Текст книги "Универмаг"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
Сазонова вскинула большие карие глаза. Вот глаза у нее действительно красивые. Ресницы, правда, короткие, но густые, как щеточки, запоминались своей необычностью. У нее открытое лицо, которое принято называть простым, но Лисовский редко встречал женщину такой привлекательности. Ей и тридцати еще нет...
– Зачем вам это, Михаил Януарьевич? – тихо произнесла Сазонова.
Лисовский смутился.
– Все равно гуляю. Вместе веселее. На такси приеду, он порадуется.
– Это уж точно, – согласилась Сазонова. – Как хотите, я не против.
– Договорились! – воскликнул Лисовский. – У меня есть книжки детские. Презентую. Уникальные, я вам доложу, книжки.
– Для него и «Колобок» уникальный. Он же еще не читает.
Сазонова опустила голову к разложенным на столе отчетам.
– Какие новости, Шурочка? Как там лимиты поживают?
Сазонова знала, что имеет в виду главный бухгалтер. Она подобрала со стола бумаги и протянула Лисовскому.
– А своими словами? – попросил он.
– Пока застопорилось. – Сазонова положила бумаги. – Но разрыв держится... Думаю провести контрольную проверку в обувном... Звонили из банка, собираются прислать инспекцию. Удивительно, как они чувствуют, что у нас растет остаток. Телепатия, что ли?
– Проведете проверку – сообщите мне.
Лисовский направился было к своему кабинету, но задержался.
– Шурочка, давно хочу задать вам один вопрос... Почему вы не сразу сообщили о данных годового отчета, когда обнаружили несоответствие?.. Вы, вероятно, уже забыли?
Сазонова погладила волосы, плотнее запахнула шаль.
– Почему же, помню... Из-за брата. Я ему рассказала. Он очень расстроился. Потом сказал мне: «Оставь, выбрось из головы. У них свои дела. Влезешь между – раздавят. И тебя и меня»... Он же у меня битый. И не раз... А когда я узнала, что он собирается на юбилей директора, не выдержала. Мерзко все, гадко. Я и подала вам докладную.
Сазонова подтянула платок к горлу, пальцы ее рук побелели, но лицо оставалось таким же спокойным.
– Вы же, Михаил Януарьевич, ничего не предприняли. – В голосе ее звучал тяжелый укор. – Прошло столько времени. И молчите. Боитесь сор выносить из избы?
Лисовский чувствовал, как подкатывает кашель, и пытался подавить его, унять спазмы. Наконец справился.
– Это вы, Шурочка, написали письмо в управление? Да?
Сазонова уронила лицо в ладони и тихонечко кивнула.
«Ну точно Неточка Незванова», – опять подумал Лисовский.
– Но он ничего не знает, клянусь вам, – произнесла она еле слышно.Кто?
– Паша. Мой брат. Он запретил мне лезть в эти дела. Еще тогда, когда к нам домой пришел Фиртич.
– Домой?!
– Да. Сказал, что не помнит обиды. Но дал понять, что не потерпит никакого разглашения.
– И не потерпит.
– Но почему?! И вы! Вы ведь честный человек, Если не вы, то кто же?
– Все гораздо сложнее, Шурочка. Я век прожил. Казалось бы, ничем уже меня не удивишь... Но есть ситуации, когда нельзя ничего решить однозначно. Человек не всегда виноват в том, что кажется на первый взгляд... Но... Если хватит у него воли дотянуть до цели...
Раздался долгий звонок директорской линии связи. Лисовский подошел к селектору, нажал клавишу.
– Михаил Януарьевич, вы обедали? – раздался голос Фиртича.
«Начинается!» – подумал Лисовский и солгал:
– Да, обедал.
– Вот и хорошо. Мне надо поговорить с вами... В пять меня ждут в швейном объединении. Сейчас три. Погуляем с полчаса. Это очень важно... Жду у проходной через пятнадцать минут. Пожалуйста.
7
Они шли, касаясь друг друга рукавами. Но эта близость была кажущейся. На самом деле они сейчас находились далеко друг от друга. На разных полушариях планеты...
Разговор, из-за которого состоялась прогулка, уже произошел. Фиртич рассказал все. С самого начала. С того момента, как связался с Кузнецовым. На каких условиях. Все, все... Именно эта откровенность и развела их так далеко друг от друга.
Разговор для Фиртича был трудным – Лисовский почти все время молчал. И это молчание обескураживало его... Повторять вновь, что все поступки его не имели корысти, что он, Фиртич, заботился о деле, о деле, о деле! И не его вина, что обстоятельства оборачиваются против него. Что он не только замарает свое имя – он бросит тень на порядочных людей. Вокруг всей этой истории можно много чего нагородить. Кузнецов сделает это, он слов на ветер не бросает. И надо ж было так случиться, что именно бухгалтер «Олимпа» явится человеком, от которого будет зависеть его судьба и судьба Универмага...
– Полагаю, вы читали «Песню про купца Калашникова»? – неожиданно прервал свое молчание Лисовский.
Фиртич машинально кивнул.
– А помните, чем закончилась та история?
– Приехала «неотложка» – и героя-купца увезли с сердечным приступом в реанимацию? – нахмурился Фиртич. – Впрочем, не помню, еще в школе изучал. Столько лет прошло.
– А я помню. За честь жены вступился удалой купец. А грозный царь приказал торговому работнику голову отрубить, Константин Петрович. И, заметьте, торжественно отрубить. Поучительная история!
– Весьма, – согласился Фиртич. – Мы знакомы с вами много лет. И я полагал, что знаю вас... Признаться, я хотел бы иметь главным бухгалтером человека менее бойцовских качеств. Но, видно, не судьба... И еще... Я больше не стану давить на вас с этим Кузнецовым. Поступайте как велит совесть. – И, поддавшись мгновенному порыву, Фиртич добавил горячо: – Я не представляю свою работу без вас. Как бы там ни сложилась моя судьба... – Фиртич замолчал, споткнувшись о последнюю фразу. Недостойно, недостойно... Можно расценить как скрытую попытку возобновить давление на главного бухгалтера. Лучше помолчать.
Лисовский запрокинул лицо. По небу спешили облака – белые, легкие. Словно клочья мыльной пены...
– Боженька бреется, – произнес Лисовский и улыбнулся. – Знаете, Константин Петрович, пожалуй, я отстранюсь от экспертизы.
– Как отстранитесь? – растерялся Фиртич.
– Отстранюсь. Возьму самоотвод. По состоянию здоровья... Этого добивался ваш протеже?
– Послушайте, Михаил Януарьевич...
Фиртич сейчас чувствовал себя человеком, которого огонь загнал на самый край пропасти. Ни туда и ни сюда... Он ссутулился и вобрал голову в плечи.
– Вы же хотели, чтобы я вышел из игры. И прихватил козыри этого подлеца против вас, – спокойно произнес Лисовский.
Фиртич молчал. Спазмы перехватывали горло. Он шумно втягивал носом воздух, стараясь подавить предательское щекотание под набухшими веками.
– Я очень сожалею, старина, – тихо выговорил он. – Мне очень жаль, что все так сложилось. Я понимаю, чего это вам стоит...
Фиртич сейчас презирал себя. Он чувствовал, как лицо его складывается в невольную жалкую гримасу. И еще пуще презирал себя за это. Лисовский носком ботинка поддел серый снежный холмик. И, не простившись, отошел. Как-то боком, словно прячась от самого себя, прижимая руки к большому телу. Фиртич смотрел ему вслед. Да, он совсем не знает своего главного бухгалтера Михаила Януарьевича Лисовского. Возможно, он вообще мало кого знает. Скользит мимо чьих-то судеб... А знает ли он себя?
...
Директору швейного объединения Волгину было лет сорок. Но голос звучал по-мальчишески тонко. И конец каждой фразы – как всплеск...
– Понимаете, Константин Петрович! – звонко выговаривал Волгин. – Беда – в инерции хозяйственного мышления. Вот в чем корень зла, верно? Что вы молчите?
– Я что-то не в духе, Волгин, – проговорил Фиртич.
В кабинет вошла женщина с бумагами. Увидев постороннего, она извинилась и хотела выйти. Но Волгин уже выхватил из нагрудного кармана ручку. Женщина, еще раз извинившись, приблизилась к столу. Волгин перелистал бумаги, присвистнул. Тень недовольства пробежала по его остроносому лицу. Он вздохнул и принялся быстро и брезгливо расписываться. По тому, как смотрела на Волгина женщина, Фиртич определил, что директора здесь уважают...
– Подписываю себе приговор, – вздохнул Волгин. – Который год бьюсь, не могу снять с производства устаревшие фасоны. Сплошные возвраты... А новые модели стоят без движения. И какие модели!
«Одни и те же разговоры, – подумал Фиртич. – Барахтаемся в словах, точно потерпевшие кораблекрушение в открытом море».
Волгин убрал ручку. Женщина собрала бумаги и вышла, аккуратно прикрыв дверь.
– Итак, если я правильно понял вашего коммерческого, вы хотите в порядке эксперимента выплачивать моим контролерам премию за хорошую работу?
– Приблизительно так. Но не я персонально, а управление торговли, – ответил Фиртич. – И не только премию, а вообще зарплату. Ваши контролеры должны быть нашими агентами, нашими представителями.
– Идея интересная... А что прикажете делать мне?
– Возьмите на содержание контрольный аппарат ваших поставщиков. Текстильщиков, скажем. А те в свою очередь своих... Замкнутый круг, понимаете? Цикл! Материальная заинтересованность всех, кто стоит на страже контроля. Единственный рычаг... Фантазия?
– Почему же.
– Надо экспериментировать, Волгин. Любое дело живет инициативой. Это закон! Иначе дело обречено... Надо составить письмо-предложение в соответствующие организации. Поехать, пробить...
– Константин Петрович... Извините. Мы опять хитрим. Придумываем, ловим собственный хвост.
– Конечно, ничего не делать всегда легче. Спокойней... Неприятности у меня, брат.
– Серьезные?
– Как вам сказать. Могут быть серьезными.
– А вы плюньте. Не убили же вы человека. И не расхитили, надеюсь, деньги. Вот и плюньте... Мало мы видели всяких неприятностей? Хочешь как лучше, а получается... – Волгин махнул рукой. – Включаю в производство модные разработки, а фонд поощрения мне выделяют на круг, как говорится. А ведь новый ассортимент требует и новой технологии, и лучших материалов, и нестандартной фурнитуры. Сколько хлопот! А тебе по шее – план заваливаешь, работать не можешь. Премий лишают, люди увольняются. Словно план узаконивает плохое качество продукции. Парадокс! – Волгин поерзал, устраиваясь поудобней. – Водим сами себя за нос... Ввели новый показатель: норматив чистой продукции. Прекрасно! Делай хорошую вещь – получишь больше прибыли. Но вместе с тем все старые показатели – реализация, поставки, вал – сохранились. И более того, главенствуют... Вы, наверно, знаете анекдот? Психу внушили, что он больше не чайник. Псих согласился: «Я-то не чайник, понял. Но другие-то не знают. И снова будут меня кипятить!»
Фиртич не улыбнулся. Он смотрел на серьезное остроносое лицо директора объединения. И тому было не до улыбок...
– Вот и тянется за нами слава. И обидней всего: порой с таким трудом выпускаем хороший товар, а покупатель прочтет название фирмы и нос воротит.
– Почему же? В «Олимпе» ваша продукция идет неплохо.То в «Олимпе»! К вам из других городов едут. Люди хоть и не верят в бога, но некоторое искушение испытывают. Надеются, что в «Олимпе» их не обманут.
Волгин вышел из-за стола и энергично зашагал по кабинету. Пиджак вольно болтался на его острых, костлявых плечах.
– Совсем вы усохли на работе, – заметил Фиртич.
– Вот еще! Я в отца пошел. Он в игольное ушко мог пролезть. До девяноста лет протянул. Кость тонкая, но крепкая.
– Ну, коль до девяноста, то вы своим лучшим моделям дадите ход, уверяю вас.
– Дай-то бог, – вздохнул Волгин. – Хотите, я вам кое-что покажу?
Они пошли в цех.
В просторных помещениях, наполненных устойчивым гулом, работали женщины. Они были самого разного возраста, но все казались одногодками. Им можно было одновременно дать и восемнадцать и пятьдесят лет – цех стирал различия, тут все казалось одинаковым... Рукава, манжеты, карманы передвигались от участка к участку, задерживаясь в уверенно снующих руках работниц. Женщины торопились. Они скоро пойдут по домам, только вот разберутся сначала с этой материей, что неотвратимым потоком сползает с тяжелого сытого рулона. А у стены уже ждут своей очереди точно такие же...
– Это ваша работа! – Волгин ткнул пальцем в грязно-коричневый рулон. – Торговля нам подсуропила такую ткань. О чем вы думали на ярмарке, когда заключали договор с текстильщиками?! Какой идиот выложит за такое пальто четыреста рублей?
– Вероятно, лимиты пропадали, вот торговля и подобрала что валялось... А вы-то, швейники, куда смотрели?
– Торговля гарантировала реализацию. Мы пикнуть не могли. Только и оговорили сроки поставки. – Волгин вздохнул. – Вот этим и пользуются.
Они вошли в просторный демонстрационный зал. Волгин остановился рядом с двумя манекенами в демисезонных пальто. Одно, несколько мешковатое, не привлекало внимания, зато другое выглядело нарядно – с оригинальной фурнитурой, узорной строчкой...
– Так вот. Первое – канадское. Раскупают прямо с колес. Спекулянты продают втридорога: фирма! – воскликнул Волгин. – Второе – наше. Отгрузили в несколько городов. Никто не берет... Ну? Что скажете? Послать бы их в Канаду – с рукавами оторвут...
– В «Олимпе» они были?
– Пока нет.
– И хорошо. Мы их обхитрим.
– Не понял.Обхитрим, говорю, покупателя. – Фиртич лукаво посмотрел на Волгина. – Получим небольшую партию пальто. Я возьму для себя, для друзей. Выделим за хорошую работу сотрудникам. Пальто привлечет внимание. Но поставки прекратим. Спекулянты взвинтят цену. Примем новую партию, покрупнее. Распределим по учреждениям. Ограниченно. И только через месяца три начнем регулярный завоз. Никакой рекламы!
Волгин задумался.
– А как быть с банком? Пальто непростое, сложный крой...
– Договоритесь. Неужели вам нечем перекрыть три месяца? В конце концов, уступите банку дюжину-другую. Возникнет ажиотаж в городе – и банк клюнет, там тоже люди работают. Но не промахнитесь. Посулите пальто тем, от кого зависит кредит.
– Кому посулить, я и сам знаю, – промямлил Волгин. Помолчал. Втянул воздух длинным, гоголевским носом. – Обман. Крутеж. Не пойдет.
– Какой же обман, Волгин? – искренне обиделся Фиртич. – Мы что им подсовываем? Одноглазую кобылу? Отличное пальто! Лучше канадского в сто раз. И дешевле...
Они возвращались длинным коридором, заставленным ящиками с искусственным мехом. Остановились у автомата с газированной водой.
– Интересно быть хитрецом, а, Константин Петрович? – Волгин налил в стакан газировку. – Что-то в этом есть. Живое.
– Почему же хитрецом? Мы, Волгин, к сожалению, не научились быть коммерсантами. Это особый талант. Вдохновение, азарт, творчество. У нас путают слово «коммерсант» со словом «жулик»... Но мы ведь с вами, Волгин, не жулики, верно?
Интонация, проскользнувшая в этой последней фразе, кольнула Волгина. Он вгляделся в крепкий профиль Фиртича, хотел что-то сказать, но промолчал.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
1
Платон Иванович Сорокин, бывший коммерческий директор обувной фабрики, всю свою долгую жизнь работал, если не считать пяти лет вынужденного отдыха где-то в Мордовии. И в работе он был удачлив. Но в последней операции произошла промашка. А напомнила о той промашке не кто иная, как услада его сиротских дней, городская спекулянтка Светлана Бельская.
– Хоть не заходи в обувную секцию, – пожаловалась она, раскладывая по тарелкам мясо. – Ужас чем они торгуют!
Платон Иванович окинул значительным взглядом гостившего у них начальника отдела сбыта Второй обувной фабрики Сергея Алексеевича Блинова.
Признаться, в сообщении Светланы никакой новости для Платона Ивановича не было. Он и сам заходил в обувной отдел Универмага. Наблюдал, как идет распродажа продукции фабрики. Продежурил у секции несколько дней, вызывая озабоченность у персонала. Невзирая на репутацию Универмага, обувь раскупалась туго. За все время он порадовался только раз. Крепкие парни, прожаренные степным солнцем, не заглядывая в коробки, накидали в мешок пар двадцать разного размера, расплатились и канули в распахнутых дверях Универмага...
Встревожил Платона Ивановича и неожиданный звонок Рудиной. Заведующая обувным отделом кричала в трубку, что знай, какую обувь свалит на Универмаг фабрика, она ни за что не ввязалась бы в эту авантюру. Столько лет жила без бриллиантов, прожила бы еще. Платон Иванович популярно объяснил ей, что юридически в действиях заведующей криминала нет. Обычное должностное упущение. На худой конец отделается выговором. Или денежным вычетом в размере оклада. А разве можно сравнить ее месячный оклад, даже с премией, со стоимостью бриллиантов? Подобное уточнение внесло некоторое успокоение в душу Стеллы Георгиевны. Но Платон Иванович понимал, что это до поры...
И сейчас, сидя за обеденным столом, наискосок от Сереги Блинова, мудрый Платоша пытался рассмотреть проблему с разных сторон.
Серега Блинов выглядел недовольным. Первая половина акции – завоз товара в Универмаг – прошла успешно. А вторая – распродажа явно разваливалась, ставя под удар всю авантюру. Серега угрюмо перекатывал пальцами хлебный мякиш, отодвинув в сторону тарелку с мясом. Светлана Бельская наблюдала за ним исподтишка, скрывая обиду: что-что, а мясо она готовить умела.
– Я вот что думаю, – проговорил Платон Иванович. – Раз покупатель не идет, надо передоверить решение вопроса дирекции Универмага.
Серега Блинов окинул старика выжидающим взглядом. Предложение было туманным, требовало разъяснений.
– Определенный риск, конечно, в этом есть. Но когда банк прижмет Универмаг с кредитованием, они завертятся. Наладят распродажу в области, вывезут в глубинку. «Олимп» – это марка, – продолжал Платон Иванович. – Надо найти ключ к директору. Только он может санкционировать эту, скажем прямо, не очень престижную для «Олимпа» экспедицию... Главное – не допустить возврата обуви на фабрику.
Серега Блинов смотрел на компаньона проясненным взглядом. Идея Платоши, поначалу абсурдная, вдруг начала проявляться для него своей особой стороной...
– Браво, Платон Иванович! – воскликнул Серега.– Есть люди, само существование которых на земле внушает радость и надежду. Таким был ваш древнегреческий тезка.
– Не преувеличивайте, – скромно произнес Платон Иванович.
– Как же вы думаете повлиять на Фиртича? – спросил Блинов.
– Надо обмозговать, – ответил Платон Иванович.
– Ладно, дед, Фиртича я возьму на себя, – с хитрецой проговорил Серега Блинов.
– Вам нельзя вмешиваться, – нахмурился Платон Иванович. – Ваша фамилия не должна фигурировать в деле. Это краеугольный камень всей операции... А я лицо частное, пенсионер домашнего значения. Стою пятьдесят рублей в месяц. При современных инвестициях лицо пустяковое.
– Моя фамилия не будет фигурировать в деле, – твердо произнес Серега Блинов. – Есть ключик. Но открывать им будет другой.
Вскоре Серега распрощался.
Платон Иванович еще долго прокручивал в памяти разговор с Блиновым. Опыт общения с этим нахрапистым представителем поросли теперешних деловых людей подсказывал, что Серега на ветер слов не бросает. И знает больше, чем говорит. Эта черта была единственным мостиком, что связывал старую «идеалистическую» школу Платоши с современными «материалистами»... Ломтик огурца сорвался с вилки и шлепнулся на скатерть, что вызвало негодование Светланы.
– И еще кису носишь, – упрекнула она. – Стыдно.
– Я, Светланка, до семнадцатого года жил в деревне. Воспитывался кое-как, сама понимаешь. Уж извини, если скатерть замазал.
Светлана перестала есть. Кажется, Платоша обиделся... Ей вспомнилось, с каким рвением Платоша провел кампанию по ликвидации последствий ее привода в милицию. Бегал, нанимал адвоката. И все обошлось, ее даже в суд не вызвали. Все было спущено на тормозах за отсутствием прямых доказательств спекуляции. А о драке с цыганкой речь вообще не зашла.
– Не сердись, Платоша, я так, сдуру.
Светлана потянулась к Платону Ивановичу, пригладила его шелковистую седину. Волосы у него красивые. Если мужчина не лысеет, то волосы с годами становятся красивыми, как бы усталыми. Светлана давно это приметила...
– Помнишь, Платоша... когда ты ухаживал за мной... ты говорил: «Главный подарок впереди». Помнишь? – Светлана умолкла, виновато глядя на Платона Ивановича. «Что я говорю, господи! Ну что я за дура такая! Ведь подумает, что вымогаю... А я ведь ничего не хочу».
Светлана подняла худые плечи, скрестив на груди руки. В конце концов и она ему немало сделала. Вытащила из коммуналки. Убирает, стирает. Вон какой чистенький, благоухающий. Правда, он раньше был таким же. Но сейчас Светлана все относила на свой счет... Да и что она такого сказала? Подумаешь!
Платон Иванович доел суп. Аккуратно промокнул губы салфеткой, поднялся, шагнул к Светлане и обнял ее.
– Главный подарок, говоришь? Мы с тобой сейчас вместе. Разве это не подарок? И для тебя и для меня.
Столько было мудрости в простых словах, столько главного именно для нее, Светланы Бельской, мятой-перемятой в этой жизни... Значит, он все знал о ней. И не торопил, чувствовал, что никуда ей от него не уйти, что он один для нее настоящая опора. При чем тут разница в возрасте, когда жизнь ее оказалась такой короткой! Да была ли она вообще? Может, только начинается... Дело-то не в том, как долго ты живешь, а чем живешь. И нечего питать иллюзии. Они с Платошей, в сущности, ровесники, одногодки... Светлане вдруг стало невыносимо жаль себя. Слезы затуманили ее маленькие серые глаза. И вместе с тем злость против этого старика зажглась в ее сердце. Несправедливая злость, она это понимала. Но ничего не могла поделать. Злость эта боролась сейчас в ней с состраданием к себе, к Платону Ивановичу...
– Если ты умрешь, Платон... Жаль мне тебя будет. И себя... Ты хороший человек. Ты мой единственный...
Светлана говорила медленно, с паузами. Глухим голосом, таким непривычным для нее. Новым. И чужим.
Платон Иванович знал, что она говорит правду.
