Текст книги "Универмаг"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
Мысль о том, что можно распродать эти гигантские залежи, казалась бредовой. Заведующий складом – широкий мужчина в грязно-синем халате, натянутом на ватник, – жарко дышал в затылок директора.
– Вот... Так, значит... Сказано принять, я и принял, – испуганно бормотал он.
Фиртич резко обернулся. Заведующий с налета толкнул директора мягким животом и ошалело отпрянул в сторону.
– Что ж ты, стервец, а?! – сорвался Фиртич.
– Что я, что я? – лепетал заведующий складом. – Сами же подписывали счета... – Он подошел к столу и достал толстую пачку накладных, журнал оприходования.
На счетах стояла подпись Фиртича. Или Индурского.
– Каюсь, Константин Петрович, – тянул завскладом, – не заглядывал я особенно в накладные. Сколько привозили, столько и принимал. А заглянул как-то – и сам за голову схватился. Раза в два больше разрешенного принял...
Хитрец. Хотел частичным признанием вины облегчить свою участь, раз дело выплыло наружу. И не придраться: всего лишь грубая служебная промашка. В злом умысле не обвинишь. Наверняка свою корысть имел, каналья. Но как докажешь...
Ватное, отупляющее равнодушие вдруг охватило Фиртича. Такого чувства он давно не испытывал. Возможно, с тех пор, как выбежала из ельника на заброшенную лесную дорогу девчушка в красном платье. Фиртич тогда успел повернуть руль, и машина врезалась в дерево... Пожалуй, именно такое равнодушие и отупение охватило его в больнице, когда узнал, что с девочкой ничего не случилось. Реакция на страшную, но уже вчерашнюю весть...
– Как же вы так, Дятлов? – Фиртич потрогал рубец. – Как же нам работать? Если люди готовы все предать, все продать... Что же осталось-то в вас, Дятлов?
Заведующий складом моргал ресницами. Человек недалекий, он все же уловил растерянность в голосе директора.
– А что я? Что я-то? – осмелел заведующий. – Сами-то куда смотрите... Рудина-то от вас бумаги приносила...
Но Фиртич его уже не слышал...
4
Длиннющий прямой коридор упирался в дверь обувного отдела. Облезлая эта дверь скрывала овальное помещение, разделенное на две части. Меньшую занимала заведующая Стелла Георгиевна Рудина. В большей размещались товароведы и вечно толкался народ: кладовщики, экспедиторы, транспортный люд. Нередко встречались личности, не имеющие никакого отношения к отделу: директора магазинов и аптек, косметички, железнодорожные кассиры, представители общепита и прочая бытовая «знать». Здесь, в бывшей гостиной бывшего Конногвардейского общества, они чувствовали себя как дома. Нередко клиенты приносили с собой всякие деликатесы и распивали кофе вместе с товароведами. Как эти три дамы, живой вес которых на круг был не менее четырех центнеров. Компанию им составляли три товароведа. В стареньких халатах, в одинаковых глухих свитерах. Товароведы нервничали, поглядывали на часы. Прислушивались...
– Стелле все можно, а нас на пайке держит, – произнесла старший товаровед. И добавила, глядя на одну из дам: – Три дня за тебя просила, цени!
Толстуха передернула широкими, точно подоконник, плечами. В знак некоторой несправедливости слов. Игра– то идет не в одни ворота...
Наконец дверь растворилась, и появилась Наталья-кладовщица в обнимку с тремя плоскими коробками.
– Ну даешь! Рожала ты их, что ли? – воскликнули облегченно товароведы. – Вот-вот Стелла вернется с обеда.
– А что, Стелла не знает? – замерла кладовщица.
– Да знает! Только что ей в голову взбрыкнет... Меряйте, девки!
Толстухи резво сбросили свою родную обувь и приняли из рук кладовщицы серебристо-белые сапожки на высоком каблучке. Сапожки крутили лебяжьими шеями, сопротивляясь коротким толстым ногам. Словно их топтали, а не мерили...
– Что они там, на ходулях ходют? Шкилеты несчастные. Мучайся из-за них, – шептала брюнетка, склонив к полу розовый затылок.
– Вам, подружки, две пары надо на один заход, – проворчала кладовщица. – Лопнет!
– Откупим! – коротко ответила за всех брюнетка.
– Все! Майке отдам, пусть носит, двоечница, – выдохлась блондинка. – Инфаркт получишь, к бесу... Забираю!
– Дома дожму, – сдалась брюнетка. – И не такие растягивала.
Дамы полезли за деньгами. Кладовщица за сдачей. Сверх тут не давали. Главное, связи. Сверх они с других возьмут, а тут – я тебе, ты мне. И все! Копейка в копейку. Деньги кладовщица пробьет через кассу секции. Все по закону, а выгода на обе стороны падает.
Кладовщица принялась заворачивать коробки. Но не успела – на пороге появилась Стелла Георгиевна Рудина... Товароведы казались спокойными, только у одной лицо пошло пятнами – молодая еще.
– Почему посторонние в отделе? – проговорила Рудина.
– Вы ведь обещали, Стелла Георгиевна, – жалобно протянула старший товаровед. – Месяц у вас просила.
Рудина вспомнила. И верно, обещала подкинуть что– нибудь сотрудницам для укрепления престижа...
Рудина скрылась в кабинете, хлопнув дверью. Все дружно показали двери язык. Дамы укутались в одинаковые кожаные пальто, нахлобучили шапки.
«Посторонние», – обидчиво передразнила брюнетка, запихивая коробку в баул. – Ей бы меня в свои записать. В масле б каталась.
– Рангом не вышли, – усмехнулась старший товаровед. – У нее директора толкаются. А вы кто? Сыр– масло... А пиво она не пьет.
– У каждого свой клиент, – согласилась блондинка.
– Пиво ноне водитель водой разбавляет, гад. Пока везет, – внесла ясность третья дама. Она, видимо, имела отношение к пиву.
Подпихивая друг друга, дамы двинулись к выходу, словно выносили коричневый рояль. И столкнулись на пороге с Фиртичем. Решив, что проник очередной проситель, захохотали.
– Мужчина, вы чей клиент? Начальницы? – бойко проговорила брюнетка и осеклась, увидев опрокинутые лица товароведов.
Фиртич редко наведывался в отдел. И еще с такой физиономией. Казалось, даже уши у него побелели. Дамы уперлись друг в друга спинами, образовав живой кожаный мяч.
– Три грации, – прошипел Фиртич. – Что у вас здесь, филиал секции? – Он как-то особенно посмотрел на выглянувшую из-за двери Рудину.
В этом взоре Рудина прочла нечто более серьезное, чем недовольство присутствием в отделе блатников.
– Я их в первый раз вижу. – Рудина отступила в глубь кабинета.
– У вас прекрасное самообладание, Стелла Георгиевна. – Фиртич шагнул вслед за ней, плотно прикрыв за собою дверь. – У вас прекрасное самообладание, – повторил он. – Садитесь. Надо поговорить.
Фиртич приблизился к окну. Вода от растаявшего снега стекала из старинного отстойника – головы бога. Из разверстого немого рта капли после короткого раздумья бросались на ржавый подоконник с прозрачным весенним стуком... У богов был страдальческий вид.
Гнев колобродил в сознании Фиртича, затрудняя дыхание, доставляя даже какое-то сладостное удовольствие тем, что он знает подоплеку огромных неприятностей, которые обрушились на него мощным обвалом, а она, Рудина, пока не подозревает, что он все знает...
Рудина села, опершись о подлокотник и подперев кулаком красивое увядающее лицо, пряча подбородок. Зеленый платок атласно обтянул круглые плечи. Она не знала причины визита директора. Но холодок догадки уже коснулся ее легким ознобом-
– Я жду, Стелла Георгиевна, – проговорил Фиртич. – Расскажите, как вам удалось так подвести Универмаг.
Тень легла на ухоженное лицо Рудиной. Мешки под глазами набухли, потяжелели. Она старела. И чувствовала это физически, как можно чувствовать жару или холод... Нет, она не молчала, она отвечала своему директору. Что брала обувь из боязни штрафов за не– выборку фондов, что была уверена в продаже обуви, что допустила слабость, не устояла перед просьбами руководства фабрики о завозе большого количества товара. «Олимп» есть «Олимп», и она надеялась, что все будет в порядке, скоро сезон, а на складах мало сезонной обуви – весенней и летней...
Фиртич знал, что она лжет, хотя напрямую ее уличить нельзя. Все можно отнести за счет служебной оплошности. Фактов-то нет! Нет фактов! Да и Рудина сама сейчас почти искренне верила в то, что происшедшее – следствие какого-то абстрактного греха. Промашки, если угодно. Но постепенно голос Рудиной терял упругость, слова блекли от беспрестанного повторения. Точно хлопья снега, вяло падающие на давно занесенный и уже бесформенный предмет...
Рудина подумала о том, что все ей здесь надоело. И если пронесет, немедленно уволится и уедет к мужу. Должно пронести! Она ничем не рисковала, вступая в сделку со старичком Платоном Ивановичем. Кто докажет, что тут злой умысел? Кто?!
– Когда-то я хотел вас уволить. – Фиртич умолк, пытаясь справиться с гневом. Его разум еще подавлял бешеные, идущие изнутри нервные толчки. Он ничего не мог с собой поделать. Сколько было срывов и неприятностей на пути к тому, что он считал своим гражданским и профессиональным долгом! Сколько унижений стерпел! И все летит к черту из-за глупости этой женщины... А похоже, не из-за глупости. Но все, о чем поведали девочки, надо еще доказать. Иначе навет. Мало ли какая кошка могла пробежать между сотрудниками отдела.
– Вот что, Стелла Георгиевна... Всю продукцию Второй обувной фабрики разбраковать и вернуть обратно. Всю! Транспортные расходы переложим на фабрику. Через арбитраж. И на ваш отдел. От продавцов до заведующей. Вот так.
Рудина выпятила подбородок и прикусила губу мелкими зубами. Это был самый наихудший вариант для фабрики. В нее вгрызутся инспектора и ревизоры. Особенно после такого ЧП. А там выплывут махинации и Платона Ивановича, и тех, кто стоит за ним... Да, это был наихудший вариант! И вряд ли скандал обойдет стороной Рудину...
Стелла Георгиевна смотрела на Фиртича потяжелевшими глазами. От ее поведения сейчас зависело многое. Надо что-то сделать, что-то предпринять, пока решение Фиртича еще не обрело силу приказа. Пока он здесь, в этом кабинете. Еще мгновение – и Фиртич переступит порог...
Рудина вырвала себя из кресла и загородила Фиртичу дорогу.
– Отмените это решение, Константин Петрович, прошу вас.
Фиртич с изумлением поднял брови. Что за наглость?!
– Прошу вас. Отмените решение. Так будет лучше. И для вас. – Рудина перевела дыхание. – И для вас тоже, поверьте!
Лоб Фиртича полоснули две ломаные морщины.
– Вы не святой. Вы грешный, как и все. Даже больше всех. Почему же вы так жестоки? Себе вы простили, себе вы все прощаете.
– На что вы намекаете? – У Фиртича побелели губы.
От ищущего взгляда Рудиной не ускользнуло, что директор смутился. И в ее воспаленной голове возникла отчаянная мысль. Чем она обернется, Рудина не представляла.
– Вы не безгрешны, Константин Петрович, я это знаю. Сазонов вас при всех обвинил. А вы оставили его на работе. Не захотели сор из избы выносить? Но поверьте, люди со Второй фабрики разыщут концы.
– Вы что, угрожаете мне?! – На ползущем по щеке Фиртича рубце высветились метки старых швов.
– Угрожаю! – Рудина усмехнулась. С видом человека, который знает больше, чем говорит. – Нет, предупреждаю... И никакой реконструкцией вы не прикроете своих грехов, Константин Петрович. Обещаю вам! Мне терять нечего. И тем людям тоже, поверьте...
Фиртич смотрел в ее глаза. Правду сказала Татьяна Козлова: повязана Рудина с людьми со Второй фабрики. За тридцать сребреников... Бешенство душило Фиртича, поднимаясь из тесноты груди к горлу, стучало в висках. Он видел перед собой мерзкое тело черепахи. Из-под зеленого панциря выползали чешуйчатые ноги и рыжая тупая голова. Ноздри Фиртича даже уловили прохладный запах тины, а в лицо пахнула липкая болотная гниль. Черепаха подползала все ближе и ближе. Еще мгновение – и Фиртич задохнется в этом тлетворном смраде...
– Я повторяю: всю... Всю продукцию разбраковать и вернуть обратно. – Фиртич говорил это так, словно бил – наотмашь, с оттяжкой, с удовольствием.
И от каждого слова голова Рудиной дергалась, как от удара. Она бессильно привалилась к стене. Предметы теряли свои очертания, расплывались, словно погружаясь в воду.
Осторожно, будто опасаясь расплескать злость, Фиртич открыл дверь и вышел из кабинета.
5
Дома Фиртич любил работать на кухне. Привычка сохранилась с той поры, когда они жили в однокомнатной квартире.
Кухня, оклеенная серыми обоями, отличалась от комнат только тем, что здесь стояла газовая плита да шкаф с холодильником... Елене тоже нравилось посиживать на кухне. У нее имелся свой уголок, где стояла швейная машина. И гостей нередко принимали на кухне, конечно наиболее близких.
Вот и сегодня Фиртич, приехав домой с Мезенцевой, расположился на кухне. Надо было в спокойной обстановке обсудить завершение переговоров со скандинавами. Елены дома не было. Фиртич и Мезенцева просидели за работой два часа... Фиртич нередко ловил себя на том, что мысли его уходят в сторону. К тому, что увидел на складе. К тому, что произошло в кабинете Рудиной. К тому, о чем рассказали Татьяна Козлова и Анна.
– Вы чем-то встревожены, Константин Петрович? – спросила Мезенцева.
Фиртич не ответил... Скрепя сердце они сократили номенклатуру скандинавов на семнадцать позиций, отыграв более ста тысяч инвалютных рублей. Пришлось отказаться от дорогого залоуборочного агрегата, от двух видов контейнеров... Мезенцева спешила. В девять вечера ей предстояло встретиться с «арчисонами». Она еще не знала, чем их займет. Вероятней всего, посидит где-нибудь в ресторане.
– Только осторожней, Клавдия Алексеевна. Чего доброго, напоретесь на конкурентов, – предупредил Фиртич.
После ухода Мезенцевой Фиртич вернулся на кухню. И сразу же почувствовал голод. В последний раз он ел еще до совещания. Потом стало не до еды... Он зажег газ и поставил чайник.
На подоконнике сиротливо лежала раскрытая книга. Очки Елены с круглыми модными стеклами колко мерцали в канавке разворота. Фиртичу казалось, что очки с немым укором следят за ним. Какое счастье, что Елены нет сейчас дома, какое счастье! Она сразу бы все почувствовала. И, признаваясь ей в своих неудачах, он почувствовал бы себя во сто крат несчастней.
Он любил жену. Поэтому не имел права ронять себя в ее глазах. А казалось, столько лет вместе, пора бы и не замечать друг друга... Они познакомились у подруги Елены. Подруга, дочь директора магазина Хозторга, у которого он работал товароведом, сама имела виды на Фиртича. И была уверена в успехе...
«Послушай! – говорил ее отец. – Ты, Константин, меня знаешь, я человек сильный. Я дам тебе магазин. Любой. В системе Хозторга. А это золотое дно, ты понимаешь... Зачем тебе та девчонка, кто у нее отец! Инженеришка! Ты головастый парень. А любовь? Там видно будет. Женишься, осмотришься... Возьми меня: женился на дочери своего шефа, теперь сижу в его магазине. И жалею лишь о том, что мне дана только одна жизнь...»
Фиртич был вынужден уйти из Хозторга. Иначе он поплатился бы за свою строптивость...
С тех пор прошло двадцать с лишним лет. И Фиртич ни на минуту не раскаивался в своем выборе: Елена была его совестью, а это самое глубокое, что связывает мужчину и женщину.
В окно сыпануло снегом. Глухо заурчало где-то вверху, и через секунду громыхнул в водосточной трубе запоздалый снежный обвал... Пар с шумом вырывался из узкого носика чайника. Фиртич выключил газ. Стало тихо...
Он не мог дольше находиться в помещении, не хватало воздуха.
6
Сколько лет Анна не появлялась в этом старинном сумрачном доме! Стены, выкрашенные грязной краской, блеклые, облупившиеся. Почтовые ящики с замками в ржавых дужках. Лифт, как и много лет назад, стоял на ремонте, о чем извещала надпись на картоне.
Весенний тугой воздух падал из сквозных оконных проемов, смешиваясь со стойким, древним запахом плесени. Даже странно, что в этом доме задумали мыть к весне окна...
Анна поднялась на седьмой этаж. Окно тут начиналось почти от пола. По низкому подоконнику тянул ветерок, подвывая в пустом ведре, оставленном для обозначения коварного оконного проема. У двери Серегиной квартиры валялась автомобильная железяка...
Серега долго не открывал. Анна слышала шум воды в ванной комнате. Наконец шум стих, послышалось громыхание задвижек.
– Ну, Анка, ты даешь! Сколько можно добираться? – Серега Блинов вытирал ярким полотенцем лицо и руки. – Меня ждут, понимаешь...
Анна сбросила плащ и прошла в большую комнату. Чувствовалось, что сюда захаживают женщины, и нередко. Мягкие туфли, халат. Да и в комнате все выглядело аккуратно.
– Что-нибудь выпьешь? – Блинов достал из серванта коньяк, бокалы, апельсины. – Надо отметить твой визит. За столько лет.
Анна обошла комнату. Картины в дубовых крученых рамах, бронза, хрусталь... Всего этого не было в то время, когда Анна считалась здесь хозяйкой.
– Женился, что ли? – спросила Анна.
– Нет. Захаживают надомницы.
Теперь Анна заметила, что Блинов не совсем трезв.
– Выпил?
– Для храбрости... Но к серьезному разговору готов.
Анна села на тахту, погрузила ладони в теплый медвежий мех. Блинов наполнил свой бокал коньяком. Анна пересела в кресло.
– Ты просил меня приехать по серьезному делу. Говори.
– Не торопи. – Блинов уставился в побледневшее лицо бывшей жены. – Фиртич собирается вернуть на мою фабрику обувь. Он не должен этого делать. И ты мне в этом поможешь.
Серега Блинов отвернулся, сидел, покачивая ногой.
– Более того. Он должен начать активную реализацию нашей обуви. И в ближайшее время... Пусть договаривается с директорами магазинов, посулит им дубленки, ковры... Заинтересует... Или вывезет на периферию. Не знаю. Он человек опытный... Я же со своей стороны помогу – транспорт и грузчиков возьму на себя...
Анна встала и направилась в прихожую.
– А иначе, – Серега Блинов и не поднялся с места, – иначе будет плохо, Аннушка. И Кузнецову, и Фиртичу, и твоему Гарусову, на поводу у которого пошло управление торговли. Да и тебе, милая, несдобровать.
Анна вернулась в комнату. Лицо ее пылало. В синих глазах тяжелели зрачки...
– Значит, так ты распорядился моей откровенностью в тот вечер?! Эх, Серега, на тебе столько висит, что пойди я отсюда по известному нам с тобой адресу... Недолго бы тебе корчить из себя аристократа да разъезжать в своем блиновозе.
Серега прикрыл ладонью глаза.
– Я все понимаю, Аннушка. На волоске держусь. И я бы не играл такую карту с Фиртичем, но у меня нет выхода.
Анна сжала ладонями шею. Ее чуть длинноватый нос вытянулся, придавая лицу хищное выражение. Брови спрямились.
– Послушай, Сергей... Ты вогнал в гроб мою мать. Да, да! Ты не пускал ее к нам, не пускал меня к ней. Она всегда говорила, что ты подонок. Я же была легкомысленной дурой. Я верила тебе и не верила своей матери... Ты выманил меня из института, заставил обслуживать свою персону. Стал изменять мне. Свел меня, как последняя скотина, со своими негодяями дружками. Циниками и подлецами. Пристроил к этому мерзавцу Кузнецову. Я запуталась в ваших сетях... Но я стала взрослеть. Я многое поняла, Серега Блинов. У меня вдруг проявился характер покойного отца. И ты струсил, ты отступил, ты испугался. Все вы меня испугались. И сам Кузнецов. Но я была еще зависима от него. А теперь я почувствовала свою силу. Ты понял меня, идиот?!
Анна сорвала ладони с шеи, оставляя на белой коже багровые следы пальцев. Она задыхалась...
– Теперь я полюбила! Полюбила за то, что человек искренне любит меня... Гарусов – моя жизнь. Свет в окошке. Ты понял? У нас будет ребенок... И ты, стервец, хочешь оторвать его от меня? Грязной сплетней! Обвинить его в том, в чем он не виноват! Вся эта история с Универмагом сложилась помимо меня. Я лишь делала вид перед Кузнецовым, что сыграла какую-то роль. Но я-то знаю, что это не так... И ты хочешь еще раз ударить меня?.. Ты не сделаешь этого, Серега! – Анна поднялась.
Блинов сцепил замком руки на тяжелых коленях и прикрыл глаза.
– Я сделаю это, Анна. Как только на фабрику вернется первая партия обуви из Универмага. У меня нет другого оружия против Фиртича. Слишком серьезные дела происходили на фабрике, Анна. Я сделаю это. Передай Фиртичу!
– Ты не знаешь Фиртича, Серега. Если он решил – не отступит.
Блинов поднялся и вышел из комнаты. Вскоре он вернулся в свитере и кожаном пальто. Бросил Анне ее плащ и стоял в ожидании, поигрывая ключами от автомобиля.
– Ты пьян. Я с тобой не поеду.
– Нам не по дороге, – сухо прервал ее Блинов. – Сядешь в такси.
Анна надела плащ, подняла воротник и сунула руки в карманы. Блинов стоял с совершенно отсутствующим видом.
Анна вышла на площадку. Она знала, что Блинов поступит так, как обещал. Он действительно многим рисковал. А может, поговорить с Фиртичем? И с Кузнецовым поговорить...
В широком прямоугольнике окна виднелась часть крыши противоположного дома, а выше – звезды, крупные и яркие, словно обсосанные леденцы. И ведро, что стояло на низком подоконнике пустого окна.
Из-за двери послышались размазанные шаги Блинова. Он был совершенно пьян – видимо, добавил еще. Он долго возился с замком и, за что-то зацепившись, чертыхнулся. Хмельно осмотрелся – куда бы поставить ногу с незавязанным шнурком. Заметил прислоненную к стене снятую с петель оконную раму. Подошел. Оперся носком о переплет, но туфля скользнула по стеклу...
Блинов размашисто повернулся к окну, так же размашисто поднял ногу к ведру и...
То, что произошло в следующее мгновение, ужасом сковало Анну. По какому-то странному закону торможения все происходило подобно замедленной съемке. Она видела, как накренилось и скакнуло в сторону от ноги Сереги ведро. Как медленно и тяжело пошло в проем окна потерявшее упор тело. Словно кожаный мешок...
Серега повернул голову. Полные страха глаза, казалось, посмотрели в самые ее зрачки. Непослушные деревянные губы выдохнули несколько слов. Анна их четко расслышала...
– Помоги... Падаю... Помоги же...
Анна привалилась плечом к стене и судорожно сцепила за спиной пальцы. Последнее, что видел Серега Блинов в этом мире,– немигающий взгляд своей бывшей жены. Пальто вздулось черным крылом, из задранных штанин обреченно проглянули белые ноги в плоских туфлях с летящими шнурками...
И уже потом, когда ведро ударилось о лестничную решетку и, продолжая грохотать, поскакало вниз по ступенькам, Анна все еще стояла, полностью не осознавая, что произошло. А в прямоугольник окна уже вписалась упрямой линией крыша противоположного дома на фоне темного неба с рассыпанной горстью весенних умытых звезд.
