Текст книги "Том 1"

Автор книги: Иван Гончаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 85 страниц)

– Право, хорошо: с нынешней почтой ты не успеешь написать к ней, а к будущей, уж верно, одумаешься, займешься службой: тебе будет не до того, и, таким 40 образом, сделаешь одной глупостью меньше. – Что ж она подумает обо мне? – А что хочет. Да я думаю, это полезно и ей. Ведь ты не женишься на ней? Она подумает, что ты ее забыл, забудет тебя сама и меньше будет краснеть перед будущим 219 своим женихом, когда станет уверять его, что никого, кроме его, не любила. – Вы, дядюшка, удивительный человек! для вас не существует постоянства, нет святости обещаний… Жизнь так хороша, так полна прелести, неги: она как гладкое, прекрасное озеро… – На котором растут желтые цветы, что ли? – перебил дядя. – Как озеро, – продолжал Александр, – она полна 10 чего-то таинственного, заманчивого, скрывающего в себе так много… – Тины, любезный. – Зачем же вы, дядюшка, черпаете тину, зачем так разрушаете и уничтожаете все радости, надежды, блага… смотрите с черной стороны? – Я смотрю с настоящей – и тебе тоже советую: в дураках не будешь. С твоими понятиями жизнь хороша там, в провинции, где ее не ведают, – там и не люди живут, а ангелы: вот Заезжалов – святой человек, тетушка 20 твоя – возвышенная, чувствительная душа, Софья, я думаю, такая же дура, как и тетушка, да еще… – Оканчивайте, дядюшка! – сказал взбешенный Александр. – Да еще такие мечтатели, как ты: водят носом по ветру, не пахнет ли откуда-нибудь неизменной дружбой да любовью… В сотый раз скажу: напрасно приезжал! – Станет она уверять жениха, что никого не любила! – говорил почти сам с собою Александр. – А ты всё свое! 30 – Нет, я уверен, что она прямо, с благородной откровенностью отдаст ему мои письма и… – И знаки, – сказал Петр Иваныч. – Да, и залоги наших отношений… и скажет: «Вот, вот кто первый пробудил струны моего сердца; вот при чьем имени заиграли они впервые…» У дяди начали подниматься брови и расширяться глаза. Александр замолчал. – Что ж ты перестал играть на своих струнах? Ну, милый, и подлинно глупа твоя Софья, если сделает такую 40 штуку; надеюсь, у нее есть мать или кто-нибудь, кто бы мог остановить ее? – Вы, дядюшка, решаетесь назвать глупостью этот святейший порыв души, это благородное излияние сердца; как прикажете думать о вас? 220 – Как тебе заблагорассудится. Жениха своего она заставит подозревать бог знает что; пожалуй, еще и свадьба разойдется, а отчего? оттого, что вы там рвали вместе желтые цветы… Нет, так дела не делаются. Ну так ты по-русски писать можешь, – завтра поедем в департамент: я уж говорил о тебе прежнему своему сослуживцу, начальнику отделения; он сказал, что есть вакансия; терять времени нечего… Это что за кипу ты вытащил? – А это мои университетские записки. Вот, позвольте 10 прочесть несколько страниц из лекций Ивана Семеныча об искусстве в Греции… Он уж начал было проворно переворачивать страницы. – Ох, сделай милость, уволь! – сказал, сморщившись, Петр Иваныч. – А это что? – А это мои диссертации. Я желал бы показать их своему начальнику; особенно тут есть один проект, который я обработал… – А! один из тех проектов, которые тысячу лет уж как исполнены или которых нельзя и не нужно 20 исполнять. – Что вы, дядюшка! да этот проект был представлен одному значительному лицу, любителю просвещения; за это однажды он пригласил меня с ректором обедать. Вот начало другого проекта. – Отобедай у меня дважды, да только не дописывай другого проекта. – Почему же? – Да так, ты теперь хорошего ничего не напишешь, 30 а время уйдет. – Как! слушавши лекции?.. – Они пригодятся тебе со временем, а теперь смотри, читай, учись да делай, что заставят. – Как же узнает начальник о моих способностях? – Мигом узнает: он мастер узнавать. Да ты какое же место хотел бы занять? – Я не знаю, дядюшка, какое бы… – Есть места министров, – говорил Петр Иваныч, – товарищей их, директоров, вице-директоров, начальников отделений, столоначальников, их помощников, чиновников 40 особых поручений, мало ли? Александр задумался. Он растерялся и не знал, какое выбрать. – Вот бы на первый раз место столоначальника хорошо, – сказал он. 221 – Да, хорошо! – повторил Петр Иваныч. – Я бы присмотрелся к делу, дядюшка, а там месяца через два можно бы и в начальники отделения… Дядя навострил уши. – Конечно, конечно! – сказал он, – потом через три месяца в директоры, ну а там через год и в министры: так, что ли? Александр покраснел и молчал. – Начальник отделения, вероятно, сказал вам, какая 10 есть вакансия? – спросил он потом. – Нет, – отвечал дядя, – он не говорил, да мы лучше положимся на него; сами-то, видишь, затрудняемся в выборе, а он уж знает, куда определить. Ты ему не говори о своем затруднении насчет выбора, да и о проектах тоже ни слова: пожалуй, еще обидится, что не доверяем ему, да пугнет порядком; он крутенек. Я бы тебе не советовал говорить и о вещественных знаках здешним красавицам: они не поймут этого, где им понять! это для них слишком высоко: и я насилу вникнул, а они 20 будут гримасничать. Пока дядя говорил, Александр ворочал в руке какой-то сверток. – Что это еще у тебя? Александр с нетерпением ждал этого вопроса. – Это… я давно хотел вам показать… стихи: вы однажды интересовались… – Что-то не помню; кажется, я не интересовался… – Вот видите, дядюшка, я думаю, что служба - 30 занятие сухое, в котором не участвует душа, а душа жаждет выразиться, поделиться с ближними избытком чувств и мыслей, переполняющих ее… – Ну так что же? – с нетерпением спросил дядя. – Я чувствую призвание к творчеству… – То есть ты хочешь заняться, кроме службы, еще чем-нибудь – так, что ли, в переводе? Что ж, очень похвально: чем же? литературой? – Да, дядюшка, я хотел просить вас, нет ли у вас случая поместить кое-что… 40 – Уверен ли ты, что у тебя есть талант? без этого ведь ты будешь чернорабочий в искусстве – что ж хорошего? Талант – другое дело: можно работать; много хорошего сделаешь, и притом это капитал – стоит твоих ста душ. 222 – Вы и это измеряете деньгами? – А чем же прикажешь? чем больше тебя читают, тем больше платят денег. – А слава, слава? вот истинная награда певца… – Она устала нянчиться с певцами: слишком много претендентов. Это прежде, бывало, слава, как женщина, ухаживала за всяким, а теперь, замечаешь ли? ее как будто нет совсем, или она спряталась – да! Есть известность, а славы что-то не слыхать, или она придумала 10 другой способ проявляться: кто лучше пишет, тому больше денег, кто хуже – не прогневайся. Зато нынче порядочный писатель и живет порядочно, не мерзнет и не умирает с голода на чердаке, хоть за ним и не бегают по улицам и не указывают на него пальцами, как на шута; поняли, что поэт не небожитель, а человек: так же глядит, ходит, думает и делает глупости, как другие: чего ж тут смотреть?.. – Как другие – что вы, дядюшка! как это можно говорить! Поэт заклеймен особенною печатью: в нем 20 таится присутствие высшей силы… – Как иногда в других – и в математике, и в часовщике, и в нашем брате, заводчике. Ньютон, Гутенберг, Ватт так же были одарены высшей силой, как и Шекспир, Дант и прочие. Доведи-ка я каким-нибудь процессом нашу парголовскую глину до того, чтобы из нее выходил фарфор лучше саксонского или севрского, так ты думаешь, что тут не было бы присутствия высшей силы? – Вы смешиваете искусство с ремеслом, дядюшка. 30 – Боже сохрани! Искусство само по себе, ремесло само по себе, а творчество может быть и в том и в другом, так же точно, как и не быть. Если нет его, так ремесленник так и называется ремесленник, а не творец, и поэт без творчества уж не поэт, а сочинитель… Да разве вам об этом не читали в университете? Чему же вы там учились?.. Дяде уж самому стало досадно, что он пустился в такие объяснения о том, что считал общеизвестной истиной. 40 «Это похоже на искренние излияния», – подумал он. – Покажи-ка, что там у тебя? – спросил он, – стихотворения! Дядя взял сверток и начал читать первую страницу. 223 Отколь порой тоска и горе Внезапной тучей налетят И, сердце с жизнию поссоря… – Дай-ка, Александр, огня. Он закурил сигару и продолжал: В нем рой желаний заменят? Зачем вдруг сумрачным ненастьем Падет на душу тяжкий сон, Каким неведомым несчастьем 10 Ее смутит внезапно он… – Одно и то же в первых четырех стихах сказано, и вышла вода, – заметил Петр Иваныч и читал: Кто отгадает, отчего Проступит хладными слезами Вдруг побледневшее чело… – Как же это так? Чело потом проступает, а слезами – не видывал. И что тогда творится с нами? Небес далеких тишина 20 В тот миг ужасна и страшна… – Ужасна и страшна – одно и то же. Гляжу на небо: там луна… – Луна непременно: без нее никак нельзя! Если у тебя тут есть мечта и дева – ты погиб: я отступаюсь от тебя. Гляжу на небо: там луна Безмолвно плавает, сияя, И мнится, в ней погребена От века тайна роковая. 40 – Недурно! Дай-ка еще огня… сигара погасла. Где, бишь, – да! В эфире звезды, притаясь, Дрожат в изменчивом сиянье И, будто дружно согласясь, 224 Хранят коварное молчанье. Так в мире всё грозит бедой, Всё зло нам дико предвещает, Беспечно будто бы качает Нас в нем обманчивый покой; И грусти той назва…нья нет… Дядя сильно зевнул и продолжал: Она пройдет, умчит и след, Как перелетный ветр степей 10 С песков сдувает след зверей. – Ну уж зверей-то тут куда нехорошо! Зачем же тут черта? А! это было о грусти, а теперь о радости… И он начал скороговоркой читать, почти про себя: Зато случается порой Иной в нас демон поселится, Тогда восторг живой струей Насильно в душу протеснится… И затрепещет сладко грудь… и т. д. – Ни худо, ни хорошо! – сказал он, окончив. - 20 Впрочем, другие начинали и хуже; попробуй, пиши, занимайся, если есть охота; может быть, и обнаружится талант; тогда другое дело. Александр опечалился. Он ожидал совсем не такого отзыва. Его немного утешало то, что он считал дядю человеком холодным, почти без души. – Вот перевод из Шиллера, – сказал он. – Довольно; я вижу; а ты знаешь и языки? – Я знаю по-французски, по-немецки и немного по-английски. 30 – Поздравляю тебя, давно бы ты сказал; из тебя можно многое сделать. Давеча насказал мне про политическую экономию, философию, археологию, бог знает про что еще, а о главном ни слова – скромность некстати. Я тебе тотчас найду и литературное занятие. – Неужели, дядюшка? вот обяжете! – позвольте вас обнять. – Погоди, вот как найду. – Не покажете ли вы чего-нибудь из моих сочинений 40 будущему моему начальнику, чтоб дать понятие? 225 – Нет, не нужно; если понадобится, ты и сам покажешь, а может быть, и не понадобится. Подари-ка ты мне свои проекты и сочинения?.. – Подарить? – извольте, дядюшка, – сказал Александр, которому польстило это требование дяди. – Не угодно ли, я вам сделаю оглавление всех статей в хронологическом порядке? – Нет, не нужно… Спасибо за подарок. Евсей! Отнеси эти бумаги к Василью. 10 – Зачем же к Василью? в ваш кабинет. – Он просил у меня бумаги обклеить что-то… – Как, дядюшка?.. – в ужасе спросил Александр и схватил кипу назад. – Ведь ты подарил, а тебе что за дело, какое употребление я сделаю из твоего подарка?.. – Вы не щадите ничего… ничего!.. – с отчаянием стонал он, прижимая бумаги обеими руками к груди. – Александр, послушайся меня, – сказал дядя, вырывая у него бумаги, – не будешь краснеть после и 20 скажешь мне спасибо. Александр выпустил бумаги из рук. – На, отнеси, Евсей, – сказал Петр Иваныч. – Ну вот теперь у тебя в комнате чисто и хорошо: пустяков нет; от тебя будет зависеть наполнить ее сором или чем-нибудь дельным. Поедем на завод прогуляться, рассеяться, подышать свежим воздухом и посмотреть, как работают. Утром Петр Иваныч привез племянника в департамент, и пока сам он говорил с своим приятелем - 30 начальником отделения, Александр знакомился с этим новым для него миром. Он еще мечтал всё о проектах и ломал себе голову над тем, какой государственный вопрос предложат ему решить, между тем всё стоял и смотрел. «Точно завод моего дяди! – решил он наконец. – Как там один мастер возьмет кусок массы, бросит ее в машину, повернет раз, два, три, – смотришь, выйдет конус, овал или полукруг; потом передает другому, тот сушит на огне, третий золотит, четвертый расписывает, и выйдет чашка, или ваза, или блюдечко. И тут: придет 40 посторонний проситель, подаст, полусогнувшись, с жалкой улыбкой, бумагу – мастер возьмет, едва дотронется до нее пером и передаст другому, тот бросит ее в массу тысячи других бумаг, – но она не затеряется: заклейменная нумером и числом, она пройдет невредимо чрез 226 двадцать рук, плодясь и производя себе подобных. Третий возьмет ее и полезет зачем-то в шкап, заглянет или в книгу, или в другую бумагу, скажет несколько магических слов четвертому – и тот пошел скрыпеть пером. Поскрыпев, передает родительницу с новым чадом пятому – тот скрыпит в свою очередь пером, и рождается еще плод, пятый охорашивает его и сдает дальше, и так бумага идет, идет – никогда не пропадает: умрут ее производители, а она всё существует целые веки. Когда, наконец, 10 ее покроет вековая пыль, и тогда еще тревожат ее и советуются с нею. И каждый день, каждый час, и сегодня и завтра, и целый век, бюрократическая машина работает стройно, непрерывно, без отдыха, как будто нет людей, – одни колеса да пружины…» «Где же разум, оживляющий и двигающий эту фабрику бумаг? – думал Александр, – в книгах ли, в самых ли бумагах или в головах этих людей?» И какие лица увидел он тут! На улице как будто этакие и не встречаются и не выходят на Божий свет: тут, 20 кажется, они родились, выросли, срослись с своими местами, тут и умрут. Поглядел Адуев пристально на начальника отделения: точно Юпитер-громовержец; откроет рот – и бежит Меркурий с медной бляхой на груди; протянет руку с бумагой – и десять рук тянутся принять ее. – Иван Иваныч! – сказал он. Иван Иваныч выскочил из-за стола, подбежал к Юпитеру и стал перед ним как лист перед травой. И Александр оробел, сам не зная отчего. 30 – Дайте табачку! Тот с подобострастием поднес обеими руками открытую табакерку. – Да испытайте вот их! – сказал начальник, указывая на Адуева. «Так вот кто будет меня испытывать! – думал Адуев, глядя на желтую фигуру Ивана Иваныча с обтертыми локтями. – Неужели и этот человек решает государственные вопросы!» – Хороша ли у вас рука? – спросил Иван Иваныч. 40 – Рука? – Да-с; почерк. Вот потрудитесь переписать эту бумажку. Александр удивился этому требованию, но исполнил его. Иван Иваныч сморщился, поглядев на его труд. 227 – Плохо пишут-с, – сказал он начальнику отделения. Тот поглядел. – Да, нехорошо: набело не может писать. Ну, пусть пока переписывает отпуски, а там, как привыкнет немного, займите его исполнением бумаг; может быть, он годится: он учился в университете. Вскоре и Адуев стал одною из пружин машины. Он писал, писал, писал без конца и удивлялся уже, что по утрам можно делать что-нибудь другое; а когда вспоминал 10 о своих проектах, краска бросалась ему в лицо. «Дядюшка! – думал он, – в одном уж ты прав, немилосердно прав; неужели и во всем так? ужели я ошибался и в заветных, вдохновенных думах, и в теплых верованиях в любовь, в дружбу… и в людей… и в самого себя?.. Что же жизнь?» Он наклонялся над бумагой и сильнее скрыпел пером, а у самого под ресницами сверкали слезы. – Тебе решительно улыбается фортуна, – говорил Петр Иваныч племяннику. – Я сначала целый год без 20 жалованья служил, а ты вдруг поступил на старший оклад; ведь это семьсот пятьдесят рублей, а с наградой тысяча будет. Прекрасно на первый случай! Начальник отделения хвалит тебя; только говорит, что ты рассеян: то запятых не поставишь, то забудешь написать содержание бумаги. Пожалуйста, отвыкни; главное дело – обращай внимание на то, что у тебя перед глазами, а не заносись вон куда! Дядя указал рукой кверху. С тех пор он сделался еще ласковее к племяннику. – Какой прекрасный человек мой столоначальник, 30 дядюшка! – сказал однажды Александр. – А ты почем знаешь? – Мы сблизились с ним. Такая возвышенная душа, такое честное, благородное направление мыслей! и с помощником также: это, кажется, человек с твердой волей, с железным характером… – Уж ты успел сблизиться с ними? – Да, как же!.. – Не звал ли тебя столоначальник к себе по четвергам? 40 – Ах, очень: каждый четверг. Он, кажется, чувствует ко мне особенное влеченье… – А помощник просил денег взаймы? – Да, дядюшка, безделицу… я ему дал двадцать пять рублей, что со мной было; он просил еще пятьдесят. 228 – Уж дал! А! – сказал с досадой дядя, – тут отчасти я виноват, что не предупредил тебя; да я думал, что ты не до такой степени прост, чтоб через две недели знакомства давать деньги взаймы. Нечего делать, грех пополам, двенадцать с полтиной считай за мной. – Как, дядюшка, ведь он отдаст? – Держи карман! Я его знаю: за ним пропадает моих сто рублей с тех пор, как я там служил. Он у всех берет. Теперь, если попросит, ты скажи ему, что я прошу его