Текст книги "Зайтан-Бродяга (СИ)"
Автор книги: Илья Слобожанский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
– А ты его по башке. – Вытер травой руки, достал нож. Не выходит у мелкого мясо срезать. Не режет, а кромсает. Там кусок, здесь кусок.
– Ага. – Закивал Карлуха. – Ты что делаешь?
– Спину обвалю остальное выбросим.
– Его бы к нам в Бочку. – С неподдельной грустью выдохнул Карлуха. – У Хабибулы мяса оставалось на одну закладку.
– Тащи в Бочку, я не возражаю. – Присоветовал я. Срезал большой кусок мяса, положил на травку. – Всё. Серёга, режь верёвки. Потащим в яр.
– Это я легко. – Отозвался Серёга.
– Мясо переложим листами лопухатого. Часть пожарим, другую подкоптим. – Предложил я.
– Хорошего черноголова я прибил. – Хвастает Карлуха.
Протянул на ладошке три кубика печени. – Ешьте пока тёплая.
– Твою мать. – Выругался Серёга и вскочил. – Да вы оба чеканутые.
– Почему. – Спросил Карлуха полным ртом.
– Костёр там. – Тычет Серёга пальцем на шалаш. – Зачем сырое жрёте?
– И то верно. – Коротун оскалился, показал кривые зубы.
– Вот ты и ступай, жарь мясо. Мы ещё по куску съедим. Оттащим клыка подальше. Пусть и зверьё порадуется, мы не жадные.
– А давайте, шашлык сделаем? – Предложил Серёга.
– Может не нужно? – Карлуха почесал щеку.
– Почему?
– Да так. – Коротун глянул на Серёгу, потом на меня и спросил. – Может, ты знаешь, чего он хочет сделать?
– Нет, не знаю. – Пожал плечами, жую печень.
– С вами всё ясно. – Махнул Серёга на нас рукой, и принялся выбирать куски мяса. – Щас, я вам такой шашель сварганю. За уши не оттащишь.
– Вот оно что. Мясо решил пожарить? – Карлуха, одобрительно кивнул. – Так бы сразу и сказал. А то шашель-шашель. И где ты только таких слов набрался?
– Дома, где же ещё. – Серёга выбрал два больших, жирных куска, на что Карлуха скривил недовольную рожицу.
– Смотри, не спали. – Предупредил Коротун. – Жир начнёт капать, подгорит мясо. Для варки в самый раз, а вот жарить. – Коротун пожал плечами. – Сгорит.
– Что сгорит, то не попреет. – Сообщил Серёга и сгрёб оба куска. – Шашель получиться отменный, добавки попросите. А я ещё подумаю, давать или нет?
– Ступай. – Карлуха махнул рукой. – Язык без костей. А ты докажи.
– И докажу. Не дам и всё тут.
– Дашь. Куда ты денешься? – Без зла, но строго предупредил Карлуха.
***
Потроха и тушу оттащили в глубокий яр. Сегодня у зверья праздник. Им хорошо и нам спокойней. Чем дальше звериный пир, тем лучше для нас.
На обратном пути нашли два здоровенных злапаня. Гриб такой, синий с красными точечками. Ножка тоненькая, а шапка как голова у Карлухи. И как эта палочка-ножка держит такую вот шляпу? Вообще-то этот гриб здесь не растёт. Не рос раньше. Встречается злапань у реки в Малом пролеске и на пустыре у Гнилой ямы. В тех местах повсюду жёлтые лужи, воняет как на помойке. Не бывает в лесу луж, и не воняет. Напрашивается вопрос, откуда этот гриб здесь взялся?
Злапань ядовитый, но и польза в нём есть. Нарежь кусками и разбросай по округе. Ползучие гады не сунуться, да и зверьё его не пожалует. Сторонится зверь, обходит его десятой дорогой.
Сбил ногой одну шапку, раздавил. Заверну в лист лопухатого, вернёмся вокруг шалаша разбросаю. Ночь уже близко, самая пора для ползух. Вреда большого от них нет, кусать не кусают, беззубые они. Жучки да букашки, древесные лягушки, вот еда для ползух. Лихо они охотятся, длинными языками хватают. Наблюдал, знаю. Шустрые ползухи, в шалаш, как пить дать зашустрят. Они к теплу лезут, не в костёр конечно, под одеждой спрятаться норовят.
Расхваленный Серёгой шашель, оказался самым обыкновенным жареным мясом. Да ещё и пригорело оно.
Карлуха, было ворчать начал. Но после двух глотков горькой захмелел, жуёт шашель с превеликим удовольствием. Нахваливает, говорит – очень удобно, куски маленькие, резать не нужно.
А как третий раз к фляге приложился, Серёга стал для него лучшим приятелем. Оказывается, он с первых минут знакомства понял – Серёга наш парень. Свойский, хоть и чужак.
– Да я. – Раздухарился Карлуха не на шутку. – За тебя Серёга кому хочешь в морду дам. Кто обидит, говори не стесняйся.
– Верю. – Чуть ли не отбиваясь, от крепких объятий Коротуна согласился Серёга. – Ты кушай-кушай. Закусывай.
– Ага. – Карлуха потянулся к фляге. – Выпью и сразу покушаю.
– Хватит! – Прикрикнул и забрал горькую. – Не умеешь пить не берись. Забыл, как на болоте стонал? – Пить больше не буду. Да я горькую на дух не переношу. – Передразнил мелкого и спрятал флягу.
– Я стонал? – Таращится на меня Карлуха. – Не было такого.
– Было. – Подтвердил Серёга. – Ты лучше расскажи, как медведя притащил? Что-то мне не верится. От горшка два вершка, колись, как ухитрился?
– Какого медведя? – Заплетающимся языком спросил Карлуха. – Не знаю я таких.
– Черноголова. – Пояснил я. – Поделись опытом.
– А чего тут делиться? – Карлуха почесал затылок, глянул на меня затуманенным взглядом. – Я иду, он стоит. Глядит на меня, вот такими глазищами. – Сжал Коротун кулаки приставил к глазам.
– Это мы уже слышали. – Прикуривая, поторопил Серега. – Что потом было?
– Дык. – Карлуха икнул. – Я к нему со спины подкрался. И как дам по башке камнем.
– Каким камнем? – От такой новости Серёга поперхнулся дымом. – Ты же сказал дубиной.
– Сам ты дубина. – Коротун взял флягу. Искоса глянул на меня, хитро улыбнулся. Он-то не видел, как я подменил горькую на воду. – Где найти такую дубину, что бы черноголова с ног свалила? Скажешь такое? Да и некогда мне было её искать. Поднял камень побольше, и пошёл. Между деревьев черноголов застрял. Вот я ему по башке и саданул. – Приложился Карлуха к фляге. Глотнул один раз, второй, третий. Хмурит брови, заглядывает в горлышко, нюхает. Вздохнул тяжело и громко, полил на руку, умылся и пожаловался. – Перевелась горькая, пропала.
– Олух царя небесного. – Серёга бросил в огонь окурок и забрал флягу. Хлебнул, улыбается. – Вода это. Рассказывай, саданул ты его и…
– Дашь горькой? Расскажу.
– Держи. – Бросил я Карлухе флягу через костёр. Прячь не прячь всё одно выпросит. – Пей и рассказывай.
– А что рассказывать? – Коротун поглядел на флягу, точно увидал её в первый раз. Посмотрел и отложил в сторону. – Я его ка-а-а-ак шандарахну. – Коротун потряс кулаком. – И пока он носом клевал, ножичком ткнул. Не сильно, в шею.
– Видали мы твоё не сильно – Серёга взял кусок мяса, протянул мелкому. – Ешь. Развезло тебя.
– Ага. Чуток повело. Вкусный ты шишиль сделал. – Похвалил Коротун и запихал в рот большой кусок жаренного мяса. Жуёт, улыбка до ушей.
– Сам ты шишиль. – Серёга подкинул в огонь сучковатую ветку. – Слышь шишиль, ты как зверюгу сюда приволок?
– Не волок я его. – Карлуха поковырялся пальцем в зубах и поведал. – Тут такая история вышла. Этот гад, за мною увязался.
– Врёшь. – Не поверил Серёга. Я тоже засомневался в правдивости рассказа, но промолчал. – Ты его по башке стукнул? – Допытывается Серёга.
– Стукнул. – Карлуха кивнул.
– Ножом ткнул?
– Ткнул.
– Как же он мог увязаться?
– А вот так. – Карлуха встал на четвереньки, и чуть было не свалился в костёр. Серёга оказался рядом и усадил врунишку на прежнее место. – Чего это ты меня хватаешь? – Возмутился Карлуха. – Я тебе что, девка с титьками? Не нужно меня хватать.
– Ты рассказывай. – Поторопил я. – Как черноголов сюда попал?
– Вот привязались. Расскажи да расскажи. Пришёл и всё тут.
– Трепло. – Махнул Серёга рукой и закурил. – Издох зверь, помер. Дохлятиной угощаешь?
– Сам ты дохлятина. – Карлуха схватил мясо, запихал в рот. – Свежина. – Жуёт и нахваливает. – Скажи ему Бродяга.
– Это ты нам скажи. Как черноголов здесь оказался? – Отыскал кусок побольше, откусил, жую и гляжу на мелкого. А тот глаза выпучил, вытирает рот, глядит то на меня, то на Серёгу.
– Ты что глухой? – Злится Карлуха. – Я же сказал, сам пришёл. По башке врезал, он вроде как притих. Ткнул ножичком, ожил. Деревце подломил и как побежит. Он за мною, я от него. Вот так и добрались. Не добежал он чуток, свалился и помер.
– Эх ты. – Серёга махнул рукой. – А я было подумал, ты Илья Муромец. А ты трепло, балабол.
– Муромец? – Карлуха уставился на Серёгу. – Это тот, что у хромого Ханги бочку рыбы спёр?
– Нет. Этот, не ворует. – Ответил Серёга.
– Ворует, ещё как ворует. – Стоит на своём Карлуха. – Я с ним за дровами ходил. Так он, у меня камень точильный украл.
– И что? – Серёга хлебнул из фляги, поморщился.
– А ничего. – Карлуха подтащил свой мешок, умащивается на лапнике. – Я ему зуб выбил. И шапку забрал. Плохая шапка. – Широко зевая жалуется Коротун. Улёгся, повернулся на бок. – Худая шапка и рыбой воняет. – Шепчет мелкий в стену шалаша.
Мы с Серёгой переглянулись. Карлуха захрапел, громко, протяжно. Горит костерок, трещат в огне поленья, в лесу ухает ночная птица.
– Чем не повод выпить по глоточку? – Предложил Серёга. – Давай, по чуть-чуть за Карлуху.
– А давай. – Согласился и отвинтил крышку. Чокнулись флягами, выпили. Теперь-то я учёный, знаю, как нужно пить горькую. Выдохнул, сделал большой глоток и сразу запил водой. Совсем другое дело, не печёт.
Сидим, слушаем храп мелкого, выпили ещё по глотку. В животе тепло, на сердце спокойно. Посидели чуток и вышли на свежий воздух. Справили под деревья малую нужду.
Небо чёрное, ночь, тьма. Разгулялся ветер, над болотом гремит гром, пляшут молнии, вырывают из мрака верхушки деревьев. Не обманула Кхалла, гроза приближается. Пахнет дождём, а Кхалы всё нет. Куда запропастилась?
– И где её черти носят? – Точно прочитав мои мысли, спросил Серёга. – Что можно до этой поры на лугу делать? Может сходим, поищем?
– А куда идти знаешь? У неё одна дорога, у нас их сотни. Где искать?
– Да где угодно. А вдруг с ней что-то случилось?
– Если и так? Чем поможем?
– И то верно. – Серёга полез в карман за сигаретами, закурил. Смял опустевшую пачку и забросил в кусты. – Вернётся, я ей устрою вырванные годы. Выпорю засранку.
– Засранку? – Уставился я на Серёгу. – Почему ты её так называешь?
– Забудь. – Отмахнулся приятель. – Не бери в голову. Это я так, для связки слов ляпнул.
– Пойду спать. – Сообщил и полез в шалаш. Языками огня потрескивает коряжник, пахнет дымком и жаренным мясом. Храпит Карлуха, громко он это делает. Хрюкает и пыхтит, лежит на спине, руки раскинул по сторонам.
Пристроился поближе к огню, улёгся на лапник. Винтовку рядышком уложил. Мешок под голову и на боковую. В небе грохочет, трещит огонь, храпит Карлуха, а в голову разные мысли лезут. Появилось желание сходить в пещеру, набрать патронов и устроить себе безбедную жизнь? А если наврал Михалыч? Хотя нет, зачем ему врать? Серёга тоже говорит – припрятаны там горы разного добра, еда, одежда, оружие. Вот бы отыскать всё это. С такими мыслями и уснул.
***
Сыро в шалаше, зябко. Темно и тихо, из лесу доносятся птичье пение, свист игривки. В костерке едва тлеют угли. Потянулся к горке хвороста, хотел на угли бросить, а дровишки-то мокрые, точно кто водой залил. Странно всё это. Взял винтовку и полез из шалаша. Тревожно мне как-то, неспокойно. Утро на дворе, уже и не темно, но и света не много. Высунулся, гляжу по сторонам.
– Тс-с-с. – Шипит Серёга. Прячется за деревом, держит в руке с автомат, тычет пальцем на кусты. Спросонку не могу понять, чего он от меня хочет? Подкрался, держу винтовку наготове.
– Что там? – Шепчу, глазею на утренний лес. Кусты как кусты, ветки не раскачиваются, тишина, покой. Чего это Серёга такой взвинченный?
– Бродит кто-то.
– Показалось тебе. В лесу, да ещё и с похмелья, всякое привидится.
– Не кричи. – Серёга приложил палец к губам. – Обойдём с двух сторон?
– Ты Карлуху не видел? Храпа не слыхать. – Встал под дерево, справляю малую нужду. Нервный Серёга, выпили мы вчера прилично, от того и чудится разное. – Наелся мяса, вот и присел под куст. Коротун?! – Позвал негромко. – Карлуха! Ты где?
– Эй! – Окликнул Серёга. – Выходи блоха! Не время в прятки играть.
Нам никто не ответил. Разве что встревоженная птица крякнула сверху, хлопнула крыльями и улетела. Да ещё ветер, качнул деревья стряхнул с веток дождевую воду. Та пролилась, пробарабанила по лапнику шалаша, да по нашим с Серёгой головам и спинам.
– Чертовщина, да и только. – Вымолвил Серёга. – Дурачится недомерок.
– Это вряд ли, слаб он на похмелье. Ты в шалаше глядел? Может спит? А мы как два дурня в гадалки играем.
– Может и спит. – Согласился Серёга. – А кто там? – Палец указал на куст.
– Птица по веткам прыгает. Ползуха шустрит. Расслабься, привиделось.
– Привиделось не привиделось, а проверить нужно. – Серёга передёрнул затворную раму и предложил. – Давай посмотрим?
– Давай. Пошли, проверим если ты так хочешь.
И мы пошли, осторожно, крадучись. Серёга впереди я чуть сбоку, таким порядком и вышли за кусты. Нет никого, а ветки качаются, кто-то или что-то прячется за ними. Но это точно не Карлуха, не полезет мелкий в колючки, даже на пьяную голову не сунется.
– Пс-с-с. – Позвал Серёга и отодвинул стволом ветку.
Улыбка до ушей, потянулся рукой к листьям.
– Не трогай. – Остановил я Серёгу. – Это рыжуха. –
Предупредил и отступил подальше. – Прыгают они, тяпнет.
– Да ладно. – Не поверил приятель, протянул руку и позвал. – Иди, не бойся. – Зверёк выбрался из колючек, застрекотал. Понюхал Серёгины пальцы, потрогал лапкой и перебрался на ладонь. Смотрит чёрными бусинками глаз, тихонько стрекочет. – Взял Серёга длинноносого, крохотного зверька с пушистым хвостом. Погладил пальцем и говорит. – А ты говорил, тяпнет. Гляди какой хорошенький?
– Отпустил бы ты его. Плохо закончится. Это детёныш.
– Прикольный детёныш. – Серёга забросил на плечо автомат. Малец рыжухи принялся умываться, трёт лапками мордочку, загребает, расчёсывает коготками пушистый хвост. Лыбится Серёга радуется. – Лес вокруг, темно, страшно. Совсем маленький, куда только родители смотрят?
– Верни на место. Эти твари не гуляют по одиночке. Живут большими семьями.
– И что? – Гладит Серёга мальца пальцем по жёлтому животику. Тот улёгся на ладони, расставил лапки, закрыл глаза. – А что они кушают?
– Хороший вопрос. – Стоим в двух шагах от дерева, того дерева, на котором припрятали шкуру черноголова. Смотрю на шкуру, а она глядит на меня. Торчат из дыр остроносые мордочки. Много их. – Серёга. – Позвал, а сам отступаю.
– Чего тебе? – Продолжая чесать животик блаженствующему детёнышу отозвался Серёга. – Погляди, какой симпатичный. На белку похож.
– Не туда смотришь. – Предупредил я.
– А куда нужно? – Это были последние слова, сказанные моим приятелем в пол голоса. Дальше только громкая брань. Всё семейство рыжух как по команде бросилось вызволять своего отпрыска.
Крики, вопли, ругань. Бросил Серёга автомат и рванул через куст, машет рукой, отбивается. Да разве от них отобьёшься, да ещё и одной рукой? Второй, мальца к себе прижимает. Прыгают по Серёге рыжухи, кусают, царапают.
– Отпусти! Выбрось! – Кричу ему в след. Не слышит Серёга, убегает. Втянул голову в плечи, отмахивается и вопит.
Поднял Серёгин автомат и побрёл к шалашу будить Карлуху. Залез осмотрелся. Сучья на углях подсохли, горит костерок, потрескивает, дымком пахнет. Мешки на месте, Карлухина торба, ботинки, куртка тоже здесь, а Коротуна нет. Хорошо начинается день, весело. Серёга по лесу бегает, Карлухи и след простыл. Кхала будь она неладна, ушла на луг и не вернулась. Все разбрелись, все разбежались.
Вылез на свежий воздух, гляжу по сторонам. Шумит лес, птицы щебечут, букашки жужжат. Капает с веток дождевая вода, стучит неподалёку красноносый, долбит дерево, жучков выковыривает. Куда идти, кого первым искать? Винтовку на плечо и пошёл на Серёгины крики. Чего думать и гадать? Отыщу Серёгу, вдвоём и пойдём на поиски мелкого. А там и Кхала объявится. Вернётся, никуда не денется.
Не заладилось всё с самого начала. Как пришёл в Бочку, так и начались мои злоключения. Сбежал через нужник, ружьишко оставил. Надавали по мордасам. Потом девка прибилась, болотники будь они неладны со своим праздником. От Михалыча выхватил, да так что летать начал. Приятеля потерял. Эх, Гунька-Гунька. Что же тебе не сиделось на месте? Зачем вскочил?
Так и вышел к ручью, вспоминаю, пытаюсь понять с чего вдруг столько всего на меня навалилось? Не слыхать Серёгиных криков, стрекочут букашки, ухают птицы. Затих Серёга, потерялся.
Попил воды из ручья, умылся. На той стороне трава вытоптана, мох содран. Рубаха висит на кусте, штаны валяются у воды. Коротун – промелькнула в голове догадка, и прошла ознобом по спине. Вещи мелкого, трудно с другими спутать. Шмотьё нашлось, а где хозяин?
– Эй! – Окликнул, присел за пнём и тихонько позвал. – Карлуха? Ты где?
– Б-б-бродяга! – Отозвался Коротун. – Т-т-тут я! – Слышится из бурьянов. Лужа там большая, роятся мошки, квакают жабы.
– Ты как туда забрался? – Лежит дерево, упало оно давно, поросло мхом, сучья торчат во все стороны. Не полезу я в грязь, переберусь по бревну. Туда идти ещё ничего хоть и под горку, а вот обратно не выйдет, высоко не взобраться. Прошёл по мостику, спрыгнул на островок суши посреди большой лужи. Раздвинул бурьян, а там Карлуха, сидит, руками колени обнимает, трясёт его, дрожит, цокотит зубами. Голый он, с ног до головы измазан грязью.
– Б-б-бродяга. П-п-помоги. П-п-про-п-п-падаю.
– Ты зачем сюда залез?
– Не-не по-по-мню.
Зашёл в лужу и провалился, воды выше пояса, под нею ил. Колючки руки и лицо царапают, трава высокая, жёсткая. В этом болоте и налегке увязнешь, а тут ещё Коротун залез на спину, обхватил меня руками за шею, прижался, дрожит, в самое ухо зубами дробь выбивает.
Карлуха хоть и невелик ростом, но тяжёлый. Винтовка мешает, прикладом в грязи увязает, за траву цепляется. Дёргаю за ремень, вытаскиваю. Вот и решай, что лучше? Утонуть в луже и больше не мучиться, или бросить винтовку вместе с приятелем. Выбирать не пришлось. С руганью и проклятьями на свою жизнь вылез, грязный и злой. Обматерил Карлуху, вспомнил и маму, и папу. Молчит мелкий, висит на мне слезать не хочет.
Посидел на пеньке, отдышался. Карлуха вцепился мёртвой хваткой, на шею давит. Как не тяжела ноша, а идти нужно. Шаркаю ногами, с одежды вода течёт, к подошвам жирная дрянь налипла. Были ботинки, стали валенки.
Вещи Коротуна собирать не стал, не до них. Придёт в себя, пусть сам забирает. Трясёт его сильно. Вцепился, не оторвёшь.
Притащился в шалаш, влез на четвереньках и свалился на лапник. Коротун как висел, так и висит, давит на горло. Не знаю, что бы я с недомерком делал не приди Серёга.
Лицо у Серёги в крови, руки, шея, уши всё исцарапано. На носу следы от зубов. В самую пору материться и рассылать проклятья, а он весёлый, лыбится. Мне бы тоже расхохотаться, но что-то не весело. Одежда болтом воняет, прилипла, в ботинках вода, Карлуха на горло давит.
– Сними. Задушит. – Прохрипел из последних сил.
С руганью, угрозами и грубой силой разжали Карлухе пальцы. Усадили, прикрыли рубахой из торбы Михалыча. Набросали в огонь веток. Молчит Карлуха, дрожит, таращится в пустоту. Дали ему горькой, опустошил флягу, выпил всё до последней капли. Проглотил горькую на одном дыхании, даже не поморщился. И снова таращится, не моргает, глядит в одну точку.
– Чего это с ним? – Опухшими губами спросил Серёга.
Укусы и царапины кровоточат, здорово его потрепали рыжухи. Не послушал моего совета, пусть теперь ходит с исцарапанной рожей.
– Не знаю. – Ответил и полез на свежий воздух. Одежда мокрая, грязь липкая, скользкая. Ботинки тяжёлые как вериги. Спозаранку не задался новый день. Боюсь даже представить, чем закончится? В одном уверен, застряли мы в лесу и надолго.
Карлуха уснул, укрыли его всем что было, завалили вещами. Трясёт Коротуна, холодно ему. Серёга остался за няньку, а я пошёл к ручью. Искупаться нужно, постирать вещи, почистить оружие.
Серёга тоже хотел пойти, я запретил. Побаивается мой приятель одиночества, потому как рыжухи вернулись. Скачут по веткам, облюбовали шкуру клыка, поселились в ней. Чем не жильё? Еда и дом в одном месте. Думаю, уже к вечеру уйдут рыжухи. Выгрызут шкуру, развалится дом, работают зверьки усердно, шерсть летит клочьями.
***
Спускаюсь по пригорку, поскользнулся и съехал на пятой точке до самого куста. Налипло всякого разного на подошвы, да ещё и трава после дождя скользкая. Выругался, не без этого, обошёл стороной куст синеягодника и вышел к ручью. Когда искал Серёгу заприметил это местечко – разлился ручей огромным пятном, чистый, прозрачный как слеза, вода камни вымыла, по берегу жёлтый песочек. Кусты лепуна разрослись у самой воды, уронили в заводь тонкие ветки, чешут, режут воду точно ножами. Красивое место, искупаюсь, постираю вещи и отдохну.
Вылез из-за кустов, а там Кхала. Стоит на коленях голая, стирает какие-то тряпки. Меня увидела, машет рукой.
– Привет Бродяга!!! Как спалось? Дождик не промочил?
– Не промочил. – Прошипел в ответ и побрёл на другую сторону. Шлёпаю грязными ботинками по отмели, прыгаю по камням. Выбрал местечко на травке, положил винтовку, разделся до гола, чего стесняться?
– Грубиян. – Запоздало ответила Кхала, таращится на меня, рассматривает.
Зашёл по колено вводу, бросил шмотьё. Ботинки камнем пошли на дно. Взялся за стирку, грязь поползла большим, чёрным пятном. Течение куртку с рубахой понесло на отмель. Камни там и трава, дальше плыть некуда. Стираю штаны, искоса поглядываю на Кхалу.
– Неси постираю.
– Сам справлюсь. – Ответил грубо. Не нужна мне её помощь. Шлялась невесть где, теперь командует.
– Зря ты так. – Поднялась, встряхнула тряпку и снова полощет. Рубаху трёт, штаны висят на ветках лепуна, сушатся. Карлухины вещи, его одежда.
Полощу штаны, искоса поглядываю на девицу. А она точно играет со мною, то нагнётся, то выпрямится, ноги стройные, грудь раскачивается. Смотрит на меня, хитро и улыбается. Пусть играет, я стойкий, подумаешь голая девица. Ну, да голая. В этом беда, глаз не оторвать, всё при ней, хороша. Нужно штаны поскорее надеть. Вода холодная, а я как чайник на огне, пар так и валит столбом.
Выполоскал и надел штаны, холодные они, полегчало.
Да и Кхала чуток поутихла. Не гнётся как белокорка на ветру. Ноги в одну кучу собрала, присела у воды, трёт рубаху, старается. Она-то не знает, стирать Карлухины вещи занятие глупое. Одежонка у мелкого в жирных пятнах, старые они, давнишние, водой не отмыть.
– Бродяга. – Окликнула не громко. Я к тому времени постирался, вымыл ботинки, взялся за чистку оружия. Когда Карлуху из лужи вытаскивал, сильно испачкал винтовку. Грязь в луже хуже некуда. Гадкая она, как в болоте, жирная, липкая. А у меня из ветоши, всего ничего, лоскут старой тряпицы. – Эй?! – Позвала Кхала. – Пойдём, вещи у огня сушить!
– Не хочу. – Проворчал, не гляжу в её сторону. Расхаживает голышом, совсем стыд потеряла. Закончила стирку, полезла купаться. Мне бы тоже вымыться, дождусь, когда уйдёт. А она плещется, хохочет, в меня водой брызгает, трясёт своими прелестями. Глядеть то конечно поглядываю, но не таращусь.
– Ты чего, Бродяга? – Пропела Кхала. – Залезай, спину потру.
– Не хочу. – Брякнул и отвернулся. Чищу винтовку, протираю тряпкой с дойным усердием.
– Зря ты так. – Встала за спиной, прижалась. Холодная она и мокрая. Решила об меня погреться. – Глупый ты. – Шепчет в самое ухо. – Долгий у нас путь, трудный.
– Ты где была? – Не сдержался, ухватил за руку, и поставил перед собой. Не думал, что она выпрямится и встанет так близко.
– Что же ты замолчал? – Прижалась животом к моей щеке, гладит мои волосы и тихо говорит, точно сама с собою. – Одна у нас дорога и одна жизнь. Не сопротивляйся, плыви по течению. Пойдёшь вспять, сам пропадёшь и меня погубишь.
– Отвяжись. – Вскочил и шарахнулся в воду, винтовка по башке приложила. Лежу потираю лоб, а она хохочет переминается с ноги на ногу. – Дура! – Прокричал и подумал. Маленькая дрянь, стерва.
– Может и дура. – Присела, тронула пальцами лохматый корень, через него я грохнулся. – Под ноги нужно смотреть. – Улыбнулась невесело. – Савка Орех, тоже не глядел. И где он теперь? Чернокрыла на лету сбивал с первого выстрела и вдруг промахнулся? Случайность?
– Савка? – Сижу хлопаю глазами. Это он меня подстрелил в Тихом.
– Да, Савка. – Кивнула и подошла. – Поднимайся. Вода холодная, простудишься. – Натянуто улыбнулась, взъерошила мне волосы. – Вставай Бродяга, пойдём. Поговорить нам нужно.
– Ага. Нужно.
Одевалась Кхала за кустами. А как вышла я чуть не грохнулся, стою хлопаю глазами. Серый балахон с капюшоном, рукава широкие, длинные рукава ладоней не видно. Подпоясалась верёвкой. На груди колечки, продеты в них верёвочки, красные и чёрные. На верёвочках узелки, в узелках палочки. Во что обута невидно, балахон до самой травы. Из чего пошита одежда сказать не могу, не силён я в портняжничестве. Как по мне, самая обычная мешковина.
– Ты во что вырядилась? – Стою глазею. Повстречай я такое вот чудище в Тихом, выстрелил не задумываясь.
– Голая я тебе больше нравлюсь? – Улыбнулась подошла ближе. – Хочешь разденусь?
Пахнет от неё полевыми травами и ягодой майукой.
Сладкий аромат, нежный. Уже и балахон не кажется рубищем. Что она со мной делает? Неужели это и есть то, о чём говорила хозяйка Кхну? Шао-ту забирают волю. Беда тому, кто познает их любовь. Я не познал, стало быть воля при мне. Кто бы научил, как можно противится, когда рядом такая красота?
– О чём думаешь? – Спросила и присела на травку.
– А сама не знаешь? – Бросил мокрую куртку, следом рубаху, рядом поставил ботинки. Винтовку положил бережно, падала она уже и не раз. Прошёл босыми ногами по колючей траве, присел возле Кхалы.
– Нет. Не знаю. – Ответила и поспешила к моим вещам, принялась развешивать на куст. – Ты же нам запретил. – Поведала не оборачиваясь. Отжала рубаху, встряхнула. Ловко она это делает. Разложила одежду на ветках, воткнула в песок палки, на них ботинки повесила.
– Кому это Вам?
– Извини, оговорилась. Ты запретил мысли читать.
– Всё так просто? – Удивил меня ответ и порадовал одновременно. – Запретил, а ты взяла и послушалась?
– Да. – Кхала кивнула, подбежала и поцеловала в щеку. – Я послушная. А ещё. – Поправила мне волосы, и щёлкнула по носу. – Вкусно готовлю. Одежду умею шить и летнюю, и зимнюю. – Присела рядышком обняла, положила голову мне на плечо.
– Не мог Савка промахнуться. – Сорвал травинку поцеловал Кхалу в носик. – Я и раньше об этом думал. Решил, дело случая, не повезло Савке. – Сунул травинку в рот, не знаю, что и сказать. Выходит, и в тот раз не обошлось без её помощи? Зачем мне помогает? В любовь и всякое такое я не верю. – Да и нельзя в меня влюбиться. Худой и уши оттопырены.
– Глупый ты, а не худой. – Улыбается Кхала, на щеках ямочки. – От того и говоришь разные глупости. Влюбится можно даже в Карлуху. Уши, оттопырены так-то не беда. У меня ноги кривые, одна грудь заметно больше второй. Щёки толстые.
– Остановись. – Прикрыл ей рот. Тараторит без умолку. – За старое взялась?
– За какое старое? – Убрала мою руку, глазами хлопает. – Ты о чём?
– Мысли читаешь.
– Нет. Не читаю. Ты же запретил.
– Откуда про влюбится узнала?
– Ты сказал.
– Когда?
– Только что и сказал – нельзя в тебя влюбиться. Худой и уши оттопырены. – Надула губки, отвернулась. Махнула рукой отогнала муху. Задрала подол, выставила колени. Обувь что на ней мне знакома. Ботиночки без каблуков из замшевой кожи. Шнуровка выше лодыжки. В таких ботинках травники ходят. Не оставляют они следы, трава не топчется, мох не рвётся.
– Идти нужно. Карлуха не в себе.
– Ничего с ним не станется. – Глядит на меня, взгляд
хмурый. – Мы тебе покажем, погляди внимательно. Ничего не говори, не о чём не спрашивай.
– Вы?
– Что ты к словам придираешься? Я, я покажу.
– Ладно. Показывай.
Встала за спиной, закрыла мне глаза ладошками. Ну думаю – опять чудит девка. Чем в этот раз удивит?
– Смотри. – Прошептала и убрала ладошки.
Пляшут перед глазами чёрные кляксы. Пахнет болотом, вода хлюпает. Треснула ветка, тяжёлые, загребающие шаги. Стало мне как-то не по себе, страшно. Понимаю – болото далеко. Но от этого понимания легче не становится, скорее на оборот, озноб прошибает, холодит сердце.
– Ты куда нас завёл? – Слышу незнакомый голос. Яркий луч света прорезает черноту. Ползёт, цепляется за болотную кочку, выворачивается, заползает на камыш.
– Заткнись. – Шипят позади, свет расползается точно старая тряпка. – Не притащим взрывчатку, Ветеринар всех на куски порежет.
– Ветеринар далеко, а болото вот оно. – Ответили негромко, точно из далека. Хлюпнула вода, шлёпнули по ней ладонью. – Зачем ему взрывчатка? Здешнюю босоту пинками на колени поставим.
– Уже поставили. Вояки Ветеринару не дают покоя. – Шипит кто-то. Плохо слышно, квакают лягушки пищат комары, ухают ночные птицы – Присматриваются они к нам. Прощупывают.
– Какие же это вояки? – Негромкий смех переплёлся с хлюпаньем воды и потерялся в ругани сразу нескольких голосов.
– Носатый! Тварь! Ты куда нас завёл?
– Я тебе кишки выпушу.
Луч света скользит по водорослям на воде, пляшет, выхватывает из темноты камыш, проваливается за болотную кочку, обнимает корягу, лижет чёрный пень, ползёт по упавшему дереву. Цепочка людей продирается через заросли болотной травы. Идут налегке, с оружием без заплечных мешков. Как-то резко всё потемнело, опустилось что-то огромное, давит. Поплыли картинки, лица, пни, кочки. Дышать трудно. Слышится далёкий голос, тот из пещеры болотников. – Бродяга, открой глаза. Дыши глубже, возвращайся.
Открыл глаза, впереди кусты лепуна, сушатся вещи. Пахнет ручьём и полевыми травами. Кхала трясёт за плечи, напугана она, открывает рот и ничего не говорит. Если и говорит, я её не слышу. Тяжелеют веки, клонит в сон. Проваливаюсь, улетаю.
Вижу Носатого. Бредёт он по пояс в болоте, ведёт за собою людей. Светло, хоть и небо затянуто тучами, ползут по болоту тени, пугают. Вертит Носатый головой, морда прикрыта тряпкой, глаза так и шарят по округе. Заблудился он, не знает куда идти?
Плывут картинки, меняются. Вывалился из леса большой красный мост и потерялся в молочной дымке. Закрывают мост деревья, опутал поржавевшее железо красный плющ. Лежат вагоны, доски прогнили. Растворился и мост, и вагоны в белом мареве. Приплыли точно листья по ручейку неизвестные мне механизмы, огромные дома с большими окнами. Стёкла побиты, рамы скрипят, на ветру качаются. Высокие потолки, трубы на стенах, ряды железных столов. Чёрная пыль лежит толстым слоем. Поднялся ветер, закружил пыль чёрным облаком. И не пыль это, туман. Вязкий, тяжёлый. Поднялся он неприступной стеной и опал каплями росы. Тянется к небу деревце рябинихи, прогнулись ветки от красных гроздей, того глядишь обломятся. Неподалёку куст терпкого пытря, усыпан чёрными ягодами. По округе трава выше пояса, камни острые.
Небо низкое, тяжёлое, а под ним идол каменный. Толкают его грозовые тучи, хотят опрокинуть. Клонится идол, падает, ещё немного и рухнет на меня, упадёт всей своей громадиной.
