Текст книги "Энциклопедия Хулиганствующего Ортодокса"

Автор книги: Иосиф Раскин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 29 страниц)

Ю.: Чего ты ждешь от книги, которую начинаешь читать?

Р.: Знакомства с хорошими людьми, с интересными людьми. Людьми, только людьми.

Ю.: Мысли тебя меньше интересуют?

Р.: Ты понимаешь, мысли сами по себе до меня не доходят. Мне нужна мысль, которая высказана человеком. Героем, персонажем.

Ю.: Какую мысль ты считаешь самой необыкновенной из когда-нибудь кем-нибудь высказанных?

Р.: Ну, много. Огромное множество мыслей меня восхищали и поражали. Я никогда не забуду, как я прочитал Ключевского и восхитился мыслью, что счастлив мужчина, который относится к жене как к любовнице, и несчастен мужчина, который позволяет любовнице к себе относиться как к мужу. Или многие мысли Бернарда Шоу, Черчилля... Но это все же не мысли, это афоризмы. Мысль – это нечто иное.

Ю.: А у тебя есть любимые мысли?

Р.: "Алкоголь в малых дозах безвреден в любых количествах" – Жванецкого.

Ю.: Тебе хочется осознавать свою причастность к культуре? К мировой культуре, вообще к культуре?

Р.: Наверное, это из самого существенного в моей неудовлетворенности, в том, что я не состоялся. Конечно, мне бы страшно хотелось хоть как-то быть причастным к культуре.

Ю.: Женщины и культура. А есть что-то третье, что привязывает тебя к жизни? Женщины, культура – и что еще?

Р.: Ну, наверное, – все-таки я рос во время войны – политика. Мне не хочется умереть, так и не узнав, что будет с этой бандой. Неужели она так и уйдет безнаказанно?

Ю.: Хорошо. А вот еще в связи с культурой: на какое существо ты больше похож? На Гулливера, которого лилипуты связали, и он не может пошевелиться? То есть так ли ты связан с культурой, как Гулливер был связан этими нитками? Тебе неловко со своим невежеством, со своим положением книготорговца? Или ты больше похож в своих отношениях с культурой на пингвина – птицу, которая не умеет летать?

Р.: Я не думаю, что пингвин чувствует себя ущербным из-за того, что не умеет летать. Я чувствую себя очень несчастным из-за того, что не умею играть на фортепьяно, из-за того, что не могу составить фразу из нескольких слов, которая была бы кому-то интересна. Я чувствую себя очень ущербным из-за этого.

Ю.: Ты гордишься знакомством со мной, моей дружбой?

Р.: Нет, не горжусь. Я получаю от этого удовольствие.

Ю.: А есть человек, дружбой с которым ты гордишься?

Р.: Не дружбой, а хорошими отношениями. Это Марлен Кораллов. Я горжусь тем, что я с ним знаком. Я горжусь дружбой с Мариком Барбакадзе. Знакомством с Эфраимом Севелой. Знакомством, достаточно теплым, с Зориком Балаяном... Ну, есть много людей, знакомством с которыми я горжусь. А есть люди, знакомство с которыми мне доставляет колоссальное удовольствие. Наслаждение. Обогащает меня.

Ю.: А среди тех, от общения с кем ты испытываешь удовольствие, – я на первом месте? Или нет? И с кем еще ты испытываешь такое же сильное удовольствие, как от общения со мной?

Р.: Таких очень много.

Ю.: Назови хоть одного.

Р.: Ты пойми, я такой человек, что я от общения со всеми испытываю колоссальное удовольствие.

Ю.: Но общение с женщиной ты предпочтешь любому собеседнику? С самой неумной, самой недостойной...

Р.: Нет. Но мне бы хотелось, когда я общаюсь с кем-нибудь из интересных людей, чтобы рядом со мной была моя жена. Во мне есть еще одна особенность, может быть, это даже патология. Если бы мне предложили бесплатно отвезти меня в Лувр или показать семь чудес света, то я бы один не поехал. Мне это было бы неинтересно, мне обязательно нужно, чтобы кто-то был рядом со мной.

Ю.: Нет у тебя ощущения, что все повторяется? Что все тебе уже знакомо, и даже общение?

Р.: Нет. Для меня все внове.

Ю.: Это замечательно. Что бы ты хотел, чтобы я у тебя спросил?

Р.: Больше всего мне хотелось бы, чтобы ты меня спросил обо всем, о чем ты хочешь меня спросить. И я клянусь, что я тебе говорил, говорю и буду говорить только правду и ничего, кроме правды.

Ю.: Как часто бывает у тебя ощущение легкости жизни, что все хорошо, что старость далеко, что книжку твою любят? Ведь это качественно новый отрезок твоей жизни – с тех пор, как ты издал книгу. А может быть, так бывало и до книги? Все хорошо, торгуешь хорошо, друзей много...

Р.: Ты хочешь спросить, страдал ли я от неудовлетворенности жизнью?

Ю.: Что преобладает – вот это ощущение подъема или ощущение неудобства жизни?

Р.: Трудно сказать. Каждый день, каждый час все по-разному. Все это очень сложно...

Ю.: С годами тебе все понятнее жизнь делается?

Р.: Нет.

Ю.: Запутываешься?

Р.: Конечно, все больше и больше запутываешься.

Ю.: Но впечатления растерянного человека ты не производишь. Или это маска? Маска человека, знающего, как жить, как выглядеть...

Р.: Это не маска. Это примитивное отношение к жизни, наверное...

Ю.: Кроме женщин, что всего загадочнее на свете? Умный человек сказал: "Звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас". Ну, эти слова примелькались. А что для тебя загадочно?

Р.: Человек. Животное в человеке и вообще человек. Хотя любое живое существо – это тоже, безусловно, загадка гораздо большая, чем все неодушевленное: звезды, небо... Все живое: муравей, собака...

Ю.: Какой тебя писатель больше занимает – мудрец, который доказывает, что жизнь трагична, или тот, который рассказывает тебе о прелестях существования?

Р.: Я думаю, скорее тот, который примитивно и популярно доказывает, что жизнь сложна и трагична, чем тот, который расписывает, как она прекрасна. Хотя "Кубанских казаков" я смотрел с огромным удовольствием.

Ю.: А как ты сформулируешь трагизм жизни? Что это такое, из чего он проистекает? Кроме того, что человек смертей.

Р.: Я думаю, что смерть – это не самое главное, в ней не трагизм, это что-то другое. А трагизм жизни – это все-таки когда тебя не понимают. И еще больший трагизм – когда не хера и понимать в тебе... Но я бы сказал наоборот: счастье жизни – в ее трагизме. Если бы жизнь не была трагична, она уже не была бы той ценностью, тем удовольствием, тем прекрасным, что она есть. А жизнь действительно прекрасна. Вот она грязная, сволочная, жестокая – но все-таки прекрасная. Слова "жизнь трагична" – это как "сахар сладкий".

Ю.: Ты любишь полежать в постели проснувшись?

Р.: Да.

Ю.: А сразу же вспоминаешь свое имя, свое место?

Р.: Я об этом не думаю. Иногда мне снятся сны, и я думаю о том, что мне приснилось. Иногда я лежу и думаю, что мне надо сегодня успеть. И просто – как хорошо в тепле полежать... Ну, не знаю... О своем месте под землей я не только когда просыпаюсь, я вообще никогда не думаю.

Ю.: Назначение прожитого дня – в чем оно?

Р.: Я думаю, что главное назначение жизни человека – хоть что-то делать для других людей. Но не просто для каких-то людей, а для конкретных людей, тебе дорогих, тебе приятных, тебе симпатичных. Главное назначение жизни – делать людям добро.

Ю.: От сумы да от тюрьмы... Предположим, посадили тебя, Иосиф. Посадили. Непонятно, как и почему. В тюрьме ты найдешь силы помогать другим?

Р.: Конечно.

Ю.: И анекдоты будешь рассказывать?

Р.: И анекдоты буду рассказывать. И помогать советами, мудацкими и примитивными. Со мной был такой случай. Я двое или трое суток просидел в КПЗ в Сухуми. Это было лет 25 назад. Ко мне ребята относились – невозможно себе представить, как к родному человеку. Они мне оставляли самый последний окурочек докурить. Я им обещал, что когда я выйду, – а за мной должна была приехать жена из Хосты, и мы должны были ехать в аэропорт, в Москву лететь, – что обязательно куплю сигарет и принесу. А получилось так, что некогда было, мы опаздывали на поезд, надо было ехать, денег на такси не было – и я не принес им сигарет. Когда я позже прочитал о подобной ситуации в книге "Жестокие игры", я в буквальном смысле заплакал. Это бывает страшно редко, чтобы я плакал, чтобы слезы текли. А тут заплакал. Вот и сейчас я с тобой говорю, а у меня комок в горле. Я не смогу себе этого простить никогда, что я им не принес сигарет.

Ю.: Иосиф, ты понимаешь, что это ложь, поза, когда ты говоришь, что ты с возрастом все больше запутываешься и что жизнь делается все таинственней?

Р.: Нет, нет!

Ю.: На самом деле тебе все понятно.

Р.: Нет, мне многое непонятно.

Ю.: А жить хочется все больше? Все больше пугает, что это кончится?

Р.: Да, конечно. Панически боюсь смерти. А еще больше – какой-нибудь болезни. Что я буду умирать в муках и буду Доставлять близким муку. Это очень страшно. Не дай Бог, будет у меня инсульт, и я буду лежать, и за мной должен будет кто-то ухаживать.

Ю.: А часто бывает у тебя ощущение, что ты ничтожную жизнь прожил? Недостойную какую-то. Тебе обидно?

Р.: С одной стороны, я прожил, безусловно, ничтожную жизнь, с другой стороны, я прожил страшно огромную и интересную жизнь. Я в 16 лет пошел работать на завод, три года служил в армии. Я первый раз женился, когда мне было 18 лет. В 10 лет я начал курить.

Ю.: Иосиф, ну разве это жизнь? Это биография. Жизнь – это мысли наши.

Р.: Ну, если жизнь – это мысли, то, конечно, я прожил ничтожную жизнь. А если жизнь – это биография, то я Прожил интересную жизнь. Я не жалею о том, как я ее прожил.

Ю.: Ты обыватель, ты мещанин, ты не мудрец. А тебе иногда кажется, что ты мудрец.

Р.: Нет. Я люблю чужие мысли. Ты мудрец, еще кто-то. Я иногда завидую таким людям доброй, хорошей завистью, это даже не зависть, а восхищение, преклонение. А я не мудрец.

Ю.: Ты давно примирился с тем, что звезд с неба не хватаешь?

Р.: А как я могу стать мудрецом? Этому не учатся. Или это есть, или нет. Тем более, в зрелом возрасте этому не научишься.

Ю.: Познай самого себя – говорят философы. А ты ведь себя совсем не познал. С другими людьми ты еще что-то можешь: составить представление, наслаждаться общением. А себя ты боишься, тебе с собой скучно, тебе трудно. Это тебя родители таким сделали? Или какие-то ужасные обстоятельства?

Р.: Жизнь. И родители, и окружение.

Ю.: Но если ты понимаешь, что это нужно, почему бы тебе с завтрашнего дня не начать изучать себя?

Р.: Я не знаю и не понимаю, что значит изучать себя.

Ю.: Любить свои собственные мысли, свои ощущения, разбираться...

Р.: Свои собственные мысли любить – это значит дарить их людям. А для чего они мне?

Ю.: Но ты же людям даришь не ощущения свои, не мысли, – а просто делаешь подарки.

Р.: Нет, я людям дарю и разговоры свои, и свое общение. Есть люди, которые интеллектуально еще ниже меня, и они что-то от меня воспринимают, и слава Богу.

Ю.: Я думаю, что это прекрасный конец. Остановимся на этом, Иосиф. Сделаем книгу "Беседы Юлиса с Раскиным", ты ее издашь... Мы ведь свободные люди...

Р.: Севела любит говорить, что свобода начинается с первого миллиона долларов. А я думаю, что истинная свобода – это свобода от всяческих связей с людьми, хотя, с другой стороны, это и большое несчастье. В этом смысле ты – свободен. Можешь сесть в самолет и лететь куда хочешь. Можешь поехать к цыганам, если знаешь, где они. Можешь пойти в бордель, чтобы узнать жизнь борделя. А у большинства людей есть жены, дети, родственники, соседи, наконец... Истинный художник, творец – он от всего этого свободен.

Ю.: Но для этого нужно от всего отказаться и стать попрошайкой.

Р.: Очень даже хочется, и я стараюсь...

Ю.: И готов для этого стать попрошайкой, как я?

Р.: Попрошайкой? Нет, никогда в жизни.

Ю.: Тебя пугает, что ты не сможешь заботиться о близких? Или просто не хочешь быть попрошайкой и жить, как живу я?

Р.: Да я не смогу быть попрошайкой. Просто не смогу. Может, последние год-два я чуть-чуть изменился, но до этого сколько я ни бывал в ресторанах, кого я ни водил в рестораны, какая бы ни была компания, я в жизни не мог позволить, чтобы кто-то заплатил за меня или я не заплатил за всех.

Ю.: Ну, представь себе, что книжка даст мне доход, и я скажу: "Иосиф, ты меня год кормил, а теперь я тебя буду кормить. Езжай, куда хочешь".

Р.: Нет, для меня это будет страшно унизительно.

Ю.: Ну, а если твоя книга будет тебя кормить, ты все равно будешь ходить в свою грязную темную комнатушку и считать приходы-расходы?

Р.: Я думаю, что еще несколько месяцев – и с долгами я рассчитаюсь. Надеюсь, по крайней мере. Ну, а если моя книга... Может, куплю себе брюки, если захочется. У меня ведь единственные брюки – это те, что на мне, даю тебе честное слово. Мне хочется, чтобы моя жена хоть как-то...

Ю.: А ездить, ты будешь ездить?

Р.: Конечно. Если у меня будут деньги? Мной заработанные? Для меня это счастье – ездить. Но один – никогда. Буду когото возить. Жену возить, сына, внука. Еще кого-то, не знаю.

Ю.: Вместе будем ездить.

Р.: Тебя возить не буду. Не надо брать с меня такого обещания. Я буду возить людей мне милых и симпатичных.

Ю.: То есть таких людей, которые глупее тебя. А я, наоборот, ищу людей умнее.

Р.: Нет, ну зачем же? Ты не прав. Просто мне одинаково необходимо и общение с людьми, которые меньше меня знают, и с теми, кто обладает талантом. Неважно, каким, но талантом! И мне, конечно, страшно интересно общаться с людьми, которые больше меня знают. Из мыслей древних одна мне кажется непреложной истиной – чем больше человек пытается узнать, тем больше он понимает, что ни черта не знает. И все-таки, чем меньше я понимаю, тем больше я стараюсь понять, расспрашивая тех, чье мнение для меня важно, кому я доверяю, кто для меня в чем-то авторитет. И я не могу понять, как этот народ, то есть народа-то нет, народ уничтожен, но как люди в таком огромном количестве могут такое терпеть? Как они могут месяцами сидеть без зарплаты и работать? Жить в таких диких условиях и считать это нормальным!

Ю.: Вот и с тобой, по-моему, случилась маленькая жизненная катастрофа – ты остыл к анекдотам. Раньше у тебя на все случаи жизни был готов анекдот, в любой ситуации ты вспоминал что-нибудь подходящее.

Р.: Это у меня, знаешь, по Марксу: бытие определяет сознание. А мое бытие в последнее время – гипертония, головные боли... Но анекдоты – это святое. Я каждый день слышу что-нибудь новенькое, а уж пересказываю это всем, кого только встречу. А то и позвонить не поленюсь.

Ю.: Ну, а какой анекдот подошел бы к тому, что у нас с тобой сейчас происходит? Ты, например, признал, что я – великий, а ты – говно в проруби, неизвестно зачем коптишь это небо...

Р.: Ну, на это есть старый классический анекдот. Анекдот вообще может быть классикой, как литература. Так вот, гуляет во дворе красавец-дог. Ухоженный, гордый, ни на кого не смотрит. А вокруг него бегает шелудивый дворовый пес, не решаясь приблизиться. Наконец, набрался храбрости, подскочил к догу и спрашивает: "Слушай, а ты кто?" Тот надменно отвечает: "Я – дог, а ты кто?" А тот, поджав хвост: "Да я никто, я поссать вышел". Вот и я по жизни поссать вышел, а ты – дог.

Ю.: Да, с дворнягой этой ты попал в десятку. А может, и нет. Ведь если бы не было тебя, неизвестно, стал бы я догом или нет. И что бы было со мной в тот год, если бы ты меня не кормил, не помогал.

Р.: Ну, я не думаю, что эта помощь так уж много значила в твоей жизни. Для тебя эта помощь – в кавычках. Лучше я тебе еще один анекдот расскажу, он тоже к нам относится. Один старый еврей пошел в горы и попал под обвал. Летит он в пропасть и случайно хватается за какой-то кустик. Вцепился в него, висит над пропастью и орет изо всех сил: "Есть здесь кто-нибудь?" И слышит в ответ громовой голос: "Есть!" Тогда этот еврей орет: "Ты кто?" Тот отвечает: "Я – Бог!" Еврей орет: "Сделай же что-нибудь!" И звучит голос Господа: "Немедленно отпусти руки!!" Тогда еврей снова орет: "Есть здесь еще ктонибудь?"

Ю.: Да, это прекрасно, и это про нас, и нас можно менять местами. Когда ты кормил меня, водил в Сандуны – а без тебя бы я никогда туда не попал – но ведь еще ты твердил мне: "Гений, гений". Ты был тогда один, это сейчас только стали появляться другие, а тогда ты был единственная моя поддержка. И ты же говорил мне: "Ты хам, говно, преступник", ты требовал, чтобы я отпустил руки. А сейчас я тебе говорю – отпусти руки, начни думать, начни жить!

Р.: Давай договоримся так, я не пожалею еще пятидесяти долларов – и недельки через две, слышишь?

Ю.: Слышу, Иосиф, слышу, милый... И деньги ты достанешь, и вообще ты все можешь. Кстати, почему ты утверждал, что у меня деньги где-то зарыты? Откуда у меня деньги? Какой у меня доход? Объясни.

Р.: А когда я утверждал, что ты гений, ты не спорил, ты сам был в этом уверен больше, чем я. И тут я больше чем уверен, что даже в тот год, когда я давал тебе какие-то копейки, у тебя были деньги.

Ю.: Да откуда, где я мог заработать?

Р.: А может, ты когда-то банк взял? Я не знаю, меня бы это не удивило. Может, у тебя наследство осталось от какой-нибудь из твоих женщин. Матерей твоих детей. Может быть, ты когото из них ограбил. Ты на все способен. Понимаешь, такой человек, как ты, не может быть нищим. Ты не Гоген какой-нибудь, или кто там еще, Ван Гог...

Ю.: Почему? Почему не Мандельштам?

Р.: Ты не Мандельштам, ты не Платонов. Потому что они все гении, но у них не было того страшного злодейства, как у тебя. Но за эту беседу я говорю тебе спасибо!