Текст книги "Том 1"

Автор книги: Иван Гончаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 85 страниц)

Он отворил маленький шкап, достал узенькую четырехугольную бутылку светло-зеленого стекла в плетенке, потом запер на крюк дверь, налил рюмку – и поставил ее на стол. Он оглядывал ее со всех сторон. – Какая бутылка! – рассуждал он, смеючись, – словно наша косушка, а ликёра прозывается! Три целковых за этакую бутылочку – а? Ну, стоит ли? Вот деньги-то сорят! Как у них горло не прожжет? – ворчал он – и отхлебнул. – Какая мерзость! – говорил он с гримасой, – а поди ж ты! И выпил всю рюмку. – Право, мерзость! 114 Между тем Иван Савич возвращался в это время домой. Пошел дождь, один из тех петербургских дождей, которым нельзя предвидеть конца. Иван Савич позвонил у ворот – никто не показывался. Он другой раз – тоже никого. Наконец после третьего звонка послышались шаги дворника. – Господи Боже мой! – ворчал он, идучи к воротам. – Что это такое? совсем покою нет: только заснул маленько, а тут черт какой-то и звонит… Кто тут? – Я. – Да кто ты? – Новый жилец. – Какой жилец? – Что сегодня переехал. – Что те надо? – Как что: пусти поскорее, ты видишь, я под дождем. – Ну вот погоди: я за ключом схожу. Дворник ушел и пропал, а дождь лил как из ведра. Иван Савич принялся опять звонить что есть мочи. После третьего звонка послышались шаги дворника и ворчанье. – Что это такое, Господи, покою совсем нет. Должность проклятая… не дадут заснуть! Кто тут? – Да я же, тебе говорят! – Да кто ты? – Новый жилец. – Ты еще всё тут? не ушел? что те надо? – Как что? ах ты разбойник! пустишь ли ты меня? я до костей промок. – Ну вот погоди: ключ возьму. Он пошел и, к удовольствию Ивана Савича, возвратился тотчас и начал вкладывать ключ в замок. – Ну, скорее же! – сказал Иван Савич. – Вот постой, что-то ключ не входит. Что это, Господи, за должность за проклятая, совсем покою нет! так и есть… не тот ключ взял: это от сарая. – Отпирай же! – кричал Иван Савич, – не то… – Да ты бы где-нибудь заснул: вишь ты, ключа-то долго теперь искать. – Куда я пойду? Пусти сейчас. – Ну вот погоди, принесу ключ. Наконец через добрых полчаса Иван Савич попал к себе, а Авдей только что было собрался пить третью рюмку, как вдруг сильно застучали в дверь. Авдей 115 проворно спрятал бутылку с рюмкой в шкап, обтер наскоро губы и отпер. Вошел Иван Савич. – Что, Авдей, совсем убрался? э! да ты еще ничего не расставил. – Я один, – отвечал Авдей, – у меня две руки-то. – Оттого-то и надо было убрать, что две. Вот ежели б одна была – другое дело. Авдей, не ожидавший этой реплики, поглядел ему вслед и покачал головой. – Ведь скажет, словно… э! ну вас совсем! – бормотал он, – отойди от зла и сотвори благо! – А что соседка? – спросил Иван Савич. – Не могу знать, – отвечал Авдей. – Разве ты не видал ее, не говорил с ней? – Нет-с. Что мне с ней говорить? – Ну как что… А чей это платок? Авдей молчал. – Чей платок? – повторил Иван Савич. – Не могу знать. – Как не могу знать? Здесь был кто-нибудь? – Нет, это, верно, как диван стоял в сенях, так кто-нибудь положил. Пожалуйте, я завтра спрошу. – Вот славный случай: ты завтра спроси у соседки, не ее ли, и между тем порадей в мою пользу. – Как-с порадей? – Скажи, что я и добрый, и… ну будто тебе в первый раз. – А зачем это, сударь? – Как зачем… познакомимся, а там… пожуируем. – Да неужели вы и здесь станете разводить такую же материю? экой стыд! там только что ушли от беды, теперь опять захотели нажить другую! уж попадетесь, Иван Савич, ей-богу, попадетесь. – Э! – сказал Иван Савич, – еще скоро ли попадусь, а между тем мы с тобой пожуируем. – Нет уж, журируйте одни… да и вам нехорошо: бросьте, сударь! – А! а! а! – начал зевать Иван Савич, – покойной ночи, Авдей, завтра разбуди в девять часов. Утром, когда Авдей стал подавать чай, первый вопрос Ивана Савича был: – Ну что соседка? Авдей молчал. 116 – А? – Ничего, отдал платок. – Так он ее был? ну а порадел ли ты мне? – Говорил. – Что ж она? – Говорит, рада доброму соседу. Коли, говорит, случится надобность в чем, так не откажите, и мы вам тоже постараемся, чем можем. Не понадобится ли, говорит, барину когда пирожок испечь: я, мол, мастерица. Иван Савич вытаращил глаза. – Как пирожок? – Пирожок-с, с рыбой или с говядиной… с чем, говорит, угодно. Еще говорит, не нужно ли вам рубашек шить?.. я, говорит, могу… Иван Савич вскочил с постели. – Как рубашек? – Еще… – начал Авдей. – Стой! ни слова больше! ищи сейчас квартиру… Куда я попал? вон, вон отсюда! – Что вы, опомнитесь, сударь: что вам за дело? Нам же лучше. – Такая хорошенькая – и печет пироги! – говорил сам с собой Иван Савич, -ужас! ну, с чем это… – С рыбой и с говядиной, – подхватил Авдей. – Э! молчи, дуралей! тебя не спрашивают. – Ведь она не больно хороша, – заметил Авдей, – глаза-то словно плошки, да и зубы не все. – Да, ты много смыслишь! – отвечал Иван Савич, стараясь попасть ногой в туфлю, – такая молоденькая – и шьет рубашки! а? – Что за молоденькая, сударь: уж ей за пятьдесят, – сказал Авдей. – Как за пятьдесят! да ты с которой говорил? – Ну, с той, что квартиру нанимает, – с самой хозяйкой. – Со старухой? что ж ты мне не скажешь давно? Кто просил тебя радеть мне у этой старой ведьмы? – Ведь вы сами вчера приказывали. – Я сам приказывал! – передразнил его Иван Савич. – Я толком тебе говорил – жуировать: можно ли с таким страшилищем жуировать? разве тебе самому охота? вечно только подгадишь мне! Впрочем… нет… ничего, больше доверенности! пусть пироги печет. Я ей, пожалуй, и рубашки закажу. Ну а молодая кто? 117 – Жилица у ней, – нанимает две комнаты. Иван Савич не ходил в тот день на службу, под предлогом переезда на новую квартиру. Авдей возился, уставлял, а он надел красивый шлафрок, отворил вполовину дверь и глядел к соседкам: это он называл жуировать. – Разве не пойдете в должность? – спросил Авдей. – Пора бы одеваться -одиннадцатый час… – Нет, не пойду, что должность?.. сухая материя! надо жуировать жизнию. Жизнь коротка, сказал не помню какой-то философ. Там, в комнатах, видел он, то мелькнет что-то легкое, воздушное, белое, кисейное, то протащится неуклюжее, полосатое. Иногда в узком промежутке неплотно затворенной двери светился хорошенький черный глаз с длинными ресницами, потом хлопал глаз без бровей, как будто филин. Вскоре послышались звуки фортепиано. Играли из «Роберта». «Кто же это играет? – думал Иван Савич. – Уж конечно она, молоденькая. Где той… месить пироги и играть на фортепиано?» Он взял скрипку и тоже заиграл. Там перестали играть. «Вот и видно, что она женщина строгой нравственности! – подумал Иван Савич. – Иная бы пуще заиграла». – Он посмотрелся в зеркало и причесал бакенбарды. Вскоре дверь там отворилась побольше и наконец почти совсем. – У нас труба дымит, – сказала старуха Авдею. – Летом всё отворяем дверь. Вот другой год твердим хозяину, чтобы переделал… нет! их дело только деньги брать. Прошло дня два. Иногда соседка не очень быстро мелькала сквозь двери. Она приостанавливалась и как будто улыбалась, потом вдруг пряталась. На третий день дворник принес паспорт из части. – Что это, любезный, – спросил Иван Савич, – у соседок-то не видать мужей: где ж они? – В командировке-с, где-то далече. – А! – сказал Иван Савич, – тем лучше. А кто еще в доме у вас живет? там, по парадной лестнице, в больших квартирах? Дворник назвал несколько известных фамилий. – А вон там, во втором этаже, где еще такие славные занавесы в окнах? 118 – Там-с одна знатная барыня, иностранка Цейх. – Знатная! – говорил Иван Савич Авдею, – что это у него значит?.. Она может быть знатная потому, что в самом деле знатная, и потому, что, может быть, дает ему знатно на водку, или знатная собой?.. – Не могу знать, – отвечал Авдей. – Посмотрим, посмотрим: может быть, и ее увидим, – примолвил Иван Савич и погладил бакенбарды. Он продолжал переглядываться с соседкой. Однажды у ней на пороге появилась девочка лет шести. – Уж не дочь ли это ее, Авдей? – Не могу знать, – отвечал Авдей. – Ты никогда ничего не знаешь: что ни спросишь о деле. За что ты хлеб ешь?.. Да нет, быть не может: это не дочь ее. Она слишком молода: верно, старуха испекла этот пирог. Но та кажется уж слишком стара для этого. Он узнал, что девочка – племянница соседки, зазвал малютку к себе, дал ей конфект и таким образом завязал сношения. Они взаимно присылали друг другу поклоны. Однажды малютка принесла розан. – Хотите, я вам подарю? – сказала она. – Подари. А кто тебе дал? – Хорошая тетенька. – Что она сказала тебе? – Она сказала, поди подари цветок вон тому дяденьке. Скажи, что ты даришь от себя, да смотри не говори, что я велела, а то в угол поставлю. – Вот тебе, душенька, конфект, а эту пряжечку отнеси к тетеньке и подари ей да скажи, что я подарил тебе, а ты даришь ей; слышишь? – Слышу. – Ну, как ты скажешь? – Скажу: дяденька подарил тебе и велел сказать, чтоб ты подарила мне. Вдруг в комнату вбежал какой-то юноша. – Здравствуй, Ваня, – сказал он, – насилу сыскал тебя. Ба! что это значит, Ваня? – вдруг спросил он, поглядывая на розу, на девочку и на брошку. – Ничего, Вася, так… – хвастливо, с улыбкой говорил Иван Савич, – поди, душенька, домой. Девочка побежала и отворила дверь. В это время мелькнула головка соседки. 119 – Э! э! приятель! так-то ты скрываешься! – заговорил Вася, – хорошо же! давно ли? да какая хорошенькая! ах ты, злодей! ах, варвар! ну-ка, ну-ка, покажи! Он пошел к дверям. – Нет, mon cher, постой! нехорошо! не гляди! – говорил Иван Савич, загораживая дорогу. – Ну что она подумает? это совсем не из таких… После я всё расскажу. – Нет, нет, пусти… не верю! – Нет, братец, нельзя! пожалуйста, не ходи. – Ну, познакомь меня. Вот тебе честное слово, не стану отбивать. То-то ты у меня! а я за тобой. – Что такое? – Мы впятером обедаем на Васильевском острову, в новой гостинице: говорят, телячьи ножки готовят божественно! проздравим! проздравим! а оттуда на Крестовский… покутим. – Мне нельзя вечером. – Отчего? – Так! – значительно, с улыбкой сказал Иван Савич. – А! понимаю! счастливец! Ну, завтра мы в театре? Асенкова в трех пьесах играет. Смотри, mon cher, нельзя не быть: что скажут наши? манкировать не должно, а то подумают, что ты хочешь отшатнуться. И то три офицера да вон тот статский, знаешь, что еще полы сюртука всё сзади расходятся, собрали, говорят, партию перехлопать нас, говорят, и в раек людей своих посадят; да где им! слушать любо, как наш угол захлопает: я однажды из коридора послушал – чудо! сначала мелкой дробью – па-па-па, – точно ружейный огонь, а там и пошло, и пошло, так по коридорам гул и ходит… Даже капельдинер плюнул и отошел от дверей, а я не вытерпел да и сам давай – браво, браво, наши! Квартальный сердито поглядывал на меня… да пусть!.. Так едем? потом поужинаем, кутнем, а? – Не знаю, mon cher! – Чего не знаешь! на первых порах в полночь тебя не примут. Решено: завтра с нами. Ты не знаешь, ведь Шушин награду получил – полугодовой оклад; он обещал полдюжины, да ты на радостях столько же – вот и будет с нас! Смотри же, ждем. И ушел. А Иван Савич уселся с книгой в руках на маленьком диванчике, как раз против дверей соседки, в 120 живописном положении. Но если бы кто заглянул в книгу, то увидел бы, что он держал ее вверх ногами. Прошло недели три. Они уже кланялись друг другу и даже, стоя каждый в своих дверях, разговаривали. Когда в это время кто-нибудь шел, сверху или снизу, они поспешно прятались. Вдруг соседки не стало видно, и даже дверь была затворена. Иван Савич встревожился. – Авдей! отчего у соседки затворена дверь? – Не могу знать. – Не уехала ли она куда-нибудь? – Не могу знать. – Никогда ничего не знает! Я не Суворов, а досадно! Так поди узнай: спроси, здоровы ли? что, мол, вас давно не видать? Авдей принес ответ, что Анна Павловна нездоровы и приказали просить к себе: «Коли-де вам не скучно будет посидеть с больной». – К себе! – воскликнул Иван Савич, вздрогнув от восторга, – ужели? а! наконец! Авдей! скорей бриться, одеваться! Он второпях обрезал в двух местах бороду и щеку и залепил царапины английским пластырем, полагая, что так он интереснее, нежели с царапинами или даже нежели просто без царапин: это очень обыкновенно, она уж его так видала. Он не пожалел на голову пятирублевой помады. Бакенбарды смочил квасом и минут на пять крепко перевязал платком, чтоб придать им лоск и заставить лежать смирно. В носовой платок налил лучших духов. На шею небрежно повязал голубую косынку и выпустил воротнички рубашки. К довершению всего, надел лакированные сапоги и, таким образом, блестя, лоснясь и благоухая, предстал пред соседкой. Она сидела на софе, поджав ноги, окутанная в большую шаль, с подвязанным горлом. Квартира Анны Павловны была убрана, как убирают почти все квартиры о двух комнатах, с передней и кухней. Диван красного дерева, обитый полинялой шерстяной материей с пятнами, другой клеенчатый диван, полдюжины стульев под красное дерево, старый комод, а на нем туалет, который, в случае нужды, легко можно переносить с места на место. На окнах несколько горшков гераниума и две клетки с канарейками. У Ивана Савича на подобные визиты давно обдуман был и поклон, и приветствие, и даже мина. 121 Вошедши, он остановился в некотором расстоянии наклонил немного голову и слегка улыбнулся. – Наконец я у вас! – сказал он, оглядываясь кругом. – Ужели это правда? не во сне ли я? – Может быть, этот сон не нравится вам? Бывают сны скучные и тяжелые, – отвечала она с томной улыбкой, – проснитесь… это легко! – Боже меня сохрани! Пусть этот сон будет непробудным! Она опять улыбнулась. – Садитесь, – сказала она, – благодарю вас за участие; как это вы вспомнили, и еще через два дня? – Я не вспомнил: вспоминают о том, что было забыто; я вас не забывал. Но что с вами? Она поглядела на него довольно нежно и потупила глаза. – Немного простудилась, – отвечала она, – я думаю… оттого… что бываю иногда… у дверей. Люди обречены на страдание. Она вздохнула. Тут Иван Савич посмотрел на нее нежно, а она покраснела. Они молчали несколько времени. – Вы редко бываете дома? – потом спросила она. – Нет-с… да-с… смотря по… – У вас часто бывают гости? – Да-с… бывают иногда, -отвечал он. – Кто это… рыжий молодой человек? такой противный: всякий раз заглядывает в дверь. – Это… «постой-ка, я тону задам!» – подумал он, – это граф Коркин, славный молодой человек, первый жуир в Петербурге. – А другой, в очках? – Барон Кизель. Отлично играет на бильярде. – Как они у вас шумят! что вы делаете? «Расскажу ей, как мы кутим… Это нравится женщинам», – подумал Иван Савич. – Кутим-с. Вот иногда они соберутся ко мне, и пойдет вавилонское столпотворение, особенно когда бывает князь Дудкин: карты, шампанское, устрицы, пари… знаете, как бывает между молодыми людьми хорошего тону. – И вам не жаль тратить денег на шампанское? – Что жалеть денег? деньги ничтожный, презренный металл. Жизнь коротка, сказал один философ: надо жуировать ею. 122 – О, да вот вы какие! – Да-с! – сказал он и вытащил из кармана платок. Запах распространился по всей комнате, так что даже из-за дверей выглянула старуха. – Где вы покупаете духи? Какие славные! – сказала Анна Павловна, вдыхая носом запах. – Это блаженство – утопаешь в неге! – В английском магазине. – А что стоят? – Десять рублей, то есть три целковых по-нынешнему. – Стало быть, десять с полтиной? – примолвила она, – как дороги здесь в мире все удовольствия! – Зато прекрепкие: вымоют платок, всё еще пахнет. Позволите прислать на пробу скляночку? – Помилуйте… я так спросила… из любопытства… не подумайте… – Ничего-с! я вам завтра пришлю. Вы меня обидите, если откажетесь принять такую безделицу. – Ах да! – сказала она, – вы подарили моей племяннице брошку; я ношу ее, видите? – Очень приятно, – только мне совестно: это слишком недостойно украшать такую грудь… Если б я знал… – Чем же вы еще занимаетесь? – Бываю в театре. – В театре? Ах, счастливые! что может быть отраднее театра? блаженство! в театре забываешь всякое горе. Читаете, конечно? – Да-с, да… разумеется. – Что же, Пушкина? Ах, Пушкин! «Братья разбойники»! «Кавказский пленник»! бедная Зарема, как она страдала! а Гирей – какой изверг! – Нет-с, я читаю больше философические книги. – А! какие же? одолжите мне: я никогда не видала философических книг. – Сочинения Гомера, Ломоносова, «Энциклопедический лексикон»… – сказал он, – вы не станете читать… вам покажется скучно… – Это, верно, кто-нибудь из них сказал, что жизнь коротка ? – Да-с. – Прекрасно сказано! От этого ученого разговора они перешли к предметам более нежным: заговорили о дружбе, о любви. 123 – Что может быть утешительнее дружбы! – сказала она, подняв глаза кверху. – Что может быть сладостнее любви? – примолвил Иван Савич, взглянув на нее нежно. – Это, так сказать, жизненный бальзам! – Что любовь! – заметила она, – это пагубное чувство; мужчины все такие обманщики… Она вздохнула, а он сел рядом с ней. – Что вы? – спросила она.