Текст книги "Новенький (СИ)"

Автор книги: Инна Инфинити

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Глава 37.

– Зачем тебя вызывала мама? – спрашиваю Диму, когда мы выходим из школы.

– Неважно, – отрезает.

По Диме видно, что он все еще зол. Не берет меня за руку, не называет Белоснежкой, не улыбается и не шутит. Идет хмурый, погрузившись в свои мысли.

– Почему ты не хочешь мне рассказать? Что-то плохое случилось?

Молчит. Мне же в голову лезут разные дурные мысли, я начинаю себя накручивать.

– Тебя отчисляют из нашей школы?? – спрашиваю дрожащим голосом.

– Нет.

– А что тогда?

– Неважно.

Вздыхаю и, потупив голову, поспеваю за Димой, который мчит в кино так, будто мы опаздываем. Там Соболев покупает билеты на ближайший фильм, даже не спросив, о чем он, берет мне сладкий попкорн с колой, и мы заходим на сеанс. Места в центре зала, а не на последнем ряду. Мы садимся на кресла, и Дима немигающим взглядом впивается в экран.

Он взял билеты на какой-то боевик, который мне смотреть совершенно неинтересно. В главного героя стреляют сто человек, и ни одна пуля не попадает. Потом за спиной героя взрывается дом, а его даже не отбрасывает взрывной волной.

Не люблю настолько неправдоподобное кино. Я уже съела весь попкорн и выпила всю колу, а Дима не то что не поцеловал меня ни разу, даже не взял за руку, не обнял. Соболев не реагирует, даже когда я достаю из сумки телефон и принимаюсь листать ленту в ВК.

Жгучая обида разрастается в груди. Только пока не понимаю, на кого: на маму или на Диму. Родительница прицепилась к Соболеву вообще ни за что! Он хорошо учится, почти не пропускает уроки, не дебоширит в школе.

Что еще ей от него нужно???

Но Дима, конечно, тоже хорош. Замкнулся в себе и не хочет разговаривать. Сердится на меня, что ли? Как будто я виновата в том, что моя мама его вызывала.

К концу фильма мое состояние становится совсем гадким, и мне поскорее хочется домой, хотя Дима, неожиданно, предлагает мне посидеть в кафе. Но у меня нет желания смотреть на его хмурое лицо и молчать. Желание только одно – поскорее закрыться в своей комнате и разрыдаться.

До моего подъезда мы тоже доходим в тишине. И это первый раз с начала наших отношений, когда я не рада, что Дима меня провожает. Честное слово, лучше идти по темноте одной, чем с Соболевым, который упорно молчит!

– Спасибо, что проводил, – буркаю у подъезда и разворачиваюсь к металлической двери.

– Подожди, – хватает меня за руку и разворачивает к себе.

На его лице смертная скорбь, и я чувствую укол в самое сердце. Просто невыносимо видеть Диму таким печальным, хочется взять часть его боли на себя, разделить это бремя с ним.

– Прости, Сонь… – произносит глухо.

Из легких вырывается поток воздуха.

– Что случилось, Дим? Пожалуйста, скажи.

Он отводит взгляд в сторону и задумчиво смотрит в темноту.

– Мне неприятно об этом говорить, – наконец, выдает. – Я не хочу погружать тебя в это.

– Почему?

– Потому что это мир, в котором я вынужден жить. Очень надеюсь, что еще недолго. Я правда не хочу, чтобы ты касалась всего этого.

– Понятно. Значит, не скажешь.

Между нами повисает тишина. Я переминаюсь с ноги на ногу, больше всего мечтая наконец-то скрыться в подъезде. Но меня ни с того ни с себя начинает гложить чувство вины перед Димой, оно вонзается в грудь острым клинком.

Чувство вины за мою маму. За то, как она к нему относится, за то, что она про него думает, за то, как к нему предвзята. Дима ни в чем не виноват, а мама непонятно, за что, повесила на него все смертные грехи.

– Извини меня, – говорю сдавленным голосом, глядя на грязную лужу в метре от нас.

– За что?

– За мою маму. Я знаю, что она негативно к тебе относится. И я знаю, что ты тоже это знаешь. Она не права, и мне очень за нее стыдно.

– Ты не несешь ответственность за своих родителей. Так же, как и я, не несу ответственность за своих.

– Нет, – спорю, поднимая на Диму глаза. – Наверное, я не права в том, что не пытаюсь переубедить маму на твой счет. Наверное, следует рассказать ей о наших отношениях, рассказать, какой ты хороший. Если она верит директору твоей прежней школы о том, что ты плохой, то почему она не поверит своей родной дочери о том, что ты хороший?

– Не поверит, – горько усмехается. – А только запретит тебе со мной встречаться, посадит под домашний арест, а меня или переведет в другой класс, или вовсе найдет повод для отчисления.

– Нельзя просто так отчислить ученика.

– Твоя мама сделает это, если очень сильно захочет.

– А ты напиши на нее жалобу в департамент образования! – выпаливаю. – Она этого боится.

Дима издает смешок, хотя видно, что ему совсем не весело.

– Я уже писал на твою маму одну жалобу. Она не хотела принимать меня в вашу школу.

– Еще одну напиши, – настаиваю.

– Нет, не буду.

– Почему?

– Потому что она твоя мама.

Мне становится невыносимо больно от его слов. Слезы жгут глаза, и я быстро опускаю голову, стараясь их скрыть.

– Ну ты чего? – Дима все-таки замечает, что я плачу. Кладет ладони мне на талию и притягивает к себе. – Сонь, ты тут ни при чем, слышишь? Ты ни в чем не виновата.

– Мне стыдно за мою маму, – всхлипываю. – За то, что она так к тебе относится.

– Не надо. Не важно, кто наши родители, важно, кто мы.

Дима вытирает пальцами слезинки с моего лица и нежно целует меня в губы. Я крепко обнимаю его за спину и опускаюсь носом в шею, чтобы вдохнуть поглубже любимый запах.

Он умиротворяет. Больше всего на свете я люблю вот так уткнуться в Димину шею, глубоко вдыхать его аромат и чувствовать, как он аккуратно перебирает пальцами мои волосы. Это самые счастливые мгновения, когда нам хорошо друг с другом даже в тишине.

– До завтра, Белоснежка, – произносит, прерывая божественный момент.

– Ты позвонишь мне перед сном? – спрашиваю с надеждой.

– Позвоню, – чувствую, как Дима улыбается мне в волосы.

– Я буду ждать и не усну, пока не позвонишь, – предупреждаю.

Дима снова целует меня в губы. На этот раз крепко и долго. Поцелуи у моего подъезда всегда выходят самыми горячими. Ведь мы не увидим друг друга до следующего дня.

Глава 38.

Дома меня встречают только Настя с няней. Я отпускаю женщину, вываливаю сестре мешок конструктора, а сама иду в свою комнату. Решаю, что не буду спрашивать у мамы, зачем она вызывала Диму. Не потому что мне неинтересно, а потому что Дима не хотел об этом говорить. А я уважаю его желания.

Ровно в семь часов, когда я делаю уроки, с работы возвращается родительница. Даже не хочу к ней выходить. Остаюсь в своей комнате, пока мать готовит ужин и разговаривает с сестрой.

В восемь часов с работы приходит отец, и вот его я уже иду встречать.

– Привет, пап, – крепко обнимаю отца и прижимаюсь к его груди.

– Привет, Сонечка, – папа обнимает меня в ответ и целует в макушку.

– Пааапааа, – выбегает из кухни радостная Настя.

Отец подхватывает сестру на руки и теперь обнимает нас обеих.

– Ужин готов, – выходит из кухни мама.

С ее появлением градус моего улучшевшегося настроения тут же опускается. Но я все же иду ужинать с семьей. Все идет нормально, мы в основном слушаем щебет Насти о предстоящем утреннике в садике к восьмому марта, пока папа не задает свой традиционный вопрос:

– Как там ваша школа?

– Ой, не спрашивай! – мама устало закатывает глаза.

– Что такое?

На самом деле папа не воспринимает дела мамы в школе всерьез. Наверное, потому что считает свою работу, куда более важной. И я с ним согласна. Что наши школьные проблемы по сравнению с тем, что папе каждый день приходится судить убийц, насильников и прочих преступников?

Работа судьи – очень тяжелая. Отец рассматривает десятки дел в месяц, пишет решения и приговоры даже по выходным. Ну и самое главное – это ответственность. Судья лишает кого-то свободы, денег, имущества, общения с детьми и так далее. Это хорошо, что в России отменили смертную казнь. А когда она была, судьи даже лишали кого-то жизни.

– Представь, эта девчонка из неблагополучной семьи, которую мне пришлось взять в школу, украла у одноклассницы телефон! И не просто какой-то, а последний айфон, – восклицает мама.

У меня из рук выпадает вилка и громко приземляется на тарелку.

– Как украла? – удивляется отец.

– Вот так! Залезла в сумку и украла!

– Она созналась?

– Конечно, нет. Врала до последнего. Мне даже пришлось вызвать ее брата, чтобы он с ней поговорил.

– Но у нее обнаружили украденный телефон? – уточняет папа.

– Нет, она, видимо, отключила его и куда-то спрятала. Родители пострадавшей девочки подняли скандал, угрожали написать заявление в полицию. Представляешь, что бы было, если бы ко мне в школу заявилась полиция по заявлению о краже?

– Тогда с чего ты взяла, что айфон украла именно Олеся, если она не созналась и телефон у нее не нашли? – подаю голос.

Мама поворачивает голову ко мне.

– Потому что кроме нее больше некому. Никогда ни у кого в этом классе ничего не пропадало, а пришла Ведерникова – и сразу исчез телефон у ученицы. Надо же, какое совпадение! И это при том, что директор ее прежней школы предупреждала меня о том, что Ведерникова ворует деньги и телефоны у одноклассников.

– Ты все равно не можешь знать наверняка, что это сделала она, – настаиваю, плотно сжав под столом кулаки. – В конце концов, в России действует презумпция невиновности.

– Какая еще презумпция невиновности, Соня!? – мама заводится и повышает голос. – В моей школе никогда не было краж до появления этих неблагополучных!

– А с чего ты вообще взяла, что у той девочки украли телефон? Может, она сама его потеряла, – не сдаюсь.

– Девочка сказала, что телефон был у нее в сумке, и она не доставала его оттуда целый день.

– И ты поверила ей на слово?

– А с чего бы ей врать? – удивляется.

– И чем все закончилось? – вклинивается отец. – Родители пострадавшей написали заявление в полицию?

– Слава Богу, нет. Брат этой воровки сказал, что компенсирует полную стоимость телефона. Не знаю, правда, где он возьмет деньги, если у него родители – алкоголики. Ну может продаст что-нибудь. Или тоже украдет, но, надеюсь, уже не в моей школе.

На этих словах у меня у меня срывает чеку.

– Дима Соболев – не вор! – кричу на всю кухню и замечаю, как справа дергается от страха сестра. – Вина Олеси не доказана, почему Соболев должен что-то компенсировать? С какой стати? И вообще, она не его сестра!

– Сбавь тон, Софья, – чеканит мать. – Было бы гораздо хуже, если бы родители пострадавшей девочки написали заявление в полицию, и Соболев быстро это понял. Хоть воровка и не созналась, он сам сказал, что вернёт полную стоимость телефона. Молодец, быстро сообразил, как замять вопрос.

И вот последней фразой мама вроде хвалит Диму, но говорит это таким пренебрежительным тоном, что меня начинает трясти от злости еще сильнее.

– Зачем ты вообще его вызвала? – продолжаю нападать, не сдерживая себя. – Ты же знаешь, что они не брат и сестра. Она для него чужой человек, с какой стати он должен отвечать за ее поступки?

Гнев стучит в ушах, ногти уже вонзились в ладони до крови. Чувствую, как высоко вздымается грудь с каждым вздохом и как полыхают огнем щеки.

– Соня, они живут в одной неблагополучной семье, – невозмутимо парирует.

– Да мало ли, кто и с кем живет! Она ему никто! С таким же успехом ты могла вызвать Вову, или Никиту, или Серёжу! Кто-то что-то у кого-то украл, а ты вызываешь на ковёр человека, который не имеет к этому никакого отношения!

– Соня, еще раз: они живут в одной семье! – мать тоже повышает голос. – И вообще, почему ты их защищаешь? – слегка прищуривает глаза в подозрении.

– Ее вина даже не доказана! – игнорирую последний вопрос. – Это твои догадки, украсть мог кто угодно. Или же вообще никто не воровал, а та девочка сама потеряла свой телефон. Но в итоге Дима должен расплачиваться за то, чего он не совершал, и даже не факт, что совершала его так называемая сестра! С какой стати!?

Я заканчиваю тираду, а мама лишь отмахивается от меня рукой, как от назойливой мухи.

– Никогда в моей школе не было краж до появления этих неблагополучных, – слово «неблагополучных» она произносит с брезгливостью. – В общем, я сообщила о них в опеку. Пусть уполномоченные органы займутся этой семейкой воров и алкоголиков.

У меня закипает кровь от гнева, мне кажется, я еще никогда не была в такой ярости.

– Папа, – перевожу на него свирепый взгляд. – Ты же судья, скажи маме, что нельзя бездоказательно выносить человеку приговор.

– Давайте сменим тему, – устало предлагает отец.

Я беспомощно откидываюсь на спинку стула и отодвигаю от себя тарелку. Она задевает стакан с компотом, и тот переворачивается прямо на жареную курицу в большом блюде.

– Соня! – укоризненно смотрит на меня мама, быстро возвращая стакан в вертикальное положение. – Да что на тебя сегодня нашло? Ты что, подружилась с Соболевым?

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом, – снова предлагает отец.

Ну конечно, папа не скажет маме, что она не права в ситуации с Олесей. С некоторых пор он очень послушный муж, во всем поддерживающий свою супругу. А именно с того момента, как мама узнала, что у папы есть любовница, и собралась с ним разводиться.

Это произошло шесть лет назад. Мама узнала, что папа изменяет ей со своим секретарем – молодой выпускницей юридического факультета. Секретарь судьи – это человек, который направляет повестки, пишет протокол и говорит: «Прошу всех встать!».

Папина карьера тогда очень сильно пошатнулась, так как секретарь разболтала о связи с отцом чуть ли не всему суду. Дело в том, что у судей должна быть незапятнанная репутация. А тут женатый судья изменяет супруге со своим секретарем прямо на рабочем месте – в суде. Такое поведение для служителя Фемиды недопустимо, и отцу грозило увольнение за несоблюдение Кодекса судейской этики.

Кое-как отцу удалось замять ту историю. Папа не хотел разводиться с мамой. Он тут же нашел формальную причину для увольнения секретаря и как мог замаливал грехи перед родительницей. Помнится, в тот период отец подарил маме столько цветов, мехов и бриллиантов, сколько не дарил за все годы их семейной жизни. В итоге мама простила папу, и через год после случившегося родилась Настя.

Ну и с тех пор папа не то что бы подкаблучник, но всегда и во всем поддерживает маму. И секретарь у него теперь мужчина, а не выпускница юрфака на 20 лет младше.

– Да, давайте сменим тему, – подхватывает родительница. – Как у тебя на работе?

– Да у меня все нормально.

– Какие у тебя сейчас дела?

– Шайка угонщиков машин, ну и так, по мелочи: налоговые махинации, кражи, поджег дома. Убийств и изнасилований сейчас нет.

– Угонщики машин же давно у тебя? – уточняет мать.

– Да, все никак не могу дойти с ними до приговора, уже год скоро будет. Постоянно возникают новые обстоятельства дела и новые свидетели. Надеюсь, в ближайшие пару месяцев вынесу решение.

– Дашь всем реальный срок?

– Посмотрим… Кому-то реальный, кому-то условный.

Они и дальше спокойно переговариваются о том о сем. У меня же больше кусок в горло не лезет, а ощущение такое, будто облили ведром помоев и надавали пощечин. Я молча встаю из-за стола и на автомате плетусь в свою комнату. Кажется, мама спрашивает у меня что-то вслед, но ее голос сливается с гулом в ушах. Я закрываю за собой дверь и, трясясь от слез, сползаю по ее обратной стороне.

Глава 39.

Дима Соболев

Год назад

Бззз. Бззз. Бззз.

Сквозь глубокий сон я слышу вибрацию мобильного. Не разлепляя век, нащупываю ладонью телефон и прикладываю его к уху. Он продолжает вибрировать мне в щеку, и тогда я все-таки открываю глаза, чтобы смахнуть пальцем прием вызова. Это получается только со второго раза.

– Алло, – мямлю в трубку.

– Дим, у меня проблемы, – слышу на том конце провода обеспокоенный голос Антона.

Сон тут же, как рукой снимает. Я распахиваю глаза и сажусь на постели.

– Что случилось?

– Я в полиции.

– Что? Почему?

– Короче… Долго рассказывать, нужен адвокат. Ко мне сейчас приедет государственный, но от него, наверное, мало толку будет…

– Антон, что произошло? – в моем голосе слышится паника.

Брат тяжело вздыхает в трубку.

– В общем, за мной заехали пацаны на угнанной тачке. Я попросился за руль, это электрокар, я никогда раньше не водил их, было интересно попробовать. Ну и я слегка превысил скорость, нас тормознули менты, пробили машину, а она уже числилась, как угнанная. Эти двое сказали, что угнал ее я, а они ничего об этом не знали. Ну, типа, я же за рулем сидел, поэтому я главный. А они, типа, как пассажиры, ничего не знали. Меня сейчас допрашивать будут, приедет государственный адвокат… Короче, надо что-то делать, брат.

Я слушаю сбивчивую речь Антона и не верю своим ушам. Может, мне это снится?

– Придумаешь что-нибудь, Дим, а? Ты же умный.

Нет, мне не снится. Ледяной ужас охватывает каждую клеточку моего тела на самом деле, а не во сне. Паника сковывает горло в реальности, а не в царстве Морфея.

– Мне пора, – произносит Антон, не дожидаясь от меня никакого ответа. – Мне дали право на один звонок, вот я позвонил тебе. Помоги, Дим. Придумай что-нибудь. Меня сейчас допросят, а потом повезут в суд. Мне должны избрать меру пресечения. Уголовное дело завели, короче. Дим, ты тут?

Слова застряли в горле комом, но я все-таки нахожу в себе силы выдавить:

– Да. Я все сделаю.

– Спасибо, брат. Пока.

Короткие гудки.

Я еще долго сижу на постели, пытаясь осознать услышанное. До тех пор, пока не затекает спина до боли. Время на телефоне показывает четыре утра, на улице кромешная тьма, а из кухни через стенку доносится звяканье стаканов и смех. Я давно привык засыпать под эти звуки и не реагировать на них, когда бодрствую, но сейчас каждое слово, сказанное заплетающимся языком матери, больно режет ножом по сердцу.

Всего этого могло бы не быть, если бы она не сдалась после смерти отца…

Я встаю с кровати, одеваюсь и замираю так посреди комнаты. И куда мне сейчас идти? Где мне искать адвоката? И самое главное – где мне искать Антона???

Он не сказал, в каком участке находится, в какой суд его повезут…

Черт…

Под толстовкой проступает испарина. У меня нет другого выхода, кроме как ехать к Коршуну. Общественный транспорт еще не работает, поэтому я вызываю такси через приложение. Засовываю в задний карман джинс бумажник, вешаю на плечо рюкзак и выхожу из комнаты. Я прохожу мимо кухни, в которой пьют мать и отчим, незамеченный ими. У них сейчас дела поинтереснее. Натягиваю куртку, обуваю кроссовки и спускаюсь к ожидающему меня желтому авто.

Я не видел Коршуна больше года. Нет больше надобности ремонтировать его угнанные тачки, я окончил курсы программирования и могу теперь делать сайты. Я и раньше мог, но без формальной бумажки с печатью и подписью никто не хотел меня нанимать.

В ангаре Коршуна подозрительно не горит свет, хотя ночь – это самое активное время в нем. Именно по ночам пригоняются новые тачки и делается их тюнинг. Несколько раз громко стучу в железную дверь. В ответ мне лишь карканье вороны.

«Дурной знак», вдруг проскальзывает в голове мысль, и я тут же тороплюсь отогнать ее обратно.

Снова стучу и снова тишина. Неужели Коршуна нет? Или прячется?

– Это Соболь, есть кто внутри? – мой голос громким эхом рассекает воздух.

В ответ я снова слышу карканье вороны, что заставляет неприятное предчувствие шевелиться в груди с новой силой. Я уже собираюсь развернуться и пойти в сторону остановки общественного транспорта, как вдруг дверь ангара щелкает и слегка приоткрывается.

Так я и знал. Затаился, как последнее ссыкло.

Я проскальзываю внтурь и дверь тут же закрывается с помощью магнитного замка. Свет нигде не горит и внутри, поэтому я достаю из кармана телефон и включаю фонарик. Иду по памяти туда, где должна находиться каморка Коршуна, гордо именуемая кабинетом. Не успеваю дойти до наглухо закрытой двери, как она сама открывается и выглядывает голова одного из шестерок Коршуна.

– Заходи, – раскрывает дверь пошире.

В помещении стоит сизый дым от сигарет, и глубокий вдох отдается мне резью в легких. Коршун сидит за столом с компьютером и делает нервные лихорадочные затяжки. Его глаза блестят нездоровым блеском и бегают по комнате.

– Привет, – первый здороваюсь, но не протягиваю Коршуну руку. – Мне звонил Антон, говорил про задержание. Тебе известно, где точно он находится?

– Антон же не сдаст меня? – задает мне встречный вопрос и снова судорожно затягивается сигаретой.

– Эээ, слушай, я вообще не в теме, что произошло. Мне позвонил Антон и попросил найти адвоката.

Коршун кивает головой.

– Да, их повязали на угнанной тачке. Будет уголовное дело.

– Ты знаешь, в каком именно они участке? Как мне вообще найти Антона и прислать к нему адвоката? Его будут допрашивать.

– А что он будет говорить на допросе?

Коршун как будто не слышит моих вопросов. Я у него одно спрашиваю, а он у меня другое.

– Откуда я знаю, что он будет говорить на допросе? – меня пронимает злость.

– Ну он тебе не говорил? Какие показания он собирается давать?

– Без понятия. Но чтобы допрос прошел, как можно лучше, необходим нормальный адвокат.

Коршун быстро кивает.

– У меня есть один знакомый. Не знаю, насколько он крут, но точно лучше, чем бесплатный государственный. Запиши номер.

Коршун диктует цифры, и я звоню.

А дальше – как страшный сон. Адвокат приезжает быстро. Я снимаю в банкомате с карточки почти все деньги, что у меня есть, и отдаю адвокату. Мы вроде бы подписываем какой-то договор, но я его даже не читаю. Затем адвокат едет к Антону. Брат отказался давать показания без своего адвоката.

Время тянется мучительно долго. Уже почти близится к пяти часам вечера, когда мне звонит защитник и говорит, что Антона повезли в суд на избрание меры пресечения. Я еду туда же. Суды у нас в основном открытые, поэтому я прохожу без проблем и поднимаюсь к нужному залу.

Адвокат рассказал мне, что Антон пошел по пути отрицания своей причастности к угону машины, но при этом заключил сделку со следствием и сдал с потрохами Коршуна и всю его шайку угонщиков. Если к Коршуну еще не приехали менты, то приедут очень скоро.

За весь день я не засунул в рот ни крошки и сейчас еле стою на ногах в ожидании, когда начнут запускать в зал судебного заседания. Но даже в таком полуобморочном состоянии флешбэки накрывают меня, словно цунами.

Это тот же самый суд, в котором судили убийц моего отца. Я помню здесь все: длинные коридоры, потертый ламинат, серые стены, туалет, в котором не было горячей воды в раковине. Помню, как так же стоял с матерью у зала заседания и ждал, когда разрешат пройти на слушания. Помню, как перед появлением судьи делали громкое объявление о том, что нельзя снимать его лицо.

Дверь в зал заседания распахивается, и я выныриваю из воспоминаний. Закинув рюкзак на плечо, прохожу и сажусь на первую свободную скамейку. Здесь нет никого, кроме меня и работников суда.

Через несколько минут появляется Антон. При виде брата я подскакиваю со скамейки и порываюсь к нему подбежать, но тут же торможу, когда вижу, что он в наручниках, а его сопровождает конвой. С Антоном еще двое из группы Коршуна.

Брат ловит мой взгляд, удерживает его с секунду, а затем стыдливо отворачивается. Их заводят в клетку, будто опасных преступников. Только я опускаюсь обратно на скамейку, как раздается громкий голос:

– Прошу всех встать!

И это еще один флешбэк в прошлое. Точно так же объявляли появление судьи, когда шел процесс над убийцами отца. Я поднимаюсь на ноги и перевожу взор на дверь, из которой выйдет служитель Фемиды. Она тут же распахивается, и появляется мужчина в черной мантии, а у меня моментально из легких весь воздух вышибает.

Темно-русые волосы с легкой проседью, гладко выбритое лицо с небольшим количество морщин, но я все равно узнаю его с первого взгляда. Георгий Рузманов. Человек, который за взятку оправдал убийц моего отца.

Я не свожу с судьи ошарашенного взгляда на протяжении всего процесса. Под одеждой выступает холодный пот, в ушах гудит. А в какой-то момент я начинаю сдавленно смеяться, вызывая недовольство сотрудников суда.

– Молодой человек, успокойтесь, – тихо приказывает мне молодой парень в полицейской форме. – Вы мешаете.

Но мой смех становится только громче, и вот он уже перекрывает голос судьи. Георгий Рузманов на секунду замолкает и впивается в меня серо-голубыми глазами.

Я продолжаю смеяться. Еще громче и громче.

– Покиньте помещение, – снова приказывает все тот же то ли охранник, то ли полицейский. Не дожидаясь, когда я сам встану, он хватает меня под локоть и ведет на выход. Я не сопротивляюсь.

На меня в этот момент смотрят абсолютно все, включая судью. Но он, конечно же, не узнал меня. А с Антоном у нас вовсе разные фамилии, мой папа не успел формально усыновить его.

В коридоре я приваливаюсь к стене и сползаю на пол. Порыв ветра из приоткрытой форточки слегка приводит меня в чувство. Минут через десять зал судебного заседания открывается, и выходит Антон в наручниках и под конвоем, а следом за ним двое других из группы Коршуна.

Значит, судья определил их в сизо, догадываюсь сам. Передо мной вырастают две мужские ноги в черных брюках и начищенных туфлях, а затем их хозяин опускается передо мной на корточки. Это адвокат.

– Ты как? – пару раз хлопает меня по щеке.

– Нормально, – произношу, а сам чувствую, как онемел язык.

– Им дали три месяца в сизо.

– Ммм.

– Но все не так уж и плохо, – понижает голос до гробового шепота.

– М?

– У меня есть выходы на этого судью, – произносит почти одними губами. – С ним можно договориться.