Текст книги "Универмаг"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
2
Толпа покупателей размывалась в сплошную ленту из множества заплат. Временами какая-нибудь заплата превращалась в чье-то лицо, задавала вопросы.... Татьяна отвечала. Механически, глядя поверх лица и дальше, сквозь метровые стены бывшего Конногвардейского братства. И лицо вновь растворялось в колыхающейся массе себе подобных, неотвратимой, как прибой...
А в ушах все стоял крик матери:
– Доигралась, да? Дрянь, дрянь!
Тошнота поднималась откуда-то от копчика, судорогой сжимала живот и подбиралась к горлу удушьем, чтобы в следующее мгновение извергнуться в ванну, выжимая из глаз слезы, в которых плавало лицо матери.
– Я замуж выйду... Он сказал... Мы договорились.– Татьяна ловила ртом куски кислого воздуха. – Мы договорились... Он обещал...
Цветная лента все теснее сжимала кольцо. Точно тысячеголовый дракон ворочался тугим телом...
Из подсобки вышла Неля Павлова. Синий чистенький халатик сидел на ней как на манекене. Улыбаясь, она приблизилась к прилавку... Перед работой Неля ревела в углу подсобки – мать увезли в больницу с подозрением на аппендицит. Татьяне было жаль Нелю, и, чтобы отвлечь подругу, она рассказала, как мать застукала ее в ванной, когда прихватил невыносимый приступ тошноты, и учуяла неладное. Неля оживилась. Она принадлежала к той породе людей, которые, узнав о чужих неприятностях, забывают свои. Редкая порода...
– А ты ему скажи, – торопливо советовала Неля. – Скажи: «Миленький, хороший ты мой, пойдем запишемся. Ведь ребеночек у нас будет».
– Нелька, Нелька... Разве он послушает, если не хочет? – вздыхала Татьяна.
– А ты предупреди, что отцу расскажешь... Или, хочешь, я своего отчима науськаю. Он здоровенный, как бык. Он так твоего отдубасит...
Глядя на Нелину улыбку, вдыхая аромат недорогих духов, Татьяна чувствовала щемящую нежность, и печальные мысли растворялись под кротким и добрым Нелиным взглядом.
– Посиди в библиотеке, – предложила Неля. – Все равно торговли никакой. А на тебе лица нет... Я скажу Самуилычу, что тебя вызвали в местком. Придумаю что-нибудь. Иди.
Татьяна вышла из секции.
Добравшись до «черной» двери, что выходила в служебный двор, она миновала тамбур и оказалась во внутреннем дворе Универмага. Обошла длинный трейлер. И еще один... Морозный воздух пробил халат, плотно сжал холодом ее худое тело. Пригибаясь и втягивая голову в плечи, Татьяна миновала стойбище бурых контейнеров, покрытый брезентом загон для велосипедов, котельную... Она толкнула дверь и стремительно ворвалась в жарко натопленную мастерскую.
Леон обернулся. Черные глаза метнулись к распахнутой двери. Челка падала на лоб, и сплюснутый нос казался еще шире.
– Ты чего?! – испуганно закричал он.
В заваленной железками мастерской его голос прозвучал громко, словно через усилитель. Татьяна протиснулась к табурету. Сбросила на пол какие-то втулки, села, протянула руки и коснулась Леона.
– Мама все узнала... Ты слышишь? Надо что-то решать.
– Что решать? – Леон дернулся в сторону.
– Родной мой, хороший, – вспомнила Татьяна по– другу. – Нам надо записаться. Пока не знает отец... Он... Он тебя вздует, посмотришь.
– Вот так да! – изумился Леон. В тоне его скользнули привычные беззаботные ноты, которые так нравились Татьяне. – Меня вздует?! Ну-ну!
– Ты же любишь меня. Признавался. Что случилось, Леон? Давай запишемся.
– Подождем.
– Чего ждать? Ты посмотри на меня. Халат еле сходится.
Леон искоса мазнул быстрым взглядом нескладную фигуру с вялыми руками на острых коленях. И промолчал. Татьяна откинула голову, чувствуя затылком холод железного шкафчика. Опустошенная, легкая, словно новогодний шарик. Равнодушие и усталость владели ею. Она все поняла. Все его слова – обман. Все ясно. Почему-то вспомнила Нелю с ее печальными глазами и веселой улыбкой...
Татьяна отвела взгляд от просветленного прямоугольника окна в сторону какого-то хлама и увидела четыре плоские широкие коробки. Кто-кто, а Татьяна знала, но в этих коробках. Финские сапоги за сто шестьдесят рублей, на меховой подкладке, с изящной латунной окантовкой. Такие продавались из-под полы за двести рублей... И больше...
– Кто же тебе устроил ходунки? Целых четыре пары. Состояние... Рудина, что ли?
Леон молчал, замеряя что-то циркулем.
– В благодарность за махинации с этой обувной фабрикой, да?
Леон отбросил циркуль и резко повернулся к Татьяне.
– Что ты хочешь? Катись отсюда! Катись! Присылай своего отца, побеседуем. Боюсь я очень... Ну! Катись, кому говорят?!
Леон выругался, схватил холодную руку Татьяны и распахнул дверь.
Острые углы крыш казались вколоченными в бледносиреневое небо, и если их раздвинуть, то небо, потеряв опору, упадет в грязный служебный двор теплым снеговым обвалом. Татьяна остановилась перед длинным трейлером, переломившим служебный двор на две половины. Она пыталась сообразить, с какого конца короче обойти этого мастодонта. Но, обойдя, уткнулась в запыленный бок второго грузовика. «Понаставили тут», – вяло подумала Татьяна и вдруг увидела тонкую фигуру Нели Павловой.
Они молча пересекли двор, вышли к винтовой лестнице. Узорные чугунные перила студили ладони. Хотелось поскорее укрыться в теплом родном брюхе старого Универмага. Странное дело – какие бы неприятности, заботы, нервотрепка и суета ни обрушивались на них вне этих стен, попадая под крышу «Олимпа», они физически ощущали умиротворение и покой. И это несмотря на хлопотливую работу. Возможно, оттого, что каждая из них в той или иной степени чувствовала себя хозяйкой...
Татьяна толкнула дверь на площадке второго этажа, и они очутились в незнакомом тамбуре.
– Курить есть? – спросила Татьяна.
Неля развела руками. Татьяна огорченно передернула плечами и привалилась спиной к стене.
– Я тебе сейчас что-то расскажу, – произнесла она, глядя в испуганные глаза подруги.
И Татьяна принялась рассказывать.
Доброе лицо Нели стянула страдальчески-изумленная гримаса. Как?! Стелла Георгиевна Рудина, их заведующая отделом... и повязана с жуликами, завалила Универмаг дрянью ради своих интересов?! А они, продавцы, не знают, куда деть глаза от стыда перед покупателями...
– Как же так, Таня? – Неля покачала головой. – Ты об этом знала и молчала?
Татьяна зябко перебирала пальцами обшлага халата.
– Это дела Леона. Он сболтнул мне сгоряча. Что же, я его предавать буду?
– Предавать?! – Неля дернулась всем телом. – Ты понимаешь, что говоришь?! Это же... наш дом. Это, если хочешь, ну... самое дорогое, что есть у меня, например. И вообще. Странно даже, как ты так можешь, Таня...
По бледным ее щекам шли пунцовые пятна. Округлый носик заострился. Татьяна никогда не видела тихую свою подругу в подобной ярости. В этой ярости она улавливала укор себе. Не тот, что в гневе высказала сейчас Неля, иной. Укор в том, что живет она, Татьяна, по законам, которые Неля презирает. Что жизнь, такая разная, занимает Татьяну лишь одной своей стороной.
– Следишь за мной, шпионишь, – устало выдохнула Татьяна. – Ходишь, высматриваешь. Что тебе надо?
– Ты с таким видом выбежала из секции. – Неля потупилась.
И вправду получилось неловко. Можно подумать, что она следит за Татьяной.
– Не беспокойся за меня, не беспокойся. Сама справлюсь. И то, что слышала сейчас, выкинь из головы.
– Ну да! – воскликнула Неля – Как это так?
– Тебе-то что?! – возмутилась Татьяна.
– Ничего! Я тебе уже сказала... С Леоном – твое дело. А со Стеллой – извини-подвинься.
– Рехнулась? – ахнула Татьяна. – Да Стелла нас в порошок сотрет. Много ты знаешь о ее связях... Пусть сами разбираются. Ясно тебе? А куда я с ребенком?
Татьяна плотнее прижалась спиной к стене, стараясь унять дрожь, что била ее худое тело. Неля приблизилась к подруге и доверчиво прильнула к ней, положив руку на плечо Татьяны. Посмотрела снизу, пытаясь уловить ее ускользающий взгляд.
– Что ты, Таня, что ты... Не оставим мы тебя. Всем отделом возьмем шефство, я организую. Слово тебе даю. Будет у нас как бы свой ребятенок. Представляешь?!
– Глупая ты, Нелька... Не игрушка ведь, дитя, – всхлипнула Татьяна. – И без отца.
– Найдем мы ему отца, посмотришь.
– Себе найди.
– Себе сложней, – вздохнула Неля.
Татьяна помолчала. Действительно, что она паникует? Не первая и не последняя. И все же в глубине души она надеялась, что одумается Леон, вернется к ней с покаянием, смирится. Надо лишь подождать, не делать глупостей...
– Ты вот что, Неля... я тебе точно говорю. Не лезь в историю со Стеллой, – угрюмо проговорила Татьяна. – Потянет она Леона за собой...
Неля продолжала гладить плечо подруги.
– Я тебя понимаю, моя хорошая, я тебя понимаю... Но ты успокойся, подумай, ладно? Так это нельзя оставить. Согласись, Таня, нельзя оставить. Ты согласна, да?
Татьяна упрямо хмурила светлые брови. Но серые ее глаза уже заволакивала влажная пелена. Она густела, насыщалась и сползала по опавшим щекам.
3
Створки лифта расползлись, чтобы выпустить в холл гостиницы представителей «Скандинавской торгово-промышленной корпорации».
Фиртич шагнул навстречу. Оба скандинава вели себя так, словно не было месячной разлуки, словно они расстались только вчера. Месяц понадобился стрикам» для подготовки макетов. «Арчисоны» обернулись быстрее.
– О... мистер Тубасофф?! – воскликнул Лейф Раун.
– Мистер Фиртич, – поправил директор Универмага, удивляясь тому, что его можно спутать с унылым представителем Инторга.
– О... Прошу исфинить, мистер Фиртич! Работ, работ...
«Возможна, мы все для них на одно лицо, – подумал Фиртич. – Ведь путаю же я их... Коренастый, с усами – это, кажется, коммерческий директор?»
Скандинавы держали под мышками толстенные альбомы. А у технаря в руках был еще и вороненый стереомагнитофон размером с портфель.
«Черт возьми, где бродит этот Тубасофф?» – думал Фиртич, не зная, что делать с иноземными гостями. Представитель Инторга и Мезенцева давно должны были быть здесь. Дневной спектакль в опере начинался в двенадцать. Десять минут на дорогу... Где их носит?!
Коротая время, представители корпорации и директор Универмага периодически обменивались самыми любезными улыбками. Лейф Раун что-то произнес через плечо, и технический эксперт протянул Фиртичу магнитофон. Строгие буквы на корпусе уведомляли, что магнитофон является изделием знаменитой японской фирмы. И наверняка потянет сотен на десять, не меньше.
Фиртич вопросительно взглянул на коммерческого. Тот продолжал улыбаться, прижимая к груди свободную от альбомов руку-
– Презент! – воскликнул Кнуд Шёберг. – Презент...По-да-рок, – по складам произнес бело-розовый Лейф Раун.
Фиртич растерялся. Он попытался вернуть обратно солидную машину.
– Спасибо. У меня есть магнитофон!
– Не можно, – загомонил Раун. – Подарок. Ваш магазин от наш фирма.
А хитрый Кнуд скоренько сунул руку в карман, хоть вешай магнитофон на его курносый нос... Фиртич чувствовал себя в затруднительном положении. Конечно, не первый раз директор Универмага «Олимп» встречался с зарубежными гостями. Были и подарки. И он дарил. Коньяк, сигареты, перстни-поделки. Всякую мелочь. Нос магнитофоном известные своей расчетливостью скандинавы застали Фиртича врасплох... Выходит, и он должен чем-то одарить корпорацию от Универмага, желательно равноценно. Ох эти международные связи, мир-дружба...
В эту минуту качнулась стеклянная дверь, пропуская в вестибюль Дубасова и Мезенцеву.
– О... Мистер Тубасофф! – завопили одновременно оба представителя корпорации явно с большим облегчением. И поочередно поцеловали руку Мезенцевой.
Дубасов что-то залопотал по-английски, вызывая живейший интерес компаньонов. Пользуясь ситуацией, Фиртич проговорил, чуть наклонясь к Мезенцевой:
– Где «арчисоны»?
– В театре, – шепотом ответила Мезенцева. – Во втором ряду, сидят рядышком. Среди пионеров и школьников.
– Не могли приехать раньше?
– Пробка у моста, – шептала Мезенцева. – А что?
– Все прошло гладко?
– Подозрительно гладко, – ответила Мезенцева.
Вся группа направилась к выходу из гостиницы, к автомобилю. Фиртич незаметно оттеснил в сторону представителя Инторга.
– Послушайте, Тубасофф... Они всучили мне магнитофон. Что делать?
– Брать, – коротко ответил инторговец.
– А что мне им подарить? Авторучку?
– Ничего. Вы работодатель. Так принято. Не от себя дарят, от фирмы. Такой заказ, как ваш, им нечасто перепадает.
– Ладно, – вздохнул Фиртич. – Напою их до цветных снов от себя. И закончу эту дипломатию.
А позже, в автомобиле, придерживая на коленях тяжелый подарок, Фиртич выговаривал сам себе: «Заегозили, Константин Петрович. Нет в вас размаха, деловой этики. Современный коммерсант, а смутились... Размах есть, денег нет. – Фиртич хотел успокоиться, повеселеть. Но чувство ущербности продолжало его угнетать. Сознание глупого своего испуга... Боялся проявить самостоятельность. Поспешил за советом к Дубасову. Почему? Демонстрировал лояльность? Сами-то себе вы уж можете признаться, Константин Петрович... И этот Тубасофф ничуть не удивился вопросу. Воспринял как должное. Само собой разумеющееся. Совет свой счел категоричным, не подлежащим обсуждению... А ведь неплохой парень. Да и я неплохой парень. И все мы неплохие парни. А вот занимаемся самоедством... Таков порядок вещей? Нет, нет! Беспорядок! Человек должен отвечать за себя, быть внутренне свободным. От этого выиграет общество, государство. Отсутствие уверенности, самостоятельности, так же как и ложь, перво-наперво невыгодно экономически. Не говоря уж о моральной стороне, человеческом достоинстве».
Фиртич угрюмо молчал. Одна мысль тянула за собой другую...
Дубасов вежливо обращал внимание гостей на исторические и архитектурные памятники города. Скандинавы дружно вертели головами, старательно таращили глаза...
...
Переговоры с фирмой «Арчисон и компания» проходили три дня в помещении Инторга и должны закончиться завтра. Уже было ясно, что эта фирма могла предложить Универмагу. Поэтому у Фиртича возникла идея о тактическом ходе: прервать переговоры на два дня и за это время выяснить предложения конкурентов «арчисонов» – скандинавской корпорации «Стрик», представители которой прибыли вчера. А взвесив предложения тех и других, играть на понижение стоимости сделки. И не медлить. Обеим фирмам узнать, что «Олимп» ведет двойную игру, – дело времени.
Узнав о том, что глава группы Фиртич вдруг заболел, «арчисоны» переглянулись. Но не осуждающе. Дело есть дело. Интересно, кто же их конкурент? Не исключено, что переводчик «арчисонов», вместо того чтобы быть на школьном утреннике, куда их всех упрятала Мезенцева, сейчас носом роет в коридорах Инторга, чтобы выяснить название конкурирующей фирмы. Или хотя бы страны... Поэтому было решено провести встречу со «Стриком» в самом Универмаге, где Фиртич не появлялся уже три дня...
...
Первым, кого он встретил на лестнице, был главный бухгалтер. Заметив директора, Лисовский молча кивнул. Вообще в последние дни они как-то особенно здоровались. Суховато, словно каждый из них боялся уронить себя в глазах другого. Но в сегодняшнем приветствии главбуха скользнуло нечто более значительное.
– Что-то случилось, Михаил Януарьевич? – обернулся Фиртич.
– Вы уже при исполнении? – уклончиво ответил Лисовский.
– Я всегда при исполнении.
– Нам есть о чем поговорить. – Лисовский оглядел благоухающих расположением представителей фирмы «Стрик». – Когда вы освободитесь?
– Если очень срочно, я готов выслушать вас немедленно.Когда вы освободитесь? – упрямо повторил Лисовский.
Дурное предчувствие шевельнулось в душе Фиртича...
В узком, залитом электрическим светом коридоре грузчица толкала железную тележку, доверху заставленную коробками из-под обуви. Лейф Раун что-то шепнул своему коллеге. Тот согласно кивнул.
Фиртич вопросительно взглянул на Дубасова, крупные стеариновые уши которого напоминали локаторы не только формой.
– Что-то насчет электрокаров, – ответил Дубасов на немой вопрос Фиртича.
«Эти парни думают, что напали на золотую жилу,– угрюмо подумал Фиртич. – Нет, мальчики, больше восьмисот тысяч инвалютных я вам не дам...» Чувство недовольства собой, что возникло там, в автомобиле, все еще не оставляло Фиртича. И точно желая хоть как-нибудь отделаться от него, Фиртич поманил пальцем Дубасова.
– Послушайте, эксперт. А почему «арчисоны» не подарили мне магнитофон? – развязно спросил Фиртич.
Дубасов разгадал состояние директора «Олимпа».
– Появился аппетит?
– Именно. Где их торговая этика?
– Они уверены в себе. Мощная компания с огромным оборотом. Куда вы денетесь? Отделаются и авторучкой. Если бы вы «заболели» до переговоров с ними, подарили бы и «мерседес». Уверяю вас. Вы опоздали на три дня.
...
Яркий луч проектора высвечивает на экране цветные изображения: горки, прилавки, вешала, контейнеры, механизмы для уборки зала, переносные лесенки, лифты, светильники...
Кнуд Шёберг негромко комментировал технические данные каждого предмета и его стоимость. С самого начала было ясно, что любая единица «Стрика» дешевле арчисоновской. Эстетически они выглядели не хуже, а иные даже симпатичней...
– Учтите, – шепнул Дубасов Фиртичу, – цены эти явно завышены в расчете на подорожание материалов. Торгуйтесь. Смело срезайте процентов пять-десять. К базовой цене вернуться всегда можно...
Фиртич и так понимал: кто же будет ориентироваться на сегодняшний день? Глупо. Все везде дорожает...
Высота оборудования позволяла сохранить прекрасный обзор зала. А искусно сделанные макеты оживляли интерьер – кухня выглядела уютно, спальня тоже. Вот прихожая чем-то не понравилась. Фиртич попросил задержать изображение. Вскоре причина прояснилась: скандинавы взяли за основу более просторную прихожую, которая совсем недавно вошла в серию.
– Надо ориентироваться на будущее, – заступалась Мезенцева.
– Из маленькой сложить большую проще, чем наоборот, – возражал Индурский.
Фиртич воздержался с решением, сделав пометку. Потом вызвали сомнения светильники. Фиртич напомнил, что надо подчеркивать достоинства залов бывшего Конногвардейского братства. И светильники должны быть в том же стиле, им соответствовать. Нужно нечто вроде старинных газовых фонарей.
Лейф Раун беспрекословно записывал пожелания...
Фиртич пересаживался из кресла в кресло, курил, делал пометки. Что-то оговаривал, одобрял, протестовал... Подсчитал, что лифты перетянут основную часть кредита. От них надо отказываться. «Арчисоны» предлагали лифты иной системы, наружной. Дешевле... Но стеклянная труба на фоне лепки XIX века?! Нет, от лифтов, как ни жаль, придется отказаться. Закажем в Гипролифте на свои рубли, инвалюту побережем для других дел...
Скандинавы обстоятельно отвечали на вопросы. Задавали свои.
– Чем вам не нравится секция верхней одежды? – перевел Дубасов слова Лейфа Рауна.
– Как и трикотажная секция, – обобщил Фиртич. – Не предусмотрено распределение одежды по размерам. У вас продают все размеры в одном месте. У нас делят.
– Почему? – удивился Кнуд Шёберг.
– Отчасти из-за материальной ответственности. Отчасти для удобства – большие потоки покупателей.
Дубасов перевел одной короткой фразой. Фиртич усмехнулся: наверняка представитель Инторга опустил первую часть ответа.
– Слишком долго объяснять, что такое материальная ответственность, – объяснил Дубасов.
В кабинете засмеялись. Все, кроме Фиртича.
– Плян, плян, – догадливо подхватили оба скандинава.
– Именно план, – степенно согласился Индурский, поддерживая на должной серьезности атмосферу торгового сотрудничества. – Ахтунг! Гешефт! – черпнул он из арсенала своей далекой молодости.
– О, гешефт! – поддержали по-немецки оба коммерсанта и прижали руки к груди. Они чувствовали, что их проект устраивает заказчиков.
Тонкие губы Фиртича сжались в узкую злую полоску. Он потянулся к селектору, нажал на клавишу.
– Франц Федорович... Зайдите ко мне.
Все, кто находился в кабинете, почувствовали перемену в настроении директора. Лейф Раун что-то написал в блокноте, передал Шёбергу. Тот прочел, пожал плечами...
В кабинет вошел начальник планового отдела Франц Федорович Корш. Белобрысый, маленький, чем-то удивительно похожий на гостей. Скандинавы радостно закивали. Посыпались приветствия. Корш отвечал с удовольствием и длинно. «Вот его сразу узнали, – подумал Фиртич. – Не то что меня». И проговорил доброжелательно:
– Садитесь, Франц Федорович. Любуйтесь.
Корш полез за очками, не совсем еще понимая, для чего директор оторвал его от работы. Фиртич наклонился к Дубасову и произнес негромко:
– Я требую точного и буквального перевода. Для всех участников совещания. Не смейте меня опекать. Или я попрошу вас удалиться, будет переводить Корш.
Впалые щеки Дубасова покрылись темными пятнами. Но Фиртич уже смотрел на экран, по которому чередой плыли пылесосы для уборки зала, шелкопечатная машина, демонстрационные доски, мусорные бачки...
Наконец выключили проектор и откинули шторы. Дневной свет радостно овладел старым кабинетом, только тусклые зеркала чернели рамами под лепным потолком... Гости укладывали слайды. Их руки, поросшие светлым пушком, ловко сновали в бумагах. Одинаковые оливковые манжеты поблескивали запонками. Вот запонки у них были разные.
Дубасов забился в угол дивана и курил, изредка сбрасывая пепел в латунную напольную пепельницу. Голубые глаза Мезенцевой довольно сияли под припухлыми веками. Фиртич вернулся к столу, тронул придвинутые к нему альбомы.
– Господа... – начал он и умолк, дожидаясь, когда Дубасов погасит сигарету и вернется на свое место. – Лично мне нравится ваш проект. Правда, не все. Неудачно решен узел расчета в обувной секции...
Лейф Раун вежливо, но твердо что-то произнес.
– Мы сделали так, как предлагал ваш эскиз, – бесстрастно перевел Дубасов.
– Значит, мы напахали в эскизе, – улыбнулся Фиртич.
Дубасов замялся, бормоча слово «напахали». И Корш растерялся.
– Обидно, – улыбнулся Фиртич. – Очень точное слово... В целом ваши предложения с технической стороны заслуживают внимания. Что касается экономической, мы ознакомимся с каталогами и завтра продолжим переговоры. – Фиртич сделал паузу. – Хочу предупредить: у вас есть конкуренты. И довольно серьезные.
Раун и Шёберг торопливо закивали белобрысыми головами:
– йес! «Арчисон энд компани»! Йес! Карашо-о-о!
Фиртич и не пытался скрыть изумления.
– Как? Вы знали об этом?!
– Йес! Да! Карашо-о-о! – Раун раскинул маленькие руки. – Очшень болшой компани. – И затараторил через переводчика: – Это слишком могучий конкурент, чтобы мы его боялись. Ваши денежные возможности их не очень интересуют. Вы им нужны как реклама. В торговле с вашей страной есть огромные перспективы. Но необходима реклама. Однако для вас фирма «Арчисон» невыгодна. Они слишком берегут свой престиж, чтобы уступить. Престиж – та же реклама, господа... Мы же фирма небольшая. Можем пойти и на разумный компромисс.
– Вы знаете сумму, которой мы располагаем? – вырвалось у Фиртича.
– Приблизительно, – ответил Раун. – Думаю, что не более миллиона... Мы видели ваш Универмаг. Знаем ваш товарооборот, валютный курс... Мы специалисты, господа. Это наша профессия. – С каждой фразой голос тихого скандинава крепчал, выражая твердость. – Мы готовы вам уступить. Но в разумных пределах. Иначе мы прогорим, вылетим в трубу. – И Раун весело засмеялся, всплеснув руками. – Пуф! На воздух...
Фиртич сунул руки в карманы, откинулся на спинку кресла и захохотал, поглядывая на хмурого Дубасова.
– Вы мне нравитесь, господа.
– В торговле хитрость не нужна, – произнес Шёберг. – В торговле нужна честность. Это выгодно.
– А хитрая честность? – поправил Фиртич.
– О, йес! Карашо-о-о! – воскликнули оба коммерсанта, выслушав перевод. – Бизнес! Это есть бизнес!
Фиртич встал, подошел к шкафу, достал коньяк, коробку конфет, рюмки. Надо было достойно завершить сегодняшнюю встречу. Скандинавы действительно ему нравились... Прощание тянулось с четверть часа.
Проводив гостей, Фиртич подсел к селектору, но не успел нажать клавишу, как в кабинет вернулся Дубасов, прикрыл за собой дверь и привалился к ней спиной. Снял очки.
– Я хотел вам искренне помочь, Константин Петрович, – произнес Дубасов печальным голосом. – И переводил все существенное.
Нет, не понял Дубасов, что он, Фиртич, пытался найти себя, отстоять свое достоинство. И лично против Дубасова он гнева не таил...
– В таких переводах, Саша, все существенно. Каждое слово.
Дубасов смутился. Но слишком сильна была обида.
– Я старался, выкладывался... Привыкли, что люди ради вас стараются... Конечно, кто я? Чиновник.
Поза Фиртича уже выражала нетерпение, палец постукивал по клавише селектора с надписью «бух.». Представитель Инторга приоткрыл дверь и скользнул в щель, словно его потянули за рукав...
...
Из-под задранных штанин Лисовского выглядывали голубые кальсоны... Фиртич отвел глаза от главного бухгалтера. Он ненавидел сейчас Лисовского, ненавидел себя...
Телефон взорвался уже в третий раз, а Фиртич все не брал трубку. Он чувствовал, что звонят из горкома по этому же вопросу. Фиртич сделал усилие и поднес к уху трубку. И узнал голос заведующего отделом торговли горкома Лукина, горячего молодого человека, бывшего секретаря парткома экономического института. Лукин звонил довольно часто. И ничего не просил достать. Что само по себе настораживало почти всех директоров универмагов.
– Мне сообщили из банка, – произнес Лукин, как всегда официально представясь, – что у вас ЧП, ваш Универмаг неплатежеспособен. Когда обнаружили завышение остатков?
– Месяц назад, – пробурчал Фиртич.
– И весь месяц не пытались растовариться?
– Ждали санкции банка, – мрачно пошутил Фиртич.
– Дождались. – Лукин был серьезен. – Так что же ваш главный бухгалтер, знаменитый на весь мир, не провел выборочную проверку? Не обнаружил, что товар лежит без движения?
– Мой знаменитый на весь мир бухгалтер все обнаружил вовремя, – ответил Фиртич. – Он дважды делал переучет.
– Так что же?
– Я не давал разрешения. Надо было набрать денег к плану. Предстоит реконструкция, неизвестно, как сложится товарооборот... Бухгалтер тут ни при чем.
– Обувь? – спросил Лукин.
– Обувь. Вторая фабрика, – подтвердил Фиртич,
Дверь кабинета приоткрылась, и в проеме показалось лицо девушки-продавщицы. Она неторопливо окинула взглядом кабинет. Заметила Фиртича, остановила взгляд на Лисовском – скоро ли тот выйдет? Фиртич махнул рукой – девушка нехотя прикрыла дверь...
– Дождались. Сели на картотеку, – продолжал Лукин. – Не могли вернуть товар на фабрику?
– Большие транспортные расходы. Еще и разбраковка. Себе дороже. Рискнули. Надеялись продать, «Олимп» все же. Но застопорилось. – Приходилось снова все брать на себя. В конце концов, и он подписывал документы, что подсовывала ему Рудина. Не только Индурский.
Фиртич услышал, как на том конце чиркнула спичка, Лукин прикуривал.
– Лучший универмаг прошлого года. И арестован банковский счет. Не в состоянии погасить задолженность... Придется создать комиссию.
– Повремените. – Голос Фиртича дрогнул. Ему не хотелось просить, ставить себя в зависимость. – Прижать меня вы всегда успеете.
– Конечно, – не терпел Лукин. – Занялись реставрацией. Гостей принимаете зарубежных. Вот и забыли обязанности... Как бы все не поломалось, товарищ Фиртич. До свидания.
Лисовский сидел не двигаясь. И дышал напряженно, упрятав тяжелую голову в плечи. Дряблые веки наползли на крупные глаза. Губы побелели... Лисовский испугался?! Фиртича пронзила эта мысль. Лисовский, который не боялся ни бога, ни черта... Конечно, целая серия неприятностей! На нем еще висит нелегкий груз: сокрытие истинных результатов прошлого года, ложные сведения и премия практически за провал плана. А дело с Кузнецовым? Какие цепи приковали Лисовского к директору Универмага? Почему так предан? Или только петушился, а на самом деле боялся?
Фиртичу стало жаль Лисовского. Сам смелый человек, Фиртич чувствовал смелых людей. Неужели на этот раз интуиция его подвела? А может быть, Лисовский вовсе и не боится? И выглядит таким несчастным совсем по другой причине?
– Банк уже прекратил платежи нашим поставщикам? – спросил он.
– Вчера, – помедлив, ответил Лисовский. – Нескольким оптовым базам, швейному объединению...
– Со швейниками я договорюсь. Поверят. И с Мануйловым попробую... Иначе нам не погасить долги за чертову шарашку, Вторую фабрику. А им и горя мало, свое получили. За брак.
– Не за брак, за неходовую обувь. – Лисовский был бухгалтер и уважал точные формулировки. – Был бы явный брак, и разговаривать с фабрикой не стали. А неходовку надо расхлебывать, коль набрали.
Фиртич не знал, чем успокоить главного бухгалтера. Каждое слово могло обернуться обидой...
– Эх, Михаил Януарьевич... Хотя бы вчера мне сообщили о санкциях банка. Перед их звонком в горком.
– Вчера? – Лисовский выкатил из-под век голубые глаза. – Вчера, – повторил он и, тяжело ворочаясь, вылез из кресла. Сделал несколько шагов, ухватил дверную ручку. – Вчера вы были заняты не менее важным делом.
Лисовский вышел.
И Фиртич все понял... Да, именно из-за него, Фиртича, из-за его затей старик жертвовал всем: добрым именем, профессиональной совестью. Честью, наконец... Ради его затей! Этот медлительный человек с остатками рыжеватых волос верил в него больше всех. Больше Мезенцевой, Индурского. Те ничем не рисковали. В случае провала падал бы только он, Фиртич. Один! А падает сейчас его главбух. Ведь формально только Лисовский оказался виновным в создавшейся ситуации. Он обязан был настоять, сообщить во все инстанции о нарушении закона директором...
Фиртич обхватил ладонями шею, сомкнув их в замок на затылке... Вторая обувная... Рудина...
В дверь просунулась голова нетерпеливой продавщицы.
– Я занят! – произнес Фиртич, не размыкая пальцев.
– Вы нас примете! – Девушка уже вошла в кабинет. Солнце освещало ее фигуру, оттеняя каждую складку синего халата.
– Я занят, – повторил Фиртич.
– Моя фамилия Козлова... А со мной Неля Павлова. Мы из секции женской обуви.
Только сейчас Фиртич разглядел вторую продавщицу. Рядом с высокой и нескладной Козловой, Неля выглядела подростком.
Несколько коротких шагов, и Неля, обойдя подругу, приблизилась к столу директора.
...
Таким директора видели нечасто.
Фиртич шел, чуть сутулясь, склонив голову. Погасшая сигарета торчала в углу сжатых губ. Ярость, казалось, состарила его. Бледность, пробившаяся сквозь природную смуглость кожи, проявила ранние морщины. Рубец, след давней автомобильной катастрофы, выглядел уродливо и свежо...
Фиртич вышел из Универмага как был, в одном костюме. Он будто и не ощущал резкой сырости весеннего дня. Миновал короткий переулок и свернул на Театральную площадь, куда выходили ангарные ворота склада. Зрелище, представшее взору, подавило его своей безысходностью. Мятые, давленые коробки с обувью тянулись к вокзальному своду из бурого кирпича. В узких проходах пахло мокрым картоном...
