Текст книги "Том 1"

Автор книги: Иван Гончаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 85 страниц)

10 вестник пронесся свежий ветерок, повеял прохладой в лицо путнику, прошумел по листьям, захлопнул мимоходом ворота в избе и, вскрутя пыль на улице, затих в кустах. Следом за ним мчится бурный вихрь, медленно двигая по дороге столб пыли; вот ворвался в деревню, сбросил несколько гнилых досок с забора, снес соломенную кровлю, взвил юбку у несущей воду крестьянки и погнал вдоль улицы петухов и кур, раздувая им хвосты. Пронесся. Опять безмолвие. Всё суетится и прячется; только глупый баран не предчувствует ничего: он равнодушно 20 жует свою жвачку, стоя посреди улицы, и глядит в одну сторону, не понимая общей тревоги; да перышко с соломинкой, кружась по дороге, силятся поспеть за вихрем. Упали две-три крупные капли дождя – и вдруг блеснула молния. Старик встал с завалинки и поспешно повел маленьких внучат в избу; старуха, крестясь, торопливо закрыла окно. Грянул гром и, заглушая людской шум, торжественно, царственно прокатился в воздухе. Испуганный конь оторвался 30 от коновязи и мчится с веревкой в поле; тщетно преследует его крестьянин. А дождь так и сыплет, так и сечет, всё чаще и чаще, и дробит в кровли и окна сильнее и сильнее. Беленькая ручка боязливо высовывает на балкон предмет нежных забот – цветы. При первом ударе грома Анна Павловна перекрестилась и ушла с балкона. – Нет, уж сегодня нечего, видно, ждать, – сказала она со вздохом, – от грозы где-нибудь остановился, разве к ночи. 40 Вдруг послышался стук колес, только не от рощи, а с другой стороны. Кто-то въехал на двор. У Адуевой замерло сердце. «Как же оттуда? – думала она, – разве не хотел ли он тайком приехать? Да нет, тут не дорога». 427 Она не знала, что подумать; но вскоре всё объяснилось. Через минуту вошел Антон Иваныч. Волосы его серебрились проседью; сам он растолстел; щеки отекли от бездействия и объедения. На нем был тот же сюртук, те же широкие панталоны. – Уж я вас ждала, ждала, Антон Иваныч, – начала Анна Павловна, – думала, что не будете, – отчаялась было. – Грех это думать! к кому другому, матушка, – так! 10 меня не ко всякому залучишь… только не к вам. Замешкался не по своей вине: ведь я нынче на одной лошадке разъезжаю. – Что так? – спросила рассеянно Анна Павловна, подвигаясь к окну. – Чего, матушка, с крестин у Павла Савича пегашка захромала: угораздила нелегкая кучера положить через канавку старую дверь от амбара… бедные люди, видите! Не стало новой дощечки! А на двери-то был гвоздь или крючок, что ли, – лукавый их знает! Лошадь как ступила, 20 так в сторону и шарахнулась и мне чуть было шеи не сломала… пострелы этакие! Вот с тех пор и хромает… Ведь есть же скареды такие! Вы не поверите, матушка, что это у них в доме: в иной богадельне лучше содержат народ. А в Москве, на Кузнечном мосту, что год, то тысяч десять и просадят! Анна Павловна слушала его рассеянно и слегка покачала головой, когда он кончил. – А ведь я от Сашеньки письмо получила, Антон Иваныч! – перебила она, – пишет, что около двадцатого 30 будет: так я и не вспомнилась от радости. – Слышал, матушка: Прошка сказывал, да я сначала-то и не разобрал, что он говорит; подумал, что уж и приехал; с радости меня индо в пот бросило. – Дай Бог вам здоровья, Антон Иваныч, что любите нас. – Еще бы не любить! Да ведь я Александра Федорыча на руках носил: всё равно что родной. – Спасибо вам, Антон Иваныч: Бог вас наградит! А я другую ночь почти не сплю и людям не даю спать: 40 неравно приедет, а мы все дрыхнем – хорошо будет! Вчера и третьего дня до рощи пешком ходила, и нынче бы пошла, да старость проклятая одолевает. Ночью бессонница истомила. Садитесь-ка, Антон Иваныч. Да вы все перемокли: не хотите ли выпить и позавтракать? 428 Обедать-то, может быть, поздно придется: станем поджидать дорогого гостя. – Так разве, закусить. А то я уж, признаться, завтракать-то завтракал. – Где это вы успели? – А на перепутье у Марьи Карповны остановился. Ведь мимо их приходилось: больше для лошади, нежели для себя: ей дал вздохнуть. Шутка ли по нынешней жаре двенадцать верст махнуть! Там кстати и закусил. Хорошо, 10 что не послушался: не остался, как ни удерживали, а то бы гроза захватила там на целый день. – Что, каково поживает Марья Карповна? – Слава Богу! кланяется вам. – Покорно благодарю; а дочка-то, Софья Васильевна, с муженьком-то, что? – Ничего, матушка; уж шестой ребеночек в походе. Недели через две ожидают. Просили меня побывать около того времени. А у самих в доме бедность такая, что и не глядел бы. Кажись, до детей ли бы? так нет: 20 туда же! – Что вы! – Ей-богу! в покоях косяки все покривились; пол так и ходит под ногами; через крышу течет. И поправить-то не на что, а на стол подадут супу, ватрушек да баранины – вот вам и всё! А ведь как усердно зовут! – Туда же, за моего Сашеньку норовила, ворона этакая! – Куда ей, матушка, за этакого сокола! Жду не дождусь, как бы взглянуть: чай, красавец какой! Я что-то 30 смекаю, Анна Павловна: не высватал ли он там себе какую-нибудь княжну или графиню да не едет ли просить вашего благословения да звать на свадьбу? – Что вы, Антон Иваныч! – сказала Анна Павловна, млея от радости. – Право! – Ах вы, голубчик мой, дай Бог вам здоровья!.. Да! вот было из ума вон: хотела вам рассказать да и забыла: думаю, думаю, что такое, так на языке и вертится; вот ведь, чего доброго, так бы и прошло. Да не позавтракать 40 ли вам прежде, или теперь рассказать? – Всё равно, матушка, хоть во время завтрака: я не пророню ни кусочка… ни словечка, бишь. – Ну вот, – начала Анна Павловна, когда принесли завтрак и Антон Иваныч уселся за стол, – и вижу я… 429 – А что ж вы сами-то разве не станете кушать – спросил Антон Иваныч. – И! до еды ли мне теперь? Мне и кусок в горло не пойдет; давеча и чашки чаю не допила. – Вот я вижу во сне, что я будто сижу этак-то, а так, напротив меня, Аграфена стоит с подносом. Я и говорю будто ей: «Что же, мол, говорю, у тебя, Аграфена, поднос-то пустой?» – а она молчит, а сама смотрит всё на дверь. «Ах, матушки мои! – думаю во сне-то сама про себя, – что же это она 10 уставила туда глаза?» Вот и я стала смотреть… смотрю: вдруг Сашенька и входит, такой печальный, подошел ко мне и говорит, да так, словно наяву говорит: «Прощайте, говорит, маменька, я еду далеко, вон туда, – и указал на озеро, – и больше, говорит, не приеду». – «Куда же это, мой дружочек?» – спрашиваю я, а сердце так и ноет у меня. Он будто молчит, а сам смотрит на меня так странно да жалостно. «Да откуда ты взялся, голубчик?» – будто спрашиваю я опять. А он, сердечный, вздохнул и опять указал на озеро. «Из омута, – молвил чуть слышно, – от 20 водяных». Я так вся и затряслась – и проснулась. Подушка у меня вся в слезах; и наяву-то не могу опомниться; сижу на постели, а сама плачу, так и заливаюсь, плачу. Как встала, сейчас затеплила лампадку перед Казанской Божией Матерью: авось Она, милосердая заступница наша, сохранит его от всяких бед и напастей. Такое сомнение нашло, ей-богу! не могу понять, что бы это значило? Не случилось бы с ним чего-нибудь? Гроза же этакая… – Это хорошо, матушка, плакать во сне: к добру! – сказал Антон Иваныч, разбивая яйцо о тарелку, – завтра 30 непременно будет. – А я было думала, не пойти ли нам после завтрака до рощи, навстречу ему; как-нибудь бы дотащились; да вон ведь грязь какая вдруг сделалась. – Нет, сегодня не будет: у меня есть примета! В эту минуту по ветру донеслись отдаленные звуки колокольчика и вдруг смолкли. Анна Павловна притаила дыхание. – Ах! – сказала она, облегчая грудь вздохом, – а я было думала… 40 Вдруг опять. – Господи Боже мой! никак колокольчик? – сказала она и бросилась к балкону. – Нет, – отвечал Антон Иваныч, – это жеребенок тут близко пасется с колокольчиком на шее: я видел 430 дорогой. Еще я пугнул его, а то в рожь бы забрел. Что вы не велите стреножить? Вдруг колокольчик зазвенел как будто под самым балконом и заливался всё громче и громче. – Ах, батюшки! так и есть: сюда, сюда едет! Это он, он!- кричала Анна Павловна. – Ах, ах! Бегите, Антон Иваныч! Где люди? Где Аграфена? Никого нет!.. точно в чужой дом едет, Боже мой! Она совсем растерялась. А колокольчик звенел уж как 10 будто в комнате. Антон Иваныч выскочил из-за стола. – Он! он! – кричал Антон Иваныч, – вон и Евсей на козлах! Где же у вас образ, хлеб-соль? Дайте скорее! Что же я вынесу к нему на крыльцо? Как можно без хлеба и соли? примета есть… Что это у вас за беспорядок! никто не подумал! Да что ж вы сами-то, Анна Павловна, стоите, нейдете навстречу? Бегите скорее!.. – Не могу! – проговорила она с трудом, – ноги отнялись. 20 И с этими словами опустилась в кресла. Антон Иваныч схватил со стола ломоть хлеба, положил на тарелку, поставил солонку и бросился было в дверь. – Ничего не приготовлено! – ворчал он. Но в те же двери навстречу ему ворвались три лакея и две девки. – Едет! едет! приехал! – кричали они, бледные, испуганные, как будто приехали разбойники. Вслед за ними явился и Александр. – Сашенька! друг ты мой!.. – воскликнула Анна Павловна 30 и вдруг остановилась и глядела в недоумении на Александра. – Где же Сашенька? – спросила она. – Да это я, маменька! – отвечал он, целуя у ней руку. – Ты? – Она поглядела на него пристально. – Ты, точно ты, мой друг! – сказала она и крепко обняла его. Потом вдруг опять посмотрела на него. – Да что с тобой? Ты нездоров? – спросила она с беспокойством, не выпуская его из объятий. 40 – Здоров, маменька. – Здоров! Что с тобой сталось, голубчик ты мой? Таким ли я отпустила тебя? Она прижала его к сердцу и горько заплакала. Она целовала его в голову, в щеки, в глаза. 431 – Где же твои волоски? как шелк были! – приговаривала она сквозь слезы, – глаза светились, словно две звездочки; щеки – кровь с молоком; весь ты был, как наливное яблочко! Знать, извели лихие люди, позавидовали твоей красоте да моему счастью! А дядя-то чего смотрел? А еще отдала с рук на руки как путному человеку! Не умел сберечь сокровища! Голубчик ты мой!.. Старушка плакала и осыпала ласками Александра. «Видно, слезы-то во сне не к добру!» – подумал Антон 10 Иваныч. – Что это вы, матушка, над ним, словно над мертвым, вопите? – шепнул он, – нехорошо, примета есть. – Здравствуйте, Александр Федорыч! – сказал он, – привел Бог еще и на этом свете увидеться. Александр молча подал ему руку. Антон Иваныч пошел посмотреть, всё ли вытащили из кибитки, потом стал сзывать дворню здороваться с барином. Но все уже толпились в передней и в сенях. Он всех расставил в порядке и учил, кому как здороваться: кому поцеловать 20 у барина руку, кому плечо, кому только полу платья, и что говорить при этом. Одного парня совсем прогнал, сказав ему: «Ты поди прежде рожу вымой да нос утри». Евсей, подпоясанный ремнем, весь в пыли, здоровался с дворней; она кругом обступила его. Он дарил петербургские гостинцы: кому серебряное кольцо, кому березовую табакерку. Увидя Аграфену, он остановился как окаменелый и смотрел на нее молча, с глупым восторгом. Она поглядела на него сбоку, исподлобья, но тотчас же невольно изменила себе: засмеялась от радости, потом 30 заплакала было, но вдруг отвернулась в сторону и нахмурилась. – Что молчишь? – сказала она, – экой болван: и не здоровается! Но он не мог ничего говорить. Он с той же глупой улыбкой подошел к ней. Она едва дала ему обнять себя. – Принесла нелегкая, – говорила она сердито, глядя на него по временам украдкой; но в глазах и в улыбке ее выражалась величайшая радость. – Чай, петербургские-то… свертели там вас с барином? Вишь, усищи какие отрастил! 40 Он вынул из кармана маленькую бумажную коробочку и подал ей. Там были бронзовые серьги. Потом он достал из мешка пакет, в котором завернут был большой платок. Она схватила и проворно сунула, не поглядев, и то и другое в шкап. 432 – Покажите гостинцы, Аграфена Ивановна, – сказали некоторые из дворни. – Ну что тут смотреть? Чего не видали? Подите отсюда! Что вы тут набились? – кричала она на них. – А вот еще! – выговорил Евсей, подавая ей другой пакет. – Покажите, покажите! – пристали некоторые. Аграфена рванула бумажку, и оттуда посыпалось несколько колод игранных, но еще почти новых карт. 10 – Вот нашел что привезти! – сказала Аграфена, – ты думаешь, мне только и дела, что играть? как же! Выдумал что: стану я с тобой играть! Она спрятала и карты. Через час Евсей опять сидел уже на старом месте, между столом и печкой. – Господи! какой покой! – говорил он, то поджимая, то протягивая ноги, – то ли дело здесь! А у нас, в Петербурге, просто каторжное житье! Нет ли чего перекусить, Аграфена Ивановна? С последней станции ничего не ели. – Ты еще не отстал от своей привычки? На! Видишь, 20 как принялся; видно, вас там не кормили совсем. Александр прошел по всем комнатам, потом по саду, останавливаясь у каждого куста, у каждой скамьи. Ему сопутствовала мать. Она, вглядываясь в его бледное лицо, вздыхала, но плакать боялась; ее напугал Антон Иваныч. Она расспрашивала сына о житье-бытье, но никак не могла добиться причины, отчего он стал худ, бледен и куда девались волосы. Она предлагала ему и покушать, и выпить, но он, отказавшись от всего, сказал, что устал с дороги и хочет уснуть. 30 Анна Павловна посмотрела, хорошо ли постлана постель, побранила девку, что жестко, заставила перестлать при себе и до тех пор не ушла, пока Александр улегся. Она вышла на цыпочках, погрозила людям, чтоб не смели говорить и дышать вслух и ходили бы без сапог. Потом велела послать к себе Евсея. С ним пришла и Аграфена. Евсей поклонился барыне в ноги и поцеловал у ней руку. – Что это с Сашенькою сделалось? – спросила она грозно, – на кого он стал похож, – а? 40 Евсей молчал. – Что ж ты молчишь? – сказала Аграфена, – слышишь, барыня тебя спрашивает? – Отчего он так похудел? – сказала Анна Павловна, – куда волоски-то у него девались? 433 – Не могу знать, сударыня! – сказал Евсей, – барское дело! – Не можешь знать! А чего ж ты смотрел? Евсей не знал, что сказать, и всё молчал. – Нашли кому поверить, сударыня! – промолвила Аграфена, глядя с любовью на Евсея, – добро бы человеку! Что ты там делал? Говори-ка барыне! Вот ужо будет тебе! – Я ли, сударыня, не усердствовал! – боязливо сказал 10 Евсей, глядя то на барыню, то на Аграфену, – служил верой и правдой, хоть извольте у Архипыча спросить… – У какого Архипыча? – У тамошнего дворника. – Видишь ведь что городит! – заметила Аграфена. – Что вы его, сударыня, слушаете! Запереть бы его в хлев – вот и стал бы знать! – Готов не токмя что своим господам исполнять их барскую волю, – продолжал Евсей, – хоть умереть сейчас! Я образ сниму со стены… 20 – Все вы хороши на словах! – сказала Анна Павловна. – А как дело делать, так вас тут нет! Видно, хорошо смотрел за барином: допустил до того, что он, голубчик мой, здоровье потерял! Смотрел ты! Вот ты увидишь у меня… Она погрозила ему. – Я ли не смотрел, сударыня? В восемь-то лет из барского белья только одна рубашка пропала, а то у меня и изношенные-то целы. – А куда она пропала? – гневно спросила Анна Павловна. 30 – У прачки пропала. Я тогда докладывал Александру Федорычу, чтоб вычесть у ней, да они ничего не сказали. – Видишь, мерзавка, – заметила Анна Павловна, – польстилась на хорошее-то белье! – Как не смотреть! – продолжал Евсей. – Дай Бог всякому так свою должность справить. Они, бывало, еще почивать изволят, а я и в булочную сбегаю… – Какие он булки кушал? – Белые-с, хорошие. – Знаю, что белые; да сдобные? 40 – Этакой ведь столб! – сказала Аграфена, – и слова-то путем не умеет молвить, а еще петербургский! – Никак нет-с! – отвечал Евсей, – постные. – Постные! Ах ты, злодей этакой! душегубец! разбойник! – сказала Анна Павловна, покраснев от гнева. 434 – Ты это не догадался сдобных-то булок покупать ему? а смотрел! – Да они, сударыня, не приказывали… – Не приказывали! Ему, голубчику моему, всё равно, что ни подложи – всё скушает. А тебе и этого в голову не пришло? Ты разве забыл, что он здесь кушал всё сдобные булки? Покупать постные булки! Верно, ты деньги-то в другое место относил? Вот я тебя! Ну, что еще? говори… – После, как откушают чай, – продолжал Евсей, 10 оробев, – в должность пойдут, а я за сапоги: целое утро чищу, всё перечищу, иные раза по три; вечером снимут – опять вычищу. Как, сударыня, не смотрел: да я ни у одного из господ таких сапог не видывал. У Петра Иваныча хуже вычищены, даром что трое лакеев. – Отчего же он такой? – сказала, несколько смягчившись, Анна Павловна. – Должно быть, от писанья, сударыня. – Много писал? – Много-с; каждый день. 20 – Что ж он писал? бумаги, что ли, какие? – Должно быть, бумаги-с. – А ты что не унимал? – Я унимал, сударыня: «Не сидите, мол, говорю, Александр Федорыч, извольте идти гулять: погода хорошая, много господ гуляет. Что за писанье? грудку надсадите: маменька, мол, гневаться станут…» – А он что? – «Пошел, говорят, вон: ты дурак!» – И подлинно, дурак! – промолвила Аграфена. 30 Евсей взглянул при этом на нее, потом опять продолжал глядеть на барыню.