Текст книги "Универмаг"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
4
У Стеллы Георгиевны Рудиной было отвратительное настроение. И не без причин. Во-первых, вчерашнее письмо от мужа. Конечно, он прав. Нельзя так долго жить порознь. А что делать? Сейчас ей никак не взять отпуск – связалась с этой Второй обувной на свою голову. Да и не тянуло ее в Заполярье. Все ее там раздражало. Даже песни. Взрослые люди бренчат на гитаре и вяжут какие-то глупые слова. Пустое кривлянье... Семен, муж, видел ее состояние. И объяснял это просто хандрой, непривычной обстановкой. А может, и догадывался об истинной причине, но, боясь признаться самому себе, валил все на обстоятельства. Была и вторая причина дурного настроения: Рудина и не помнила, когда еще в отделе наблюдалась такая низкая реализация товаров, как вчера. Последняя сверка чеков ее ошеломила. Выручки почти никакой не было. А те крохи, что все-таки были, – от продажи осевшей на складах московской и ереванской обуви. А склады ломились от продукции Второй обувной фабрики. И Рудина подозревала, что фабрика, пользуясь ситуацией, завезла в каретники значительно больше обуви, чем оговорено счетом. В надежде выставить Универмагу в дальнейшем дополнительный счет... Надо что-то делать. Надо позвонить этому старикашке Платону Ивановичу. Случись неприятность, бриллиантовые кольцо и серьги, которыми одарил ее за услугу старик, будут не ценнее обыкновенного стекла... Да, напрасно она связалась с этой дрянной фабрикой, но пути назад уже нет.
Рудина сидела на заседании месткома, укутав плечи в платок с пунцовыми крупными цветами. Кроме того, что Рудина являлась членом местного комитета, ее присутствие на сегодняшнем заседании было обязательным – разбиралась докладная старшего администратора на продавщицу обувного отдела Татьяну Козлову. Если местком сочтет претензии администрации обоснованными, то секцию могут лишить премии, а то и весь отдел. Вчера к Рудиной подошел водопроводчик Леон и попросил заступиться за Козлову. Он рассказал о каком-то бабьем методе – пить настои на водке по графику, чтобы избавиться от ребенка. Наглый молодой человек. И вид у него такой, словно знает он что-то важное, но согласен молчать. А может быть, и вправду знает?..
Рудина взглянула на сидящую в углу Татьяну. Длинные руки девушки падали на колени, прямые волосы светлым потоком прятали худое лицо и плечи от посторонних взглядов.
«Ну и мода!» – с неприязнью подумала Рудина. Она недолюбливала эту колючую девчонку. Да и Татьяна к ней не очень расположена, это Рудина чувствовала. И не прочь была расстаться с Татьяной. Надо ее направить на переаттестацию, а там видно будет...
– Почему не начинаем? – спросила Рудина.
– Риту ждем. Комсомольского вождя, – ответила профорг Лаура Степановна. – Ее кадр... А вот и она!
В кабинет вошла Рита. Маленького роста, в крупных круглых очках. Многие старые «олимпийцы» знали ее еще девочкой – бабушка Риты долгие годы ведала плановым отделом. Рита училась заочно в торговом институте. И вот уже второй год ее выбирали секретарем комсомольской организации.
– Наконец-то, – вздохнул старший администратор Сазонов. – Мы, кажется, не в отпуске, а на работе.
«Вечно он чем-то недоволен, чертова Каланча», – подумала Рудина и вспомнила сестру Сазонова Шурочку. Правда, бухгалтер в последнее время не очень досаждала своим надзором, но это-то и вызывало тревогу. Вот семейка!.. Что он привязался к этой Татьяне Козловой?!
– Да, да. Ближе к делу, товарищи, – поддержала Лаура Степановна. – У нас еще и второй вопрос – воскресник по уборке Универмага.
Сазонов поморщился и пригладил редкие мягкие волосы. Самые большие заботы по воскреснику обычно падали на плечи администрации.
– А что обсуждать? – вставила Рита. – Иностранцев ждем в понедельник. Комсомольцы явятся все, не подведут.
Чистые стекла очков отразили падающий из окон сизый свет уходящего дня. Многие заулыбались. Подумали о том, что не так уж и плохо прибрать основательней свой уголок. Спокойно, без суеты. Универмаг для всех, кто сидел в кабинете, был родным домом. Большим, старым, любимым домом. И если в последние годы он и держал величавый вид, то единственно благодаря стараниям этих людей.
Так «второй вопрос» решился сам собой, без особого обсуждения. К тому же воскресник устраивался взамен рабочего дня, и выбирать не приходилось...
– Вот и ладно! – воскликнула Лаура Степановна. – Вернемся к докладной администрации.
И все посмотрели на Татьяну. Оказавшись в центре внимания, Татьяна заерзала, согнув и без того сутулую спину.
– Как же так, Танюша, – плаксиво произнесла Сударушкина. – Пить на работе, а? И где? в «Олимпе»... Ая-яй! – Сударушкина смотрела на Татьяну с такой жалостью, словно та была безнадежно больна и жить ей полчаса, не более.
– Да ладно вам, – вяло пробормотала Татьяна. Не хотелось ей оправдываться, доказывать, что не пила она, а лекарство принимала. Она вообще не хотела являться на местком. Пусть увольняют, пусть что хотят делают... Но вот это спокойное и будто сглаженное обсуждение воскресника задело ее. Она почувствовала внутреннюю связь всех этих людей со стареньким «Олимпом», их принадлежность, к одной семье и свою отчужденность в их глазах. И обида сдавила ее грудь, стучала в висках, тяжелела в глазах колкими сухими слезами...
– Панькаемся. А они на голову садятся, – проговорил Аксаков, заведующий швейно-меховым отделом, – Разрешите мне высказать мнение по этому поводу.
Азарий Михайлович Аксаков был одним из старейшин «Олимпа». Сухопарый, подтянутый, с тронутыми давней сединой пышными усами, любитель классической музыки. Ни один стоящий концерт в филармонии не проходил без его непременного присутствия. И место у него было свое, на хорах, в первом ряду...
Склонив голову набок, Аксаков бросил птичий взгляд на Татьяну.
– Я рассматриваю проступок Козловой не как ее личное поведение. Это оскорбление всему нашему цеху...
Татьяна сжимала острыми коленями растопыренные ладони. Кожа лица натянулась, уши пунцово пробивались сквозь соломенные волосы.
– Вы уж слишком, Азарий Михайлович, – с ленцой проговорила Рудина. – Разобраться надо! – Она плотнее завернулась в платок, отчего яркие цветы выступили резкими пятнами ожога.
Аксаков опустил глаза к лацканам пиджака, сбил пальцем пушинку и проговорил, пряча раздражение:
– И очень странно, когда подобный проступок не находит осуждения прямого начальства... – Аксаков рассердился. Рудина явно уводила разговор в сторону.
В кабинете поднялся шум. Особенно негодовал Сазонов. Его длинный нос дергался в нервном тике...
Рудина, улыбаясь, смотрела на своих расходившихся коллег.
– Что вы шумите, что вы шумите, – повторяла она, не повышая голоса. – Господи, ну что вы шумите?! Я могу рассказать, чем вызвано поведение Козловой.
Татьяна в изумлении подняла на Рудину глаза.
– Да, могу, – продолжала та. – Только попрошу мужчин выйти минут на пять.
Тишина в кабинете стала плотной и настороженной. Впервые на заседании месткома прозвучало такое предложение.
– То есть как выйти? – пробормотал Аксаков. – Почему?
– Есть вопросы, которые могут обсуждать между собой только женщины, даже на месткоме.
Аксаков высокомерно одернул подол пиджака. Сазонов вобрал голову в плечи и хмурился. Вдруг, не ведая, он действительно заварил кашу...
Женщины в предвкушении пикантной истории поглядывали на Татьяну потеплевшими глазами, они заранее ей уже все простили. И подгоняли мужчин нетерпеливыми возгласами. Татьяна откинула со лба влажную прядь. В серых глазах лихорадочно искрились зрачки, а губы с подсохшей корочкой слиплись в узкую полосу. Она медленно повернула голову в сторону Рудиной и проговорила высоким шепотом:
– Вы ничего никому не скажете! Потому что вы ничего не знаете.
– То есть как? – вспыхнула Рудина.
– Вы ничего не знаете, – повторила Татьяна, не меняя голоса. – И то, что вы собираетесь сказать, вам донес обо мне какой-то подлец. И сплетник. Жаль, я не знаю кто... И не хочу знать... Можете объявить мне выговор, уволить... Но если вы сейчас скажете хоть слово...
Татьяна сорвалась с места и выбежала из кабинета.
...
За углом ее ожидал Леон.
– Предлагал тебе доктора, отказалась, – проговорил он, выслушав сбивчивый рассказ Татьяны.
– Хватит. Надоело, – отбивалась она.
– Еще родится какой-нибудь кретин от твоих фокусов, – не унимался Леон.
– Может, мне и вправду сходить с тобой к нормальному врачу? А то меня уже воротит с этой спиртовой дряни.Сама решай, что тебе делать. К тому же поздно. Когда мы ходили к врачу – уже было поздно. А сейчас и подавно.
– А ты женишься на мне?
– Сказал – женюсь. Самому надоело мыкаться... А ребенка заводить нам ни к чему, рано.
– Думаешь, я не замечала, как ты стал меня избегать, когда узнал про ребенка, – вздохнула Татьяна,– Свадьбу будем делать?
– Посмотрим. Денег нужен мешок.
– У меня отложено на свадьбу. Пятьсот рублей. Дядя подарил, мамин брат. Он в Магадане живет...
– Им хорошо там. Лопатой деньги гребут, – позавидовал Леон.
– А знаешь, я вот не замечаю, когда у меня нет денег.
– Как так?
– Не замечаю, и все. Их нет, а я не замечаю. Приходят – уходят. В голову не беру. Чтобы из-за этого...
– Ты что, – перебил Леон, – и дел никаких не делаешь?
– Каких дел? Сдурел?.. Говорят, до Фиртича крутые дела шли. И Стелла наша чуть не вспыхнула синим огнем. А сейчас не знаю. Может, кто и делает... Болтовни много – это точно. В небольших магазинах, возможно, и делают, а в нашем...
Татьяна прыснула. Она представила, как «делают дела» Нелька Павлова или Юлька Дербенева. Их дела!
– Что смеешься?
– Своим мыслям... Как-то смотрю – мужик бочку пустую катит. Огромную, как дом. Видно, купил у какого-то ханыги огурцы дома солить. Спрашиваю: почем брали? Интересно, такая большая бочка... «Пятерка, – говорит, – и вся игра!» Вот и наши дела. Шума много...
– Много ты знаешь о делах в Универмаге... Вот скажи, почему Рудина тебя выгораживала на месткоме?
– Почему, почему, – протянула Татьяна. – Невыгодно ей. Премии отдел лишат.
– Ха! Премии! Я на нее надавил.
– Ты?
– А кто же? Я!
– Господи... Чихать она на тебя хотела. Ты и она! Все хочешь, чтобы я зависела от тебя. – Она резко обернулась к Леону. – Не ты ли ей поведал, что я хочу водкой от ребенка избавиться?
Леон молчал. Татьяна смотрела на него не мигая.
– Нет. Не я, – выдавил Леон,
– А кто тогда?
– Откуда я знаю? У меня с ней свои дела.
– У тебя с ней?! Хо-хо!
– Так вот слушай... Твоя Рудина еще какие дела проворачивает. Есть у меня корешок на обувной фабрике... Так он и один старичок-снеговичок со Стеллой твоей в пай вошли. Правда, я не знаю, чем они ее приманили. Но дело серьезное. Для фабрики. Иначе фабрике этой крышка...
И Леон рассказал, как приоткрыл дверь в ванной комнате в квартире Рудиной, когда менял смеситель. И все слышал. Речь шла о завозе в Универмаг крупной партии малоходовой обуви, что скопилась на фабрике. Небесплатно, конечно. Потом кто-то захлопнул дверь из комнаты.
Татьяна слушала не перебивая.
– Да ну их всех, – решила она. – Конечно, Стелла стерва. Но меня пока не теребит.
А Леон уже пожалел, что рассказал Татьяне эту историю. Хотел показать себя... Да ладно, обойдется...
5
До отъезда в аэропорт оставалось минут сорок. Фиртич сердился на себя: разговор с комсомольцами надо было проводить не второпях. Что ж, он еще вернется к такому разговору, это лишь начало...
Он ходил по кабинету крупным хозяйским шагом, поглядывая на собравшихся. А сидели здесь в основном девушки-продавщицы. Секретарь комсомольской организации Рита сняла очки и массировала пальцами переносицу. Без очков она выглядела совсем девчонкой. Рита была довольна: пришли все сорок человек. Большинство из присутствующих испытывали робость – не так часто им доводилось сидеть в кабинете директора. Под строгим оком слепых зеркал, когда-то вбиравших в себя изображения гордых членов Конногвардейского братства...
– Я попросил вашего секретаря собрать вас, – деловым тоном заговорил Фиртич. – Все вы знаете о предстоящей реконструкции Универмага. Разговор по этому поводу у нас первый, но не последний, можно сказать, даже предварительный. Пусть каждый подумает, чтобы в следующий раз он был конкретнее.
В кабинете собрались активисты отделов, множество юных лиц придавало старому помещению непривычно праздничный вид. «Только елки не хватает», – улыбнулся про себя Фиртич.
– Дело в том, – прежним деловым тоном продолжил он, – что ни закрыть Универмаг на это время, ни даже уменьшить план нам никто не позволит. Значит, нужно быть готовым к тому, чтобы работать на меньших площадях, в худших условиях. А это, как вы понимаете, очень осложнит нашу жизнь, может вызвать беспорядки, а может быть и худшее. Вас в Универмаге большинство, от вас очень многое зависит.
Поднялась Юля Дербенева. Присутствие директора ее поначалу возбуждало, и она немного рисовалась, но постепенно увлеклась. Голос ее звучал искренне, а главное, подкупало знание предмета разговора. Ее волновали проблемы, связанные с работой отдела кожгалантереи...
«Свободно может руководить секцией», – подумал Фиртич и сделал пометку в блокноте. Он доверял таким вот внезапным решениям. Внезапность иногда приоткрывает такую черту характера собеседника, которая в обычной ситуации прячется в нагромождении всяких случайных эмоций.
Выражение озабоченности на лице директора не осталось не замеченным острым следящим взглядом Риты. Она обернулась и оглядела собравшихся. В одинаковых халатиках девчонки чем-то напоминали бурунчики на потревоженной обильным дождем глади тихого водоема. И лишь четверка мальчишек из отдела культтоваров нарушала эту картину. Решив, что директора раздражает возня одного из них, Рита покачала головой и надела очки.
– Сережка! – произнесла она укоризненно.
Сережка, паренек лет восемнадцати, вытянул шею и комично поджал губы, отчего его длинный нос чуть ли не уткнулся в подбородок. Девчонки прыснули.
– Ну Сережа! – строже прикрикнула Рита.
– Что Сережа... Как что – Сережа, – ответил паренек, смущаясь под любопытным взглядом директора.
– Хочешь что сказать – подними руку, – не отставала Рита.
– А чего говорить... – с ленцой ответил Сережа, стараясь придать серьезность своей подвижной физиономии.
Его тон задел Фиртича смутным подтекстом. Он остановился и взглянул на парнишку твердеющим взглядом.
– А что... Сережа, так все вам ясно? – стараясь не спугнуть парня строгостью, спросил Фиртич.
– У нас Сережка главный критик! – простодушно воскликнула Неля Павлова.
Фиртич метнул взгляд в ее сторону. Как это он до сих пор ее не заметил! Он вспомнил недавнюю встречу на площадке второго этажа с этой девушкой, чем-то напоминавшей ему Елену.
– Критик, говорите? – Память не подвела Фиртича. Он обернулся к парню и добавил: – Вот Неля Павлова считает, что вы главный критик...
– Да ну ее, – огрызнулся Сережа, заливаясь краской. – Сама она критик... А если и критик, так что, не прав, что ли?
– Прав, прав! Ты всегда прав, – не отступала Рита. – Только сейчас не время. Мы говорим о реконструкции, а ты все свои претензии выставляешь. Твое дело продавать фотоаппараты, а не соваться во все дырки.
– От дает! – Сережа хлопнул ладонями по тощим бедрам и покачал головой. – Если хочешь знать: мое дело весь Универмаг и его окрестности.
– Много на себя берешь! – Девушки подстрекательски поглядывали на директора.
Фиртич молчал. В этой перебранке он чуял какую-то размолвку между молодыми людьми, что-то их беспокоило... Он остановился посреди кабинета и обвел присутствующих взглядом, дожидаясь тишины.
– Ну так что, Сережа? Если что-нибудь серьезное – говорите.
Сережа хмыкнул. В устоявшейся тишине звук его голоса прозвучал резко и вызывающе.
– Сами говорите, что могут возникнуть беспорядки. А сейчас... – Замирая от собственной решимости, Сережа округлил глаза и умолк.
– Я слушаю. – Фиртич взглянул на часы и невольно укорил себя за бестактность: парень мог его неправильно понять. Но ничего не поделаешь – пора собираться, зарубежные рейсы, как правило, не выпадают из графика. Да и представитель Инторга наверняка уже ждет в аэропорту...
– Говори, раз возник! – прикрикнула Рита.
Сережа уронил голову на грудь и произнес негромко в пол:
– Вот вы, Константин Петрович... учите нас, да?.. Я вот продаю фотоаппараты. А счет на них так и не пришел. Сказали, что директор приказал продавать. Что он все согласовал по телефону... А ведь это незаконно, верно?
– Вот те раз! – забеспокоились вокруг. – Твое-то какое дело, Сережка! Ну дает! Тебе-то что?!
– Как что? – отбивался Сережа. – А если разница в цене? А если они дешевле? Значит, покупателей обманываем. А если дороже? Из своего кармана буду выкладывать? Мало ли что по телефону вякнули?!
В кабинете вновь зашумели. Что он на самом деле? В ларьке на рынке работает? Или придуривается?
Сережа с ухмылкой разглядывал обращенные к нему физиономии своих товарищей.
– Да ладно вам! – вдруг вскрикнул он высоким, почти девичьим голосом. – Сам знаю, что отвечать мне не придется... Только я о чем? Говорим хорошие слова... А делаем другое. Что дома, что здесь, на работе...
В кабинете стало тихо. Все лица повернулись к директору. Одни со смущением, другие с дерзостью, третьи с интересом...
Фиртич хрустнул костяшками пальцев рук. И в тишине этот хруст прозвучал неестественно резко. Он сделал несколько шагов, остановился перед зардевшимся мальчишкой. Сергей вскинул голову и посмотрел в глаза директора. Каких усилий ему стоило выдержать густеющий взгляд странных прямоугольных глаз Фиртича...
– Вот что, Сережа... Есть ситуации. – Он сделал нетерпеливый жест, упреждая Сергея. – Погоди. Я вот что хочу сказать. – Фиртич помолчал, собираясь с мыслями. – Дело давнее... Инвалид войны купил автомобиль. Их тогда продавали в магазинах Спортторга... Годами стоял в очереди, отмечался. Деньги собирал... Льгот особенных тогда не было инвалидам... Наконец купил. Оформил все, стал владельцем... А когда выезжал из магазина, не справился с управлением и разбил весь передок. Не сделав еще и десяти метров набега... Представляете состояние этого человека, инвалида? Прошедшего войну. Он плакал, как ребенок... Как же поступил директор магазина? Он переоформил автомобиль, взяв на себя всю ответственность. Составил липовый акт о том, что автомобиль покалечен благодаря его халатности. Словом... Такая история. Думаю, что не каждый на это пошел бы...
– А как же продавцы магазина? – спросила Рита.
– Они верили своему директору. И подписали акт. – Фиртич помолчал. – Ну, Сережа... он прав был, тот директор?
В кабинете поднялся гвалт. Все единодушно одобряли поступок директора. Сережа молчал, опустив глаза.
– Прав! – удовлетворенно проговорил Фиртич. – Прав он был... Есть ситуации, когда... – он не договорил.
Сергей повел головой и, сделав шаг, остановился подле директора.
– А я бы, Константин Петрович... Был бы продавцом, никогда бы не поверил такому директору. – Сергей смущенно улыбался.
В кабинете вновь стало тихо.
– Человек, который поступает с законом как ему заблагорассудится... – пробормотал Сережа. – Да, он поступил благородно. Но он мог поступить наоборот, скажем, в другой ситуации. Он вел себя как хозяйчик. – Голос Сережи крепчал. – Значит, с законом можно обращаться как тебе хочется. Понимаете... Не знаю... Он должен был вначале добиваться каких-то решений, не знаю... А потом уже... Словом, он обманул государство. И продавцы его... привыкли вести себя хозяйчиками, будто магазин их собственность... Я не хотел бы работать у такого директора.
Фиртич чувствовал, как лицо его наливается жаром, он даже растерялся. И перед кем? Перед мальчишкой– продавцом! Самое непонятное, что именно таких вот необстрелянных жизнью мальчиков, как правило, привлекает решительный поступок или самостоятельное решение. А вышло наоборот! Фиртич тяжело протянул взгляд прямоугольных глаз по растерянным лицам молодых людей. Куда девалась их восторженность и участие? Их обескуражила прямота парня, испугала. И каждая следующая секунда играла на Сергея, а не на Фиртича. Он почти физически чувствовал перемену...
Неужели все его старания, все ухищрения в итоге обернутся только удовлетворением собственного тщеславия? И будут осуждены этими ясноглазыми юнцами?! А если его ухищрения будут ими приняты как единственно должное – какими эти юнцы станут через годы? И не будет ли его вины в таком их становлении?.. А может, тут иное... Может, эти молодые люди живут уже по иным меркам – когда жажда соблюдения закона и человеческого достоинства будет выше любого сиюминутного успеха? Ушли в те времена, где люди, подобные ему, Константину Фиртичу, станут анахронизмом, несмотря на все их благие намерения? Настанет же такое время, черт возьми! И он, Фиртич, всеми помыслами своими и своими делами хотел бы приблизить это время. А пока, пока, засучив рукава, надо делать дело, проводить тяжелый корабль в узком фарватере...
Фиртич уже овладел собой. Он кивнул, разрешая ребятам покинуть кабинет. Вышел и Сергей, смешавшись с толпой товарищей.
