Текст книги "Зайтан-Бродяга (СИ)"

Автор книги: Илья Слобожанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Ага, приберись. – Одобрил Михалыч. – Обратно без меня. Повтори, как звали твоего дружка?

– Толган. А что?

– Толган. – Михалыч сделал нажим на первую букву. – Может Калган?

– Ты глухой? – Спросил я и отвернулся. – Какой ещё Колган? Не знаю я такого. Хороший был человек, нелюдимый правда, но душевный. Это он меня по болотам ходить научил, звериные тропы показал. Толган в этих местах каждую кочку знал. А какие истории рассказывал?

– Какие? – Михалыч смотрит на воду. Щурится точно от ярого солнца.

– Всякие. – Ответил грубо. Поднялся и хотел было уйти. Михалыч не дал, ухватил за руку.

– Ты куда?

– Отпусти.

– Сбежать хочешь? – Скрипит зубами, ходят желваки. В руке пистолет.

– В болоте перекупался? – Спросил улыбаясь, дурачится Михалыч. Держит за руку, тычет пистолетом мне в бок. Заглянул ему в глаза, а они пустые. Сползла улыбка, не дурачится. – Убери. – Попросил, как можно мягче. – Не валяй дурака.

– Ну, уж нет. – Хрипит не своим голосом. – Отвечай. Голоса слышишь? Шепчут в уши? Что они тебе говорят? Чего просят?

– Какие голоса? Очнись. – Гляжу на Михалыча, по спине холод. Обезумел он, по вискам и лбу пот стекает ручьями. Руки у Михалыча трясутся, того глядишь выстрелит.

– Отвечай гадёныш! Куда завёл?! – Уже не шипит, орёт, брызжет слюной. Пистолет давит мне в лоб. Второй рукой ухватил за горло, душит.

– Отпусти. – Прохрипел из последних сил. Воздуха не хватает, дышать нечем.

– Дух испустишь тогда и отпущу. – Заверил Михалыч, завалил меня, протащил по стволу дерева. Пистолет давит в лоб, рука всё сильней и сильней сжимает горло. Дышит мне в лицо, побагровел весь, на лбу вздулись вены. – В ловушку ведёшь! В западню. – Шипит сквозь зубы. – Молись сволочь.

Поплыло всё перед глазами, пляшут красные пятна. В ушах гул, не чувствую ног, рук. Всё затихает, только стук сердца – бум-бум-бум как колокол на болоте. Очень скоро и он затих. Пропали все звуки и уже совсем не больно.

– Очнись. – Доносится голос, далёкий, чуть слышный. – Карлуха, тащи воду.

– Уйдите. – Гудит как в труде. – Я сказала убирайтесь! Дальше, ещё дальше. За кусты.

– Ты чего командуешь?

Слышу голоса, но вот чьи не пойму. Даже вижу что-то, но вот что? Размазанные пятна как грязь по стеклу, двигаются они переползают. Странное чувство лёгкости, точно лечу. Поднимаюсь и падаю. Горло обжигает огнём, хочу вдохнуть, набрать хоть немножко воздуха, не могу этого сделать. Отрываюсь от боли, взмываю вверх. Легко мне, хорошо.

– Дыши. – Требует властный голос. – Глубже, ещё глубже. – Кричит в самое ухо. – Не смей. Смотри на меня. Вдохни. Выдыхай медленно. Ещё. Ещё. Молодец.

– Бродяга. – Зовёт Карлуха, навис надомною заглядывает в глаза. Пахнет от мелкого дымом и кашей.

– Я же просила. Уйди.

– А что я такого сделал? – Оправдывается мелкий. – Волнуюсь за Бродягу. Друг он мне.

– Проваливай. Дважды повторять не буду.

– Чего сразу проваливай?

– Карлуха! Иди сюда! – Зовёт Сюндель. – Пошли дров соберём. Воды вскипятить нужно.

– Здравствуй. – Как песня ручейка слышится голос, звенит он, переливается. – Потерпи, будет немножко больно.

Не знаю, и не хочу узнать, как бывает множко. Хватило и немножко что бы прочувствовать настоящую, дикую боль. Горло сдавили точно клещами, захрустело оно. Руки и ноги свело судорогой. Вытолкали меня из меня. Оно, то что было мною осталась лежать внизу, извивается змеёй, бьётся, выворачивается, а я смотрю сверху. Лицо худое, впалые щёки. Губы узкие, нос с горбинкой, уши оттопырены. Видал я себя и раньше в зеркале, но не таким. Лежит, глядит на меня нечто с раззявленным ртом, выпученными глазами.

Облетел я себя, осмотрел со всех сторон. Бледный, губы посинели. Руки как крюки, пальцы растопырены. Ноги худые, коленки острые. Лежит оно на траве в одних трусах, а я летаю. Наскучило себя рассматривать, захотелось к тучам подняться. Простор мне нужен, свобода. Легко здесь и тихо. Неслышно птиц, не шумит ветер, ни тепло не холодно.

– Вернись! – Слышится чужой голос. – Возвращайся. Всё позади, уже можно.

Не хочу я возвращаться. Зачем? Любопытство взяло верх, опустился пониже. Чей голос? Кто и откуда говорит? Нет никого, лежу один одинёшенек. Со всех сторон наползает туман. А может и не туман, пар или дым. Где-то я уже такое видел? Пытаюсь вспомнить, силюсь, но не могу. И тут что-то размазалось поползло пятном к тому что был мною. Подлетел хочу рассмотреть, что это? Не успел. Поймали, сцапали и запихали обратно.

– Ишь что удумал? – Слышится голос. Тот приятный голосок что похож на пение ручейка. – Рано тебе ещё. Погуляй ножками.

– Куда рано? – Спросил, и увидел девку. Лежу у неё на коленях, гладит меня по волосам как ребёнка.

– Никуда. – Ответила тихо и показала флягу. – Сейчас мы с тобою попьём. Не торопись, глотай понемножку. – Глядит большими, карими глазами, хлопает длинными ресницами. Висят над ней тяжёлые тучи, пролетают птицы. Смотрю на девку и не могу наглядеться. Везде серым-серо, а она светится.

– Ты кто. – Спросил тихо, осторожно, боюсь спугнуть видение. Скажи громче или строже, исчезнет, растворится в воздухе.

– Тебе это лучше знать, ты и ответь. – Улыбнулась, но

вот улыбка не весёлая. – Пей Бродяга, набирайся сил.

Сделал глоток, следом второй. Больше не смог, закашлялся. Провела тёплой ладошкой по моей щеке и начала шептать. Слова непонятные, чужие. Шепчет, а у меня глаза закрываются, зеваю часто, широко, того гляди рот разорвётся.

***

В животе урчит, от голода кишки в узлы завязались.

Поднял голову, осмотрелся. Костерок потрескивает поленцами. На дворе поздний вечер или ранее утро? Трудно понять, небо низкое, тучи зависли, стоят на одном месте.

Лежу на подложке из камыша, укрыт большим одеялом травы плетухи. На ногах ботинки песочного цвета. Те самые что таскал в торбе. Штаны, рубаха, куртка, всё на мне. Неподалёку гора дровишек, бревно и колода. Торчит в поленце топор (лопатина шипаря на палке). Уселся, потрогал горло. Не болит, совсем не болит. Приснилось, привиделось?

– Здорова дружище. – Позади зашевелилась трава, высунулся Карлуха. Лицо у него помятое, заспанное. – Ты чего вскочил ни свет, ни зоря? – Вылез мелкий поскрёб щеку, глядит на меня потирает глаз. Похоже, спали мы с мелким в одной постели.

– Кушать хочется. – Сказал, а в животе заурчало.

– Это я запросто. – Оживился Карлуха. – Мясо будешь?

– Буду. – Кивнул и побрёл к костру. Свежо на дворе, даже холодно.

– Щас. – Коротун порылся в дровах, вытащил листы лопухатого. – Греть будем?

– Что это? – Присел на колоду, зеваю.

– Мясо. – Мелкий развернул лист, протянул большой чёрный кусок. – По тёмному жарили. Пригорело малость.

– Давай. – Взял мясо, вцепился зубами. Не чувствую вкуса, глотаю кусками. Коротун поглядел на меня, тяжело вздохнул, взял котелок и пошёл к заводи.

Сижу, жую мясо, глазею по сторонам. Впереди кусты, за ними заводь и болото. За спиной холм, всё, как и прежде. И приснится же такое? Михалыч, горло треснуло, тучи, небо, летаю.

– Не глотай кусками. – Посоветовала девка и присела, напротив. – Как спалось? – На ногах обмотки, запахнулась бушлатом, коленки голые.

– Нормально. – Ответил, доедаю мясо. Съел большой кусок, не наелся. В животе всё ещё пусто.

– Можно спросить?

– А давай сначала я? – Вытер руки пучком травы. Встал, и девка поднялась. С чего я решил, что она ростом не вышла? Очень даже вышла, макушкой до моего носа достанет, а может и повыше будет.

– Спрашивай. – Наблюдает как мелкий семенит от заводи, подошла к костру, греет руки.

– Что это было?

– Ты о чём? – Обернулась в мою сторону, улыбается захлопает ресницами. Губки алые точно ягода малинница, зубки ровные белые. Щёчки пухлые с ямочками, носик ровный, бровки узкие, выгнулись домиком. Глядел бы на неё и глядел.

– Чайку вскипячу. – Объявил Карлуха, пристраивает котелок на угли. – Давай травку. – Поглядел мелкий на девку, поскрёб щеку и просиял, выставил на показ кривые зубу. – Тащи ту, что ягодами пахнет.

– Понравился травяной сбор? Сейчас соберу. Я быстро. – Вынула из волос мелкого листочек, потрепала за кудри и побежала на холм. Мягко ступает, осторожно, точно боится примять траву. Карлуха таращится ей в след, улыбка до ушей.

– Чего лыбишься – Тронул мелкого за плечо, а он стоит

как завороженный провожает девку взглядом,

– Хороша. – Выдохнул Коротун, поглядел на меня хитро с прищуром. – Уведут, жалеть будешь.

– Пусть уводят. Не в моём вкусе. – Соврал и отошёл. Смотрю из-за кустов на заводь, вдыхаю полной грудью. – Карлуха! – Окликнул мелкого.

– Чего тебе? – Заглядывая в котелок отозвался Карлуха. – Водица на подходе, чуток подождём и вскипит.

– Что было вчера?

– А сам не помнишь? – Разгоняет Коротун рукой дым. Нет что бы отойти в сторону так он машет с пристрастием.

– Помню, смутно. – Вернулся к костру, присел на траву. – Михалыч набросился. Дальше как в тумане.

– Придушил он тебя. – Шепчет приятель, озирается. – Я дрова притащил. Девка на травке сидит, в тряпку замоталась, обхватила руками коленки. Смирно сидит, на пальцы ног смотрит. И только я положил дрова, а она как вскочит. Тряпка упала, стоит в чём мать родила. Руки выставила, пальцы растопырила, а потом рас и сжала в кулаки. Глядит вон туда. – Карлуха указал пальцем на заводь. – Ну думаю всё, сбрендила. Тебя-то отсюда не видать, куст мешает. Девка титьки руками прикрыла, бормочет не по-нашему. – Зашипело в костре, Карлуха поспешил котелок вытащить. Подцепил палкой, снял с углей.

– А вот и я. Заждались? – Пришла девка с листом лопухатого, траву в него завернула. Склонилась над котелком, бросила травку, прикрыла листом. Присела возле Карлухи, приобняла и сообщила. – Подождём. Травка силу водице отдаст, тогда и попьём.

– Ага. – Карлуха потёр руки. – Пусть отдаёт. Мы не торопимся.

– Где Михалыч? – Спросил я. – Куда подевались Серёга и Гунька?

– Дрыхнут. – Ответил мелкий заглядывает под лист. Встал на четвереньки, нюхает пар. – Ягодой пахнет. А вот какой не пойму. Чего ты туда набросала?

– Стрижилка ранняя. – Поведала девка. – Немного кислючки. Веточка ромаша и совсем чуть-чуть водяницы-луговой.

– Знаю я водяницу. Мне её от коликов заваривали. – Похвастал Карлуха.

– Всё верно. – Улыбается девка, разгребает мелкому кудри, ладошкой причёсывает. – Стрижилка кровь чистит, выводит токсины. Кислючка – мочегонное.

– Чего гонное? – Карлуха уставился на девку.

– Не могу вспомнить. – Пожаловался я, гляжу на огонь. Пляшут языки пламени, ветерок их треплет, раскачивает. – Летал я, или привиделось?

– Ага. – Карлуха кивнул. – Ещё как летал. Спиной да по колюкам. Разодрал ты её об деревякину кору. Если бы не она. – Коротун подмигнул девке. – Таких чудес я ещё не видал. Пальцами ухватила, потёрла, помяла и шкура склеилась.

– Пальцами? – Не поверил я. – Как можно её склеить?

– Бродяга. – Позвала девка. – Пойдём к воде, прогуляемся.

– Ступайте. – Карлуха махнул рукой. – Покуда трава силу отдаёт, я кашу разогрею. Банки в золу подкладу. Не загуливайтесь долго.

Взяла меня девка за руку и повела. Ладошка у неё маленькая, тёплая, кожа мягкая, нежная. Щебечут птицы, громче всех мехарь выдувает. Тилинькнет, засвистит, а после точно в трубу дует. Когда поёт, на груди мешок раздувает. Перья у мехаря чёрные, а мешок зелёный. Воздух у заводи набрался свежести, ветерок дует с берега, пахнет травами. Не воняет болотом и комаров с мошками совсем нет. Красивое место, хорошее.

– Скажи Бродяга. – Заговорила и остановила. Смотрит на меня большими глазищами ищет помощи. – Как я здесь оказалась?

– С нами пришла.

– Это я знаю. А вот где и когда Вас встретила, не могу вспомнить. – Вздохнула громко и тяжело, в глазах грусть, печаль. Того глядишь расплачется, поджала губы.

– В часовне пряталась. – Поспешил успокоить. Прижал к себе. – На острове это было.

– В часовне? – Повторила совсем тихо, гладит ладошкой по куртке. Сжала кулачок, потёрла носик. Поглядела на меня, шепчет чуть слышно. – А что я там делала?

– Не знаю. Наверное, как и мы пряталась.

– От кого?

– А от кого ночью прячутся? – Не хочу пугать болотниками. Не помнит и хорошо. – Мы, в часовню ночью пришли, там и познакомились.

– Серёжа сказал. – Девка недоговорила, потёрла глазки и пошла к воде.

– И что он тебе сказал? – Поспешил за нею, остановил взял под локоть.

– Болотники остригли. – Прошлась ладошкой как гребёнкой по своим волосам. Повернулась, резанула по мне взглядом. – Скажи правду. Они это сделали?

– Я не видел. – Сказал правду и отвёл взгляд. Отошёл в сторону. Как быстро она изменилась. В голосе металл, в глазах недобрый блеск.

– Можно я тебя обниму?

– Меня? – Гляжу на девку, не знаю, что и ответить.

– Здесь ещё кто-то есть? – Спросила и улыбнулась, головой вертит точно осматривается, а глядит на меня. Добрый взгляд, открытый. – Ну так что, будем обниматься?

– Ну. Если ты настаиваешь. – Что ей ещё сказать? Обнимали меня девки и не раз, но что бы с разрешения? Не припомню я такого.

Подбежала, повисла на шее. Жмётся всем телом, взъерошила мои волосы, заглянула в глаза и поцеловала. Да так крепко, что голова пошла кругом. Целует, гладит по щекам, губы у неё сладкие как смолка из сот пчелистых. Не знавал я таких поцелуев. Дышать нечем, а она не отпускает. Раскачивается земля под ногами, кусты, деревья всё плывёт. Задыхаюсь от счастья, пропадаю. В голове шумит, перед глазами видения. Лунная ночь, колокольня. Хозяйка Кхну угощает тёплой юшкой. Болотник в рыбацкой сетке с топориком, тёплое озеро. Пластина из жёлтого металла. Лачуга на болоте, цветы баюки, мошки.

– Эй, ты чего там делаешь? – Тормошит Карлуха. – Как угораздило?

– Где она? – Завертел головой, ветка по щеке царапнула. Стою в зарослях колючих кустов, нога застряла.

– Ушла. Указала где тебя отыскать и дала дёру.

– Куда ушла?

– Туда. – Карлуха показал на пригорок. – Зарёванная убежала. Чем обидел? Ущипнул или брякнул что-то не к месту?

– Кто обидел?

– Кроме тебя некому. – Карлуха протянул руку. – Цепляйся, помогу вылезти. Пусть уходит если такая гордая. Сама позвала, а потом плачет. Помнишь Аську Кособокую?

– Портниху? – С большим трудом высвободил ногу, полез между веток. Карлуха тянет за руку, помогает.

– Ага. – Кряхтит мелкий, упирается ногами в песок. – Как же ты туда забрался? Пихнула гадина? Она мне сразу не понравилась. Сюнделем вертит как хочет, вот и тебя закрутила.

– Закрутила. – Нет смысла отпираться. Оцарапал руки, разодрал щеку, насилу выбрался. – А чего ты про Аську вспомнил? – Спросил у мелкого и плюнул на оцарапанные пальцы.

– Чего спросил? – Улыбается Карлуха. – Она тоже плакала. Поначалу глумилась, на смех поднимала, а как всё случилось, убежала. Сорвала мою любимую занавеску, ту что в горошек. Замоталась в неё и дала дёру.

– Повезло Аське.

– Ага, подвезло заразе. – Карлуха пригорюнился. – Хорошая была занавеска, почти новая. И куда она её задевала?

– Почему не спросил? – Склонился к воде, умываюсь. Карлуха уселся неподалёку.

– Я бы спросил, так некого. Сторонится, бежит точно у меня рога на лбу выросли.

– Что с кашей?

– Стоит каша, тебя дожидается. – Поднялся Карлуха, отряхнул штаны. – Слышь Бродяга. Что с Михалычем делать? Может давай я его. – Коротун достал нож.

– Спрячь. Мы не разбойники. Где он?

– Там, где и был. – Мелкий плюнул под ноги, сунул за спину нож, прикрыл рубахой. – Под кустом, дрыхнет. Девка его усмирила, Сюндель руки за спину связал. Гунька камыша нарезал, плетухой этого гада накрыл. Твою постель я стелил, и камыш таскал и плетуху на холме резал. Все пальцы изранил, пока надрал. А этот гад, Михалыча одел и спать уложил. С чего вдруг?

– Пошли.

– Куда?

– Поглядим на Михалыча.

***

Сидит Михалыч под кустом глазами хлопает. Смотрю на него, а он на меня. Сюндель прознал что девка ушла, схватил автомат и убежал. Не стал я его останавливать, пусть хоть все разбегутся.

– Развяжите. – Просит Михалыч чуть не плачет. – Не помню я ничего. Богом клянусь не помню.

– Ты Бродягу удавить хотел. – Поведал Гунька.

– Не помню. – Вертит Михалыч головой, глаза бегают. Напуган он, сильно. – Как выбрались из болота помню. Развели огонь тоже помню. Дальше темнота. Проснулся руки болят, связаны. Почему не знаю.

– Радуйся, что проснулся. – Рычит Гунька. – Поверил я тебе. А ты. – Махнул Гунька рукой и отошёл в сторонку.

– Клянусь не помню. – Оправдывается Михалыч. – Совсем ничего не помню.

– Чего же он тебе такого наобещал? – Карлуха поглядел на Гуньку. Прошёл к Михалычу присел рядышком. Набрал пригоршню песка, высыпал и снова набрал. – Помнишь, как меня под зад пнул?

– Помню. – Михалыч кивнул. – Это помню. Как через болото шли тоже помню. В трусах ходил, курил. Дальше провал в памяти. Богом клянусь.

– Да кто он тебе такой что ты им клянёшься? – Спросил Карлуха. – Бродяга, чего мы с ним возимся. – Злится мелкий, бросил песок под ноги, вскочил. – Утопим в болоте и все дела.

– А как же патроны? – Напомнил Михалыч. Вертит головой, ищет поддержки. Глядит то на меня, то на Гуньку. – Без моей помощи не отыщите. Я Вам всё отдам.

– И много у тебя патронов? – Карлуха поскрёб щеку. – Где они?

– Я покажу. – Михалыч громко сглотнул. – Забирайте всё. Я уйду, Вы здесь оставайтесь.

– Как же мы заберём? – Карлуха посмотрел на меня, лыбится. – Он пойдёт, мы останемся. С причудами дядька. – Мелкий плюнул на ладони, растёр. Склонился над Михалычем. – Сам притащишь?

– Нет. – Михалыч завертел головой. – Не утащу я всё.

Пойдём все вместе. Укажу где склад и уйду через пещеру. Больше Вы меня не увидите.

– Врёт он всё. – Заключил Карлуха, сцепил за спиной руки, прогуливается, глядит в небо. – Шкуру спасает.

– Незачем мне врать. В рюкзаке десять пачек. Забирайте. В пещере склад. Консервы, одежда, медикаменты. Всего навалом.

– Навалом? – Переспросил я.

– Ага. – Михалыч закивал. – Прости Бродяга. Не знаю, что на меня нашло? Контуженный я, переклинило. Выручай.

– Может и не врёт. – Мелкий полез в мешок. Роется в вещах Михалыча. Непринято у нас такое делать. – Десять штук. В таких же обёртках как Шванькины девки заработали. Гляди. – Карлуха показал пачку. – Видал как блестит? Маслом испачканы.

– Положи на место. – Злится Гунька. – Не твоё, не трогай.

– Так я не по злому умыслу в мешок полез. – Оправдывается Карлуха. – А если врёт? Как проверишь?

– Уходить пора. – Поторопил я. – У нас, два пути. Обратно в Бочку или. – Я посмотрел на Михалыча. Сидит, опустил голову.

– В Бочку не пойду. – Сообщил Карлуха, завязал мешок, на него и уселся. – Не вернусь покуда там пришлые.

– И я не вернусь. – Ответил Гунька.

– Правильное решение. – Одобрил Михалыч. – В пещеру пойдём. Разбогатеете. Всё то что не унесёте, обязательно перепрячьте. А потом.

– Заткнись. – Прошипел Карлуха. – Мы уже лопатины перепрятали. И всё из-за тебя гад.

– Я-то тут причём?

– А чьи дружки нас? – Коротун пригрозил кулаком.

– Оба заткнитесь. – Рявкнул я. – К ближайшему поселению два дня пути. Консервы на исходе. Можно охотится, рыбу ловить. С голоду не умрём.

– Зачем Вам охотится? – Михалыч подался вперёд, хотел подняться. Карлуха не дал, усадил на место.

– Сиди морда. – Шипит мелкий. – Ещё раз дёрнешься.

– Руки отекли. – Жалуется Михалыч. – Пить хочу.

– А давайте я его напою? – Предложил Карлуха. Глядит на меня ухмыляется. Михалыч закивал, согласен он. – Пошли на болото. Я и местечко хорошее присмотрел. Сбегаю за лопатиной и пойдём.

– За какой лопатиной? – Насторожился Михалыч.

– За топором. – Пояснил Гунька.

– Уймись! – Прикрикнул я на Карлуху. – Не разбойники мы. Хочешь уйти, ступай, держать не буду.

– Да ладно тебе. – Карлуха уселся возле вещей. Полез в свою торбу, вынул лопатину, нюхает. Скривился.

– Ступай вымой. – Присоветовал Гунька. – Песочком потри. Хорошо три не ленись.

– Бродяга. – Позвал Михалыч. – Развяжи. Бежать мне некуда.

– Перебьёшься. – Ответил Гунька, склонился, проверяет верёвку. – Нет тебе веры, сиди смирно.

– Развяжите его. – Сказал строго.

– Ты чего? – В один голос спросили Гунька и Карлуха. Мелкий обронил лопанину, вскочил точно его ужалили.

– Развязывай. – Повторил ещё строже. – Оружие не дадим. Захочет сбежать, пусть бежит.

– А как же? – Карлуха запихал лопатину в торбу, подбежал ко мне, дёргает за рукав. – Сбежит не найдём схрон. Обманет, сам всё выгребет.

– Не нужны мне патроны. – Растирая руки прошипел

Михалыч. Пальцы не сгибаются, места от верёвки посинели. – Забирайте. – Гримасничает Михалыч, дышит на руки – Можно водички?

– Пей. – Гунька бросил флягу в песок и пошёл к вещам.

– Сильно тереть?! – Кричит Карлуха. Ботинки лежат на берегу, стоит Коротун по колено в воде, лопатину полощет. Кок он там оказался не видел? Шустрый у меня приятель.

– Пока всё мясо не ототрёшь! – Раздаёт Гунька советы, складывает оружие. – Песка не жалей, три покуда вонять не перестанет!

– Некогда нам. Вылезай. – Позвал я мелкого. – Нарви лопухатого, заверни в него.

– Ага. – Закивал Карлуха. – Уже иду!

5

Под ногами трава плетуха. Интересная травка, листочки маленькие с ноготь не больше и прилепучие спасу нет. Усики-стебельки тоненькие, крепкие как нить для рыбной ловли. Хороша плетуха как одеяло, нет ей равных, даже зимой не замёрзнешь. Снег отгребёшь, а она под ним. Всем хороша плетуха, только ходить по ней плохо. Ноги оплетает, листочки к штанам липнут. Через каждые пять шагов останавливаешься и отдираешь. На равнине ещё ничего, а вот под горку, одно мучение.

Вскарабкались на холм и повалились, все как один попадали. Вещей у нас прибавилось. Серёга ушёл, а мешок не взял. Мы его торбу Михалычу отдали. Пусть таскает и свой и Серёгин.

Лежим в небо смотрим, хмурое оно. Отдыхать особо и некогда, да и не желательно. Там, где плетуха, ахтырь-цветок стелется. Красивый цветочек, синенький и пахнет хорошо. Вот только нюхать его не советую, от аромата в сон клонит. Спать ляжешь, а проснёшься с больной головой.

Посидели, Михалыч перекурил, хлебнули водички из фляг и в путь. Закончилась плетуха, идти легко, хорошо. Холмы да овраги, травка густая, зелёная, мягкая и не цепляется.

Шли без отдыха, и отмахали порядочно, перебрались за ручей. В нём промокли самую малость. Ручей – это только название. Камыш, водоросли, кочки, ямы глубокие, самое настоящее болото. Но и болотом нельзя назвать, вода не воняет гнилью. Повсюду песок, мелкая галька. Мошек с комарами тьма, роятся, гудят, висят чёрными тучами.

У Чёрного камня наполнили фляги. В этом месте родник бьёт, водица холодная, чистая. Камень торчит из воды, упирается в самое небо. Один он такой на всю округу. Чёрный точно кто сажей измарал. И живут под этим камнем водницы, букашки или жуки, не знаю, как правильно назвать? Любили мы с дядькой Толганом за ними наблюдать, часами просиживали. Интересно смотреть на этих букашек, суетятся, бегут по своим делам, торопятся.

Водницы живут большими семьями. Строят домики из песка и маленьких палочек. Куда не глянь, везде их постройки. Не высокие они, в ширь расползаются. Есть и такие, что срослись между собой. Копошатся водницы, несут веточки, катят шарики из песка, тащат жучков и букашек. Летать не умеют, да им этого и не нужно. По воде шустро бегают, лапок много, длинные, тоненькие. Прыгают высоко, мошек да комаров ловят. Ловить-то они ловят, да плохо стараются. Кровососов и букашек именно здесь видимо не видимо.

Переберёмся за пригорок отвяжутся мошки. Там синь-трава стелется, не любят её кровососы. Мне она тоже не нравится, воняет навозом.

***

За пригорком всё по-иному. Куда не глянь, ковёр из цветов. Торчат низенькие, кривые деревца, под ними у самой земли кустики майуки стелются. Жёлтые они от спелых ягод. Из майуки, кислая отменного качества получается, душистая, забористая. Дядька Толган приторговывал кислой. А что дорогая она, так это объяснимо. Сходи в такую даль, собери ягоду, вернись живым и здоровым.

– Бродяга! – Зовёт мелкий. – Гляди кто к нам пожаловал?

– Явление Христа народу. – Выдохнул Михалыч и бросил мешок. – Забирай Сюндель. Не нанимался я твоё барахло таскать.

– Что не нашёл? – Спросил Гунька и уселся. – Бродяга. А давай передохнём?

– Давай. – Согласился я, присел собираю ягоды. – Это майука. Сладкая она.

– Бродяга. Разговор есть. – Серёга поманил пальцем. – Давай отойдём.

– Сюндель, курить будешь? – Окликнул Михалыч.

– Бросил. – Не оборачиваясь сообщил Серёга.

– Молодец. – Похвал Михалыч, отвернулся и закурил.

Отошли не далеко, за деревце. Впереди глубокий яр, кусты и трава выше пояса. Ветерок приносит аромат леса, пахнет сыростью и грибами.

– Там она. – Серёга кивнул в сторону яра. – Плохо ей.

– Далеко забрались. Я уже и не надеялся Вас увидеть.

– Ты что оглох? – Серёга ухватил меня за грудки, но тут же отпустил. – Плохо ей, понимаешь?

– Понимаю. Я-то чем могу помочь?

– Иди. Звала она тебя.

– Меня?

– Выключай тупильник. – Злится Серёга, глядит из-под бровей. – Шла и свалилась. Я ей говорил, давай вернёмся. А она.

– Чего стоишь? Пошли.

– Сам иди. Ступай по следам, не заблудишься. – Серёга протянул руку. – Давай ствол. И торбу оставь. Там кусты, не пролезешь.

Забрёл в бурьяны, впереди трава примята, по ней и пошёл. Спустился в яр, упёрся в кусты терновки. И куда дальше? Осмотрелся, везде колючие ветки, присел и вот он проход. Как Серёга в него пролез? Зачем вообще они сюда забрались? Ругаюсь и лезу, продираюсь через заросли. В таких местах и зверьё не прячется. Вот так девка, вот так выдумщица.

– Ты зачем сюда забралась? – Стою на четвереньках, выглядываю из-под колючих веток. Куртка зацепилась, ни туда, ни обратно. Над головой крыша из листьев, полы плетуха в несколько слоёв, круглая комната в колючих кустах. Кто бы сказал, что такое возможно, не поверил. Сидит девка спиной ко мне, голая.

– Долго ходишь. – Ответила не оборачиваясь.

– Ползаю. – Прошипел и вылез из куртки. – Серёга волнуется. – Высвободил куртку, поднялся. Куда не глянь висят веники из трав и веточек. Пахнет костром, тепло, но огня я не увидел. Светло, а лампы нет.

– Разденься.

– Зачем?

– Так нужно. – Ответила и поднялась, поворачиваться не торопится. Заприметил у неё на попе родинку. Приметная родинка, похожа на лист белокорки.

– Нашла время. – Проворчал и вернулся к дыре.

– Вернись. Не оставляй меня одну. – Попросила не громко.

– Серёга места себе не находит, а ты. – Запнулся и раззявил рот. – Повернулась девка, смотрит на меня не моргает. Разрисовала себя с ног до головы. Закорючки, палочки, кружочки.

– Снимай и подойди. – Шепчет чуть слышно, а у меня в голове точно эхо поселилось. Повторяет слова, растягивает.

– Ты это. – В горле пересохло, таращусь, спешно снимаю рубаху, штаны. – Там Серёга, волнуется. Сказал он – плохо тебе.

– Очень плохо. – Девка кивнула и протянула обе руки. – Иди ко мне. Помоги.

– Иду.

Обняла, прижалась, чувствую, как стучит её сердце. Хочу обнять и не могу решится. А вдруг это сон? Проснусь исчезнет видение.

– Обними. – Шепчет на ухо. – Возьми моё, отдай своё.

– Возьму и отдам. Забирай всё. – Отвечаю так же тихо, вдыхаю аромат девичьего тела. Голова идёт кругом.

– Бери. – Шепчет, увлекает на траву. Тону в ласках кареглазой, целует, гладит по спине. – Начинай. – Торопит, выгибается. – Смелей Бродяга. Наши судьбы переплелись в одну. Ты и я, одно целое.

И тут, меня как водой окатили, холодной ключевой. – Шао-ту забирают волю. Беда тому, кто познает их любовь. Вспомнил слова хозяйки Кхну. Вскочил, схватил вещи и полез через кусты. Ветки царапают, обдираю спину, руки, плечи. Лезу не останавливаюсь.

Не помню, как и где одевался? Карабкаюсь на четвереньках из яра, трава хлещет по лицу, ладони горят огнём.

– Бродяга! – Зовёт Серёга машет руками. Бежит мне на встречу. – Ты как здесь оказался? Что с ней? – Спрашивает запыхался.

– Жить будет. – Сообщил и забрал винтовку. – Чокнутая она. С придурью.

– Это точно. – Согласился Серёга. – С мухами в голове.

– Ты с ней останешься или с нами уйдёшь?

– А разве Вы не вместе? – Таращится на меня Серёга глазами хлопает. – Я думал. – Поглядел в сторону яра, потом на меня. – Она мне все уши о тебе прожужжала. Ты ей, вроде как жених.

– Жених? – Теперь и я таращусь на Серёгу.

– Вот засранка. – Улыбается Серёга, счастливый он. – Наврала значит.

– Засранка?

– В смысле?

– Ты сказал, она засранка. Почему так решил?

– Забудь. – Отмахнулся Серёга, поглядывает в сторону яра, высматривает. – А вон и врушка собственной персоной. Ты это, ну. – Вертит головой Серёга, топчется на месте. – Хороший ты мужик Бродяга. И не жених. – Улыбка до ушей, глаза горят, радуется. – Бродяга, дружище. – Обнял меня прижал к себе, хлопает по спине. Отстранил и спрашивает. – Я пойду?

– Иди. – Гляжу ему в спину, а сам думаю. Вот как жизнь всё перекрутила, переиначила. Зверья зубастого боюсь, а лезу к ним в зубы. Страшусь как бы в Тихом камнями не завалило, а в проломы и трещины голову засовываю. В болоте каждый шаг может стать последним, второй день мокну и ничего. На девку залез и сбежал. Вот и выходит – боюсь я её больше чем Тихого, зверья и болота вместе взятых. Почему?

Присел на травку, выложил из торбы бусы и замотанные в лопухатого мешочки шипаря, отложил в сторону, пусть мешочки просохнут. Три штуки осталось. Почему больше не срезал? Ну да, на лопатины позарился. И где они теперь?

Умастил мешок под голову, обнял винтовку и прилёг. Хорошо здесь, жучки стрекочут, бабочки с цветка на цветок перелетают, птицы щебечут. Плывут тучи, толкают друг-дружку пузатыми боками, гонит их ветер, подгоняет.

– Чего это ты отлёживаешься? – Слышу Карлухин голос, задремал я малость. – Чудит твоя девка. Морду разрисовала.

– Пусть чудит. – Повернулся на бок, положил винтовку, спать хочется.

– И то верно. Пускай чудит. – Согласился Карлуха. – Бродяга. – Толкает мелкий в плечо, нет от него покоя.

– Чего нужно? – Спросил не оборачиваясь.

– Мы идём к схрону или нет?

– Идём.

– Так пошли. Хватит дрыхнуть. – Потянул Карлуха за мешок, хочет забрать подушку.

– Отвяжись.

– Чего это я должен отвязываться. Неохота мне по ночи гулять? – Нудит Карлуха. – Зверьё этого только и ждёт.

– Нет здесь зверья.

– Как это нет?

– А вот так. Нет и всё тут. – Поднялся, побросал в торбу пожитки, винтовку на плечо и побрёл по пояс в траве.

– Ты куда!?

– Куда нужно. – Проворчал себе под нос и ускорил шаг. Надоели все, хочу побыть один.

Иду, бреду не оглядываюсь. Впереди пригорок, кусты большие раскидистые. За ними шалаш, бывал я здесь с дядькой Толганом. Внизу под пригорком озерцо, вода в нём красная. После дождей оно разливается, рыба гуляет. Дядька запруды ставил, подолгу мы с ним рыбачили, рыбу сушили.

Шалаш покосился, завалились жерди. Бросил под провисшую крышу ружьё, привалил торбой. Кострище поросло травой, и только бревно лежит такое же чёрное, как и прежде. Уселся на бревно смотрю на шалаш, носком ботинка траву притаптываю. Заросло кострище, трава до колена, едва видны штыри под казан. Некому наводить порядок.