Текст книги "Будьте красивыми"
Автор книги: Иван Петров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
В группе вместе с Варей уезжали Елена Гаранина, Саша Калганова, Нина Ильина, Игорь Стрельцов, Геша Шелковников, Пузырев, Валентинов («А этот зачем, стоять в карауле?» – подумала Варя), Дягилев, Лаврищев – все на одном грузовике. Специальные машины с оборудованием и аппаратурой ушли вперед.
Когда машина выбралась по лесной дороге из расположения штаба, свернула на шоссе и помчалась прямо на запад, к фронту, Саша Калганова, эта толстуха, неповоротливая, кургузая, в короткополой шинели, на подъезде к первому поселку вдруг забеспокоилась, заворочалась, расталкивая девчат, достала свой вещевой мешок, принялась торопливо развязывать его.
– Ну, Саша опять запуталась в своих гуньках, – бесстрастно, пряча голову в воротник шипели, сказала Гаранина.
– Ты что, Саша? Дай помогу, – вызвалась Варя.
– Ладно. Сама. Да что это такое! – краснела и пыхтела Саша, то и дело подымая голову и вглядываясь вперед. Машина уже въезжала в поселок. Калганова бросилась к кабине, почти падая на нее, забарабанила сразу обоими кулаками. Машина взвизгнула тормозами, свернув вправо, резко остановилась.
– Что такое? – выглянув из кабины, спросил Лаврищев. – Что случилось?
Гаранина еще круче запахнулась воротником, отвернулась.
– Да вот» Это я. Простите, товарищ майор, – совершенно красная и потная, точно из бани, сказала Саша и, чуть не плача, бессильная что-либо сделать, с гневом встряхнула мешком – и все услышали, как в мешке что-то приглушенно и протяжно застонало. – Всегда так завяжу. Девочка вон стоит. Отдать бы девочке Клару. Зачем она теперь нам?..
Пузырев хмыкнул, но тут же будто поперхнулся, крепко сжал синие губы: ему очень не хотелось ехать на эту последнюю операцию, от тяжелых предчувствий он за одни сутки спал с лица и позеленел.
Варя поднялась, увидела девочку, которая стояла у крайнего дома, крикнула:
– Ножик. Дайте ножик, не видите, что ли?..
Кто-то подал нож, в один миг завязки у вещмешка были срезаны, Калганова вытащила Клару, и кукла у нее в руках вздохнула во весь голос. Варя выпрыгнула за борт.
Калганова бросила Варе куклу, связку тряпок – приданое Клары, – Варя подбежала к девочке, сунула ей, ошеломленной, все это в руки.
– Тебе, тебе, играй. Ее зовут Клара, поняла? Клара…
Лаврищев, попыхивая трубкой, терпеливо наблюдал из кабины.
– Поехали, поехали! – закричали все, когда Варя перевалилась через борт. Машина рванулась, Варя упала на Калганову, обняла ее, села рядом. И все смотрели в разные стороны. И всем было как будто стыдно. И желтые, пустые поля, и багряные перелески еще быстрее побежали назад, и машина, ускоряя бег, быстрее побежала к фронту.
Завершающий эпизод с куклой – это было первое самое значительное впечатление, которое с предельной четкостью отпечаталось в сознании Вари за той чертой, где начиналось для нее самое важное и самое главное в жизни. Потом эти впечатления стали чередоваться, все чаще сменяя друг друга.
По дороге шло множество машин, к фронту и обратно. Варя во все глаза провожала каждую встречную машину, которая шла оттуда, куда ехали они. Ей хотелось кричать: «Смотрите, и мы туда же! И мы туда!» Из встречных машин никто не смотрел на нее. Проехали небольшой городишко, разрушенный и сожженный. В ряд стояли высокие печные трубы. Кое-где из-под бугорков-землянок курился дым. Странное чувство опустошенности переживала Варя, глядя на этот разрушенный городишко. Она не отворачивалась, не опускала глаз, смотрела на все широко открытыми глазами, точно хотела все это запомнить навеки – и обгорелое дерево у дороги, и человека в рваном балахоне, который с палкой стоял у парной дыры под землю, и сожженные немецкие и наши танки…
К фронту подъехали ночью, дорога оказалась наглухо забитой машинами, танками, орудиями. Впереди, совсем рядом, частыми мгновенными вспышками озарялось небо, вправо от дороги, тоже совсем-совсем рядом, что-то ухнуло и взметнулось красным веером. Только вдали, казалось, на высокой-высокой горе, как на ладони, горело одиночное здание, и к нему, к этому зданию, пробиралась машина, и к нему же, погасив фары, шли все другие машины, и все танки, и все орудия.
Варя впервые была на передовой и чувствовала себя здесь маленькой-премаленькой. Она ничего не делала, не могла ничего делать, не знала, что делать, и лишь без устали, с неумолимой и раз и навсегда заданной последовательностью отпечатывала в своем сознании все, что происходило вокруг, и это было настолько вне ее воли, что если бы она и вздумала даже на минуту закрыть глаза и уши, то, казалось, не могла бы и этого сделать.
Удивительным, необъяснимым, даже страшным для нее было то, что, чем ближе они подъезжали к горящему зданию, тем дальше оно уходило, опускалось куда-то вниз, даже терялось, а потом вовсе пропало из виду. Варя так и не узнала, что это было за здание. Она смотрела вверх, на то место, где только что было это горящее здание, и, затаив дыхание, все яснее различала там что-то темное, бездонное и с бледными-бледными неподвижными огоньками, которые, казалось, она когда-то и где-то уже видела, а потом среди этих бледных огоньков разглядела бледный-бледный серпик – что это, никак, луна? – да, это был серпик луны, и Варя поняла, что она видела звездное небо, и еще больше испугалась, не зная, куда же девался тот горящий дом и почему он горел так высоко, у самых звезд и у самой луны. Ей хотелось спросить об этом хотя бы Дягилева, или Гаранину, или Пузырева, но все молчали, Варя видела только блеск их глаз при вспышках зарниц и боялась показаться смешной и глупой перед ними.
Этак ехали не меньше часу. Дорога уходила куда-то в лощину, по сторонам появились кусты, а потом стали различаться одиночные ели с очень высокими стволами, как на делянках. Наконец машина остановилась, и из кабины выпрыгнул Лаврищев. Он быстро пошел вперед и сразу же затерялся среди машин и людей.
Орудия ухали совсем рядом, земля гудела, ели дрожали, впереди взлетали ракеты и освещали низкое черное небо и черный лес.
Лаврищев возвратился, встал на подножку.
Машина, болтаясь из стороны в сторону, свернула в лес; скрипели борта, задевая за стволы деревьев. Один раз так качнуло, что Варя, точно сноп, перелетела к другому борту, прямо в объятия лейтенанта Дягилева. Он молча взял ее за плечи и почему-то все время держал, не отпуская и на ровной дороге.
Запахло едким дымом, послышались веселые, сытые, теплые голоса.
– Стоп! – крикнул с подножки Лаврищев. – Прошу высаживаться. Приехали. – Заглянул в кузов. – Живы?..
И другой голос, из темноты:
– Это вы, товарищ майор? Здравствуйте.
– Здравствуйте, – ответил кому-то Лаврищев.
– Машину поставьте сюда, тут мы приготовили место.
Варя вместе со всеми спустилась через борт вниз, куда-то, казалось, очень глубоко, и тут же увидела другую машину, рацию, скрытую в углублении земляного обрыва, попятилась и внезапно упала на что-то мягкое и тотчас почувствовала непередаваемый запах чего-то неживого, вскрикнула, вскочила в ужасе. К ней подбежал Стрельцов, взял за руку.
– Ой, Игорь, что это?
Стрельцов пнул ногой:
– Убитая лошадь. Испугалась? – И крепко сжал ее руку.
Варя уже больше не отходила от Игоря.
Ноги занемели и отказывались держать. Голоса куда-то стали удаляться, Игорь больно потянул за руку, Варя прикусила губу, с трудом, точно на ходулях, пошла за ним.
– Тут и узел наш? – послышался голос Ильиной.
– Ишь, к теще на блины приехали! – ответил ей незнакомый голос, но в нем не было зла, а скорее даже звучала радость оттого, что они наконец приехали. – Сами все сделаете… А вот, пожалуйте, и дача ваша для ночлега. Проходите…
В чьих-то руках вспыхнул фонарик, Варя увидела вход в землянку. Неприятное ощущение от долгой езды в машине исчезло. Отпустив руку Игоря, она вслед за всеми прошла в землянку и в человеке, который встречал их, узнала младшего лейтенанта, командира линейщиков.
На этом впечатления первого дня закончились. В землянку Стрельцов и Шелковников подключили свет от аккумулятора, все поели из запасов сухого пайка. Лаврищев, посовещавшись с младшим лейтенантом, куда-то ушел, сказав громко Дягилеву:
– С рассвета приступим к монтажу. Когда там все будет готово, за вами придут, укажут дорогу. Поставьте на ночь охрану…
Умаявшись за день, устав от многих впечатлений, Варя быстро уснула, прикорнув в уголке на нарах.
Самым первым и самым сильным впечатлением следующего дня было то, что, проснувшись и выйдя наружу, Варя, к изумлению своему, увидела у себя под ногами в дымке просторный склон с одиночными, как на вырубленной делянке, голенастыми, тощими деревьями. Некоторые из них были согнуты в дугу. Но на этой странной делянке пни были неравной высоты: деревья были расщеплены и посечены каким-то невиданным орудием, вовсе не похожим ни на пилу, ни на топор. Обрубки стволов, на всем протяжении, покуда глаз хватал, белели свежей щепой, многие из них были срезаны на косую до основания.
– Первый день, второй день, третий день, – считала Варя, не отдавая отчета в том, что считает дни своего наказания. Воскликнула:
– Батюшки! Что это такое? Пузырек, что сделали с лесом?
Пузырев, бледный, с помятым лицом, чистил щеточкой сапоги – по привычке штабного посыльного, всегда обязанного быть одетым самым аккуратным образом. Причмокнул синими губами:
– Снарядики, милая, снарядики. Не знакомы еще? Познакомитесь, тут будет возможность…
И, будто в подтверждение его слов, в воздухе прошелестело, точно сунули раскаленную железину в воду, и вдали внизу бугром поднялась земля, и Варя увидела, как падает, дернув жидкой кроной, дерево, и даже, казалось, услышала, как оно расщепилось.
– Работают потихоньку, – заметил Пузырев, отодвинувшись под козырек землянки.
– Это сюда, к нам, снаряды? – изумилась Варя.
– Сюда, к нам.
– Так может и здесь упасть, у нас?
– Может. Прилетит и ляжет.
– Ты что, Пузырев, ты что! – попятилась Варя, будто упасть или не упасть тут снаряду зависело от Пузырева. – Ты брось, Пузырев! – строго выговорила она. – Мы приехали не за этим. Нам нужно свое дело делать, кто же без нас его сделает!..
Пузырев расправил плечи, даже порозовел оттого, что Варя считала его храбрым. Присел на обрубок дерева, посмотрел на небо, вздохнул:
– Сделают и без нас. Что значим мы, горсточка людей, на фронте? Фью-ть! – Он дунул на ладонь, оглянулся на Варю: – Вот так вот. И как не бывало нас.
Дерево вот погибло, мы смотрим на него и говорим: погибло, красивое было. А человека срубит – закопают в землю и забудут.
Из-за землянки вышла группа незнакомых солдат, они, казалось, устали до изнеможения, шли гуськом, были грязные, небритые, угрюмые, с автоматами на груди.
Пузырев откинулся, выпятив грудь, с усмешкой посмотрел на солдат, громко тоном хозяина спросил:
– Ребята, откуда вы?
Один из группы посмотрел на Пузырева, усмехнулся устало уголками губ:
– Издалека.
– То-то и заметно. Тут таких чудаков не было видно…
Варя всплеснула руками, подскочила к Пузыреву.
– Как ты мог! Ты нахал! Ты хам, Пузырев! Они, может, здесь, на фронте, с начала войны! – скороговоркой выпалила она. – Ты храбришься только, а сам… Фу, какой ты гадкий, Пузырь! – И повернувшись, убежала в землянку.
После завтрака – здесь, оказывается, была уже и кухня! – поступило распоряжение перейти на КП, где предстояло монтировать узел. Никто еще не знал, что это будет за КП, какой нужно развернуть узел.
Шли, как и те усталые солдаты, гуськом. Впереди – младший лейтенант, командир линейщиков. Варя заметила, что здесь, на фронте, люди ходили совсем не так, как ходили всегда, по твердой земле, в безопасности. Шаги их были легкие, сторожкие, ноги будто пружинили, готовые в любую минуту отпрыгнуть в сторону. Глядя на всех, такими шагами вслед за всеми шла и Варя.
Так, гуськом, без слов, они прошли вдоль всего склона, обходя обрубки деревьев и ямы, миновали ложбину с мелким кустарником и неожиданно оказались на закрайке ржаного поля, где рожь так и не была убрана – и это тоже особенно запомнилось Варе.
– Здесь соблюдать особую осторожность. Чуть что – шпарят из минометов, – сказал младший лейтенант и нырнул в траншею, которую не замечала Варя: траншея, искусно замаскированная соломой, вела прямо через открытое ржаное поле куда-то ближе к немцам.
Варя шла чуть ли не последней, за Шелковниковым. Впереди него, натужно сгибаясь, будто он был несгибаемым, шел коротыш Пузырев, где-то еще впереди – Стрельцов, девушки, Дягилев. Сзади за Варей шла Надя Ильина, не то в страхе, не то в восторге шепча:
– Ой, девушки, а мы ведь на самую передовую идем! Вам не страшно? Ой куда нас завели-то!..
Шелковников оглянулся, наверное услыша ее причитания, подмигнул Варе, и сейчас он показался ей совсем хорошим. Но тут же Шелковников длинной рукой зацепил с бруствера пустую консервную банку, еще раз подмигнул Варе и вдруг бросил банку под ноги идущему впереди Пузыреву и громко, шепотом, со свистом просипел:
– Мина!
Пузырев коротко, точно пронзенный, вскрикнул и ткнулся носом на дно траншеи, закрыв голову руками. Шелковников прыснул со смеху. Все разом остановились, но никто не смеялся. Стрельцов, увидя распростертого Пузырева, даже отвернулся со стыда, а Дягилев сердито уставился на Шелковникова и выразительно постучал себя по лбу.
– А что, я ничего, нельзя пошутить, что ли! – даже обиженно сказал Шелковников и обернулся к Пузыреву. – Ну ты, племенной, вставай, простудишься!
«Какие они балбесы оба, какие балбесы!» – прямо-таки сгорая от негодования, думала Варя.
Шли довольно долго. Когда Варя оглянулась, ржаное поле, через которое они проходили, было уже внизу и тот лес, где они стояли ночью, тоже был внизу. А впереди, поверх бруствера траншеи, на фоне серого неба, показались удивительно яркие в своем осеннем наряде березки.
Тут, на этой возвышенности, и располагался командный пункт армии.
Траншея прямо без перехода привела в блиндаж, не особенно просторный, где уже стояли раскладные столики. Варя отметила, что блиндаж этот был всего лишь с одним накатом, тогда как на старом месте, в ста километрах от линии фронта, в штабе, блиндажи были на пять и на семь накатов. Видимо, на фронте некогда было строить такие.
Встретил Лаврищев. Варе показалось, что она не видела его долго-долго и он за это время сильно изменился, будто помолодел, сбросил свою медлительность, стал подвижнее, веселее.
– Вот здесь и будем работать, товарищи, – радостно сказал он. – Отсель грозить мы будем шведу…
Техники приступили к монтажу внутренней проводки, девушки помогали им.
Улучив момент, Варя шепнула Стрельцову:
– Тут и немцы рядом?
– Тут, рядом, – сказал он, зачищая провод.
– Слушай, Игорь, – зашептала она еще тише. – А взглянуть нельзя, ну хоть одним глазком – на немцев и откуда… откуда начнется наступление? Хоть одним глазочком, Игорь?
– Погоди. Я скажу, – буркнул Стрельцов, глянув исподлобья на Лаврищева, занятого какими-то бумагами.
Только к вечеру Игорь исполнил Варину просьбу.
– Пойдем, – сказал он ей и пошел к выходу. Сразу за дверью взял ее за руку. По земляным ступенькам поднялись наверх – Игорь впереди, за ним Варя. Она даже не дышала.
Командный пункт располагался на возвышенности, поросшей молодым березняком. Внизу полукругом в сером мареве простиралась широкая равнина, за которой тоже шли холмы, в центре и справа на холмах виднелись строения.
– А где же… а где же немцы? – прошептала Варя.
– Здесь внизу, перед нами. – Игорь обвел рукой. – Там, – окинул глазами горизонт, – кругом, везде немцы. – И еще крепче сжал ее руку.
Поводя туда-сюда головой, напряженно вглядываясь, они долго, внимательно смотрели на позиции немцев, затянутые серой дымкой и потому, казалось, еще более таинственные и настороженно притихшие. Кое-где в серой дымке беззвучно, будто из ничего, прямо над землей, клубясь возникали белые ватные облачка и тут же, расплываясь, опускались вниз, закрывали то, что хотелось увидеть.
– Вот здесь, Варя. Здесь и начнется, – сказал Игорь.
Она вскинула голову, перехватила его руку в свою, не спуская глаз с немецкой стороны, воскликнула с нетерпением и мольбой;
– Хоть бы удалось полегче! Хоть бы поскорее, Игорь! – Глянула в его миндалевидные глаза: – Ведь это последнее наступление? Последнее? Господи, хоть бы удалось, хоть бы удалось полегче!..
XI
Штурм начался через день. Варя знала, что в девять тридцать откроет огонь артиллерия, потом пойдут самолеты. Еще до рассвета оперативный дежурный группы командующего майор Желтухин переговорил по телетайпу со штурмовым и истребительным корпусами. Приказы были переданы ранее, и Желтухин, вызвав оперативных дежурных, продиктовал всего по нескольку фраз, наполовину кодированных цифрами, – последние уточнения. Потом до самого момента наступления все замерло на несколько часов. Девушки сидели перед аппаратами, не передали и не приняли за это время ни одного слова.
Варю мучили два желания, которые исключали друг друга: не пропустить момент наступления, увидеть битву своими глазами из укрытия, которое она облюбовала наверху, и дежурить в этот момент за аппаратом, быть на боевом посту, чтобы передать самолетам команду в воздух. Ни того ни другого она еще не испытывала.
Но как бы ни было сильно желание передать команду о наступлении, с этим желанием пришлось расстаться: по распорядку на дежурство заступила Гаранина, и Варя за минуту до начала артподготовки выскользнула из блиндажа и взбежала по земляной лесенке наверх…
Она сперва ничего не поняла, не успела даже оглядеться. Земля вдруг вздрогнула, заколебалась, воздух рванулся вверх, и совсем рядом, казалось, зашипели, набирая ход, сотни разогретых до предела и рвущихся вперед паровозов. Варя увидела в небе огненные стрелы, много-премного стрел, которые беззвучно, под шум и грохот паровозов, помчались на ту сторону, в огонь и в дым – к немцам. Это били «катюши».
Со страху у нее подгибались ноги, но она не могла оторвать взгляда от огненных стрел и лишь тихо пятилась, так как паровозы все более разгоняли бег и вот-вот, казалось, обрушатся всей своей мощью, огнем и паром на высотку, где стояла Варя.
Что творилось у немцев, нельзя было разобрать. Там бушевал дым. В одном месте дым пыхнул с огромной силой выше всех дымов и повис в небе громадным черно-белым кольцом: у немцев что-то взорвалось. Кольцо это так и стояло, не рассеиваясь, будто гранитное, и держалось на гранитной подставке, и под ним, под этим ужасным монументом, хозяйничала смерть. «Там никого не осталось, там все погибли! Все, все!» – вырвалось у Вари. Она уже не помнила, что сама же, на этом месте, вчера, молила о том, чтобы наступление прошло успешно, «удалось полегче», то есть чтобы поскорее разбить немцев.
Оглушенная, ослепленная, смятая огнем и грохотом, Варя закрыла лицо ладонями. Но через минуту, будто бы с вызовом кому-то, вскинула голову, еще раз вгляделась вперед, где огромной черной стеной, вздымаясь все выше, подмывая и затопляя страшный монумент, клубился дым. «Жалею? Кого жалею? Врагов, фашистов жалею? Что со мной! Они же первыми начали, первыми! Все дело в том, кто начал первым. Они первыми начали, они и убийцы, они, они!»
Увидев во всем, что творилось вокруг, только смерть, она ослепла от ужаса. Сознание того, что она, поддавшись этому ужасу, на какой-то миг пожалела врагов, фашистов, которые залили кровью ее родную землю, было еще более ужасным.
Когда Стрельцов, обеспокоенный долгим отсутствием Вари, выбежал к ней наверх, она, обрадованная, испуганная, потрясенная только что пережитым, бросилась к нему, дрожа и чуть не плача.
– Я не могу, Игорь, я не могу, не могу! – шептала она, захлебываясь слезами и еще чем-то горячим, подкатившим к горлу.
– Ты испугалась. Не надо выходить. Успокойся, это пройдет, – уговаривал он ее.
– Ты посмотри, Игорь, ты посмотри только, – говорила она. – Видишь? Видишь?..
И затаила дыхание, чтобы не помешать Игорю увидеть и понять то, что увидела и поняла она сама.
Дым на немецкой стороне поднялся выше того кольца и захватил полнеба. Другая половина неба была чистой, без облачка, по-осеннему высокой. Но солнце, которое было на чистой половине неба, тоже не было чистым, светило сквозь дымку, неярко.
– Туда пойдут наши, – указал на дымовую стену Стрельцов. – Команда штурмовикам уже передана…
Варя представила, как это надо пойти туда из-под ясного неба в дым, под дым, где все было страх и неизвестность, и медленно закрыла глаза.
– Они пойдут, – сказала она. – Пойдут за жизнь, за нашу победу. Я тоже ничего не хотела бы, ничего, только б вот так – за победу, Игорь! Чтоб эта война была последней, чтоб… чтоб…
– Уйдем отсюда, Варя, – попросил Стрельцов, видя, как она волнуется и дрожит. – Спустимся вниз, успокойся…
Он взял ее за плечи, и она, послушная, пошла за ним вниз.
Стук аппаратов, деловой вид подруг понемногу успокоили Варю. Она присела на свободное место.
– Ну что там, хорошо дают? – спросила Надя Ильина. – Ох и дают же, девочки, ох и дают!..
Варя посмотрела на нее и устало отвернулась. И удивительно, с этого времени она потом никак не могла вспомнить, что с нею было, она будто впала в летаргический сон, быть может, с кем-то говорила, ходила, о чем-то думала, но ничего не могла потом припомнить, и это продолжалось, видимо, долго. Очнулась от неприятного ощущения какой-то пустоты, неловкости, будто из этого мира исчезло что-то такое, что поддерживало его равновесие. Это кончилась артподготовка. И почти сразу, над самой головой с воем и визгом пронеслись самолеты, пронеслись очень низко, так, что в блиндаже посыпался песок, и Гаранина, рванувшись, заслонила свой аппарат.
– Пошли на работу штурмовики, – спокойно отметил Лаврищев, сидевший за бумагами.
Варя, будто вспомнив о чем-то, снова выбежала наружу, торопливо поднялась по земляным лесенкам на свое место.
Солнце светило уже не сзади, а сбоку, и не светило, а больно било в глаза, совершенно чистое. Светло было и на стороне немцев, дымный столб исчез бесследно, дым стлался теперь только понизу. Там, в низине, беспорядочно кружили самолеты и что-то рвалось с коротким и непрерывным сухим треском, похожим на треск тугого полотна, когда его рвут. Отсюда, издали, казалось, что самолеты медлительны, неповоротливы и летают они клюя носом, высматривая, что делается на земле. Самолеты разбрелись над всем расположением немцев, по всему полукружью, будто хотели что-то найти и не могли найти. Не верилось, что это были страшные «илы», штурмовики, называемые немцами «черной смертью». Варя ничего страшного в них не видела. Они, и точно, работали, недаром о них писали в донесениях: «штурмовики работают», «штурмовики отработались», «штурмовики готовятся на работу».
До слуха донеслись слова, властные, гневные:
– «Аркан-15!» «Аркан-15!» Ниже, ниже!..
Варя вздрогнула от неожиданности, оглянувшись, увидела слева чуть позади, шагах в пятидесяти от себя, группу людей в черных кожаных регланах. Оказывается, совсем рядом был блиндаж опергруппы командующего, его помощников. Они поднялись наверх для того, чтобы лучше видеть бой и управлять им. У одного из них, рослого, выдвинувшегося вперед от остальной группы, вставшего под укрытие стройной, почти в рост с ним, золотистой березки, в руках был микрофон, и так громко он кричал именно в микрофон.
– Ниже! Ниже, трусы! Ниже, ниже! – все повышая голос, командовал в микрофон человек в черном реглане.
«Неужели это командующий? – подумала Варя. – Но чего же он так кричит, зачем называет трусами? Они ведь работают, работают! Им самим оттуда виднее!..»
– Не отходите далеко, Карамышева. Немцы подняли голову, начинают отстреливаться, – услышала она голос Лаврищева.
– Товарищ майор! И вы здесь, вы тоже хотите посмотреть? – Варя отошла назад, встала рядом с Лаврищевым. – Зачем он так кричит, это командующий?
– Не каждый командующий, кто командует! – сквозь зубы процедил Лаврищев, усиленно и зло засипев погасшей трубкой. – Наш командующий сам летчик, очень хороший летчик, Карамышева. К сожалению, у микрофона не он…
– Я еще ни разу не видела командующего, – сказала Варя и, вздохнув, внимательно, снизу вверх, посмотрела на Лаврищева. Крепко сжав зубами трубку, он напряженно следил за самолетами, и родинка его была неподвижной.
– Тяжело, Карамышева, очень тяжело! – повторил он. – Может быть, последний штурм такой. Это надо понимать…
До самолетов, казалось, не доходила команда, они хоть и ниже клевали носом, по лишь клевали, тут же взмывая вверх и выискивая новое место, куда бы клюнуть; казалось, им чего-то не хватало, они не обозлились, что ли, не вошли в азарт.
– Ниже, ниже! Кому говорю! Не трусить! Брюхом их прижимай! – распалясь, кричал в микрофон человек в реглане и вдруг зло выругался.
– Нельзя же так! Это ведь не развлечение – командовать! Нельзя так, дорогой товарищ! – изо всех сил дернулся Лаврищев, будто его внезапно ударили. Варя спряталась за него, схватила его за руку повыше локтя, прижалась к нему. – Ну-ну! Давайте, друзья, нажмите разик, вы прекрасно это умеете, еще разик, и будет легче, и будет лучше, ну-ну! – упрашивал летчиков Лаврищев, в голосе его звучало страдание.
Над головой с визгом и воем пронеслась в сторону немцев еще группа «илов», на смену первой, и те, первые, ныряя, прячась за буграми и перелесками, будто стыдясь того, что было с ним, стали уходить с поля боя.
Со второй группой повторилось то же самое. Человек в черном реглане, расходившись окончательно, кричал в микрофон, самолеты клевали носом, будто не слыша его, разбредались над расположением немцев, и Варя, почти до слез злясь и на этого человека с микрофоном и на штурмовавших «илов», от нетерпения даже притопывала ногой.
Но что это? Она сначала не поняла. Только видела, как ни с того ни с сего подпрыгнула вверх березка, перед которой стоял человек с микрофоном, и тут же воткнулась в землю, подвернулась, легла, и только после этого, будто прячась за эту березку, желая присесть за нее, склонился и человек с микрофоном, но внезапно споткнулся и, выпустив микрофон, упал прямо на березку, подмяв ее под себя.
Среди окружавших его произошло движение, одни склонились над упавшим, другие побежали вниз, в блиндаж.
– Убили! Товарищ майор, убили его! – закричала Варя, порываясь бежать.
Лаврищев схватил ее за руку. И тут же, еще не успел никто опомниться, они услышали другой голос команды:
– Товарищи! Внимание, товарищи! Вставайте в круг. В круг, в круг! В ход все бортовое оружие! Не давать передышки! Зорче выбирайте цель. Ниже, ребята, ниже, друзья. Ниже, ниже! – уже новый, другой человек командовал в микрофон.
И случилось чудо. Самолеты, заходя в хвост друг другу, стали снижаться, снижаться и наконец легли «брюхом» на серую дымную землю, а некоторые и вовсе скрылись за складками местности. Слышалось только, как над расположением немцев рвалось тугое полотно.
– Молодцы, ребята! Герои! – неслось в микрофон. – Заходи во второй, в третий, в четвертый раз! Утюжь плотнее! Еще немного, ребята, еще немного! Смерть фашистам! Смерть, смерть!..
– Они поняли! До них дошла команда! – шептала Варя. – Это командующий, он сам взял микрофон!..
– Это майор Желтухин. Наш майор Желтухин, – сказал Лаврищев, снова засипев трубкой.
– Командующий, это сам командующий, – шептала Варя, не слыша его.
Слезы застилали ей глаза, она видела, как над горизонтом, оставляя черную дымную полосу, упал сбитый «ил», ближе задымил второй. Разорванный круг на их месте тут же сомкнулся. Штурмовики продолжали работать.
Пошатываясь, Варя пошла вниз.
– Слава героям! Слава, слава! – неслось вслед.
«Совсем ребенок!» – подумал Лаврищев, проводив ее взглядом. В эту минуту ему было жаль ее, вот такую, с ее почти детской доверчивостью, с ее слезами и страхами, с ее нелепой, не ко времени ошибкой. Ее «дело» начинало томить Лаврищева. Только сегодня ему было передано по телефону распоряжение Скуратова немедленно вернуть Карамышеву на «старую точку», а через час, перед самой артподготовкой, сам же Скуратов отменил свое распоряжение «до особых указаний». Чем это вызвано? Почему Скуратов доходит до грани безрассудства, чьи указания выполняет? Он же прекрасно знает, что никого и никуда отправлять и развозить он, Лаврищев, не имеет возможности, что машина связи в любую минуту может понадобиться для перебазировки, что каждый человек в опергруппе и без того на вес золота, потому что наступление уже началось и группа не гарантирована от случайностей. Или здесь проявляет свою «твердую» руку новый начальник особого отдела? Что это за человек, откуда взялся в самую светлую, победную минуту войны? Что надо сделать, чтобы остановить, попридержать эту руку? Или ему, Лаврищеву, все лишь кажется и все пройдет, все образуется само по себе? Образуется ли?
А «илы» продолжали работать над расположением немцев, и земля там снова закурилась дымом. Неслись слова команды, одна группа самолетов сменяла другую.
Сняв фуражку, Лаврищев стоял с непокрытой головой…
В третьем часу оборона немцев была взломана. В пролом ринулись танки – и фронт рухнул. К вечеру Варя приняла донесение: наши войска перешли границу, заняли первый немецкий городок, развивают дальнейшее наступление.
Наутро должна была двинуться вперед и опергруппа.
Успешный прорыв обороны немцев по-разному переживали связисты. Гаранина выше держала голову, расправила свои плечи, порозовела, будто ей стало теплее. Пузырев чувствовал себя победителем, выпячивал грудь. Шелковников молча шнырял по опустевшим траншеям и блиндажам, что-то совал по карманам. Надя Ильина и Саша Калганова обнимались и целовались. Одна Варя была озабоченной. Она как будто еще не поняла до конца, что случилось, не осознала всей радости победы; несмотря на то что штурм давно кончился, оборона немцев была смята, фронт ушел вперед, то и дело выбегала из блиндажа на «свое» место, внимательно всматривалась вперед, где все еще дымилась развороченная снарядами земля.
Когда свернули узел, погрузились в машину, когда Лаврищев, встав на подножку, проверил, все ли уселись, и машина тронулась, Варя встала перед кабиной. Все внимание ее было направлено на то, чтобы как можно лучше увидеть, запомнить, что же сталось там, где были немцы, – после такого ужасного обстрела, после огня «катюш», после усиленной работы штурмовиков (Варя знала, что только «илы» сделали больше тысячи вылетов!), после атаки танков – что же? Ей обязательно надо было все выяснить и запомнить.
Машина тихо, будто с опаской, спустилась по узкой дороге в низину, долго петляла меж кустов, миновала ручеек, наконец пошла на подъем. Подул, усиливаясь, ветер, Варя почуяла запах гари – что это, откуда? Но кругом по-прежнему желтели кустики, видеть их тут было странно и удивительно.
