Текст книги "Том 1"

Автор книги: Иван Гончаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 85 страниц)

«Что, ежели я не поеду сегодня к Юлии?» – задал себе вопрос Александр, проснувшись на другой день 20 поутру. Он прошелся раза три по комнате. «Право, не поеду!» – прибавил он решительно. – Евсей! одеваться. – И пошел бродить по городу. «Как весело, как приятно гулять одному! – думал он, – пойти – куда хочется, остановиться, прочитать вывеску, заглянуть в окно магазина, зайти туда, сюда… очень, очень хорошо! Свобода – великое благо! Да! именно: свобода в обширном, высоком смысле значит – гулять одному!» 30 Он постукивал тростью по тротуару, весело кланялся с знакомыми. Проходя по Морской, он увидел в окне одного дома знакомое лицо. Знакомый приглашал его рукой войти. Он поглядел. Ба! да это Дюме! И вошел, отобедал, просидел до вечера, вечером отправился в театр, из театра ужинать. О доме он старался не вспоминать: он знал, что там ждет его. В самом деле, по возвращении он нашел до полдюжины записок на столе и сонного лакея в передней. Слуге не велено было уходить, не дождавшись его. В записках - 40 упреки, допросы и следы слез. На другой день надо было оправдываться. Он отговорился делом по службе. Кое-как помирились. Дня через три, и с той и с другой стороны, повторилось то же самое. Потом опять и опять. Юлия 376 похудела, никуда не выезжала и никого не принимала, но молчала, потому что Александр сердился за упреки. Недели через две после того Александр условился с приятелями выбрать день и повеселиться напропалую; но в то же утро он получил записку от Юлии с просьбой пробыть с ней целый день и приехать пораньше. Она писала, что она больна, грустна, что нервы ее страдают и т. п. Он рассердился, однако ж поехал предупредить ее, что он не может остаться с ней, что у него много 10 дела. – Да, конечно: обед у Дюме, театр, катанье на горах – очень важные дела… – сказала она томно. – Это что значит? – спросил он с досадой, – вы, кажется, присматриваете за мной? я этого не потерплю. Он встал и хотел идти. – Постойте, послушайте! – сказала она, – поговоримте. – Мне некогда. – Одну минуту: сядьте. 20 Он сел нехотя на край стула. Она, сложив руки, беспокойно вглядывалась в него, как будто старалась прочесть на лице его заранее ответ на то, что ей хотелось сказать. Он от нетерпения вертелся на месте. – Поскорей! мне некогда! – сказал он сухо. Она вздохнула. – Вы меня уж не любите? – спросила она, слегка качая головой. – Старая песня! – сказал он, поглаживая шляпу 30 рукавом. – Как она вам надоела! – отвечала она. Он встал и начал скорыми шагами ходить по комнате. Через минуту послышалось всхлипыванье. – Этого только недоставало! – сказал он почти с яростью, остановясь перед ней, – мало вы мучили меня! – Я мучила! – воскликнула она и зарыдала сильнее. – Это нестерпимо! – сказал Александр, готовясь уйти. – Ну не стану, не стану! – торопливо заговорила она, 40 отирая слезы, – видите, я не плачу, только не уходите, сядьте. Она старалась улыбнуться, а слезы так и капали на щеки. Александр почувствовал жалость. Он сел и начал качать ногой. Он стал задавать себе мысленно вопрос за 377 вопросом и дошел до заключения, что он охладел, не любит Юлию. А за что? Бог знает! Она любит его с каждым днем сильнее и сильнее; не оттого ли? Боже мой! какое противоречие! Все условия счастья тут. Ничто не препятствует им, даже и другое чувство не отвлекает, а он охладел! О жизнь! Но как успокоить Юлию? Пожертвовать собой? Влачить с нею скучные, долгие дни; притворяться – он не умеет, а не притворяться – значит видеть ежеминутно слезы, слышать упреки, мучить ее и себя… Заговорить ей вдруг о дядиной 10 теории измен и охлаждений – прошу покорнейше: она, ничего не видя, плачет, а тогда! Что делать? Юлия, видя, что он молчит, взяла его за руку и поглядела ему в глаза. Он медленно отвернулся и тихо высвободил свою руку. Он не только не чувствовал влечения к ней, но от прикосновения ее по телу его пробежала холодная и неприятная дрожь. Она удвоила ласки. Он не отвечал на них и сделался еще холоднее, угрюмее. Она вдруг оторвала от него свою руку и вспыхнула. В ней проснулись женская гордость, оскорбленное 20 самолюбие, стыд. Она выпрямила голову, стан, покраснела от досады. – Оставьте меня! – сказала она отрывисто. Он проворно пошел вон, без всякого возражения. Но когда шум шагов его стал затихать, она бросилась вслед за ним! – Александр Федорыч! Александр Федорыч! – закричала она. Он воротился. – Куда же вы? 30 – Да ведь вы велели уйти. – А вы и рады бежать. Останьтесь! – Мне некогда! Она взяла его за руку и – опять полилась нежная, пламенная речь, мольбы, слезы. Он ни взглядом, ни словом, ни движением не обнаружил сочувствия, – стоял точно деревянный, переминаясь с ноги на ногу. Его хладнокровие вывело ее из себя. Посыпались угрозы и упреки. Кто бы узнал в ней кроткую, слабонервную женщину? Локоны у ней распустились, глаза горели лихорадочным 40 блеском, щеки пылали, черты лица странно разложились. «Как она нехороша!» – думал Александр, глядя на нее с гримасой. – Я отмщу вам, – говорила она, – вы думаете, что так легко можно шутить судьбой женщины? Вкрались в 378 сердце лестью, притворством, овладели мной совершенно, а потом кинули, когда я уж не в силах выбросить вас из памяти… нет! я вас не оставлю: я буду вас всюду преследовать. Вы никуда не уйдете от меня: поедете в деревню – и я за вами, за границу – и я туда же, всегда и везде. Я не легко расстанусь с своим счастьем. Мне всё равно: какова ни будет жизнь моя… мне больше нечего терять; но я отравлю и вашу: я отмщу, отмщу; у меня должна быть соперница! Не может быть, чтоб вы 10 так оставили меня… я найду ее – и посмотрите, что я сделаю: вы не будете рады и жизни! С каким бы наслаждением я услыхала теперь о вашей гибели… я бы сама убила вас! – крикнула она дико, бешено. «Как это глупо! нелепо!» – думал Александр, пожимая плечами. Видя, что Александр равнодушен и к угрозам, она вдруг перешла в тихий, грустный тон, потом молча глядела на него. – Сжальтесь надо мной! – заговорила она, – не покидайте 20 меня; что я теперь без вас буду делать? я не вынесу разлуки. Я умру! Подумайте: женщины любят иначе, нежели мужчины: нежнее, сильнее. Для них любовь – всё, особенно для меня: другие кокетничают, любят свет, шум, суету; я не привыкла к этому, у меня другой характер. Я люблю тишину, уединение, книги, музыку, но вас более всего на свете… Александр обнаружил нетерпение. – Ну хорошо! не любите меня, – с живостию продолжала она, – но исполните ваше обещание: женитесь 30 на мне, будьте только со мной… вы будете свободны: делайте что хотите, даже любите кого хотите, лишь бы я иногда, изредка видела вас… О, ради Бога, сжальтесь, сжальтесь!.. Она заплакала и не могла продолжать. Волнение истощило ее, она упала на диван, закрыла глаза, зубы ее стиснулись, рот судорожно искривился. С ней сделался истерический припадок. Через час она опомнилась, пришла в себя. Около нее суетилась горничная. Она огляделась кругом. «А где же?..» – спросила она. 40 – Они уехали! – Уехал! – уныло повторила она и долго сидела молча и неподвижно. На другой день записка за запиской к Александру. Он не являлся и не давал ответа. На третий, на четвертый 379 день то же. Юлия написала к Петру Иванычу, приглашая его к себе по важному делу. Жену его она не любила, потому что она была молода, хороша и приходилась Александру теткой. Петр Иваныч застал ее не шутя больной, чуть не умирающей. Он пробыл у ней часа два, потом отправился к Александру. – Каков притворщик, а! – сказал он. – Что такое? – спросил Александр. 10 – Смотрите, как будто не его дело! Не умеет влюбить в себя женщину, а сам с ума сводит. – Я не понимаю, дядюшка… – Чего тут не понимать? понимаешь! Я был у Тафаевой: она мне всё сказала. – Как! – пробормотал Александр в сильном смущении. – Всё сказала! – Всё. Как она любит тебя! Счастливец! Ну вот ты всё плакал, что не находишь страсти: вот тебе и страсть: утешься! Она с ума сходит, ревнует, плачет, бесится… 20 Только зачем вы меня путаете в свои дела? Вот ты женщин стал навязывать мне на руки. Этого только недоставало: потерял целое утро с ней. Я думал, за каким там делом: не имение ли хочет заложить в Опекунский совет… она как-то говорила… а вот за каким: ну дело! – Зачем же вы у ней были? – Она звала, жаловалась на тебя. В самом деле, как тебе не стыдно так неглижировать? Четыре дня глаз не казал – шутка ли? Она, бедная, умирает! Ступай, поезжай 30 скорее… – Что ж вы ей сказали? – Обыкновенно что: что ты также ее любишь без ума; что ты давно искал нежного сердца; что тебе страх как нравятся искренние излияния и без любви ты тоже не можешь жить; сказал, что напрасно она беспокоится: ты воротишься; советовал не очень стеснять тебя, позволить иногда и пошалить… а то, говорю, вы наскучите друг другу… ну, обыкновенно, что говорится в таких случаях. Она стала такая веселая, проговорилась, что у вас положено 40 быть свадьбе, что и жена моя тут вмешалась. А мне ни слова – каковы! Ну что ж: дай Бог! У этой хоть что-нибудь есть; проживете вдвоем. Я сказал ей, что ты непременно исполнишь свое обещание… Я уж нынче постарался для тебя, Александр, в благодарность за 380 услугу, которую ты мне оказал… уверил ее, что ты любишь так пламенно, так нежно… – Что вы наделали, дядюшка! – заговорил Александр, меняясь в лице, – я… я не люблю ее больше!.. я не хочу жениться!.. Я холоден к ней как лед!.. скорей в воду… чем… – Ба-ба-ба! – сказал Петр Иваныч с притворным изумлением, – тебя ли я слышу? Да не ты ли говорил – помнишь? – что презираешь человеческую натуру и особенно 10 женскую; что нет сердца в мире, достойного тебя?.. Что еще ты говорил?.. дай Бог память… – Ради Бога, ни слова, дядюшка: довольно и этого урока; зачем еще нравоучение? Вы думаете, что я так не понимаю… О люди! люди! Он вдруг начал хохотать, а с ним и дядя. – Вот так-то лучше! – сказал Петр Иваныч, – я говорил, что ты сам будешь смеяться над собою – вот оно… И опять оба захохотали. 20 – Ну-ка, скажи, – продолжал Петр Иваныч, – какого ты мнения теперь об этой… как ее?.. Пашинька, что ли, с бородавкой-то? – Дядюшка, это невеликодушно! – Нет, я только говорю, чтоб узнать, всё ли ты еще презираешь ее? – Оставьте это, ради Бога, а лучше помогите мне теперь выйти из ужасного положения. Вы так умны, так рассудительны… – А! теперь комплименты, лесть! Нет, ты женись-ка 30 поди. – Ни за что, дядюшка! Умоляю, помогите!.. – То-то и есть, Александр: хорошо, что я давно догадался о твоих проделках… – Как давно? – Да так: я знаю о твоей связи с самого начала. – Вам, верно, сказала ma tante. – Как не так! я ей сказал. Что тут мудреного? у тебя всё на лице было написано. Ну не тужи: я уж помог тебе. 40 – Как? когда? – Сегодня же утром. Не беспокойся: Тафаева больше не станет тревожить тебя… – Как же вы сделали? Что вы ей сказали? – Долго повторять, Александр! скучно. 381 – Но, может быть, вы бог знает что наговорили ей. Она ненавидит, презирает меня… – Не всё ли равно? я успокоил ее – этого и довольно; сказал, что ты любить не можешь, что не стоит о тебе и хлопотать… – Что ж она? – Она теперь даже рада, что ты оставил ее. – Как рада? – сказал Александр задумчиво. – Так, рада. 10 – Вы не заметили в ней ни сожаления, ни тоски? Ей всё равно? Это ни на что не похоже! Он начал в беспокойстве ходить по комнате. – Рада, покойна! – твердил он, – прошу покорнейше! сейчас же еду к ней. – Вот люди! – заметил Петр Иваныч, – вот сердце: живи им – хорошо будет! Да не ты ли боялся, чтоб она не прислала за тобой? не ты ли просил помочь? а теперь встревожился, что она, расставаясь с тобой, не умирает с тоски. 20 – Рада, довольна! – говорил, ходя взад и вперед, Александр, и не слушая дяди. – А! так она не любила меня! ни тоски, ни слез. Нет, я увижу ее. Петр Иваныч пожал плечами. – Воля ваша: я не могу оставить так, дядюшка! – прибавил Александр, хватаясь за шляпу. – Ну так поди к ней опять: тогда и не отвяжешься, а уж ко мне потом не приставай: я не стану вмешиваться; и теперь вмешался только потому, что сам же ввел тебя в это положение. Ну, полно, что еще повесил нос? 30 – Стыдно жить на свете!.. – сказал со вздохом Александр. – И не заниматься делом, – примолвил дядя. – Полно! приходи сегодня к нам: за обедом посмеемся над твоей историей, а потом прокатаемся на завод. – Как я мелок, ничтожен! – говорил в раздумье Александр, – нет у меня сердца! я жалок, нищ духом! – А всё от любви! – прервал Петр Иваныч. – Какое глупое занятие: предоставь его какому-нибудь Суркову. 40 А ты дельный малый: можешь заняться чем-нибудь поважнее. Полно тебе гоняться за женщинами. – Но ведь вы любите же вашу жену?.. – Да, конечно. Я очень к ней привык, но это не мешает мне делать свое дело. Ну, прощай же, приходи. 382 Александр сидел смущенный, угрюмый. К нему подкрался Евсей с сапогом, в который опустил руку. – Извольте-ка посмотреть, сударь, – сказал он умильно, – какая вакса-то: вычистишь, словно зеркало, а всего четвертак стоит. Александр очнулся, посмотрел машинально на сапог, потом на Евсея. – Пошел вон! – сказал он, – ты дурак! – В деревню бы послать… – начал опять Евсей. 10 – Пошел, говорю тебе, пошел! – закричал Александр, почти плача, – ты измучил меня, ты своими сапогами сведешь меня в могилу… ты… варвар! Евсей проворно убрался в переднюю. IV – Отчего это Александр не ходит к нам? Я его месяца три не видал, – спросил однажды Петр Иваныч у жены, воротясь откуда-то домой. – Я уж потеряла надежду когда-нибудь увидеться с ним, – отвечала она. 20 – Да что с ним. Опять влюблен, что ли? – Не знаю. – Он здоров? – Здоров. – Напиши, пожалуйста, к нему, мне нужно поговорить с ним. У них опять перемены в службе, а он, я думаю, и не знает. Не понимаю, что за беспечность. – Я уж десять раз писала, звала. Он говорит, что некогда, а сам играет с какими-то чудаками в шашки или удит рыбу. Поди ты лучше сам: ты бы узнал, что с ним. 30 – Нет, не хочется. Послать человека. – Александр не пойдет. – Попробуем. Послали. Человек вскоре воротился. – Ну что, он дома? – спросил Петр Иваныч. – Дома-с. Кланяться приказали. – Что он делает? – Лежат на диване. – Как, об эту пору? – Они, слышь, всегда лежат. 40 – Да что ж он, спит? – Никак нет-с. Я сам сначала думал, что почивают, да глазки-то у них открыты: на потолок изволят смотреть. 383 Петр Иваныч пожал плечами. – Он придет сюда? – спросил он. – Никак нет-с. «Кланяйся, говорит, доложи дяденьке, чтоб извинили: не так, дескать, здоров»; и вам, сударыня, кланяться приказали. – Что еще там с ним? Это удивительно, право! Ведь уродится же этакой! Не вели откладывать кареты. Нечего делать, съезжу. Но уж, право, в последний раз. И Петр Иваныч застал Александра на диване. Он, при 10 входе дяди, привстал и сел. – Ты нездоров? – спросил Петр Иваныч. – Так… – отвечал Александр, зевая. – Что же ты делаешь? – Ничего. – И ты можешь пробыть без дела? – Могу. – Я слышал, Александр, сегодня, что будто у вас Иванов выходит. – Да, выходит. 20 – Кто ж на его место? – Говорят, Иченко. – А ты что? – Я? ничего. – Как ничего? Отчего же не ты? – Не удостоивают. Что ж делать: верно, не гожусь. – Помилуй, Александр, надо хлопотать. Ты бы съездил к директору. – Нет, – сказал Александр, тряся головой. – Тебе, по-видимому, всё равно? 30 – Всё равно. – Да ведь уж тебя в третий раз обходят. – Всё равно: пусть! – Вот посмотрим, что-то скажешь, когда твой бывший подчиненный станет приказывать тебе или когда войдет, а тебе надо встать и поклониться. – Что ж: встану и поклонюсь. – А самолюбие? – У меня его нет. – Однако ж у тебя есть же какие-нибудь интересы в 40 жизни? – Никаких. Были да прошли. – Не может быть: одни интересы сменяются другими. Отчего ж у тебя прошли, а у других не проходят? Рано бы, кажется: тебе еще и тридцати лет нет… 384 Александр пожал плечами. Петру Иванычу уж и не хотелось продолжать этого разговора. Он называл всё это капризами; но он знал, что по возвращении домой ему не избежать вопросов жены, и оттого нехотя продолжал: – Ты бы развлекся чем-нибудь, посещал бы общество, – сказал он, – читал бы. – Не хочется, дядюшка. – Про тебя уж начинают поговаривать, что ты того… 10 этак… тронулся от любви, делаешь бог знает что, водишься с какими-то чудаками… Я бы для одного этого пошел. – Пусть их говорят что хотят. – Послушай, Александр, шутки в сторону. Это всё мелочи; можешь кланяться или не кланяться, посещать общество или нет – дело не в том. Но вспомни, что тебе, как и всякому, надо сделать какую-нибудь карьеру. Думаешь ли ты иногда об этом? – Как же не думаю: я уж сделал. – Как так? 20 – Я очертил себе круг действия и не хочу выходить из этой черты. Тут я хозяин: вот моя карьера. – Это лень. – Может быть. – Ты не вправе лежать на боку, когда можешь делать что-нибудь, пока есть силы. Сделано ли твое дело? – Я делаю дело. Никто не упрекнет меня в праздности. Утро я занят в службе, а трудиться сверх того – это роскошь, произвольная обязанность. Зачем я буду хлопотать?