская тачка. Но бери и пользуйся невозбранно. Вещь знает хозяина своего…

– Какая?

– Зеленая машинка у меня для спецопераций… «Лендровер», милок.

– Не верю!!!

– Поверишь, когда я завтра все бумаги на него переоформлю. Или этот скромный внедорожник тебе не приглянулся? «Хаммер» хочешь, оболтус? Или «кадиллак-эскалибур»?

Аль ты на мой «порше-магнум» губу раскатал? Хотя ты его вряд ли видел. Он у меня нынче в городе, на парадный выезд…

– Побойся Бога, сестренка, – пришел в себя Филипп. – Он мой насовсем? В обмен на зажигалку? Ну ты даешь! Махнула не глядя…

– Все я разглядела, милок. Ты излишне хорошо обо мне думаешь, Филька. Зажигалочка стоит десятка таких машинок.

Файлик с инструкциями и техописанием я те после скину. Пока же скажу: на тачке стоит разработанная лично мною противоугонная и охранная система. Не гомеостазис, ясен перец, но постороннего мирянина она за руль не пустит. Близко к ней, как к норовистой лошади, может подойти только посвященная обслуга.

На дороге кто угодно и куда угодно может впилиться, но только не в нее. Можешь весело рассекать и всем создавать естественную уйму дорожно-транспортных проблем. Никто в тебе не заподозрит источник повышенной опасности.

– Зачем мне лишнее воздаяние? Я и без того езжу аккуратно. Два года за рулем и только на прошлой неделе меня помяло.

Да еще сегодня крыло поцарапали. Во, гады! Я им, видать, мало ввалил…

– Ну-ка, ну-ка, расскажи…

Филипп коротко поведал о небольшом утреннем инциденте с Настиными обалдуями-ухажерами.

– …Как Бог свят, Ника! Никаких дарований я не использовал.

– Хотя мог. Рациональная ситуация оправдывает сверхрациональные средства.

Однажды на мой «порш» пытался самосвал наехать. Попытка, ясен перец, не удалась. Но пьяного водилу я проклятием воздержания на всю его поганую жизнь благословила. Ни водки ему, скотине, ни женщин, ни наркоты…

Лишь табак гаденышу разрешила жевать или нюхать. Но он о такой порочности, наверное, не догадывается.

– Злая ты, как я погляжу.

– Добро и зло, неофит, в нашей с тобой профессии под ручку ходят. Пошли, Пал Семеныча у ворот встретим. Старичку приятно будет, и нам не накладно, если мы тут рядышком…

Как обещала арматор Вероника, прецептор Павел ознакомился с видением Филиппа вкратце, но комментировал подробно.

– …Не расстраивайтесь, мой друг, ежели видение, благословенно ниспосланное вам асилумом, задело вашу приверженность церковному преданию и эктометрической обрядности. Добрые православные традиции тоже милы моему сердцу, но, увы, мои чувства не избавляют меня от трезвого взгляда на примитивное недохристианство.