Текст книги "Универмаг"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
5
Фиртич взглянул в зеркало. Подмигнул себе и прошел в ванную. Голубой кафель льдисто отражал скользящий свет плафона. Елена, в красном махровом халате, подпоясанном шнурком, ловкая, сильная, вытаскивала из таза белье и швыряла в ванну. Фиртич обнял жену. Капельки пота тускнели на высоких скулах Елены. Она была красива. И с годами ее красота не угасала. Становилась иной. Точно время постоянно устраивало ей экзамен. И Елена переходила с курса на курс, неизменно оставаясь прилежной ученицей.
– Не мешай, – отодвинулась Елена. – Снимай свою рубашку, я выстираю. А то тебя скоро перестанут пускать в приличное общество.
– Ты права, – усмехнулся Фиртич. – Меня и впрямь скоро перестанут пускать в приличное общество.
– Приличное общество не жалует неудачников, – смилостивилась Елена. – А ты удачлив, Костя.
– Да. Удачлив. И это крайность. А приличное общество, заметь, чурается крайностей. Ему по душе золотая середина... максималисты смущают покой. Что такое «приличное общество»? Это – покой.Максимализм, Костенька, от дурного воспитания. Неумение сдерживать нервы. Насмешка сердца над умом... А ты человек уравновешенный. Бывает, погорячишься, бывает...
Со стороны их разговор мог показаться пустым, если бы не тон, которым он велся, теплота, касание рук, взгляды. Вот что связывало их в единое целое. В семью! Это была духовная близость, может быть, еще более притягательная, чем близость физическая.
Он мог из-за этой женщины пойти на любые лишения, отдать ей жизнь. И в то же время... Как это совместить? По какому бесовскому наваждению он не мог справиться со своими страстями? Испорченность натуры? Нет, слишком поверхностное объяснение. И далекое от истины...
В чем-то любовь к Елене была его... тюрьмой. И он пытался вырваться из тюрьмы. А вырвавшись, понимал, что не из тюрьмы он бежал, а из Дома. И возвращался обратно с искренним и коротким раскаянием в душе. Так самые яростные грешники прятали себя в монастыри, проклиная бесовское наваждение, что не давало успокоения душе, обрекая на муки тех единственно любимых, память о которых преследует всю жизнь мучительным раскаянием...
Елена вытянула из таза тяжелый мокрый ком, протянула Фиртичу.
– Нужна мужская сила. Если ты в состоянии еще выжать белье.
– Я выпил самую малость. Не ожидал, что соберется такая прорва народу. Из управления набежали да своих человек шесть. На единственную бутылку коньяка.
Белье проворачивалось в ладонях, скользило. Вода шумно падала в ванну, выбивая сытые дождевые пузыри.
– Надеюсь, ваше совещание стоило той бутылки коньяка?
– Наше совещание стоило восемьсот тысяч инвалютных денежных знаков в пользу «Олимпа»! – Фиртичу не удалось сдержать торжественного тона.
Он опустил выкрученный жгут в таз. Елена старательно вытерла руки передником, не спуская глаз с лица мужа.
– Я так боялась тебя спросить. Значит, все в порядке?
– Еще предстоит утверждение в исполкоме. Но мнение есть, как у нас принято говорить... В сущности, так мало надо человеку для радости. Доверить дело, к которому он стремился. Не чинить препятствий, не водить за нос...
Елена была в курсе событий, так волновавших мужа в последнее время. Она варила кофе, пекла оладьи, а в соседней комнате Фиртич спорил с начальником орготдела Мезенцевой. До глубокой ночи.
«Вам незнакома психология женщин-покупательниц, – кипятилась Мезенцева. – Подавляющее большинство из них задерживаются в секции косметики. А вы хотите забросить секцию в закоулок!» – «Именно! – радовался Фиртич. – Они пройдут весь Универмаг. А это уже победа. Что-нибудь да купят. Или приметят на будущее». – «Лишняя толчея, – сопротивлялась Мезенцева. – Оборванные пуговицы, которые, кстати, они тоже купят чуть ли не на крыше «Олимпа» по вашему проекту». – «Другая цель, – увлекался Фиртич, – предусмотреть больше свободного места. Для товарооборота свободная площадь столь же необходима, как и торговая. Вот что мы будем требовать от проектировщиков!»
Иногда в арбитры призывали Елену, и Елена старалась быть объективной... Так что в целом она была в курсе дел. Она знала, что сегодня намечался визит начальника управления в Универмаг. Именно этот визит Фиртич и хотел использовать как повод для генерального сражения...
– Я решила, что у тебя неудача. И ты выпил по этому поводу, – проговорила Елена.
– Выпить можно и за удачу... Не знаю, с чего начать отчет. Язык уже не ворочается, честное слово!
В глазах Елены, смотревших доверчиво, с любовью и преданностью, он уловил какую-то горечь. С чего бы? Чепуха, просто ему показалось. Не стоит омрачать себе настроение. Что случилось – случилось, назад не вернуть...
В то же время он не мог вычеркнуть из памяти третий этаж затерявшегося в ночном городе дома. Возможно, оттого, что в его сознании образ Анны сейчас был неотделим от Гарусова. Вспомнилось выступление Гарусова на обсуждении проекта. Фиртич улавливал общий тон выступления Гарусова, не вникая в сущность,– вина перед Гарусовым сковывала его. Он боялся чем– нибудь выдать себя, избегал прямого взгляда. Ему даже хотелось, чтобы Гарусов нападал на проект. Но Гарусов не нападал. Гарусов был его единомышленник.
Интересы «Олимпа» защищал и сам начальник управления. И его заместители, все еще переживавшие «мясорубку», в которую попали на третьем этаже северной линии... Разумность затеи Фиртича была очевидна и не вызывала сомнения. Но кто знает – не проведи он большой предварительной работы, как бы все повернулось!
Тебе звонила какая-то женщина. Сказала, что позвонит позже, – вдруг произнесла Елена и добавила с усмешкой: – Она была не очень вежлива. Или мне показалось. – Елена вышла в прихожую.
Фиртич прижался к кафелю спиной. Холод пронизывал каждую клетку тела, проникая все глубже и глубже. Так, вероятно, ощущает глубину оседающая в воду лодка с пробоиной в днище... Подозрение, что звонила Анна, превращалось почти в уверенность. Задержись Елена сейчас в ванной комнате, Фиртич не выдержал бы и все рассказал. И об Анне, и о Гарусове...
Фиртич рывком стянул с себя рубашку и бросил в ванну.
– У нас прошел слух, что в «Олимп» поступили дубленки, – произнесла Елена, раскладывая по тарелкам жареную колбасу. – Все уступают мне дорогу.
– Скажи им, что дубленки будут переданы на предприятия.
– Ой ли... Если их пометить, то через неделю можно будет купить у спекулянтов.Это уже не моя забота. – Фиртич придвинул тарелку.
– Твоя, Костя, твоя... Господи, как мне жалко своих девочек. Красивые, умные, образованные. А голова занята только тем, как раздобыть себе приличную вещь. Выкручиваются, экономят на всем. Чтобы втридорога купить у спекулянтов... Я знаю женщин, которые ни одной вещи не покупают в магазине. Годами!
– Ну и дуры, дуры...Брось, Костя, брось. Взгляни на себя, на меня, на вещи вокруг нас... А все почему? Потому что достать можем. И без всякой доплаты. Сашка, мальчишка, студент, письмо прислал, куртку просит, только чтобы фирма. А ты, отец, и не мыслишь, что пошлешь ему изделие Володарки... Не хочу тебя обидеть, но бесполезно требовать от других того, чего не делаешь сам.
– Я такой же дурак, как и твои сотрудницы. Не могу перепрыгнуть через условность, общественное мнение, всякую чушь...
– Тем более что это нетрудно сделать, – перебила Елена. – Ты можешь покупать то, что выпускают у нас небольшими партиями. На выставки. По персональным заказам.
– Да. Я сторонник небольших партий. В массе любая вещь теряется... Завали завтра все магазины зарубежным барахлом – и мы обнаружим существование своих товаров. И гораздо лучших, чем импорт. Модницы наклеят ярлык «а-ля рюс» – и завертится машина... Дефицит – это во многом вопрос количества.
Фиртич взглянул на телефон.
Ему показалось, что и Елена ждет этого звонка. Только тем и можно объяснить нервный тон их разговора. Надо придумать что-то. Позвонить кому-нибудь, чтобы овладеть телефоном. И не мешкать. Он встал, сделал несколько шагов и поднял трубку.
...
Главный бухгалтер Михаил Януарьевич Лисовский был явно озадачен внезапным звонком директора.
– Хочу известить, что разрешение на продажу ресторану шерсти я получил. – Фиртич видел, как в черном глянце стекла отражается профиль жены.
– Сейчас без четверти одиннадцать вечера. – Лисовский старался справиться с кашлем.
Фиртич понимал, что звонок его выглядит нелепо.
– Я хотел вас успокоить, – произнес он после паузы.
– А я спокоен. Я принял снотворное. И совершенно спокоен. Это вам надо беспокоиться. – И, мстя за беспардонный звонок, Лисовский добавил: – Видимо, вы очень заинтересованы в этом Кузнецове, директоре ресторана «Созвездие».
– Очень, – ответил Фиртич.
– Не знаю, чем объяснить вашу к нему слабость, – ехидничал Лисовский, – но смею вас уверить, что Кузнецов может купить триста километров шерсти. Причем наличными и из своего кармана. Только торговля пирожками в «Олимпе» приносит ему чистоганом больше сотни. Ежедневно.
– Вы так хорошо осведомлены?
– Уверяю вас. Я получил приглашение на бухгалтерскую экспертизу. Ресторан заинтересовал следственные органы... Надеюсь, в скором времени трехсот метров шерсти не хватит прикрыть грех ресторана «Созвездие». К тому же голубой... Скромнее что-нибудь надо. Скажем, черной. Или полосатой.
Фиртич молчал, весть его ошарашила. Лисовский прислушался, для верности дунул в микрофон.
– Куда вы пропали, черт возьми?
– Пирожковый бизнес? – невпопад проговорил Фиртич.
– Это блохи. Там дела покрупнее. Правда, Кузнецова не зацепить. Умен, бес! И осторожен. Никаких следов... Спокойной ночи.
Едва Фиртич оставил трубку, как телефон залился необычно высоким звоном. Фиртич сорвал с рычажков трубку.
– Алло! – произнес он «казенным» голосом.
Трубка молчала томительно и глухо. Положить ее Фиртич не решался – Анна наверняка позвонит еще раз и по «закону свинства» нарвется на Елену. А то, что звонила Анна, Фиртич уже не сомневался...
В темном зеркале оконного стекла, словно в камине, тихими угольками тлел красный халат жены.
– Слушаю вас! – резче произнес Фиртич, давая понять, что звонок сейчас совершенно некстати.
– Костя, – отозвалась Анна, – я хочу тебя предупредить...
– Извините. Вы не туда попали, – проговорил Фиртич и добавил, чтобы исключить повторный звонок: – Это квартира Фиртича! – Он положил трубку и беззаботно проговорил, глядя поверх головы жены. – Ошиблись номером.
Елена усмехнулась и передернула плечами.
6
Широкое окно библиотеки Универмага вбирало в себя половину города. К горизонту белыми гребешками прибоя уходили новостройки. Впечатление усиливала телебашня, торчащая маяком в этом застывшем море. Бывали дни, когда чайки подлетали прямо к окнам библиотеки. И орали хриплыми голосами. Особенно зимой...
Татьяне Козловой нравилось кресло у мохнатой пальмы.
Впервые Татьяна открыла для себя это место месяца три назад. А то обычно простаивала в коридоре с девчонками, болтала о всякой ерунде и курила. А ночью не могла уснуть – болели ноги. Боль поднималась от пяток, скручивала лодыжки, палила колени. Даже в голову отдавало. Старые продавцы успокаивали: пройдет, у всех проходит. И делать ничего не надо. Некоторые, правда, колют икры иглой, натирают тигровой мазью. Чепуха все. К старости, конечно, все скажется, все загнанные внутрь болезни вылезут. А по молодости пройдет...
И прошло. Когда Татьяна открыла для себя это кресло, эту пальму, эту тишину. На пятом этаже была специальная комната отдыха, но девушки ее не жаловали, там обычно собирались «бабушки». Татьяна с самого начала возненавидела ту комнату. И уютно, а душа не лежит...
Как-то ее пригласили на ипподром. Низкое зимнее солнце прошивало летящие конские хвосты, сверкало в спицах колясок. А потом знакомый повел ее на конюшню, хотел похвастаться дружбой с наездниками. В чистых светлых денниках лошади после заезда выглядели усталыми, тяжелыми. Дымились их потные крупные тела...
Комната отдыха представлялась Татьяне тем же денником. Зайдя сюда, продавцы как бы блекли. Руки их бессильно вытягивались вдоль подлокотников... Через считанные минуты они вытянут себя из мягких кресел и разойдутся. На их лицах вновь появятся и доброта, и равнодушие, и участие, и презрение, и злость, и высокомерие. Но сейчас, в этой комнате, без посторонних глаз, они становились сами собой: просто уставшие женщины. Эта одинаковость, роднящая их, пугала Татьяну. Заставляла обходить стороной комнату отдыха...
– Дербенева! – тихо позвала Татьяна.
Девушка с широким лбом под ровной челкой, сидящая в соседнем кресле, вопросительно посмотрела на нее.
– Пора, Дербенева, – вздохнула Татьяна. – Небось заждались, родные. Прилавок крушат.
– Чтоб им ни дна ни покрышки, – ответила Дербенева.
Они вышли из библиотеки, где провели десять минут, что оставались от обеденного перерыва. Прямо перед дверьми висел стенд с фотографиями лучших людей Универмага. Первой справа сияла правдивыми глазами Юлька Дербенева, старший продавец секции кожгалантереи.
– А еще передовая! – пошутила Татьяна. – Покупателя надо любить.
– Я тебе вот что скажу, подружка, – серьезно ответила Юлька. – Нормальный человек никогда не сможет стать настоящим продавцом. Про меня говорят: родилась продавцом. Ерунда! А любить... Разве можно любить того, кто тебя за человека не считает, смотрит и не видит, презирает...
– Можно, – вздохнула Татьяна.
– Я говорю о нормальных людях, а не о шизиках.
– Понятно. – Татьяна кивнула на фотографии. – Выставка шизиков!
– Не-е-ет, Таня, тут другое... Есть, конечно, среди них и шизики, не без этого. А есть и другие. Возьми меня, к примеру. Если ко мне покупатель по-доброму, я тоже по-доброму. А когда начинает выступать, я собираюсь. Говорю себе: «Внимание: придурок!» И становится мне интересно. Как спорт: кто кого... Утром сегодня, к примеру. Подходит такой склочник. Я его по глазам желтым засекла еще у лестницы. И сыграла кино. Он и рта открыть не успел. Опередила на полсекунды. Улыбкой и теплотой. Точно его одного и ждала... Купил перчатки и ушел обалдевший. А ведь точно знаю: нервы бы мне помотал... Не изнутри же это у меня идет, верно?
Татьяна шагала, по-журавлиному вскидывая ноги. И вся она плоская, длинная, с отрешенным худым лицом казалась девочкой-переростком.
– На всех фантазии не хватит, – вздохнула Татьяна.
– И верно, – живо согласилась Юлька (вот характер). – На что я держусь, не распускаюсь, и то... В прошлый раз как жуткий сон. Кругом лица, лица, лица. Чувствую, сейчас тошнить начнет. Испугалась. Бросила секцию на кассира, поднялась к Вере-доктору. Та «успокоила»: тошнота – мозговые явления. От покупателей. Пройдет!
«Господи, если бы и у меня все это было только от покупателей! Везет же людям!» – подумала Татьяна.
Навстречу по лестнице поднималась Лаура Степановна, профорг. Татьяна напряглась. Чувствовала, что профорг ее не минует. Лаура была старой девой. И весь нерастраченный пыл своего сердца она отдавала Универмагу. Конкурсы на всевозможные звания: «Лучший по профессии», «Отличник выкладки товаров»... Движение за культуру обслуживания. Декада вежливости. Праздник улыбки. Месячник стояния на ушах перед покупателем, черт дери Лауру с ее неукротимой фантазией! Но священную свою задачу Лаура Степановна видела в улучшении быта сотрудниц. Пользуясь в этом вопросе особым покровительством дирекции, она вела свою «картотеку отношений». Все серьезные люди из собеса, из обкома профсоюзов занимали в картотеке свое место. И регулярно наведывались в «Олимп», прямо в кабинет Лауры... А что делать? Если торговые работники в пасынках у государства. А болеют они и устают не меньше других, если не больше... Именно благодаря Лауре Степановне Универмаг не нуждался ни в яслях, ни в детских садах. Даже жилплощадь подкидывали.
Так что Лаура Степановна пользовалась уважением. Только вот такие «дички», еще не обремененные детьми и болезнями, как Татьяна Козлова, могли позволить себе бросить на Лауру взгляд, полный превосходства трудового человека над «бумагомаракой»...
– Козлова! Выпивала на работе? – прямо спросила Лаура Степановна. – Главный администратор докладную подал. Позор! Девчонка еще, а уже...
– Девчонка. – Татьяна смотрела на Лауру с ехидной снисходительностью. – У меня ребенок скоро будет. Не то что у некоторых!
Они спустились в торговый зал. Юлька Дербенева, расталкивая покупателей, спешила за длинноногой подругой, забегая то справа, то слева.
– Нашла кого восстанавливать против себя, – шипела она в спину Татьяны. – Вызовет на переаттестацию, будешь знать.
– Возьму и уйду. Подумаешь! – Эта мысль понравилась Татьяне. Она даже повеселела.
– Придумала тоже, ребенок! – гомонила Юлька.А если не придумала?
Она остановилась и показала изумленной Юльке язык. Какая-то пожилая покупательница укоризненно покачала головой. Татьяна и ей показала язык и, упреждая упреки, поспешила в секцию...
...
Секцию обуви осаждала привычная толпа.
Дорфман что-то объяснял белобрысому покупателю, что стоял рядом с такой же белобрысой женщиной. «Близнецы, что ли?» – почему-то подумала Татьяна.
– Моя жена носила предыдущую пару два года, – громко перебил белобрысый Дорфмана. – А у этих через два дня каблук отлетел.
Женщина кивала белобрысой головой в знак истинности слов своего супруга. Бедняга Дорфман пытался вразумить покупателя, что без корешка от чека он не имеет нрава оформить замену. Нет доказательств, что обувь куплена в «Олимпе». Фирменная обертка не документ...
– Замучили Борю, – шепнула младший продавец Неля Павлова.
Она подносила туфли сидящей на скамейке грузной даме. Капризное большое лицо покупательницы налилось недовольством, словно переспелое яблоко соком.
– Шестую пару таскаю. – Неля закатила глаза, продолжая улыбаться.
– Это ваша обязанность. – Дама расслышала шепот продавца.
Неля безропотно протянула очередную туфлю навстречу толстым окольцованным пальцам покупательницы.
– Да гоните ее в шею! – раздался голос из толпы. – Девка стелется перед ней, а она измывается.
– Все ей не нравится, – поддакнул другой голос. – Барыня!
Толпа негодовала. Поведение дамы выводило из себя.
– Граждане, граждане, – у Нели был тонкий детский голос, – не волнуйтесь. Выбор достаточно широк. Есть отечественная обувь, есть импортная. У каждого свой силуэт ноги. Обувь дорогая, покупается не каждый день. Потерпите, пожалуйста...
Толпа обмякла. Доброжелательность Нели обескураживала, но даму чем-то обидело это заступничество. Возможно, она сочла за иронию намек на силуэт ноги. С силуэтом у нее дело обстояло неважно...
– Сколько надо, столько и отсижу! – торжественно пообещала дама. – Вон какую очередь отстояла.
Татьяну задел ее тон. Ну и терпение у Нельки, тоже, как Дербенева, роль играет, а у самой руки трясутся.
– Подумаешь, заслуга! – взорвалась Татьяна. – Лошадь почти всю жизнь стоит. Еще на ней и ездят. А она молчит.
В толпе одобрительно зашумели.
– Дайте ей еще, пусть мерит...
Дама выпрямилась. Спелое лицо ее побагровело.
– Что это вы меня оскорбляете, товарищ продавец?!
Татьяна презрительно отмахнулась и шагнула в сторону. Недвусмысленный жест Татьяны подстегнул гнев покупательницы.
– Дайте жалобную книгу! – выкрикнула она в спину Татьяны.
– Ты со скамьи сползи! – зацепились из толпы. – Потом и пиши. Место освободи людям. Расселася, халда.
Дама проворно натянула свои сапог, жикнула «молнией» и, рывком подав вперед плечи, поднялась. Тотчас на скамейку брякнулась следующая покупательница и сбросила с ноги стоптанную туфлю.
– Дайте жалобную книгу! – не отступала дама.
В глазах Нели блестели слезы. Татьяна, усмехаясь, вперила презрительный взгляд в возмущенное, жаждущее боя лицо. Конфликт разгорался. Покинув белобрысую чету, к ним заспешил Дорфман.
– Что такое, что случилось? – с ходу включился он в свару.
– Жаловаться хочет! – радостно объявили из толпы.
– Сразу жаловаться! А если поговорить? – начал Дорфман.
– Не хочу я ни с кем разговаривать! – отрезала дама. – Одна компания. Дайте книгу!
Женщина, занявшая примерочную скамейку, шевелила коротенькими пальцами под прозрачным чулком и тянула, поглядывая снизу на Нелю:
– Девушка... Сколько можно ждать?
– Сейчас, тетенька, сейчас. – Горло Нели сушили спазмы. – Какой ваш размер? – Оглядываясь на сцепившихся в споре, она пошла к шкафам. Одна надежда была на Бориса Самуиловича, ему как-то всегда удавалось погасить самый неистовый скандал...
– Вы так мечтаете лишить нас премии, опозорить перед всем Универмагом? – мягко проговорил Дорфман.
– Вас опозоришь. Большего позора, чем тут работать, и не надо.
Борис Самуилович потемнел. За десятки лет работы он слышал всякое. Но каждое новое унижение переживал как первое.
– Вы сказали «тут» работать или «так» работать?– Дорфман пустился в не раз испытанное словесное плаванье. Многие жалобщики не выдерживали этой казуистики и отступали с приспущенными флагами.
– Как сказала, так сказала! – вывернулась дама.
– Значит, вам можно говорить что угодно, а нам отвечать нельзя. – Маленький Дорфман давил на нее с тупым упорством пресса.
– А что я такого сказала? – насторожилась дама.
Кажется, рыбка на крючке. Только бы не сорвалась... Дорфман перевел дыхание, годы брали свое. Тут-то он и дал промашку: надо было не переводя дыхания...
– Премия! – бросилась в атаку дама. – Денег увас и без того хватает.
Она старалась вложить в каждое слово как можно больше презрения, в то же время поглядывая по сторонам, ища союзников. Намек на подпольный заработок продавца не мог оставить человека равнодушным... Толпа хранила раздумчивое молчание.
– Хватает, хватает! – все еще не теряла веры в человеческую солидарность полногрудая дама. – Стояли б вы здесь за голую зарплату.
– Вы так говорите, точно сами имеете опыт, – печально произнес Дорфман.
Заколебавшаяся было толпа вновь встрепенулась:
– Да что она людей мордует! Пользуется, что продавец бессловесный, вот и куражится!
– Как же! Бессловесный! – вступил чей-то дискант.
Скандал привлекал внимание, затягивал, как воронка. Люди останавливались, заглядывали через головы и плечи. Почти все принимали сторону возмущенной гражданки, которую наверняка обидели прохвосты продавцы, известное дело...
– Конечно. С ними ухо держи востро... А что случилось?
– Женщина отложила обувь, а ее другому продали.
– Спекулянтам своим отдали. А навар поделят...
Какие только венки не плетет праздная фантазия толпы! Сколько энергии тратится порой на досужую болтовню! Не извлекая никакой личной выгоды, люди тратят время на решение пустейших проблем. Спрятавшись за крепкими стенами собственной безнаказанности, толпа ведет безответственную работу языком. Работу жалкую, трусливую, открывающую всю низость этих лже-очевидцев и лжесвидетелей. Мерящих любое событие меркой личного опыта. Готовых требовать самого сурового наказания за любой проступок...
К месту спора спешил и главный администратор. Высокий, узкоплечий, он касался ладонью плеча или спины покупателя – и тот словно по команде делал шаг в сторону.
– Вот. Требуют жалобную книгу, – подсказал Дорфман.
Пухлые губы дамы побелели от жажды справедливости. Потеряв было всякую надежду, она вновь воспряла духом и гневно указала на стоящую поодаль Татьяну Козлову. Сазонов вздохнул. Он уже не стал вникать в существо конфликта, убежденный в том, что от Козловой можно ожидать любой выходки.
– Между прочим, я не при исполнении. У меня еще перерыв. – Татьяна демонстративно сложила на груди длинные руки.
Сазонов повернулся в сторону касс и крикнул, чтобы прислали жалобную книгу.
Кассир кассы номер пять Кира Александровна Аматуни, вытянув шею, следила за сварой поверх стеклянных боковин своей будочки. Она пыталась точно уловить значение тона главного администратора: выдать припрятанную в самом начале скандала жалобную книгу или сослаться на то, что книга сейчас на обработке в орготделе, надо подождать... Предусмотрительный человек, Кира Александровна Аматуни, оказывая любезность секции, рассчитывала на взаимность...
– В чем дело?! Пришлите жалобную книгу! – повысил голос Сазонов.
Аматуни еще раз вслушалась в тон голоса администратора, приподнялась, вытянула из-под себя книгу жалоб и просунула в окошко. Передаваемая из рук в руки книга в красной обложке, еще хранившая тепло пудового зада величественной кассирши Киры Александровны Аматуни, пунктирно плыла над головами покупателей. Как трассирующая пуля.
– Пусть пишет. Только без ошибок, – ехидно напутствовал кто-то.
– И не стыдно, – подхватил другой голос. – Девчонки из кожи вон лезут, стараются – и все как вода меж пальцев.
– Я тоже напишу. Благодарность. И что дамочка эта придирается! – воскликнула женщина в искусственной шубе. – Будет так на так!
Эту идею тут же подхватили несколько человек.
– Ну почему же я придираюсь? – сдерживая слезы, пробивалась сквозь возбужденные голоса дама с пухлыми губами. – Она меня обозвала лошадью. А что я требовала? Чтобы меня обслужили как положено.
Сазонов пожал плечами. Не так-то часто становятся на сторону продавцов. Да еще с такой решительностью.
– Покупатель всегда прав, Павел Павлович, – усмехнулся Дорфман и тронул Козлову за руку: мол, ступай в подсобку, не мозоль глаза, администратор сам все уладит, а твое присутствие только распаляет страсти.
В подсобном помещении, отгороженном от зала легким пластиком, тлела слабосильная лампочка. В углу на дачном складном табурете сидела Неля. Татьяна шагнула к зеркалу, достала из кармана расческу.
– Разве это люди? И так и эдак. Все им плохо, – всхлипывала Неля. – А у меня гемоглобин тридцать восемь...
– Самый низкий за всю историю человечества, – перебила Татьяна.
– Тебе смешно. Врачи удивляются.
– Что ты переживаешь? На меня жалоба, не на тебя... За всех ты переживаешь. – В тусклом зеркале она видела печальное лицо подруги. – Сейчас выйдешь – и снова будешь им улыбаться.
– Буду, – вздохнула Неля.
– Знаешь... Я до «Олимпа» в «Спорттоварах» работала. – Татьяна принялась расчесывать свои прямые волосы. – Так мы сговорились с девочками: не видеть покупателя.
– То есть как? – удивилась Неля.
– А так. Смотреть на него и не видеть. Он рядом, а мы – мимо. Словно он за горизонтом. И новеньким наказывали. Ми-мо! А кто нарушал уговор, такие, как ты, скажем, мы им неприятности устраивали, чтобы проучить... Сразу гемоглобин у нас поднялся. А то совсем доходили.
– Не смогла бы я так. Чтобы мимо, – вздохнула Неля.
– Смогла бы. Вошла бы во вкус и смогла. – Татьяна обернулась и посмотрела на подругу. – Слушай, ты вот стараешься... Сама по себе или в игру такую играешь? Юлька Дербенева из кожгалантереи в игру, говорит, играет. Иначе с ума можно сойти.
– Нет. Не играю я в игру. Работаю, и все.
– Наверно, ты по натуре такая, – вздохнула Татьяна. – Шизик.
– Почему шизик? – обиделась Неля. – Что ты на всех кидаешься!
Татьяна не отвечала, продолжая расчесывать волосы. Зеркало точно изнутри раскололось, и в ярком сломе возникла фигура Леона. Будто из ничего. Татьяна поначалу и не видела, что это Леон, она почувствовала толчок в груди, а когда Леон прикрыл дверь и погас яркий излом от падающего в щель света торгового зала, поняла, кто явился... И вновь зеркало треснуло светом, поглотив фигуру Нели, – та вышла в зал...
– Здрасьте, я ваша тетя! – Татьяна продолжала расчесывать волосы.
– У тебя искры сыплются, – ответил Леон через паузу.
– Ты всегда ко мне очень внимательный... Явился вдруг.
Татьяна улыбнулась. Выражение высокомерия, так портившее лицо, исчезло. И глаза – серые, глубокие – оживали. Леон протянул руки, обхватил острые плечи Татьяны. Приблизил лицо. Татьяна развернула руку с часами к тусклой лампочке.
– Ну и ну! Три минуты пересидела с перерыва. И так Каланча донос на меня катанул. Правда, Рудина обещала прикрыть, чтобы не лишать секцию премии. Но боюсь, не пойдет против директора. Леону хотелось чем-то задобрить Татьяну.
– Ладно, я поговорю с твоей Рудиной. Есть ход. Улажу. Но ты должна что-то решить, понимаешь?!
