Текст книги "Том 1"

Автор книги: Иван Гончаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 85 страниц)

– Ах, какой ужас вы говорите! Девушка не может подвергнуться опасности, когда не хочет даже слышать о ней… а не то чтобы… – Что-с: не то чтобы?.. 160 – Ну, то есть… ах, да вот и крестный! Здравствуйте, крестный! В комнату вошел дородный человек лет пятидесяти, седой, с анненским крестом на шее. – А, да у тебя гости? – сказал он и боком поклонился Ивану Савичу, поглядывая на него исподлобья. – Это сосед, что подо мной живет, – отвечала Прасковья Михайловна. – Ась? – Сосед, Иван Савич, пришел узнать, не колют ли здесь дрова: он желает познакомиться со мной. Я без вас не смела, крестный. Кажется, хороший человек! – шепнула она. – Где изволите служить? – спросил крестный. Иван Савич сначала замялся, наконец пробормотал название своего департамента. – А! – сказал чиновник, – у вас начальник отличный человек! умная голова! и барин, настоящий барин! Вот бы послужить при этаком! Да позвольте-ка: никак вчера… нет, третьего дня… или вчера?.. что это я забыл! Да, точно вчера: от вас получено к нам отношение. Кто это писал его у вас? Ну, пройдоха, нечего сказать: этакой крючок загнул! Вот, изволите видеть: по нашему ведомству один чиновник попал под суд. Он прежде служил у вас и там был под следствием. В аттестате-то глухо насчет этого сказано. Вот мы и обратились к вам с просьбою о доставлении ближайших сведений по сему делу. Ну и получили же от вас бумагу! Ах ты, Господи! есть же ведь люди – как пишут! Написан лист кругом, а точнейших сведений нет никаких. Я нарочно списал себе эту бумагу…фу-ты, как славно написана! Дай-ка, Параша, водочки. Не прикажете ли? – Нет-с, покорно благодарю. – Ась? – Покорно благодарю. Я не пью, – сказал Иван Савич. – А кто у вас начальник отделения? – спросил чиновник. – Стуколкин, – отвечал Иван Савич. – Матвей Лукич! – с удивлением подхватил крестный, – ба-ба-ба! Да неужели уж он начальник отделения? Давно ли? Скажите, ради Бога! как судьба-то иной раз… Ну что это такое! Вообрази, Параша: Матвей Лукич, два года тому назад, был у нас столоначальником, и еще не 161 из самых бойких, а так себе! а теперь, а? Да, душенька, я забыл сказать… Петр Прокофьич звал нас с тобой завтра на вечеринку. Там потанцуют; а у нас добрый вистик составлен: три начальника отделений, только я один чиновник особых поручений попался! А в четверг они у нас. – Ах, крестный, как это весело, как весело! – заговорила, припрыгивая, с детскою радостью Прасковья Михайловна, что было ей немного не под лета. Но ей хотелось пококетничать перед Иваном Савичем. – Вот и вы, милостивый государь, пожаловали бы к нам в четверг, – сказал он, обращаясь к Ивану Савичу, – если вам не скучно будет. – Помилуйте! скучно! можно ли?.. за счастье почту… – Ась? – Непременно, мол, воспользуюсь… – сказал Иван Савич, раскланиваясь и уходя. – Авдей! кажется, я пожуирую… – говорил он, возвратясь домой. – Не могу знать! – отвечал Авдей. – Только это, брат, совсем не то… тут будет что-то чистое, возвышенное, так сказать, любовь лаконическая… – Э! ну вас тут, раздуло бы горой… – ворчал про себя Авдей. – Как же ты с знатной барыней кончил? – спросил Вася, когда Иван Савич рассказал ему о новой соседке. – Что, братец, знатные барыни! Это утомило меня. Вечно приличия, этикет, знаешь, всегда навытяжку… Графы да князья… большой свет… не хочу! Бог с ними! я люблю свободу… так и отстал. – Напрасно! – сказал Вася, – ты бы мог познакомить меня; там бы ты много выиграл… Эх, не умел: как же и выходят в люди?.. Э-э! – Конечно! – сказал Иван Савич, – оно бы можно было: у ней иногда бывают из дипломатического корпуса. Вот в последний раз я ужинал вместе с секретарем посольства… что за здоровяк такой! вот жуир-то! звал в Париж. В четверг, в восемь часов вечера, Иван Савич явился к соседке. Там всё имело вид торжественного собрания. Стеариновые свечи, не зажигаемые по другим дням и скромно стоящие на столике у зеркала, разливали яркий свет по комнате. Чехлы с дивана и четырех кресел были сняты. В гостиной, на столике, горела крашеная жестяная лампа и стояли две тарелки с вареньем. Там был диван, 162 обитый зеленым полумериносом, и двое таких же кресел. Наружный вид их манил к спокойствию и неге. Казалось, как опустишься, так утонешь там и не встанешь. Кто быстро опускался на диван с этою мыслию, тот вскакивал еще быстрее, думая, что он сел на камень: так хорошо сделаны были пружины, которые торговцы Апраксина двора величают аглицкими. В гостиной могло поместиться счетом пять человек, ни больше ни меньше. Далее была еще комната… Потом ширмы, а из-за них выглядывал уголок белой как снег подушки: то было девственное ложе Прасковьи Михайловны. Она смело могла бы надписать девизом: К моей постели одинокой Не крался в темноте ночной… В зале крестный папенька Прасковьи Михайловны играл в одном углу в вист с мужем сестры хозяйки и еще двумя чиновниками, которые были с ним очень почтительны. В другом углу девушка разливала чай. Дамское общество было в гостиной. На диване сидела старшая сестра Прасковьи Михайловны, женщина высокого росту, прямая, как веха, потом хозяйка и еще две какие-то девицы. Около них любезничали два племянника крестного папеньки – один студент, другой юнкер. Дамы сидели, мужчины стояли, потому что негде было сесть. Играли в фанты. – Вы, конечно, с нами останетесь, с молодыми людьми? – сказала Прасковья Михайловна Ивану Савичу с детскою резвостию, – что вам там делать со стариками? Не прикажете ли варенья? Молчи, Жужу! ах, скверная собачонка! Вы погладьте ее только один раз, а там уж она привыкнет к вам. Вот так. – Ах! да она кусается! – сказал Иван Савич, отдернув руку. – Нет-с, никогда. – Помилуйте! вот, посмотрите, до крови. – Ах ты дрянь! вот я тебе ужо розгу дам! – сказала Прасковья Михайловна. – Не угодно ли с нами в фанты? Вы будете, хоть… что бы? мы играем в туалет – все вещи разобраны… ну, будьте гребень. – Да это я взяла! – пропищала одна маленькая девочка. – Ты, ma ch?re, гребеночка, а они будут частый гребень. Так вы частый гребень. 163 – Очень хорошо-с, – сказал Иван Савич. Принесли еще два стула, поставили у дверей и стали играть. При словах: барыня спрашивает весь туалет , все бросились менять места. Ивану Савичу не раз доставалось бросаться со всего размаху на диван с камнем внутри. Он быстро вскакивал, а другой или другая, зная хорошо это седалище, проворно, но осторожно садились на его место, а он оставался. Иван Савич познакомился со всеми. Чиновникам он рассказал про свой образ жизни, и те немало завидовали ему. – Утром я встаю в десятом часу, – говорил он хвастливо, – иногда хожу в должность, иногда нет, как случится… потом-с часа в три иду гулять на Невский проспект. Там, знаете, весь beau monde10 гуляет тогда, встречаешь множество знакомых, с тем слово, с другим два. Зайдешь к Беранже иностранные газеты прочитать: об испанских делах, о французском министерстве… Так время неприметно и пройдет до обеда. – А позвольте спросить, кто теперь министром у французов? – спросил крестный. «Министром? А черт его знает!» – подумал Иван Савич. – Теперь-с… – начал он и остановился. – Ась? – спросил крестный. – Теперь… министерство распущено, – вдруг сказал Иван Савич, как будто по вдохновению, – никого нет. – Стало быть, товарищи управляют, – примолвил тот. – Там ведь одно министерство, – сказал Иван Савич. – Как, неужели? И один министр? – Нет-с, много. – Много! какая диковинка… И пошли толки о том, как это должно быть неудобно. – Потом, – продолжал Иван Савич, – иду обедать к Леграну или к Дюме. Тут соберутся приятели, покутим, вечер в театре: так и жуируем жизнию… – Вот живут-то! э! – сказал с завистью один чиновник, – пожил бы так! а то в восемь часов иди в должность да и корпи до пяти! Заживо умрешь. – Что должность: сухая материя! – примолвил Иван Савич. – Жизнь коротка, сказал один философ: надо жуировать ею. 164 Иван Савич признан был всем обществом за любезного, фешенебельного и вообще достойного молодого человека. Крестный особенно был ласков с ним. Иван Савич благодарил его за дозволение бывать у его крестницы по четвергам. – Сам я не надеялся получить это позволение, – начал Иван Савич, – Прасковья Михайловна так боязливы… – Ась? – Прасковья Михайловна так боязливы… – Оно не то что боязлива, извольте видеть… – отвечал крестный, – а того… получила от отца фундаментальное воспитание. Мать была, правда, баловница, – не тем будь помянута, – да умерла рано; а покойник-то отец, мой сослуживец, уж коллежский советник, – вот он был строг, не любил баловать. Он ее и приучил к аккуратности и воздержанию. Не будь его, смоталась бы, чисто смоталась бы девка. Да он, – царство ему небесное, – был с правилами человек и ей внушил. А то она… – Что такое? – спросил Иван Савич. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . После этого вечера Иван Савич решился прийти и не в четверг. Его встретили градом упреков и в то же время сняли со стула шаль и ридикюль, чтобы очистить ему место. Он повторял эти визиты в неделю раз, потом чаще и чаще. Прием всегда был одинаковый. Наконец однажды он решился приступить к объяснению. Был зимний вечер. Всё было тихо кругом. Кухарка спала у себя в кухне. Горничная ушла к соседям в гости. Сама Прасковья Михайловна сидела на диване и шила в пяльцах. Иван Савич сначала сидел напротив ее, потом у него в голове мелькнули какие-то соображения, и он сел рядом с ней на диване, так что ему был виден затылок и вся спина соседки. Он открыл, что косыночка не доходила вплоть до платья и часть плеча оставалась обнаженною. Он уж был откровенен с Прасковьей Михайловной, говорил ей о дружбе, о любви, – не к ней, а вообще. Она сначала зажимала уши, кричала, потом не зажимала ушей и не кричала, но зато ничего не отвечала, так что Ивана Савича брало зло. Он решился заговорить о любви к ней. Для этого-то он и пересел рядом, чтобы, в случае неблагосклонного приема своих объяснений, избегнуть грозных взоров оскорбленной добродетели. 165 – Прасковья Михайловна! – сказал он. – Чего изволите? – Вы… бывали влюблены? – Что вы это? опомнитесь: ведь я девушка. – Так что же? разве девушки не влюбляются? – Не должны! – сказала она строго, – пока ни за кого не помолвлены. А сама так и сновала иглой, то вверх, то вниз. – Да ведь любовь иногда не ждет помолвки. – Об этом и думать не должно! – сказала она. – Ну да неужели вам никто не нравился? Молчание. – Прасковья Михайловна! – Чего изволите? – Неужели вы не любили никогда? Молчание. «Экая дубина! – подумал Иван Савич, – хоть бы что-нибудь… хотя бы плюнула. Брякнуть ей о писаре разве? да нет, подожду, еще что будет». – А я думал… – начал он, – я надеялся, что, может быть… я удостоюсь… что постоянная моя внимательность будет награждена… – Что это сегодня как будто на вас нашло? – сказала она. – Бог знает что вы говорите! Не пора ли вам домой? десятый час. – Зачем мне домой! что я там стану делать? – Заниматься науками. – Нет-с, я не уйду, пока не выскажу… всего… я… вы… мы… знаете, Прасковья Михайловна, любовь двух душ есть такая симпатия… это, так сказать, жизненный бальзам. Почему бы? скажите, – о, скажите хоть одно слово! Она молчала. «Ну видано ли этакое дерево?» – думал он. – Вы камень, вы лед… почему бы вам не разделить с человеком счастия? почему не пожуировать? Жизнь коротка, сказал один философ… – Ах, что вы? – вскричала она, закрыв лицо руками. – Боже мой! если б увидали… 166 – О, разделите это чувство, несравненная Прасковья Михайловна! – кричал Иван Савич, – которое бушует в моей груди… вы не знаете, как я страдаю… одна мысль быть подле вас, жить вечно с вами приводит меня… О! вы не понимаете… – Не говорите, не говорите! – кричала она, зажимая уши. – Боже мой! что вы, что вы? Вечером, я одна… Что подумают? – Но скажите одно слово, одно, дайте ответ! – говорил Иван Савич, – и я готов ждать хоть до утра… – Я! ответ! чтоб я теперь дала ответ! Вы не щадите моей скромности! Боже мой! Теперь, вечером, с такими объяснениями… Ответ! Нет, нет, лучше подождите хоть до завтра. Или нет, в среду утром, в двенадцать часов, вы получите ответ… Иван Савич пришел в восторг. – Несравненная Прасковья Михайловна! – сказал он, – как благодарить вас?.. о! счастье! Вот что значит жуировать жизнию! Это истинное, высокое, так сказать, сладостное… Он не вытерпел и поцеловал ее руку. – Ах! – воскликнула Прасковья Михайловна, и иголка выпала из ее рук. – Что вы сделали? Вы, вы опозорили меня… Как! так рано, прежде моего ответа! Это ужасно! Приходите в среду, я вас жду, а теперь уйдите, уйдите! Она убежала в спальню и заперлась. «В среду так в среду, – подумал Иван Савич. – Да что ж она испугалась так? не всё ли равно, что сегодня, что через три дня…» На третий день после того Авдей доложил Ивану Савичу, когда этот воротился из должности, что дворник зачем-то пришел. – Что ты, любезный? – спросил Иван Савич, вышедши в переднюю. Дворник глупо улыбался, кланялся, держа обеими руками шапку, но ничего не говорил. – Что тебе надо? – Проздравить вашу милость пришел. – С чем? – спросил с удивлением Иван Савич. Дворник опять начал кланяться, улыбаться. – Авдей! с чем это он меня поздравляет? – Не могу знать! – отвечал Авдей. – С добрым делом: с скорым вступлением в законный брак, батюшка! – Что-о? – В законный брак… – Как? с кем? что ты? с ума, что ли, сошел? – Никак нет, батюшка. Слышь, с верхней нашей жиличкой, Прасковьей Михайловной… 167 – Как! Иван Савич остолбенел. – Кто ж тебе сказывал? – спросил он. – Соседка Прасковьи Михайловны давеча встретила меня. «Что, говорит, у вас скоро свадьба?» – да и рассказала… слышь, завтра помолвка будет… Еще приказчик от меховщика, что напротив нас, сказывал: вишь, сегодня сама Прасковья Михайловна была там. Они давно торговали у них мех, да всё не решались, а тут, слышь, сама сказала, что не завтра, так послезавтра возьмет: к свадьбе, говорит, надо, чтоб поспело; мясоеду немного остается. А давеча и сама кухарка говорила, что к завтрему кулебяку пекут: слышь, утром помолвка… Да что греха таить! приходил какой-то барин с крестом, спрашивал: и как вы живете и всё этакое… Дворник поклонился и опять стал улыбаться. – Чай, квартирку-то другую возьмете? – примолвил он. – У нас скоро очистится вон там; выгоняем жильца: в срок не платит; славно бы… – Стой! стой! – закричал Иван Савич и, взяв дворника за плечи, оборотил спиной и вытолкнул вон. Потом обратился к Авдею: – А! что ты скажешь, Авдей? – Не могу знать! – Только и слышишь от тебя: не могу знать! Сделай милость, моги хоть раз: ну? – Не могу… – начал Авдей. Иван Савич и его, точно так же как дворника, вытолкал вон. Он долго ходил по комнатам взад и вперед и по временам к чему-то прислушивался. – Да, да, точно, – ворчал он, – наверху скребут пол, чистят – так! дворник не соврал! Да и вон кухарка пронесла огромную чашку муки, множество яиц: кулебяка будет! Вон и сама Прасковья Михайловна; о коварная змея! с девкой идет. Девка несет кулек: оттуда торчит телячья нога, зелень. Сама несет узел с чем-то… провизии множество… Кому это всё съесть? Ясно, что пир будет. А! так вот она что затевает! Она ошиблась… она думала, что я сделал ей предложение… жениться! То-то она и отложила до послезавтра. Какова! о змея, змея! на-ка поди, что выдумала! Иван Савич терялся в этих мыслях и час от часу всё более тревожился. – Что делать? как быть? как же объяснить ей? Ох, неловко: Господи, помоги! 168 Он бил себя кулаком по лбу, метался во все углы, как бы отвратить бурю. Он уже принял два содовых порошка – не помогло! выпил две рюмки мараскину – легче стало. Выпил еще рюмку – и вдруг лицо его прояснело. – Авдей! Авдей! – закричал он, – поди, поди сюда… Знаешь что? – Не могу знать! – Фу-ты, Боже мой! да как ты не догадался, что надо делать? неужели не догадываешься? Не могу… – начал Авдей. Иван Савич махнул рукой. – Слушай! – сказал он. – Так отказаться неловко. Понимаешь? Пойти да объясниться, что я, дескать, не о женитьбе говорил, а так только… не годится. Спросят, что же я предлагал? как я скажу? Выйдет история… И тут она захныкала, что я опозорил ее: поцеловал руку. Великая важность! Так мы, знаешь что? неужели не догадался? – Не могу знать! – Мы съедем на другую квартиру. Авдей встрепенулся. – Помилуйте, – начал он, – Господи, Создатель! этакую квартиру оставлять! удобство всякое: и сарай особый, и ледничек от хозяина дают. Воля ваша: пожалуйте мне расчет… – А! тебе хочется, чтоб я в историю попал! лень постараться вывесть из беды! – Помилуйте… – Нет тебе денег, пока не отыщешь квартиры. – Да где ее найдешь? – Где хочешь. Видишь, житья нет: притесняют. Ищи! завтра же утром чтоб нас не было здесь. И подальше, в другой конец, в Коломну. – Да хоть денька три подождите.