Текст книги "Том 1"

Автор книги: Иван Гончаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 85 страниц)

Он пожал плечами. – Зачем, дядюшка, уноситься так далеко? – сказал 20 Александр, – я сам чувствую в себе эту силу любви и горжусь ею. Мое несчастие состоит в том только, что я не встретил существа, достойного этой любви и одаренного такою же силой… – Сила любви! – повторил Петр Иваныч, – всё равно, если бы ты сказал – сила слабости. – Это не по тебе, Петр Иваныч, – заметила Лизавета Александровна, – ты не хочешь верить существованию такой любви и в других… – А ты? неужели ты веришь? – спросил Петр Иваныч, 30 подходя к ней, – да нет, ты шутишь! Он еще ребенок и не знает ни себя, ни других, а тебе было бы стыдно! Неужели ты могла бы уважать мужчину, если б он полюбил так?.. Так ли любят?.. Лизавета Александровна оставила свою работу. – Как же? – спросила она тихо, взяв его за руки и притягивая к себе. Петр Иваныч тихо высвободил свои руки из ее рук и украдкой показал на Александра, который стоял у окна, спиной к ним, и опять начал совершать свое хождение 40 по комнате. – Как! – говорил он, – будто ты не слыхала, как любят!.. – Любят! – повторила она задумчиво и медленно принялась опять за работу. 325 С четверть часа длилось молчание. Петр Иваныч первый прервал его. – Что ты теперь делаешь?- спросил он племянника. – Да… ничего. – Мало. Ну читаешь по крайней мере? – Да… – Что же? – Басни Крылова. – Хорошая книга; да не одну же ее? 10 – Теперь одну. Боже мой! какие портреты людей, какая верность! – Ты что-то сердит на людей. Ужели любовь к этой… как ее? сделала тебя таким?.. – О! я и забыл об этой глупости. Недавно я проехал по тем местам, где был так счастлив и так страдал, думал, что воспоминаниями разорву сердце на части. – Что же, разорвал? – Видел и дачу, и сад, и решетку, а сердце и не стукнуло. 20 – Ну вот: я ведь говорил. Чем же тебе так противны люди? – Чем! своею низостью, мелкостью души… Боже мой! когда подумаешь, сколько подлостей вращается там, где природа бросила такие чудные семена… – Да тебе что за дело? Исправить, что ли, хочешь людей? – Что за дело? Разве до меня не долетают брызги этой грязи, в которой купаются люди? Вы знаете, что случилось со мною, – и после всего этого не ненавидеть, 30 не презирать людей! – Что же случилось с тобой? – Измена в любви, какое-то грубое, холодное забвение в дружбе… Да и вообще противно, гадко смотреть на людей, жить с ними! Все их мысли, слова, дела – всё зиждется на песке. Сегодня бегут к одной цели, спешат, сбивают друг друга с ног, делают подлости, льстят, унижаются, строят козни, а завтра – и забыли о вчерашнем и бегут за другим. Сегодня восхищаются одним, завтра ругают; сегодня горячи, нежны, завтра холодны… 40 нет! как посмотришь – страшна, противна жизнь! А люди!.. Петр Иваныч, сидя в креслах, задремал было опять. – Петр Иваныч! – сказала Лизавета Александровна, толкнув его тихонько. 326 – Хандришь, хандришь! Надо делом заниматься, – сказал Петр Иваныч, протирая глаза, – тогда и людей бранить не станешь, не за что. Чем не хороши твои знакомые? всё люди порядочные. – Да! за кого ни хватишься, так какой-нибудь зверь из басен Крылова и есть, – сказал Александр. – Хозаровы, например? – Целая семья животных! – перебил Александр. – Один расточает вам в глаза лесть, ласкает вас, а за глаза… 10 я слышал, что он говорит обо мне. Другой сегодня с вами рыдает о вашей обиде, а завтра зарыдает с вашим обидчиком; сегодня смеется с вами над другим, а завтра с другим над вами… гадко! – Ну, Лунины? – Хороши и эти. Сам он точно тот осел, от которого соловей улетел за тридевять земель. А она такой доброй лисицей смотрит… – Что скажешь о Сониных? – Да хорошего ничего не скажешь. Сонин всегда даст 20 хороший совет, когда пройдет беда, а попробуйте обратиться в нужде… так он и отпустит без ужина домой, как лисица волка. Помните, как он юлил перед вами, когда искал места чрез ваше посредство? А теперь послушайте, что говорит про вас… – И Волочков не нравится тебе? – Ничтожное и еще вдобавок злое животное… Александр даже плюнул. – Ну, отделал же! – промолвил Петр Иваныч. – Чего же мне ждать от людей? – продолжал 30 Александр. – Всего: и дружбы, и любви, и штаб-офицерского чина, и денег… Ну, теперь заключи эту галерею портретов нашими: скажи, какие мы с женой звери? Александр ничего не отвечал, но на лице у него мелькнуло выражение тонкой, едва заметной иронии. Он улыбнулся. Ни это выражение, ни улыбка не ускользнули от Петра Иваныча. Он переглянулся с женой, та потупила глаза. – Ну а ты сам что за зверь? – спросил Петр Иваныч. – Я не сделал людям зла! – с достоинством произнес 40 Александр, – я исполнил в отношении к ним всё… У меня сердце любящее; я распахнул широкие объятия для людей, а они что сделали? – Что это, как он смешно говорит! – заметил Петр Иваныч, обратясь к жене. 327 – Тебе всё смешно! – отвечала она. – И сам я от людей не требовал, – продолжал Александр, – ни подвигов добра, ни великодушия, ни самоотвержения… требовал только должного, следующего мне по всем правам… – Так ты прав? Вышел совсем сух из воды. Постой же, я выведу тебя на свежую воду… Лизавета Александровна заметила, что супруг ее заговорил строгим тоном, и встревожилась. 10 – Петр Иваныч! – шептала она, – перестань… – Нет, пусть выслушает правду. Я мигом кончу. Скажи, пожалуйста, Александр, когда ты клеймил сейчас своих знакомых то негодяями, то дураками, у тебя в сердце не зашевелилось что-нибудь похожее на угрызение совести? – Отчего же, дядюшка? – А оттого, что у этих зверей ты несколько лет сряду находил всегда радушный прием: положим, перед теми, от кого эти люди добивались чего-нибудь, они хитрили, 20 строили им козни, как ты говоришь; а в тебе им нечего было искать: что же заставило их зазывать тебя к себе, ласкать?.. Нехорошо, Александр!.. – прибавил серьезно Петр Иваныч. – Другой за одно это, если б и знал за ними какие-нибудь грешки, так промолчал бы. Александр весь вспыхнул. – Я приписывал их внимательность к себе вашей рекомендации, – отвечал он, но уже без достоинства, а довольно смиренно. – Притом это светские отношения… – Ну хорошо; возьмем несветские. Я уж доказывал 30 тебе, не знаю только, доказал ли, что к своей этой… как ее? Сашиньке, что ли? ты был несправедлив. Ты полтора года был у них в доме как свой: жил там с утра до вечера да еще был любим этой презренной девчонкой, как ты ее называешь. Кажется, это не презрения заслуживает… – А зачем она изменила? – То есть полюбила другого? И это мы решили удовлетворительно. Да неужели ты думаешь, что если б она продолжала любить тебя, ты бы не разлюбил ее? – Я? никогда. 40- Ну так ты ничего не смыслишь. Пойдем дальше. Ты говоришь, что у тебя нет друзей, а я всё думал, что у тебя их трое. – Трое? – воскликнул Александр, – был когда-то один, да и тот… 328 – Трое, – настойчиво повторил Петр Иваныч. – Первый, начнем по старшинству, этот один. Не видавшись несколько лет, другой бы при встрече отвернулся от тебя, а он пригласил тебя к себе, и когда ты пришел с кислой миной, он с участием расспрашивал, не нужно ли тебе чего, стал предлагать тебе услуги, помощь, и я уверен, что дал бы и денег, – да! а в наш век об этот пробный камень споткнется не одно чувство… нет, ты познакомь меня с ним: он, я вижу, человек порядочный… а по-твоему, 10 коварный. Александр стоял, потупя голову. – Ну как ты думаешь, кто твой второй друг? – спросил Петр Иваныч. – Кто? – сказал с недоумением Александр, – да никто… – Бессовестный! – перебил Петр Иваныч, – а? Лиза! и не краснеет! а я как довожусь тебе, позволь спросить? – Вы… родственник. – Важный титул! Нет, я думал – больше. Нехорошо, 20 Александр: это такая черта, которая даже на школьных прописях названа гнусною и которой, кажется, у Крылова нет. – Но вы всегда отталкивали меня… – робко говорил Александр, не поднимая глаз. – Да, когда ты хотел обниматься. – Вы смеялись надо мной, над чувством… – А для чего, а зачем? – спросил Петр Иваныч. – Вы следили за мной шаг за шагом… – А! договорился! следил! Найми-ка себе такого гувернера! 30 Из чего я хлопотал? Я мог бы еще прибавить кое-что, но это походило бы на пошлый упрек… – Дядюшка!.. – сказал Александр, подходя к нему и протягивая обе руки. – На свое место: я еще не кончил! – холодно сказал Петр Иваныч. – Третьего и лучшего друга, надеюсь, назовешь сам… Александр опять смотрел на него и, кажется, спрашивал: «Да где же он?» Петр Иваныч указал на жену. – Вот она. 40- Петр Иваныч, – перебила Лизавета Александровна, – не умничай, ради Бога, оставь… – Нет, не мешай. – Я умею ценить дружбу тетушки… – бормотал Александр невнятно. 329 – Нет, не умеешь: если б умел, ты бы не искал глазами друга на потолке, а указал бы на нее. Если б чувствовал ее дружбу, ты, из уважения к ее достоинствам, не презирал бы людей. Она одна выкупила бы в глазах твоих недостатки других. Кто осушал твои слезы да хныкал с тобой вместе? Кто во всяком твоем вздоре принимал участие, и какое участие! Разве только мать могла бы так горячо принимать к сердцу всё, что до тебя касается, и та не сумела бы. Если б ты чувствовал это, ты не 10 улыбнулся бы давеча иронически, ты бы видел, что тут нет ни лисы, ни волка, а есть женщина, которая любит тебя, как родная сестра… – Ах! ma tante! – сказал Александр, растерянный и совсем уничтоженный этим упреком, – неужели вы думаете, что я не ценю этого и не считаю вас блистательным исключением из толпы? Боже, Боже! клянусь… – Верю, верю, Александр! – отвечала она, – вы не слушайте Петра Иваныча: он из мухи делает слона: рад случаю поумничать. Перестань, ради Бога, Петр 20 Иваныч. – Сейчас, сейчас, кончу – еще одно, последнее сказанье! Ты сказал, что исполняешь всё, чего требуют от тебя твои обязанности к другим? Александр уже ни слова не отвечал и не поднимал глаз. – Ну скажи, любишь ли ты свою мать? Александр вдруг ожил. – Какой вопрос? – сказал он, – кого после этого любить мне? Я ее обожаю, я отдал бы за нее жизнь… 30- Хорошо. Стало быть, тебе известно, что она живет, дышит только тобою, что всякая твоя радость и горе – радость и горе для нее. Она теперь время считает не месяцами, не неделями, а вестями о тебе и от тебя… Скажи-ка, давно ли ты писал к ней? Александр встрепенулся. – Недели… три, – пробормотал он. – Нет: четыре месяца! Как прикажешь назвать такой поступок? Ну-ка, какой ты зверь? Может быть, оттого и не называешь, что у Крылова такого нет. 40 – А что? – вдруг с испугом спросил Александр. – А то, что старуха больна с горя. – Ужели? Боже! Боже! – Неправда! неправда! – сказала Лизавета Александровна и тотчас же побежала к бюро и достала оттуда 330 письмо, которое подала Александру. – Она не больна, но очень тоскует. – Ты балуешь его, Лиза, – сказал Петр Иваныч. – А ты уж не в меру строг. У Александра были такие обстоятельства, которые отвлекали его на время… – Для девчонки забыть мать – славные обстоятельства! – Да полно, ради Бога! – сказала она убедительно и указала на племянника. 10Александр, прочитав письмо матери, закрыл им себе лицо. – Не мешайте дядюшке, ma tante: пусть он гремит упреками; я заслужил хуже: я чудовище! – говорил он, делая отчаянные гримасы. – Ну успокойся, Александр! – сказал Петр Иваныч, – таких чудовищ много. Увлекся глупостью и на время забыл о матери – это естественно; любовь к матери – чувство покойное. У ней на свете одно – ты: оттого ей естественно огорчаться. Казнить тебя тут 20 еще не за что; скажу только словами любимого твоего автора: Чем кумушек считать трудиться, Не лучше ль на себя, кума, оборотиться? - и быть снисходительным к слабостям других. Это такое правило, без которого ни себе, ни другим житья не будет. Вот и всё. Ну, я пойду уснуть. – Дядюшка! вы сердитесь? – сказал Александр голосом глубокого раскаяния. – С чего ты это взял? Из чего я стану себе портить 30 кровь? и не думал сердиться. Я только хотел разыграть роль медведя в басне «Мартышка и зеркало». Что, ведь искусно разыграл? Лиза, а? Он мимоходом хотел ее поцеловать, но она увернулась. – Кажется, я в точности исполнил твои приказания, – прибавил Петр Иваныч, – что же ты?.. да: забыл одно… в каком положении твое сердце, Александр? – спросил он. Александр молчал. – А денег не нужно? – спросил опять Петр Иваныч. 40 – Нет, дядюшка… – Никогда не попросит! – сказал Петр Иваныч, затворяя за собою дверь. 331 – Что будет думать обо мне дядюшка? – спросил Александр, помолчав. – То же, что и прежде, – отвечала Лизавета Александровна. – Вы думаете, что он говорил вам всё это с сердцем, от души? – А как же? – И! нет. Поверьте, что он поважничать хотел. Видите, как он всё это методически сделал? расположил доказательства против вас по порядку: прежде слабые, а 10 потом посильнее; сначала выведал причину ваших дурных отзывов о людях… а потом уж… везде метода! Теперь и забыл, я думаю. – Сколько ума! какое знание жизни, людей, уменье владеть собой! – Да, много ума и слишком много уменья владеть собой, – задумчиво говорила Лизавета Александровна, – но… – А вы, ma tante, вы перестанете уважать меня? Но поверьте, только такие потрясения, какие были со мной, 20 могли отвлечь меня… Боже! бедная маменька! Лизавета Александровна подала ему руку. – Я, Александр, не перестану уважать в вас сердце, – сказала она. – Чувство вовлекает вас и в ошибки, оттого я всегда извиню их. – Ах, ma tante! вы идеал женщины! – Просто женщина. На Александра довольно сильно подействовал нагоняй дяди. Он тут же, сидя с теткой, погрузился в мучительные думы. Казалось, спокойствие, которое она с таким трудом, 30 так искусно водворила в его сердце, вдруг оставило его. Напрасно ждала она какой-нибудь злой выходки, сама называлась на колкость и преусердно подводила под эпиграмму Петра Иваныча: Александр был глух и нем. На него как будто вылили ушат холодной воды. – Что с вами? отчего вы такие? – спрашивала тетка. – Да так, ma tante: что-то невесело на сердце. Дядюшка дал мне понять меня самого: славно растолковал! 40 – Вы не слушайте его: он иногда и неправду говорит. – Нет, не утешайте меня. Я теперь гадок самому себе. Презирал, ненавидел людей, а теперь и себя. От людей можно скрыться, а от себя куда уйдешь? Так всё 332 ничтожно: всё эти блага, вся пустошь жизни, и люди, и сам… – Ах этот Петр Иваныч! – промолвила с глубоким вздохом Лизавета Александровна, – он хоть на кого нагонит тоску! – Одно только отрицательное утешение и осталось мне, что я не обманул никого, не изменил ни в любви, ни в дружбе… – Вас не умели ценить, – промолвила тетка, – но 10 поверьте, найдется сердце, которое вас оценит; я вам порука в том. Вы еще так молоды, забудьте это всё, займитесь: у вас есть талант: пишите… Пишете ли вы что-нибудь теперь? – Нет. – Напишите. – Боюсь, ma tante… – Не слушайте Петра Иваныча: рассуждайте с ним о политике, об агрономии, о чем хотите, только не о поэзии. Он вам никогда об этом правды не скажет. Вас 20 оценит публика – вы увидите… Так будете писать? – Хорошо. – Скоро начнете? – Как только могу. Теперь на одно это и осталась надежда… Петр Иваныч, выспавшись, пришел к ним, одетый совсем и со шляпой в руках. Он тоже посоветовал Александру заняться делом по службе и по отделу сельского хозяйства для журнала. – Постараюсь, дядюшка, – отвечал Александр, – но 30 вот я обещал тетушке… Лизавета Александровна сделала ему знак, чтоб он молчал, но Петр Иваныч заметил. – Что, что обещал? – спросил он. – Привезти новые ноты, – отвечала она. – Нет, неправда; что такое, Александр? – Написать повесть или что-нибудь… – Ты еще не отказался от изящной литературы? – говорил Петр Иваныч, обирая пылинки с платья. – А ты, Лиза, сбиваешь его с толку – напрасно! 40 – Я не вправе отказаться от этого, – заметил Александр. – Кто ж тебя неволит? – Зачем я самовольно и неблагодарно отвергну почетное назначение, к которому призван? Одна светлая 333 надежда в жизни и осталась, а я уничтожу и ее? Если я погублю, что свыше вложено в меня, то погублю и себя… – Да что вложено в тебя такое, растолкуй мне, пожалуйста? – Этого я, дядюшка, не могу растолковать вам. Надо понимать самому. Воздымались ли у вас на голове волосы от чего-нибудь, кроме гребенки? – Нет! – сказал Петр Иваныч. – Ну вот видите. Бушевали ли в вас страсти, кипело 10 ли воображение и создавало ли вам изящные призраки, которые просились воплотиться? билось ли сердце особенным биением? – Дико, дико! Ну так что ж? – спросил Петр Иваныч. – А то, с кем этого не бывало, так тому и растолковать нельзя, почему хочется писать, когда какой-то беспокойный дух твердит и днем и ночью, и во сне и наяву: пиши, пиши… – Да ведь ты не умеешь писать? – Полно, Петр Иваныч: сам не умеешь, так зачем же 20 мешать другим? – сказала Лизавета Александровна. – Извините, дядюшка, если замечу, что вы не судья в этом деле. – Кто ж судья? она? Петр Иваныч указал на жену. – Она – нарочно, а ты веришь, – прибавил он. – Да и сами вы в начале моего приезда сюда советовали писать, испытывать себя…