Текст книги "Королева нефритов"

Автор книги: Икста Мюррей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Марисела выдала нам потрясающую информацию: оказывается, моя мать не только неделю назад останавливалась в «Каса Санто-Доминго», но и забыла здесь небольшую спортивную сумку. Если мы каким-то образом докажем свое родство, заявила она – с помощью документов либо еще как-нибудь, то сможем забрать эту сумку и сами вернуть профессору Хуане Санчес, поскольку та не оставила в отеле никаких указаний насчет того, куда ее отправить.

– У нас тут, знаете, не склад, – сказала Марисела. – Конечно, в нашей кладовой багаж находится в целости и сохранности, но если сумку не востребуют, мы обязаны куда-то отправить ее по почте. Или выбросить.

Говоря это, Марисела улыбнулась, чтобы мы, упаси Боже, не восприняли ее слова как проявление недоброжелательности. Думаю, особа, к которой она обращалась, восприняла все правильно. Увы, этой особой оказалась отнюдь не я, хотя именно я тут же выложила кучу бумаг и фотографий, подтверждающих мою родственную связь с профессором Хуаной Санчес. Исходя из того факта, что мы с Эриком сняли отдельные, хотя и сообщающиеся между собой номера, Марисела, очевидно, пришла к выводу о том, что я ему то ли незамужняя сестра, толи кузина. Это ошибочное суждение позволило красотке считать, будто у нее развязаны руки и она вправе безнаказанно флиртовать с гостем, – чем она и занялась весьма тонко и профессионально, воздействуя в основном глазами, мимикой и призывными модуляциями голоса. Через несколько минут девица проделала чрезвычайно искусный маневр, сунув ему в карман брюк листок бумаги со своим личным номером телефона. Я тут же сказала себе, что меня это абсолютно не касается, ведь Эрик Гомара никогда не смог бы стать пожарным и никогда не будет полицейским. Единственная реальная проблема, пояснила я себе (не считая моего страстного желания заполучить мамину сумку), заключается в том, что я низведена до роли старой девы, а это уже что-то вроде мексиканско-американской версии гувернантки, которую играет Мэгги Смит в экранизациях шедевров Агаты Кристи. Хотя, конечно, всем известно, какими разнузданными особами оказываются на самом деле такие гувернантки, скрывающие свою истинную суть под затрапезными одеяниями и чудовищными прическами.

Реакция Эрика оказалась довольно любопытной. На агрессивные домогательства Мариселы он вообще не отреагировал. Вместо этого повернулся ко мне, заметил выражение моего лица и начал радостно и лукаво улыбаться тому, что – разумеется, ошибочно – принял за ревность.

– Ха! – самодовольно сказал он.

В ответ я нахмурилась, мертвой хваткой вцепилась в Мариселу и предложила, чтобы мужчина пока присмотрел за номерами, а мы, девушки, сходим вниз и заберем мамину сумку.

После того как Марисела любезно проводила меня в кладовую, она стала нравиться мне гораздо больше. Камера хранения находилась в подвале, неподалеку от сохранившихся катакомб и усыпальницы. По холодным ступеням мы спустились в каменно-подземные коридоры; пламя свечи отражалось от развешанных на стенах медных дощечек с записанными на них обетами. Нижние помещения монастыря ничуть не напоминали административную зону. Да, они выходили в сад и к бассейну, но тесные дверные проемы и выложенные каменными плитами полы выглядели весьма сурово, а пляшущие на стенах тени казались призраками монахов, похороненных здесь пять столетий назад.

Несколькими железными ключами Марисела отперла дверь, за которой оказалось просторное помещение, заполненное картонными коробками и мешками, потерянными и вновь найденными вещами, запасами свечей и консервов. Комнату освещали укрепленные на сводчатом потолке люминесцентные лампы. Стоя возле двери, Марисела терпеливо ждала, когда я осмотрю все вещи и найду то, что принадлежит моей матери.

Это была та самая желто-коричневая дорожная сумка, которую таксист бросил в багажник всего полторы недели назад.

Присев на корточки (сердце учащенно билось), я расстегнула молнию. Сверху в прозрачных полиэтиленовых мешочках лежали туалетные принадлежности, одежда, щетка для волос. Под ними я обнаружила небольшую оранжево-розовую книжечку со сверкающим бронзовым замочком, в которой признала мамин дневник – она уложила его непосредственно перед отъездом. Сколько я себя помнила, мама всегда покупала записные книжки одного и того же типа – в розоватой обложке; когда работа приводила ее в плохое настроение, мама вонзала ручку в страницы с таким видом, будто пыталась уничтожить какое-то отвратительное насекомое. Сделав записи, она запирала дневник крошечным оловянным ключиком.

Я пошарила в сумке, но ключа не нашла.

– Да, это она, – сказала я дежурной. – Большое спасибо.

– Может, вам еще чем-нибудь помочь?

– Нет.

– Вас проводить?

– Я сама найду дорогу. Хотя… будьте так любезны, передайте моему другу, что я скоро поднимусь.

– Вашему… другу?

– Да. Моему другу. Моему очень, очень хорошему другу.

Глаза Мариселы слегка расширились – очевидно, в кору головного мозга поступил болезненный сигнал о том, что я, оказывается, вовсе не сопровождающая брата старая дева, – и через несколько секунд красотка исчезла, оставив меня внизу. Стоя с сумкой в руках, я вдруг услышала какой-то неясный шум – это снова пошел дождь, и, судя по всему, довольно сильный.

Я двинулась в путь, надеясь, что небольшая прогулка поможет мне успокоиться.

В катакомбах у доминиканцев полно небольших пустых ниш, откуда уже много лет назад археологи извлекли кости давно умерших монахов. Одной из самых поразительных особенностей «Каса Санто-Доминго» является то, что можно просто спуститься в подземелье и войти в эти раскопки, увидеть древние могилы. Помещения здесь освещены слабым светом электрических лампочек. На некоторых – далеко не на всех – саркофагах имеются таблички на двух языках. Ниши, где устроены погребения, напоминают пещеры; на ум сразу приходят захоронения древних майя, которые хоронили своих мертвых в священных карстовых пещерах, известных на языке майя как сенотес, где зачастую били подземные источники. В тех редких случаях, когда их вообще удается обнаружить, эти могилы обычно раскапывают, как и могилы монахов. Археологи-одиночки и те, кто работают по двое и по трое, уже раскопали в джунглях не одну такую могилу, причем различить их несложно: монахов хоронили с крестами, индейцев майя клали головой на восток.

Я осторожно шла мимо усыпальниц по полутемному коридору. Стены бывшего монастыря озарял пурпурный и золотистый свет тусклых фонарей.

Внезапно впереди меня из теней возникла фигура.

Я видела голубой отблеск, слышала шуршание шифона, стук высоких каблуков. Темные волосы падали ниже плеч, шляпу она сняла, чтобы я могла видеть ее лицо.

Я тут же задрожала, охваченная, как в детстве, паникой, когда она прыгала на меня, переодетая каким-нибудь чудовищем, и проводила удушающий захват.

Я даже невольно отступила назад, к другому концу коридора, выходившему к жилым помещениям и главному зданию.

– Привет, Лола! – сказала Иоланда так, словно мы никогда не разлучались, и, сделав пару быстрых шагов, оказалась у меня за спиной и обхватила руками за шею и плечи. – Посмотрим, не потеряла ли я форму. – И она сдавила мне грудь. – Нет, все по-прежнему. – Она надавила снова.

Я попыталась сбросить ее руки, но, как обычно, не сумела.

– Не будь смешной! – сказала я по-испански и грубо ее отпихнула, но тут же смягчилась. – Напугала меня до смерти. Что ты здесь делаешь?

– Решила нанести тебе визит.

– Раньше ты не очень-то хотела общаться. Я имею в виду – в городе.

– Перед тем, как уйти, ты сказала нечто весьма интригующее. Ну вот, я и решила тебя навестить.

– Я так и думала.

– Не сомневаюсь.

– Тогда к чему это нелепое одеяние?

– Ну, просто решила вспомнить наши старые игры с переодеваниями… Пыталась добиться эффекта в стиле Дэшилла Хэммета – думала, тебе понравится. И потом, конечно, я хотела увидеть тебя раньше, чем ты меня заметишь. Я не была даже уверена, что смогу с тобой заговорить, но потом поняла, что у меня нет другого выбора.

– Иоланда, перестань. Что бы ты ни надела, я всегда тебя узнаю. И не стоит врать. Ты здесь именно потому, что хочешь со мной поговорить.

– Тебе хочется в это верить? По правде говоря, меня вообще не волновало, увидимся ли мы снова.

– Не верю.

– Да зачем ты мне нужна? Ты мне даже не родственница.

Иоланда изо всех сил старалась скрыть свои чувства, но ее выдавали руки, еще теснее обвившиеся вокруг моей груди.

– Пожалуй, сейчас ближе меня у тебя никого нет, – сказала я.

– Ну, для моего отца это было бы просто оскорблением. В отличие от тебя и твоей матери он бы никогда не позволил мне вот так прозябать.

– Это не…

– А все потому, что ты забыла меня, Лола. Ты меня забыла. А потом, когда я понадобилась, сразу вспомнила.

– Твой отец… – начала я.

Она стиснула меня снова.

– Что мой отец?

– Ладно, все-таки скажу. Он едва не убил моего папу. Вот почему мы пятнадцать лет не разговаривали. С другой стороны, именно он хотел, чтобы ты жила с нами. Не он заботился о тебе, когда ты была ребенком, – заботилась моя мама. И я точно знаю, что тебе это нравилось!

Иоланда нервно сглотнула.

– Зачем вспоминать прошлое? Я пришла не для этого. Где она?

– Карта?

– Да! Не надо со мной играть.

– Спрятана. В надежном месте.

Она стала меня трясти.

– Так достань ее из этого потайного места и покажи! Ты же знаешь, мне нужно ее видеть!

– Пойдешь с нами – покажу.

– Ты хочешь сказать – пойдешь с нами и поможешь найти твою мать!

– Она ушла во Флорес. Именно туда мы завтра отправляемся. Если ты мне поможешь, я тебе отдам карту, которой пользовалась мама. – Я запнулась всего на секунду. – Клянусь!

– Меня очень беспокоит, не обманываешь ли ты меня – с твоей стороны это было бы очень большой ошибкой…

«Хотя у меня нет никакой подробной карты, – подумала я, – зато есть зарисовки де ла Куэвы». И, пробормотав нечто невразумительное, неопределенно махнула рукой.

– Что же касается твоей матери, – пристально глядя на меня, – отчеканила Иоланда, – я уже знаю, что здесь ее нет. Чтобы это установить, мне понадобились всего полчаса.

Говоря все это, Иоланда продолжала демонстрировать на мне свой коронный удушающий захват, что-то среднее между объятием и боевым приемом.

– Между прочим, я обратила внимание, что ты все еще с этим мужчиной, – опустив мне на плечо подбородок, сказала она. – По-моему, тебя к нему тянет.

– Да, – согласилась я.

– Меня вовсе не удивляет, что ты докатилась до пузатых преподавателей.

– В пузатых есть свое очарование, – сама себя удивив, возразила я.

– Ну да! – засмеялась она, делая вид, что пытается свалить меня с ног, но на самом деле обнимая. – То-то, я вижу, ты очарована.

И сдавила меня еще раз, после чего мы ненадолго замолчали.

– Я тебя не забывала, – сказала я.

– Разве?

– Не забывала.

Она мягко боднула меня в голову.

– Собственно, я в этом и не сомневалась. Готова спорить, тебя до сих пор мучают кошмары – то и дело видишь во сне, как я задаю тебе трепку. А ведь я и в самом деле не раз вышибала из тебя дух. Помнишь то время, когда я одевалась…

– Сумасшедшим индейцем… и говорила таким ужасным голосом…

– А ты визжала – просто поднимала руки вверх и вопила так, что я едва не глохла! И тогда я могла сбить тебя с ног одним пальцем. Что-нибудь вроде этого.

Она стала сбрасывать с себя туфли.

– Что ты делаешь?

– Хочу узнать, не слишком ли я для этого стара, – пояснила она. – Помнишь то время, когда мы были маленькими?

– О чем ты?

– Хочу попробовать, смогу ли я тебя как следует отмутузить, – сказала она.

И начала со мной бороться.

В полутемном коридоре проворные руки Иоланды давили, мяли и вертели меня как хотели; я полностью была в ее власти. Не то хохоча, не то ругаясь, мы отчаянно тузили друг друга. Быстро нагнувшись, я отшвырнула в сторону материнскую сумку и попыталась вырваться из ее объятий, но ее локти лишь сильнее сдавили мне грудь и пододвинулись к горлу.

Брыкаясь, мы повалились на пол. Оказавшись сверху, Иоланда уселась на меня, но я видела, что она старается не причинять мне особого ущерба. Она даже позволила мне вывернуться и встать на ноги.

– Отстань… от… меня!

– Еще чего! Ну давай, ты совсем не стараешься! Это вовсе не похоже на борьбу.

Сцепившись в схватке, мы смеялись и плакали, по ходу дела обмениваясь оскорблениями. Иоланда весьма откровенно и пространно высказалась по поводу моего прошлого, моего умения одеваться, моего отношения к мужчинам, моих умственных способностей и т. д., и т. п.

Так продолжалось до тех пор, пока она не заинтересовалась маминой сумкой. Но когда Иоланда оторвалась от меня и попыталась ее поднять, чтобы посмотреть, что внутри, я грубо оттолкнула ее и сама схватила сумку.

Она упала на пол, и неудачно. А когда взглянула на меня, я увидела, что у нее дрожат губы.

Сидя на полу, мы обе молча хватали ртами воздух. Иоланда придерживала свою левую руку.

До сих пор мне никогда не удавалось ее побить.

– Да, я уже слишком стара, – через несколько секунд сказала она. По голосу Иоланды чувствовалось, как она страдает.

– Иоланда…

– Не надо.

– Я просто…

– Да что ты можешь мне сказать! – все еще глядя на меня сквозь растрепанные волосы, промолвила она. – Хотя ты права. Он был не лучшим отцом. А жить с тобой мне нравилось. Хотя теперь, когда я больше не могу его увидеть, прошлое не имеет никакого значения. Я даже не была на его похоронах. Не знаю, где он похоронен! – Она потерла пострадавшую руку. – Даже если мы больше не подруги, я надеюсь, что ты найдешь свою мать. Потому что никому не желаю испытать то, что чувствую я. Даже тебе. Не хочу, чтобы ты по-настоящему узнала, что такое одиночество.

Мы долго смотрели друг на друга. Лицо Иоланды выглядело ужасно, губы непроизвольно продолжали шевелиться, на лбу проступила вена. Мне хотелось предложить ей остаться сейчас с нами, а затем всем вместе отправиться во Флорес.

Но ничего подобного я не сделала. Встав, Иоланда оправила платье, подобрала туфли и побрела прочь по коридору. Даже когда она исчезла из виду, я все еще слышала стук каблуков и тяжелое дыхание.

Сидя на полу, я потирала пострадавшую ногу. Судя по звукам, дождь усилился.

Я закрыла глаза руками. Звучавшие в голосе Иоланды пронзительные нотки говорили о том гневе, который она испытывала. И хотя мне хотелось встряхнуть ее как следует, так, чтобы выбить нелепое упрямство, я хорошо понимала, что на это у нее есть довольно основательные причины.

Лампочки вдруг закачались, свет мигнул – это в коридор проник порыв ветра.

Прошло немало времени, прежде чем я смогла наконец встать и добраться до своего номера.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

– Папа!

– Где ты? – Голос отца звучал тревожно.

– В Антигуа. У себя в номере. Мама не звонила?

– Н-нет. Конечно, ты ее не нашла…

– Пока нет. Завтра мы едем во Флорес. Наверное, она там.

– В какой гостинице вы там остановитесь?

– Думаю, в «Петен-Ице». Да, кажется, так. Эрик нашел отель в каком-то путеводителе.

– Я пойду с вами.

– Нет, папа. Это будет очень трудное путешествие.

– Нет, я решил! Иду с тобой.

– Мне сейчас пора, папа… но я все равно тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю, милая. Просто… просто я не могу здесь больше сидеть.

– Ты должен оставаться на месте. Мы уже об этом говорили.

– Не знаю… Эта гостиница – как ее там? Ах да, «Ица». Я смогу тебе туда позвонить?

– Я сама тебе позвоню. Я тебя люблю.

– Да, да, я знаю.

– Спокойной ночи.

– Милая!

– Спокойной ночи, папа.

– Да, спокойной ночи, милая.

Через час после разговора с отцом я сидела на кушетке в номере Эрика. И его комната, и моя собственная, которую можно было видеть через распахнутую дверь, как и подобает монашеской келье, чрезвычайно походили на пещеры, хотя и отличались изобилием покрывал на узкой кровати и старинной бронзовой фурнитурой на стенах. Из мебели здесь были вышеупомянутая кушетка и дубовый кофейный столик, а завершал ансамбль стоявший у двери небольшой дубовый комод, куда можно было положить носки, еще что-нибудь из белья и, возможно, ключи.

Стараясь не слишком восстанавливать Эрика против Иоланды (а вдруг она все же согласится нас сопровождать), я выдала ему тщательно отредактированное описание нашей встречи, которое оказалось столь ярким, что Эрик явно расстроился. Я также удивила сама себя, когда не стала подробно рассказывать, что именно оказалось в драгоценной маминой сумке. Эта сумка оставалась единственным, что сейчас меня с ней связывало, поэтому я постаралась заполнить ее теми ценными и хрупкими вещами, которые сама захватила с собой, – вроде материалов де ла Куэвы и туристических карт от Фодора. Теперь сумка стояла рядом с комодом так, чтобы я не потеряла ее из виду. Если бы я рассказала Эрику о дневнике, он наверняка предложил бы вместе прочитать его, чтобы узнать, куда именно она направилась; следует, однако, учесть, что при жизни автора личные записи явно не предназначены для чтения такими лицами, как Иоланда, Эрик или даже я. А я все еще не была готова признать вероятность того, что мамы уже нет в живых – по крайней мере сейчас. В итоге я рассказала ему далеко не все из того, что со мной случилось.

Тем не менее Эрик понял, что я чувствую себя не так уж замечательно.

– Садитесь, садитесь! – пригласил он. – Вам надо успокоиться. Я уже заказал еду: арманьяк, хлеб, вкусные маленькие оливки, две порции кролика в горчичном соусе. С минуты на минуту нам все принесут.

К этому моменту я уже приняла душ и переоделась в спортивный костюм; Эрик сделал то же самое. Сейчас он сидел рядом со мной на кушетке и мы вместе смотрели на огонь, чувствуя себя вполне комфортно, хотя оба были заняты своими мыслями и долгое время хранили молчание.

– Может, включить телевизор? – через несколько минут спросил он и щелкнул пультом.

Темный экран озарился, и на нем опять появились разрушенные дома и затопленные поля; армейские спасательные вертолеты направлялись в отдаленные районы долины Мотагуа; высоко на горных плато располагались палаточные городки тех, кто лишился крова; рядом виднелись холмики свежих могил; нам даже показали снятые несколько дней назад кадры с испуганными мужчинами, женщинами, кошками и собаками, которые сидели на крышах домов, окруженных прибывающей водой, – и все это происходило как раз там, куда собиралась отправиться моя мать.

– Господи Боже! – устало сказала я.

– Может быть… ой, простите, совсем забыл! – Эрик снова выключил телевизор и долго сидел, уставившись в собственные колени, пока наконец не поймал ускользнувшую было мысль. – Я знаю, что делать! – щелкнув пальцами, сказал он.

– Что?

– Просто знаю, что может поднять вам настроение. Или по крайней мере мне.

Он двинулся к стенному шкафу, явно собираясь что-то достать, но тут постучали в дверь, и в комнату вошла маленькая горбатая официантка в синей с белым кантом форменной одежде, которая принесла нам кролика и бутылку арманьяка. На вид ей было лет сорок, на голове и на верхней губе буйно росли иссиня-черные волосы.

– Добрый вечер, сеньор, – услышала я ее голос и закрыла глаза, пытаясь прогнать от себя стоящие перед глазами картины бедствия.

Немного повозившись, женщина стала ставить тарелки на комод, и, хотя она стояла, повернувшись к нам спиной, мы могли слышать, как служащая вполголоса ворчит на свои ноги. Голос у нее был хриплый и больше походил на мужской.

– Может, лучше все поставить на кофейный столик? – предложил Эрик.

Официантка лишь молча на него оглянулась и что-то пробормотала, после чего с удвоенной энергией принялась греметь посудой.

Пожав плечами, Эрик подошел к шкафу и вытащил оттуда свой тяжеленный рюкзак. Присев на корточки, он извлек из него толстую книгу в красном переплете с ярлыком библиотеки Калифорнийского университета.

– Ах вот оно что! – сказала я. – Похищенный Гумбольдт! А я как раз гадала, не возьмете ли вы с собой эту книгу.

– Ну, вы же хотели ее видеть – и вот она здесь, перед вами.

– Какой вы, оказывается – сами сказали, что она у вашего лаборанта.

– Извините, я обманул вас. Просто не мог позволить, чтобы кто-то забрал у меня моего фон Гумбольдта.

– А теперь?

– Ну, теперь… учитывая, что мы направляемся на север, это становится весьма полезным чтением, – сказал он. – Ваша мать тоже прочитала этот материал и запомнила его практически наизусть, что можно понять из ее грубых комментариев по поводу моей книги. И потом, те нефритовые камни, что недавно показывали по телевидению… Описывая свои путешествия по Гватемале, Гумбольдт упоминал о таких же точно камнях, так что нам стоит освежить это в памяти. Кроме того, вы цитировали чудовищные вещи из писем де ла Куэвы и развивали безумные теории насчет стелы, и все это мне так подействовало на нервы, что я не смогу заснуть, если не вернусь на знакомую территорию. Устал я от всех этих психованных испанцев – лучше провести вечер с милым, романтично настроенным, удивительно бесстрашным немцем. Ну что, я прав?

Я бросила взгляд на мамину дорожную сумку, которую горничная своими туфлями превратила в какую-то бесформенную массу. Затем мне снова вспомнилось печальное лицо Иоланды. Но тут Эрик, который уже перелистывал красную книгу, нашел нужное место и с чувством начал читать.

Тем временем официантка уронила ложку, с новыми оханьями и причитаниями подняла ее, затем наконец сложила подносы и вышла из номера, с шумом захлопнув дверь.

Откинувшись назад, я прислушалась к голосу Эрика, рассказывавшего мне историю фон Гумбольдта, и поспешила заверить себя, что и дневник, и Иоланда могут подождать.

– Видите ли, Александр Гумбольдт считал нефрит гигантским магнитом. Чтобы найти его, он нанял шестерых проводников-индейцев, а также раба по имени Гомес, своего рода эксперта по камню, – говорил он. – Со своей стороны фон Гумбольдт полагал, что камень представляет большой интерес для науки. Во время своих поисков он едва не погиб – индейцам не понравилось, что какие-то там немцы или французы шастают по их джунглям. Тем не менее, думаю, его интересовали не столько сами по себе магниты или драгоценные камни, сколько возможность отправиться на поиски приключений вместе со своим ближайшим другом – Эме Бонпланом.

– И даже не просто другом?

– Гумбольдт был влюблен в него.

– А Бонплан?

– Думаю, ему пришлось полюбить фон Гумбольдта ради того, чтобы иметь возможность бродить с ним по джунглям.

– Ну, если мы не найдем здесь маму, вы сможете просто бродить со мной по джунглям…

– Не перебивайте! Итак, у обоих было нечто общее, а именно поразительная любознательность, так что они обошли всю Америку, изучая ее геологию и фауну. Поиски «Королевы нефритов», предпринятые в 1801 году, были, вероятно, наименее успешной из их экспедиций – из-за ягуаров, ядовитых змей и упрямых индейцев. Тем не менее записки получились довольно интересными.

Весь следующий час мы с Эриком листали дневник Гумбольдта, особенно сосредоточившись на той главе, где немец заявлял, будто натолкнулся на тот самый лабиринт Обмана, который за два с половиной столетия до него описала де ла Куэва.

– Он едва не обнаружил второй лабиринт – Добродетели, когда случилась маленькая неприятность, – сказал Эрик. – Гумбольдт полагал, что почти отыскал заветный камень… но не захотел рисковать жизнью Бонплана. Вот отсюда. Здесь говорится, как они нашли первый лабиринт.

– Дорогой Александр, – сказал Эме Бонплан, когда мы достигли первого порога на реке Саклук. – Мы должны быть очень осторожны. Это чрезвычайно важная находка, но индейцы начинают проявлять явное недовольство.

– Не обращайте внимания, – отмахнулся я. – Вы только взгляните на эту красоту!

И действительно, лабиринт Обмана оказался самым настоящим архитектурным чудом. Чрезвычайно запутанный, сложенный из идеального голубого нефрита и изнутри кажущийся бесконечным, этот лабиринт является самым поразительным из всех открытий, что мы сделали до сих пор. Когда вы углубляетесь в один из его сапфировых пассажей, знаки все больше сбивают вас с толку, а запуганное строение приводит в такое недоумение, что уже не можешь сделать ни шагу вперед. Вторгнувшись в этот лабиринт, вы вполне могли оказаться вовсе не на другом его конце, а на опаснейшей равнине, населенной ягуарами, либо в топких болотах, откуда не было выхода.

Такие вот опасности подстерегали нас, когда мы вместе с нашими шестью индейцами и мулатом стояли перед лабиринтом. Нам просто повезло, что, когда мы подошли вплотную и стали осматривать каменную кладку, Гомес, наш дружелюбный проводник, попытался объяснить нам некую варварскую формулу здешних знаков, основанную на определенной комбинации «числа ноль» (как он выразился) и с точки зрения здравого смысла не слишком вразумительную. Что еще лучше, он тут же сообщил о близком местонахождении еще более важного артефакта, нежели данный лабиринт, – того самого великолепного и магнетического королевского нефрита, который некогда разыскивала великая правительница, губернатор де ла Куэва.

– Я веду вас по этому пути только потому, что вы, как и я, ученый – да, уверяю вас, у меня тоже есть склонность к науке, сформировавшаяся благодаря чтению книг из библиотеки моего рабовладельца, – ведя нас через лес, говорил наш Гомес. – Для меня редкость говорить столь откровенно с таким, как вы, белым человеком, но, поскольку мы оба собратья по науке, я должен открыть вам тот маленький заговор, который я, великий Гомес, раскрыл у здешних язычников. Камень находится здесь, сеньор фон Гумбольдт, вот за этим пассажем в лабиринте Обмана, а затем за вторым лабиринтом.

Дабы указать нужное направление, он сделал паузу и этим вызвал откровенное недовольство своих коллег, которые сразу заговорили с ним угрожающим тоном.

– Александр, – сказал Эме, – мы должны быть осторожны. Я больше не понимаю, куда мы направляемся.

Тем не менее я потащил своего друга по предписанному лабиринтом опасному пути, и мы бродили до тех пор, пока я не понял, что мы окончательно заблудились.

Вокруг простирались совершенно одинаковые деревья, кусты, рощи, трясины и болота, и эту картину неожиданно подчеркнул наш Гомес, который вдруг начал напевать любопытный мотивчик:

 
Я потерял тебя, я потерял тебя,
И сам я потерялся,
Моя родная.
 

– Я ведь предупреждал! – сжав мне руку, прошептал Эме Бонплан.

– Не беспокойтесь, мы не заблудились, я просто пошутил, – сказал Гомес. – По моим расчетам, мы должны лишь следовать за Карликом.

– За кем? – недоуменно спросил я.

– За Карликом. Вы что, не понимаете по-испански?

Я заверил его, что понимаю, хотя почти сразу стало ясно, что я не единственный, кто разбирается в языках, поскольку индейцы заговорили с Гомесом довольно грубо, ясно выказывая свое недовольство этим важным указанием. Тем не менее их протесты запоздали, ибо Гомес уже привел нас туда, куда обещал.

Перед нашими глазами вырос высокий, полуразрушенный, фантастический голубой город со своими шпилями и башнями, с огромными, изъеденными временем бастионами, ныне погребенными под слоем грязи и ила.

– Каменное царство! – воскликнул Бонплан, хотя индейцы продолжали мрачно переругиваться. – Тюрьма Колдуньи, дом ревнивого Короля. В точности как писала де ла Куэва. Вы это сделали, Александр!

Глаза Эме блестели, за последний час он стал гораздо беспокойнее, хотя меня в тот момент больше волновало не царство нефрита, а гнев туземцев.

– Все это замечательно, – сказал я, – но, кажется, нам пора уходить.

– Но ведь мы так близки к цели – мы должны умереть, но найти этот чудесный нефрит! – вскричал он, возбужденно размахивая руками. – Теперь нужно найти драконово дерево, потом разгадать лабиринт Добродетели, и сокровище наше!

Но тут индейцы испустили какие-то птичьи крики, и из зарослей возникла целая орда дикарей, державших наготове свое примитивное оружие и явно стремившаяся не допустить дальнейшего исследования нами священных джунглей. В нас полетела туча стрел, причем одна из них поразила в грудь Гомеса, который тут же скончался.

– Думаю, что нет, – сказал я и схватил за руку Эме Бонплана с тем, чтобы побыстрее убраться.

– А как же нефрит? – закричал он. – Как же вся наша работа? Все наши надежды найти талисман – они ведь рухнут!

– Не будьте дураком, – отвечал я, пока мы со всех ног неслись по кустам. – Я уже и так нашел величайшее сокровище, о котором только мог мечтать.

И хотя мы мчались мимо смертоносных змей и страшных топей, слыша за спиной наводящие ужас крики индейцев, он все же не смог сдержать улыбки.

– Вы серьезно?

– Да, вполне. Ради Бога, остерегайтесь вот той летучей мыши-вампира.

– Ну… и что же это за сокровище, которое вы нашли?

– Господи, Эме! Неужели сейчас время вести подобные разговоры?

– Я жду.

– А разве вы еще не поняли? – Я снова взял его за руку, и мы вместе полетели вперед, стремительно удаляясь от мрачных тайн этого леса.

Из боязни оскорбить чувства своего издателя я вынужден воздержаться от описания заключительной части нашего приключения.

Тем не менее обладающий хорошим воображением и отзывчивым сердцем проницательный читатель наверняка догадается, что именно я ответил Эме Бонплану.

Прочитав целую главу, Эрик остановился. Все это время я тихо лежала на кушетке и слушала. Мы уже осушили бутылку арманьяка, догоравшие свечи мерцали. В камине трещал огонь и плясали голубовато-белые языки пламени.

– Именно за это последнее предложение я так люблю фон Гумбольдта, – глядя на меня, произнес Эрик.

Наши взгляды встретились.

К моему глубочайшему смущению, густая краска вдруг начала заливать мои лицо и шею; несмотря на почти тридцать лет интенсивного изучения английского, испанского, латинского, итальянского и – немного – немецкого языков, сейчас я не могла вымолвить ни слова. Раскрыла было рот и тут же снова закрыла; я изо всех сил пыталась справиться с собой, но какой-то эротический демон упрямо толкал меня в жаркие объятия скандально известного Эрика Гомары.

Но тут моя честь была неожиданно спасена, ибо мой страстный взор вдруг упал на другой объект. Вероятно, под влиянием некой атавистической застенчивости, я на миг отвернулась от Эрика, скользнув взглядом по маленькому комоду. Именно возле него на ковре я меньше часа назад поставила сумку с маминым дневником, моими картами и бумагами. Именно в том углу лохматая горбунья копалась с нашими обеденными подносами.

Но сейчас там было пусто – мамина сумка исчезла.