Текст книги "Универмаг"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
Шагнув вперед, Фиртич ухватил руками плечи Анны, приблизил свое лицо и произнес внятно, распиная каждое слово:
– Я не знаю, кто нанимал тебя до сих пор. Но я не стану знакомить каждую шлюху со своей женой, ясно тебе?!
Анна вся подалась к нему.
– Может, ты еще скажешь, что любишь жену?! Нет, Костя, ты любишь только себя. Ты из-за своего дурацкого Универмага готов влезть в любое...
Анна села, точно упала, на стоящий рядом табурет. Прикрыла глаза, подперла кулаками скулы. Лицо ее удлинилось, потеряло привлекательность, выглядело усталым и нездоровым.
– Послушай, Костя, – слабым голосом произнесла она. – Тебе очень нужен этот... Гарусов?
И Фиртич сел на такой же табурет с другого конца стола. И тоже сжал кулаками скулы. Со стороны они сейчас чем-то были похожи.
– Мне никто не нужен, Анна... Лично мне – никто. В том-то и дело... Я хочу честно делать свое дело... Но я запутался. И назад уже не повернуть.
Анна подняла мокрое лицо и вздохнула.
– Будем кофе пить, Костя...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Слесарная мастерская Универмага разместилась в конце двора, рядом с котельной. Стены, углы, даже потолок мастерской ощерились ржавыми трубами, коленами, втулками и прочей дребеденью...
Прихватив с подоконника фарфоровую кружку, слесарь-водопроводчик Леон вышел из мастерской. Фонари оттопыривали вокруг столбов неширокие желтые подолы, они почти сливались с тускнеющим асфальтом двора, провожая Леона до самой проходной. За щербатым столом играли в шашки ключник Степан Лукич и вахтер, лысый мужчина с орденскими планками на лацкане пиджака. Напарница вахтера, тетка в гимнастерке, стояла у титана и наполняла стакан кипятком. Он кивнула Леону и сдвинула стакан, уступая корявый поддон. Леон поблагодарил и подставил чашку под краник.
– За фука беру! – оповестил Степан Лукич, снимая с доски шашку.
– Ах ты боже мой, проморгал! – сокрушался вахтер, щелкая пальцем по лысине. – Хромой-хромой, а зоркий...
Важные часы за стеклянной дверцей лениво показывали половину одиннадцатого. Серый тощий кот дремал на стуле возле титана. В мятой алюминиевой кастрюле топорщил иглы кактус. Рядом на подоконнике лежали надорванная пачка сахара и бублик...
Женщина извлекла из тумбочки маленький заварной чайник и потянулась к водопроводчику.
– Ты какой же нации будешь, Леон?
– Русский.
– Чернявый что-то. Видать, от турков у тебя в крови примесь.
– Тебе-то что, старая? – прогундел лысый, не сводя глаз с доски. – Тот раз я негра в Универмаге видел. До чего черный, прямо тень своя, ей-богу.Кого только не встретишь в Универмаге, – согласился ключник. – Лет десять назад иду по Средней линии. Гляжу! Батюшки! Мужчина шагает. С хвостом.
В комнате стало тихо. Женщина уставила на ключника недоуменный взгляд. Вахтер перестал барабанить себя по лысине и поднял глаза.
– За фука беру! – оповестил ключник и смахнул с доски еще одну шашку.
– Де?! – заорал вахтер. – Ну ты даешь! Специально байки дурацкие пускаешь, чтобы я зевнул, да?
Они перебранивались легко, без обиды.
Леон прихлебывал огненный чай, вперив бездумный взгляд в стену...
Рассчитывал устроиться в Универмаг, дела поправить. А все по мелочам. Что-то купил, кому-то продал. Несерьезно. Понятно, сразу все тайны не постичь, выдержка нужна. Люди годами опыта набираются, а тут несколько месяцев... Другие хотя бы женятся удачно. А ему, Леону, не везет. Все на поверку такие же, как и он сам. Пузыри!.. А с последней, с Танькой Козловой, вообще осложнения. Нашла какую-то знахарку. Та наказала пить спиртовой настой, а ее всю выкручивает наизнанку. Чем же все это кончится? Не хватало ему только папашей стать! Леона даже пот прошиб. Или чай горячий – никак не остудить.
– Не женат еще, Леон? – любопытствовала со скуки женщина. – Кольца что-то не видать.
– А на кой ему жениться? – встрял ключник. – Погуливает себе и погуливает... Он за этой приударивает... Верста! Из обувного!
Леон усмехнулся.
– Ну дед! И Универмаг закрываешь и все вокруг примечаешь.
– А что? – ершисто ответил старик. – Глаза есть, вот и гляжу. А Универмаг я уже сорок лет закрываю и открываю.
– А я Универмаг сорок лет охраняю, – встрепенулся вахтер.
– Поцелуемся, что ли! – воскликнул ключник.Соленый я, пропотел тут с тобой, – смутился вахтер.
– Узнали друг дружку. А то все фука да фука, – пропела женщина. – Говорят, завтра дефицит выбросят. Дубленки.
– Не, – отозвался ключник. – Дубленки под пломбами, на экстренный случай держут. Шапки пойдут ондатраные. По сотне...
Он хотел еще что-то добавить, но дверной звонок оборвал его на полуслове. Все трое взглянули на часы. Инкассаторы, что ли? Вроде рано, те ближе к одиннадцати приезжают...
– Пойду гляну, – проговорила женщина. – Может, пьяный забрел, балуется. – И одернула для строгости гимнастерку.
Вскоре вернулась и кивнула Леону:
– Тебя требуют.
Ключник укоризненно покачал головой. Видать, совсем сдурел парень со своим бабьем, нашел куда приглашать.
– Да мужик пришел, мужик, – осадила его женщина. – Сплетник ты, Лукич, все тебе неймется!
Старики стали ладить скандал, а Леон вышел в тамбур. Сквозь узкую смотровую щель он узнал своего давнего знакомого Серегу Блинова. Сердце Леона упало: пришел долг требовать. Брал у него Леон под проценты, за десять годовых. Немного и взял, всего тысчонку, да отдать духу не хватило, а главное, с деньгами туговато...
Без особого усердия Леон стал возиться с засовами двери, стараясь придумать отговорку. Но так и не придумал...
– Я не за долгом, – упредил разговор Блинов, едва в проеме двери показалась унылая физиономия водопроводчика. – Дело есть.
Леон повеселел. Серега Блинов, не вынимая из карманов рук, кивнул, предлагая отойти в сторону от дежурки. Рыжая лисья шапка делала Блинова еще крупнее и представительнее.
– Послушай, Дребезжала, – обратился Блинов к приятелю, вспомнив стародавнюю кличку. – Могу скостить тебе процент. А может, и целиком прощу...
Всем своим видом Леон демонстрировал предельное внимание.
– Надо познакомить одного человека с заведующей обувным отделом.
– Сколько угодно, – не задумываясь, согласился Леон.
Блинов оглядел плоскую веселую рожу приятеля и вздохнул. Вот до чего он, Сергей Алексеевич Блинов, дожил: прибегать к помощи подобного типа!
Блинов предлагал Платону Ивановичу впрямую выходить на Рудину. Явиться в отдел, поговорить, заинтересовать. Но Платоша категорически отказался: ох уж эти современные деловые люди, уверовавшие в свою безнаказанность! К тому же Платоша настаивал, чтобы имя Блинова нигде не значилось. Он все брал на себя. Блинова это устраивало. Единственная просьба: найти достойного человека, который свел бы старика с Рудиной...
Серега Блинов еще раз оглядел вертлявую фигуру своего должника и поморщился.
– Обо мне Рудина не должна знать. Меня нет! Существует только тот человек... И вообще наш с тобой разговор умер. Понял? Стоят эти условия десяти годовых?
Леон сплюнул сквозь зубы в знак того, что стоят.
– Понимаешь, – проговорил водопроводчик, – давно обещал Стелле сменить смеситель в ванной. А импортных что-то нет... Вот и познакомил бы их прямо у нее дома.
– Смеситель будет, – коротко заключил Блинов и, оговорив детали, ушел, так и не вытащив рук из карманов.
2
Свой выходной – четверг – Стелла Георгиевна Рудина обычно ощущала глубоко и полно. Накапливались домашние дела, а передоверить их было некому. Муж, геолог, большую часть года проводил в экспедициях, детьми не обзавелись. Так что Рудина, в сущности, жила одна в просторной двухкомнатной квартире.
Выходной начинался с телефонных звонков. Вот и сегодня подряд три. Два из дома: в исполком по поводу гаража и в косметический кабинет; один – сюда... Звонок раздался сразу, как только Рудина положила трубку.
– Доброе утро. Это я, Леон. Слесарь-водопроводчик... Я смеситель достал. Могу поставить.
Рудина вспомнила. Она просила сменить кран в ванной комнате. Водопроводчик вызвался помочь, предварительно выцыганив пару итальянских сапог... Но сегодня визит водопроводчика был некстати. Однако тот настаивал, ссылаясь на то, что в нерабочее время он не сможет – много дел. Назойливость водопроводчика начала раздражать Рудину. И тон у этого Леона был грубовато-любезный... Рудина положила трубку, переставила аппарат на тумбочку, откинула одеяло и спустила ноги с кровати. Посидела точно перед стартом. Мысли сами собой вернулись к Фиртичу, словно утро явилось прямым продолжением вчерашнего вечера.
Не складывалось у нее с новым директором. Внешне все выглядело нормально, но чуяла Стелла Георгиевна: на прицеле держит ее Фиртич. Как Фиртич придирался к ней, когда пришел в Универмаг! Уволить хотел, да зацепки не было: Рудина работать умела. А найти подходящего человека на ее должность непросто.
«Черт бы его взял! – подумала Рудина. – Так спокойно было со старым директором. Знали, чем угодить. И угождали. Кто как мог... Верно говорят: бойтесь перемен, перемены всегда к худшему!»
Рудина помнила, как это начиналось. Поведение нового директора озадачило многих. Фиртич вызвал ее в кабинет и заявил, что вся практика, введенная старым директором, должна уйти вместе с ним. Потом издал приказ об увольнении деляги Спиридонова, заведующего отделом хозтоваров. И еще трех отпетых жуликов. Дело передал в суд. Стелла Георгиевна Рудина почуяла в воздухе грозу.
В торговом деле потерять покровительство директора все равно что выйти в ливень без зонта и надеяться остаться сухим. Рудина перерубила все канаты, разорвала компрометирующие отношения. Нагнала страху на верных своих помощниц из секции женской обуви. Те разбежались по другим магазинам. Хотела и сама уйти, но, поразмыслив, передумала. Все еще может пойти по-старому. И первые два года не уходила даже в отпуск. Набрала новых девушек, перевела из мужской секции опытных продавцов, в том числе и Дорфмана. И затихла. С тех пор прошло без малого пять лет... Она пыталась пустить в ход и свое женское обаяние. Иногда ей мерещилась даже надежда.
Звонок телефона вновь нарушил стоялую тишину квартиры. Рудина подняла трубку.
– Я пришел, – произнес уже знакомый голос водопроводчика. – Загораю у вашего дома. Могу подняться.
– Леон! Я только проснулась. И у меня свои планы. – Рудина не скрывала раздражения. – Ваша услуга как снег на голову.
– Человек уже пришел. Смеситель принес. Перламутровый. Такой не залежится. Всей работы на пару минут. Чего тянуть?
«Действительно, чего тянуть?» – подумала Рудина и согласилась.
– Ладно. Поднимайтесь. Только через полчаса.
Она пересела к зеркалу. Утреннее солнышко играло на латунных и стеклянных крышках многочисленных флаконов и баночек. Лосьоны, кремы, мази... Сколько лет не знало воды ее лицо! Состав, изобретенный косметичкой Валей, постоянной клиенткой Универмага, придавал коже бархатистость.
Рудина преображалась на глазах. Опадала сонная припухлость под глазами, вялый лоб натягивался, распрямлялись морщины. Только с шеей не справиться. Никакие втирания не помогали. И подбородок тяжелел. Поэтому – привычка откидывать голову назад, она придавала ей высокомерный вид...
Руки гладили и шлепали лицо, а мысли возвращались к Фиртичу. Или, как она определила для себя, «загадке Ка-Пе-Эф»...
Почему Фиртич простил главного администратора? А может быть, это не навет, может быть, Каланча что– то пронюхал и выдал по пьянке? Ватный тампон замер в тонких пальцах Рудиной,застигнутой неожиданной догадкой. Зачем же с ней Фиртич играл в благородство? Если он решил избавиться от нее, тогда понятно: не желает дать козырь против себя. Именно так! Все становилось на свои места... Нет, не на ту напали, Константин Петрович...
Тренькнул дверной звонок. Рудина чертыхнулась. Господи, принесло же этого услужливого болвана с дурацким смесителем! И прошло-то минут пятнадцать. Сорвала со спинки стула брючный костюм. Вышла из комнаты.
– Послушай! – крикнула она в дверь. – Ты очень торопишься!
За дверью что-то невнятно проговорили...
Рудина влезла в брюки, натянула шерстяной свитер. Откинула с лица рыжие волосы, провела по ним щеткой. Что-то поправила в уголках губ, глядя в настенное зеркало... Сняла цепочку, повернула ручку замка, поддала коленом дверь.
На скупо освещенной площадке стоял улыбающийся водопроводчик Леон. За ним высился худой старик со шляпой в руках. Его энергичное лицо излучало светскую учтивость.
– Я не один. – Леон повел головой. – Я с приятелем.
Старик шагнул в сторону и вежливо поклонился.
3
К тому времени как Платон Иванович Сорокин явился с визитом к заведующей обувным отделом, директор Универмага Константин Петрович Фиртич успел закончить малую диспетчерскую по складам и вспомогательным помещениям, проанализировал работу филиалов за вчерашний день, подписал несколько приказов по отделу кадров и теперь стоял у окна в ожидании главного бухгалтера.
В провале двора он видел, как зеленый, похожий на гусеницу трейлер, неуклюже маневрируя, подбирался к транспортеру. Несколько электрокаров сновало по двору, разгружая грузовики. Тесновато во дворе. Бывали дни, когда «Олимп» принимал и отправлял до двухсот большегрузных машин...
Фиртич через плечо бросил взгляд на Индурского. Коммерческий директор сидел, сложив руки на животе. Словно упаковал себя в черную кожу старого кресла.
– Сколько стоят эти фотоаппараты?
– Продавали за четыреста тридцать. Но другой артикул.
– В чем же разница? – помедлив, спросил Фиртич.
– В отделе разницу не видят, а люди там опытные. Возможно, оптика иначе просветлена.
Фиртич вернулся к столу, наклонился к селектору и попросил секретаря связать его с Ленинградским оптико-механическим объединением. Затем достал из холодильника бутылку с соком, картонный стаканчик, жестом предложил Индурскому. Тот отказался.
– Вчера я чуть с крыши не упал, – меланхолично объявил Индурский. – Полез снег сбрасывать на даче. И свалился. Хорошо, зацепился за выступ... Ору, думал, вот-вот сорвусь. А они хохочут.
– Кто?
– Племянник с женой. И сосед из-за забора выглядывает.
Фиртич еще раз взглянул на озадаченное лицо коммерческого директора и засмеялся. Индурский обидчиво вытянул толстые губы.
– Извините. – Фиртич пытался сдержать смех. – В торговле падать с крыши неблагоразумно. С санаториями трудно.
– А что легко в торговле? Такой доход приносим,а все пасынки.
– Не прибедняйтесь, Николай Филимонович. Любую путевку вам на блюдечке принесут, захотите только.
Индурский развел руками и качнул вперед рыхлое тело. Круглые птичьи глаза в гневе сошлись на переносице.
– А я желаю по-честному! Мне надоел блат. Так нет, сами толкают... Был я в санатории одной электронной фирмы. Только что унитазы теплой водой не промывают.
– Группа «А» и группа «Б». Основа! Знакомы с экономикой? То-то... А мы с вами... вроде буквы «Г».
Дверь приоткрылась, и показалась голова секретаря.
– Звонят из исполкома.
– Меня нет! – резко ответил Фиртич.
– А кто? – спросил Индурский.
– Не назвался.Тогда и меня нет. Те любят называться.
Секретарь захлопнула дверь.
– Черт бы взял эти ондатровые шапки, весь день будут звонить. – Индурский вновь сложил руки на животе. – Когда наметите продавать дубленки, предупредите. Я отпуск возьму. За свой счет.
Фиртич улыбнулся, допил сок, смял стаканчик и положил в бронзовую пепельницу. Скольких директоров перевидала старинная пепельница! Она была такой же достопримечательностью кабинета, как и тусклые, точно ослепшие от времени, настенные зеркала, в которых сейчас мутно отразилась громоздкая фигура главного бухгалтера.
Фиртич обернулся к двери, но не успел поздороваться – его отвлек частый телефонный звонок междугородной связи. Он поднял трубку и заговорил, вольно присев на подлокотник дивана. Лисовский опустился в кресло напротив коммерческого директора.
– Прибыла партия фотоаппаратов из Ленинграда, а сопроводительного счета нет, – пояснил Индурский, кивая в сторону директора. – И артикул незнакомый, привязаться не к чему. А новый счет неделю будет ползти, не меньше.
Лисовский насупленно молчал. Индурский заерзал, он недолюбливал главбуха, который нередко остужал энергию коммерческого, удерживая от авантюр.
– Значит, так, – Фиртич оставил трубку. – Цена аппарата четыреста семьдесят рублей. Счет они дошлют.
Он придвинул бумаги и наложил резолюцию, разрешающую продавать аппараты. Тем самым Фиртич брал на себя всю ответственность. Случись сейчас ревизия, ему несдобровать; товар, принятый без счета, продавать нельзя... А главный бухгалтер, тот же ревизор, сидит, точно ничего не слышит.
– Безобразие, – вздохнул Индурский. – Почему непременно мы должны нарушать закон...
– Бросьте, Индурский, – язвительно перебил Фиртич. – Вам ли сокрушаться о таких пустяках?
– Да, – тихо молвил Индурский. – Верно. Я каждый раз прыгаю через себя. И все к этому привыкли. Но никто не спросит при этом, как я себя чувствую. – Он спрятал бумагу с резолюцией в карман.
Фиртич переждал, когда коммерческий оставит кабинет.
– Я обещал ресторану «Созвездие» триста метров голубой шерсти. Приходил Антонян, жаловался, что вы не подписываете требование.
Лисовский молчал, погруженный в свои мысли. Наконец склонил голову на плечо и произнес:
– Универмаг не продает по безналичному. Необходимо разрешение управления. Я думал, вы согласовали. Оказывается, нет.
Фиртич нахмурился. Он не хотел конфликтовать с Лисовским. Директор может конфликтовать со всем миром, но не со своим главным бухгалтером. Остаться без фонаря в ночном лесу...
– Вам недостаточно моего указания? – сдерживаясь, промолвил Фиртич.
– Недостаточно. – Лисовский умолк. Перехватило дыхание. Результат сахарного диабета, коварной болезни. Но он знал, что сейчас пройдет, должно пройти. Справившись с дыханием, он проговорил: – Много берете на себя, Константин Петрович.
Фиртич оперся спиной о зеркало, сложил на груди руки. Он молча смотрел на Лисовского. Гнева не было. Душа ощущала умиротворение и покой, словно Лисовский имел кого-то другого в виду, а не его.
– Верно, Михаил Януарьевич. Много. К примеру, я ненавижу казенные нелепые инструкции. Этот щит и меч бюрократов... Я директор крупного Универмага. Почему не доверяют мне? Контролируют каждый шаг! Почему я не могу продать по своему усмотрению три сотни метров шерсти? В каждом видят жулика! И когда закончится эта вакханалия всеобщего подозрения?
– Фу-ты ну-ты... И подозревать больше некого, и жуликов нет. – Лисовский с интересом смотрел на директора.
– Вот что я вам скажу, Михаил Януарьевич. Убежден, что в «Олимпе» всерьез подозревать пока некого. Всерьез! – Фиртич переждал и добавил: – Только, пожалуй, меня. Что, кстати, вы и делаете. Усердно.
Лисовский закашлялся. Лицо его стало красным, жарким. Он шумно втягивал в себя воздух... Успокоился. Достал платок, вытер глаза.
– Я главный бухгалтер. Тридцать восемь лет я подчиняюсь инструкциям. Благодаря им еще существует какой-то порядок. Беда лишь в том, что каждый их толкует по-своему. Как и вообще законы... Вам не надо было бы рисковать, если бы те, в Ленинграде, соблаговолили соблюсти инструкции: приложить счет к товару.
После короткой борьбы с подлокотниками Лисовский наконец вытащил себя из кресла. Выпрямился, глядя мимо Фиртича.
– Больше у вас нет ко мне ничего?
– Есть, – с нажимом ответил Фиртич. – В управлении известно о липовом отчете, что представила бухгалтерия за прошлый год.
– Ну?! – Лисовский соизволил перевести взгляд на директора. – Достоверные источники?
– Вполне. Барамзин. Он получил письмо. – Фиртич был серьезен.
Главный бухгалтер вяло усмехнулся.
– Что же вы ответили начальнику управления?
– Что все это клевета, – жестко проговорил Фиртич.
– Ввели в заблуждение управляющего? – Лисовский развел плечи.
– Да, мне это сейчас нужно.
– Ложь во спасение.
– Как угодно. – И, не удержавшись, Фиртич добавил: – Это вам не подпись в фактуре на триста метров шерсти по перечислению.
– Никак мне, дураку, не удается уловить грань между деловым расчетом и авантюрой. – Лисовский дернул щекой, сделал несколько шагов, остановился перед помрачневшим директором. – Знаете, Фиртич, мне кажется, что вы плохо кончите... Но я не писал этого письма. Меня из списка вычеркните!
...
Кабинет Сазонова находился на втором этаже Универмага, в центральной части Главной линии.
Фиртич не стал дожидаться лифта и поспешил вниз по мраморным щербатым ступеням. На лестничной площадке какие-то люди перекладывали свертки из сумки в портфель. Владелец портфеля пугливо озирался. А хозяйка сумки была сосредоточенна и печальна: ей не хотелось расставаться со свертками. Явная спекулянтка... Универмаг содержал шестнадцать милиционеров, выплачивал им зарплату. Фиртич вновь вспомнил Лисовского. Тот недавно сделал представление о сокращении вдвое штата милиционеров: деньги нужны Универмагу на собственные нужды. А содержать за свой счет целое подразделение сотрудников Управления внутренних дел – роскошь, непозволительная даже для «Олимпа»...
С площадки второго этажа Фиртич шагнул в боковой коридор, куда выходила дверь гладильни. Остановился. Давно он сюда не заглядывал...
– Девочки! Директор! – выкрикнул высокий женский голос.
Разом обернулись несколько «девочек», младшей из которых было не менее пятидесяти. Яркие лампы прожекторно освещали просторное помещение. Черные угрюмые утюги на суконных столах выдыхали пар. В проходе дожидалось разгрузки несколько тележек с пальто. Вдоль стен висели костюмы, платья. Сплошняком, в несколько рядов, точно окорока в коптильне...
– Жалуются на вас, девочки... – улыбнулся Фиртич, но не договорил.
– Жалобщиков много! – перебил его все тот же высокий женский голос. – Сюда бы их, водой подышать.
Женщины оставили утюги и сбились вокруг Фиртича. Только одна продолжала сидеть на месте, грызя яблоко...
– Что это вы к нам, Константин Петрович? – храбро бросилась в разговор старушка с хитрющими глазами.
– Соскучился. Думаю, дай зайду, проведаю. Как вы здесь?
– Жить можно, – доверительно сообщила старушка. – Водой дышим.
Все засмеялись.
– У нас Никитична как рыба...
– Как мокрица, – поправила та, с яблоком.
– Ладно те, Клавка. Вот характер нудный, – оборвали ее. – Все ей не нравится, химчистке!
– А вам нравится! – окрысилась женщина. – Хотели жалиться директору? Вот он, жальтесь. А то все хорошо вам, жить можно!
Вскоре Фиртич узнал, что гладильщицы в прошлом месяце обслуживали ярмарку на Зеленом острове. По восемнадцать часов в сутки гладили, развешивали, подносили. Обещали им заплатить – не заплатили.
– А знаете, германские или румынские костюмы приходят мяты-перемяты. Точно из-под катка... Много пара дашь – плохо, мало – не берет. Вот и мучаешься, как слепая. Силы-то не те. И молодым не поднять.
– Дай где их взять, молодых-то? Бегут. Неинтересно им утюгом махать. Старухи и работают, на одну пенсию далеко не уедешь.
Минут пять он выслушивал претензии гладильщиц. И вешалов не хватает. И вентиляция не тянет, механики никак наладить не могут. И утюги старые, тяжелые. На той неделе случилось у одной короткое замыкание, искры капрон прожгли, а платить кто будет? Двойной зарплаты не хватит. Акт составили, а толку? Слышали, где-то есть такие манекены: натянешь костюм, нажмешь кнопку – его паром и распрямляет, гладить не надо...
– А у вас какие претензии? – Фиртич взглянул поверх голов на сидящую в стороне Клавку-«химчистку».
Та продолжала молча жевать яблоко, отрешенно глядя в окно.
– Ну ее, Константин Петрович... Порог бабий к ней подступил, вот и злится, халда!
Женщины прыснули.
– Да ладно вам, тетки! – строго осадила какая-то толстуха расшалившихся подруг. – Директора-то хоть постыдитесь.
– У вас туг вроде гражданской войны, – как можно мягче проговорил Фиртич.
Слова его взбудоражили толпу. Точно солью в пламя... Особенно яро злословила Никитична.
– Ты тоже хотела жалиться директору. Вот оно, начальство-то. Самое что ни есть высокое. Молчишь? Боишься! Выбросим твой бензин на лестницу, дыши там одна! А нам тут и воды хватает...
Женщина оставила яблоко, проворно соскочила с высокого табурета и ухватила ручку тележки, на которой кучей были свалены костюмы, платья, белье, платки...
– Никого я не боюсь! За такую зарплату я себе всегда работу найду, – приговаривала она. – Глядите! Это только за вчерашний день! – Она подобрала первый попавшийся пиджак. Кофейного цвета, с красивыми металлическими пуговицами, не из дешевых. – Вот! Вот!
Фиртич увидел обведенные мелом масляные пятна.
– А я чисть! У меня уже порошка не хватает. Бригадир кричит, что я химикаты домой таскаю, не напасешься, дескать. Конечно, раньше за год столько не приносили, сколько сейчас за день... Или вот, пожалуйста! – Женщина оставила пиджак и выхватила из кучи серое шерстяное платье, на рукаве которого четко отпечатался жирный след ладони. – Разве его очистишь?
– И чем вы это все объясняете?
– Чем, чем... А тем! Разрешили продавать пирожки на этажах, этим и объясняем. Говорят, приказ директора... С улицы они хоть друг об дружку руки вытирали. А тут... Сколько директоров видела, никто не разрешал в Универмаге продавать пирожки... Значит, кому-то выгодно!
Женщины обомлели. Не ожидали они от Клавки такой прыти. В последнее время к Фиртичу несколько раз обращались озабоченные сотрудники. Особенно негодовал Антонян. Однако ворох дорогой одежды, подлежащей уценке, произвел на директора впечатление.
– Я распоряжусь запретить торговлю пирожками у секций самообслуживания...
Фиртич вышел из гладильни, миновал коридор и по запасной лестнице собрался было спуститься в торговый зал северной линии. На площадке второго этажа ему навстречу с хохотом выскочила из боковой двери Рита и две девушки в рабочих халатах. Заметив директора, девушки оробели.
– А у нас обед, – нашлась одна из них, с темной челкой над широким лбом. Ее Фиртич помнил – Юля Дербенева из кожгалантереи.
– Пять минут смеха заменяет по калорийности сто грамм мяса, – осмелела и вторая девушка с бледным лицом.
– Надо будет вместо столовой соорудить комнату смеха, – подхватил Фиртич. – Комсомольский секретарь одобряет? – Он остановил взгляд на Рите.
Рита кивнула. И предложила поделиться опытом с городским трестом ресторанов и кафе. Такая будет экономия...
Фиртич улыбнулся, оценив шутку, и попытался было обойти девушек, но Рита его остановила. Она пожаловалась, что коммерческий директор разрешил швейному отделу разместить на сцене ящики с товаром. И срываются репетиции к женскому празднику. В другом месте они репетировать не могут, девочки привыкли к сцене. Рига умолкла в ожидании, что скажет директор.
Фиртич повернулся к третьей девушке, ее он видел впервые.
– А как вас зовут? – спросил он.
– Неля. Павлова Неля, – цепенея от сладкого волнения, ответила девушка. – Я из обувного. Младший продавец.
– Давно работаете?
– Скоро год.
– И нравится?
– Очень! – воскликнула Неля.
– И когда народу много, и когда прилавок ломают?
– Тогда еще больше нравится, – засмеялась Неля и, выдержав недоуменный взгляд Фиртича, продолжила: – Знаете... Мне кажется, что... ну я им очень всем нужна, понимаете... Меня так ласково называют: «Доченька... Родная... Милая». Я как принцесса. – Неля умолкла. Мелькнула мысль, что ее слова сочтут неискренними. Она опустила глаза и покраснела.
Весь облик этой, видимо, болезненной девушки нес с собой чистоту и еще нечто такое, что Фиртич определял для себя словом «хрустальная душа». Он был другим человеком. Он знал жизнь и не строил иллюзий. Но перед такими вот «хрустальными душами» всегда испытывал благоговение и почему-то чувство вины. Вероятно, такое испытываешь, когда возвращаешься в родные места, покинутые по легкомыслию и молодости. Понимая, что в душе всегда оставался их человеком...
– Вот вы, значит, какая, Неля Павлова, – проговорил он. – А кто ваши родители, Нелечка?
– Мама почтальон. А отчим... он работает в Трансагентстве. Грузчиком.
В тоне, каким ответила Неля Павлова, звучала удовлетворенность своей родословной. И простота. Без тени жеманства или, наоборот, смущения. С пониманием истинной ценности вещей... Он вдруг вспомнил Елену, свою жену. Неуловимое сходство между ними: этой девушкой и Еленой. Не внешнее, нет. Их объединял какой-то внутренний разряд. Он чувствовал это, хотя видел девушку впервые. Словно Неля была дочерью Елены. Но не его дочерью, вот в чем вся штука. И сердце Фиртича дрогнуло от этой мысли, от жалости к себе. Мысли эти, вероятно, отразились на лице Фиртича. И Неля уловила смятение директора. Она перевела взгляд на щербатые перила лестницы.
Рита почувствовала себя обиженной: она специально остановила директора, а тот спрашивает Нельку о какой– то чепухе, забыв о важных делах. Да и Юльку Дербеневу тронула досада. Еще никогда директор так запросто не интересовался ею, а ведь Юлька человек заметный в Универмаге, на хорошем счету.
– Константин Петрович интересуется жизнью наших девочек, – с легким ехидством произнесла Рита, словно обращаясь к Юльке Дербеневой.
– Да, да, – рассеянно пробормотал Фиртич.
Неля почувствовала, что Фиртич уже в иных мыслях. И продолжать разговор о своих заботах сейчас неуместно и бестактно.
– Да, что-то я совсем отошел от ваших комсомольских дел, Рита. – В голосе Фиртича звучало искреннее сожаление.
– Конечно, с этой перестройкой, – пришла на помощь Рита.
– Да, да. И с этой перестройкой... Но даю слово, только вздохну посвободней... Честное слово...
– Да понимаем мы, Константин Петрович. Только без нашего участия вам не обойтись. Большинство нас в Универмаге, сами знаете. – Рита сейчас корила себя за мелочную обиду. Конечно, директор, столько забот, а тут она со своей досадой...
– Да, без вашего участия мне никак, – улыбнулся Фиртич.
– А что, так и есть, – простодушно вставила Неля.
Фиртич покачал головой и засмеялся. Девушки переглянулись – может быть, директор их не так понял?
Озорство овладело Фиртичем. Вдруг вспомнилось, как он в далекие времена, солдат-первогодок, хаживал на танцы в сад отдыха имени Бабушкина. И там, в поросшей кустами можжевельника укромной аллее, рисовался перед фабричными девчонками. Столько прошло лет, а память все хранит эти бездумные минуты ушедшей юности. Куда более значительные события начисто преданы забвению, а эти вот держатся, острее проявляя с годами какие-то случайные детали.
– А вы тоже ходите на танцы после работы? – спросил Фиртич.
Рита удивленно вздыбила брови.
– Почему «тоже»? – Юлька учуяла в голосе Фиртича непривычное лукавство. И это ее озадачило. – Или вы, Константин Петрович, после работы танцы... посещаете?
– Юлька! – Неля обомлела и потянула подругу за рукав.
А директор сложил ладони, касаясь вытянутыми пальцами подбородка, точно индус.
– О! – произнес он тихим голосом, подавляя смех.– Это были прекрасные вечера. Годков эдак тридцать тому я служил в армии. Когда мы получали увольнительную, всем взводом торопились в парк, на танцы. Едва начистив сапоги. Туда же приходили наши Дульсинеи. В парке играл джаз-ансамбль под управлением Александра Крыщука, толстого аккордеониста со свирепым лицом. В провинциальных городках, знаете, какая-то особая прелесть...
