Текст книги "Мертвый эфир"

Автор книги: Иэн М. Бэнкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

На встречу в отеле «Беркли» Селия принесла наркотики, и у нас оказалось достаточно времени как на сумасшедший секс под кокаином, так и на медленную, укуренную любовь.

– Вот уж не думал, что ты покуриваешь!

–  Mais non! ft!Ни-ни! – хихикнула Селия и закашлялась.

Немного позже, распластавшись на кровати в полном улете, я лежал, не в силах пошевелиться, с ватной головой, с руками и ногами, неподвижно застывшими там, куда упали после того, как мы разжали объятия, и наблюдал, как медленно движется солнечный зайчик, желтое пятнышко, след лучика, случайно проникшего через занавешенные шторы сквозь щелочку наверху, в самом центре, где они неплотно сходились, – он полз по белым простыням к левому локтю Селии. Уже в полусне я все никак не мог оторваться от этой лужицы расплавленного золота, в то время как Селия с улыбкой погружалась в тихую, безмятежную дрему. Наконец эта клякса света размером с куриное яйцо, перемещаясь осторожно, незаметно, как стрелки часов, по ее кофейной коже, взобралась на предплечье, и там как бы проявились шрамы, словно разбрызганные поверх темных вен, проходящих от плеча к локтевой впадине.

Эти шрамики походили не то на капли дождя, не то на только что выпавшие снежинки; их было много, и там, где легли эти белесые веснушки с рваными краешками, ее гладкая золотисто-коричневая кожа слегка морщила.

Голова Селии была откинута на подушку и повернута в профиль; я глядел на ее лицо, на игравшую на губах блаженную улыбку, обращенную в никуда, а затем снова взглянул на темную руку. Я думал о ее жизни в Париже, о Мерриэле и о той беде, в которую она там попала и из которой он ее тогда вытащил. И я дал себе зарок, что стану молчать как рыба, разве только Селия заговорит об этом сама.

Там, под этим пятнышком света, под ее кожей, кровь пульсировала медленно, мощно, и я представил себе, как эта кровь, немного согретая упавшим на руку лучиком, течет по всему телу, в то время как Селия смотрит во тьму, словно потеряв сознание и ослепнув, отдавшись воспоминаниям об усиленных химией пароксизмах любви.

Несколько раз я пытался следить за ней – чтобы узнать, где она живет, или хотя бы выяснить, что она делает после того, как мы расстаемся. В отеле «Лэндмарк» имелся бар, откуда хорошо просматривалась стойка регистрации. Я примостился там в уголке и притворился, будто читаю. Еще в спальне я заглянул в ее сумочку, чтобы узнать, какой парик она захватила с собой в тот день, и подсмотрел, какая верхняя одежда висит в шкафу. Это оказался серый костюм, аккуратно повешенный на плечики рядом с какими-то пакетами от «Харви Никс». В баре я просидел долго, но ее так и не увидел, хотя глядел в оба. Не знаю – может, у нее имелся не один парик, а может, я невзначай на какой-то миг опустил глаза, и в этот момент она прошмыгнула мимо, – видимо, оплатив счет заранее, или уж не знаю, что там еще; я провел в баре полтора часа, потягивая виски и похрустывая рисовыми крекерами, пока мочевой пузырь не заставил меня покинуть наблюдательный пост.

Спустя месяц я повторил попытку, засев на этот раз в кафе напротив отеля «Коннот». И вновь я ее проглядел, а спустя час заиграл мой мобильник.

«Аноним», сообщил мне дисплей. Ого!

– Алло?

– Я живу в Белгравии. Обычно сразу возвращаюсь домой. Иногда могу перед этим пройтись по магазинам, часто по книжным… Ты еще по-прежнему там сидишь?

– Ага. Еще там, – подтвердил я. И глубоко вздохнул. – Прости.

– Из тебя вышел бы очень неважный шпион.

– Угу. – Я снова вздохнул, – Но это вовсе не…

– Вовсе не что?

– Вовсе не мания. Я хочу сказать, что тут не из-за чего беспокоиться. Я не маньяк, подкрадывающийся к жертве. Ничего подобного. Мне хочется знать. Я заинтригован. Ты меня чертовски интересуешь. Мы так… близки, но все равно, знаешь… Такие чужие. Практически незнакомцы.

– Прости, что получается именно так. Но это необходимо. Ты согласен?

– Разумеется.

– И больше не станешь так делать, хорошо? Пожалуйста!

– Больше не буду. Ты на меня сердишься?

– Скорей польщена, чем сердита. Но еще больше встревожена. Такой риск неоправдан.

– Больше не повторится. Только…

– Что?

– Дело того стоило, ведь ты мне позвонила и я слышу твой голос.

Селия помолчала секунду-другую.

– Очень мило, – сказала она наконец, – но я сейчас тороплюсь и не могу говорить.

В отель «Ритц» я принес немного экстази. Мы запили таблетки шампанским, включили диск чил-аута, полученный мною от одного диджея, дружка Эда, и медленно погрузились в любовь, потрясающую и блаженную, которой занимались до тех пор, пока у меня не заболели опустошенные яйца.

– Ты никогда не спрашиваешь меня о Джоне…

– Именно так, не спрашиваю.

– Ты его ненавидишь?

– Нет, я его просто не знаю. Я не испытываю ненависти к нему только за то, что он твой муж. Если он мафиозный босс, мне следовало бы невзлюбить его из принципа, то есть за это, но мне как-то не хватает энтузиазма. Может, я принял чересчур близко к сердцу твою идею о том, что все с нами связанное должно существовать отдельно от реальной жизни. А может, мне просто не хочется слишком много думать о твоем муже.

– А обо мне ты никогда не думал с ненавистью?

– С ненавистью о тебе? Ты что, сошла с ума?

– Ведь я живу с ним. Я ему жена.

– Думаю, я больше обращаю внимание на твои хорошие стороны.

Именно в тот раз я проглотил остатки гордости и заглянул к ней в бумажник. Пожалуй, предполагая найти там пухлую кипу банкнот, а на самом деле там оказалось от силы фунтов сто. Я всегда думал, что Селия вряд ли оплачивала номера в отелях кредитной карточкой, раз уж ей так сильно хотелось держать наши встречи в секрете. То, что я не обнаружил рулончика грязных двадцатифунтовых купюр, поставило меня в тупик. Лишь гораздо позже до меня дошло, что, скорее всего, она действительно платила наличными, но до, а не потом.

Пауза после «Ритца» оказалась самой долгой. Муж увез Селию в отпуск на целый месяц, не то в Новую Зеландию, не то в Страну Оз, да плюс еще неделя, потому что за три дня до ее возвращения мы с Джоу отправились в Египет, где осматривали гробницы и занимались подводным плаванием на Красном море. Пока ее не было, я совершил оплошность: сходил в кино посмотреть фильм, называвшийся «Интим» [62]62
  Фильм Патриса Шеро, экранизация одноименной повести Ханифа Курейши, получил «Золотого медведя» на Берлинале 2001 г.


[Закрыть],– о мужчине и женщине, которые то и дело встречались в какой-то грязной квартире и занимались там сексом, но оставались совершенно чужими людьми. Скорее всего, это был крепкий британский арт-хаус, но мне фильм сразу не понравился, и я ушел с середины, хотя до этого не поступал так ни разу в жизни. Иногда я доставал свой мобильник и щелкал кнопкой, перебирая номера телефонов, пока не доходил до номера Селии, после чего просто сидел и смотрел на него, пока не отключалась подсветка дисплея. Осторожность Селии оказалась заразной, так что я даже не ввел ее имя ни в собственно телефонную память, ни в память сим-карты, просто ввел номер, и все. С точки зрения моего телефона ее звали всего-навсего «ячейка 96».

Однажды вечером в отеле «Савой», посреди гектаров кремовых обоев и позолоты, в апартаментах, выходящих окнами на темнеющую внизу Темзу и на залитый светом массивный Фестивал-Холл на другом берегу, Селия погасила свет в спальне и раздвинула шторы. Затем поставила пуфик перед высоким, раскрытым настежь окном и усадила меня там. Только что обласканные ею яйца коснулись вощеного ситца, и напряженность моего естества стала еще мучительнее, когда она, расставив ноги, села мне на колени, как в кресло, и мы вместе стали смотреть в одну и ту же сторону, на светло-коричневые тучи, среди которых проглядывали несколько ярких звезд, а звуки и запахи летнего Лондона накатывались на нас через это огромное распахнутое окно.

– Вот так, – сказала Селия, взяв мои руки в свои и обвив ими себя так крепко, что получилось нечто похожее на борцовский захват шеи, – теперь хорошо.

– Матерь, бля, божья!

– Так в чем проблема? Если разобраться, у тебя роскошный роман с шикарным сексом.

– Не знаю. Конечно, что касается секса… Ну, трахаемся, конечно… Только… В общем, трудно сказать.

Мы с Крейгом сидели у него в гостиной и смотрели по телику футбол. Перерыв между таймами – самое подходящее время для Мужского Разговора. После того как сходишь пописать, конечно. Никки сидела наверху, в своей комнатке под самой крышей, слушала музыку и читала. Информация о моем случайном знакомстве и встречах с Селией, которой я поделился с Крейгом, была абсолютно минимальной.

Обычно я рассказывал о таких вещах Эду, ибо от Крейга его отличало немаловажное в данном случае достоинство: он вел – причем чрезвычайно успешно – такой образ жизни, что по сравнению с ним я казался себе монахом. Обычно – но не в этом случае: в тот день, когда ему вздумалось покатать меня на своем «хаммере», я спросил у него про мистера Мерриэла и, кажется, ляпнул, будто видел также его жену, а потому опасался – можете считать это паранойей, – что Эд сумеет сопоставить одно с другим и, кто знает, упадет в обморок.

Вероятно, Селия нагнала на меня лишнего страху, догадавшись, что мы с Джуди по-прежнему время от времени занимаемся любовью.

– Посмотри на все объективно, – предложил Крейг. – Ты видишься с этой загадочной феминой и описываешь ее как прекраснейшую из женщин, с которыми когда-либо спал. Вы всегда встречаетесь в обстановке, которую ты характеризуешь то как «великолепную», то как «истинно сибаритскую», и трахаетесь до потери пульса…

– Все так, но дело в том, что в наших отношениях, увы, ничто не может изменяться: в лучшем случае они просто постепенно выдохнутся… В чем дело?

– Ничего себе!

– Что такое?

– Вот это!

– Что?

– Когда я сказал насчет потери пульса…

– То?..

– Ты дернулся. У тебя щека дернулась. Будто нервный тик.

– Разве… Ты точно видел? Правда? Ну, может быть. Ладно. И что?

– Это значит, ты в нее втрескался. Вот теперь у тебя действительно начнутся проблемы.

Маховик проекта «Горячие новости» раскручивался вовсю. Уже через день-два после встречи с главным менеджером Дебби в ее кабинете началось форменное безумие, как это иногда происходит в случае многих подобных достаточно тривиальных проектов; телефоны настойчиво трезвонили едва не круглые сутки, включая выходные; сообщения, устные и письменные, порхали туда-сюда между Четвертым каналом, радиостанцией «В прямом эфире – столица!» и выпускающей передачу телекомпанией «Уинсом», а также всевозможными продюсерами и ассистентами, секретарями, агентами и адвокатами, не говоря уж о тех людях, работа которых, похоже, состоит лишь в том, чтобы позвонить и сказать, что им с кем-то позарез требуется срочно переговорить; эта орава подвергала серьезному испытанию значительный сектор лондонской сети связи, как мобильной, так и стационарной, а все для того, чтобы ухватиться хотя бы за край невероятно животрепещущей телепередачи, восхитительноэпохальной и находящейся на переднем крае, бросающей вызов и конфронтационной, а к тому же намеченной на вечер ближайшего понедельника. В этот водоворот затянуло даже сэра Джейми, так как, по условиям моего контракта, требовалось его личное согласие на то, чтобы я выступил в другом, заранее не оговоренном СМИ. Выяснилось, впрочем, что и это не проблема, ибо он оказался добрым другом владельца компании «Уинсом продакшнз» и у него даже имелись ее акции.

Ну и конечно, стоило всем заинтересованным лицам завести себя чуть не до психоза, когда необузданные ожидания доводили до зубовного скрежета, прорываясь наружу наподобие пузырьков из закипающей жидкости, как все рухнуло.

Из-за всей этой кутерьмы даже я сам завелся, а ведь я отношусь к подобным вещам с тотальным цинизмом, приобретенным за те многие годы, когда самые разные люди вешали мне лапшу на уши, утверждая, будто вот, дескать, у них есть для меня потрясающий проект, чтобы вытащить меня наконец на телевидение, и разглагольствуя, как им будет приятно придать моей работе новое измерение, а потом бац – и ни фига.

– Так ты говоришь, дело застопорилось?

– Оно только приостановлено, – устало пояснил Фил, кладя свой мобильник на покрытый царапинами деревянный стол.

Мы сидели в нашей столовой, как раз под кабинетом Дебби, и завтракали. Время было раннее, всего семь утра. Мы специально пришли так рано, чтобы в порядке исключения сделать запись моей радиопередачи, потому что потом требовалось немедля отправиться в телестудию Четвертого канала и начать там записывать «Горячие новости» (первоначальную идею, насчет прямого эфира, уже успели похоронить).

Мобильник на моем ремне завибрировал. Вынув его, я взглянул на дисплей. Мой агент.

– Да, Пол?.. – отозвался я, – Да, уже слышал… Да, знаю… Мне тоже… Нормально для такого вшивого поворота событий… Да уж… Дерьмовее не бывает… Поверю не раньше, чем увижу. А то и не раньше, чем увижу тридцать седьмым номером в списке ста самых поганых обломов на нашем благословенном телевидении. Ну, посмотрим… Ладно… Тебе тоже, пока.

Я откинулся на хрустнувшую спинку коричневого пластикового стула и забарабанил пальцами по столешнице, уставившись на свой намазанный апельсиновым джемом тостик и чашку чая с молоком.

– Посмотри на дело с розовой стороны, – предложил Фил. – Ведь все закончилось бы тем, что тебе велели бы являться за четыре часа до записи для «интервью перед интервью» и какая-нибудь манерная барышня, только-только из пансионата для благородных девиц, стала бы задавать тебе уйму вопросов, чтобы отобрать подходящие, а ты бы стал давать хорошие, остроумные ответы. А затем устроили бы пробный прогон того же интервью, и на те же вопросы тебе пришлось бы отвечать снова, и ты выглядел бы усталым и выдохшимся, потому что уже отвечал на них и они тебе надоели; потом началась бы запись, и тебе пришлось бы отвечать по третьему и даже по четвертому разу, потому что кто-то уронил бы что-нибудь из оборудования и все пришлось бы снимать с самого начала, так что ты выглядел бы еще более усталым и выдохшимся. И запись займет три часа с лишним, а в дело пойдет меньше двух минут, и ты забудешь смыть грим, и работяги на улице станут нехорошо на тебя коситься, а когда передача выйдет в эфир, то окажется, что люди, чьим мнением ты дорожишь, ее не посмотрели, или они станут отводить глаза, когда ты начнешь их спрашивать, как им понравилось, а те, кого ты терпеть не можешь, начнут хватать тебя за рукав и расписывать, в каком они восторге; презираемые тобой газеты либо разнесут тебя в пух и прах, либо примутся поучать, советуя заниматься тем, что ты умеешь лучше, хотя, конечно, мол, и то ты умеешь так себе, и в результате ты на многие недели погрузишься в хандру и депрессию.

Возможно, я стал свидетелем самой длинной речи, на какую способен Фил. И прозвучала она как-то слишком отрешенно, чтобы ее можно было назвать гневной тирадой. Я посмотрел Филу в глаза:

– Ну и когда же, по их словам, теперь запись?

– Обещали, что завтра, – усмехнулся тот.

– Да пошли они!

– Знаешь, – произнес Фил, тоже откидываясь на спинку, потягиваясь и зевая, – виной всему, оказывается, нынешний неудачный год, если верить словам Мозеле, моего нового закадычного дружка из «Уинсом продакшнз». Они, видишь ли, меняют сейчас весь формат вещания после событий одиннадцатого сентября, – Тут мой режиссер почесал в затылке. – Повезло, ничего не скажешь. Прекрасное появилось объяснение, подходит для всего, что угодно.

– Да уж, – согласился я; затем поиграл с тостиком и еще раз помешал в чашке давно растворившийся сахар.

С одной стороны, я испытывал глубокое облегчение. Потрясающая идея – что я сотворю, если они сведут меня в телестудии с парнем, отрицающим холокост, – одновременно и увлекала и пугала меня, причем одинаково сильно. Во всяком случае, теперь передо мной не стояла дилемма: либо ввязаться во все это, а там будь что будет, либо как-нибудь увильнуть и не ввязываться, а затем всю жизнь клясть себя за то, что оказался дешевым краснобаем и лицемерным дельцом, у которого в ответственный момент жила оказалась тонка.

Как раз тем самым дешевым краснобаем (и т. д. и т. п.), который ошутил бы именно такое облегчение, какое, по правде сказать, почувствовал теперь я, когда понял, что выбора мне делать уже не придется, во всяком случае не в ближайшее время, а поскольку я знал кое-что о телевизионной кухне, то мог предположить, что для ожидания мне может не хватить всей моей жизни.

Я отшвырнул чайную ложечку и встал из-за стола.

– Ладно, пошли займемся нашей гребаной передачей.

Фил взглянул на часы:

– Не выйдет. До половины студию занимает Джуди.

Я тяжело опустился на стул.

– Бля! – произнес я как можно более выразительно, сложил на столе руки и опустил на них голову, – Бля-бля-бля-бля-бля…

Глава 5
Наш девиз

– А кстати, может, для этих «евроскептиков» лучше подходит слово «еврофобы»?

Мы с Филом закатили глаза. Я наклонился поближе к микрофону. Когда кто-то хочет сказать что-нибудь в микрофон тихим голосом, у него это движение получается машинально, и я тут не являюсь исключением. А сейчас мне требовалось создать впечатление доверительной, интимной беседы, словно я говорю только с моим собеседником и больше ни с кем.

– Вообще-то, Стив, мы уже обсуждали данную тему два года назад в одной нашей вечерней передаче, а потом, если ты помнишь, мы стали выходить в эфир днем и целую неделю повторяли те вечерние выпуски, которые получились у нас особенно удачными, а поскольку она вошла в их число, то ее можно было прослушать даже несколько раз. Так что, мне сдается, ты новичок на нашей волне, Стив.

– Ахда. Конечно. Извиняюсь. Я это… – Его заело, – Вот и прекрасно, – Ему наконец удалось закончить, – Продолжайте в том же духе.

– Собственно, таков мой личный девиз, Стив, – проговорил я с улыбкой и опять откинулся на спинку кресла, – Спасибо за звонок.

Теперь следовало предоставить слою другому позвонившему, о котором на моем мониторе сообщалось, что его зовут мистер Уиллис и что он из Барнета. Тема звонка: «Ерпа & фу-ты» (Кайла, может, и не ас по ассистентским меркам, но ее опечатки смахивают скорее на результаты ковровой бомбардировки, чем прицельного бомбометания).

Мистер Уиллис… Имя не указано… Опытному ведущему это многое может сказать еще до того, как он поздоровается с позвонившим.

– Мистер Уиллис, – начал я ледяным тоном, – мистер Нотт на проводе. Каковы, сэр, ваши соображения?

– Ну, просто хотелось узнать, отчего такой, казалось бы, умный человек, как вы, спешит расстаться с английскими фунтами и связать нашу судьбу с валютой, которая столь сильно упала в цене с тех пор, как ее ввели?

– Я отнюдь не спешу, мистер Уиллис. Просто, как и большинство британцев, я полагаю, что рано или поздно с фунтами все равно придется расстаться, так что вопрос лишь в том, как и когда это лучше всего сделать, но сам я вовсе не претендую на знание ответа. Моя позиция состоит в том, что данная проблема относится к сфере экономики и политики, а не возвышенных чувств, потому что фунт стерлингов – это не больше чем деньги, точно так же, как любая другая валюта. Если в Германии сочли возможным отказаться от немецкой марки, то и нам по силам отказаться от пользования клочками бумаги с монаршей головой на них.

– Но следует ли так поступать, мистер Нотт? Большинство из нас верит в значимость фунта. Мы любим наш фунт.

– Послушайте, мистер Уиллис, фунта, о котором вы говорите, давно уже нет… Наш фунт покинул нас тридцать лет назад. Я даже могу припомнить те времена: в ту пору фунт – настоящий фунт! – состоял из двухсот сорока пенсов; треть фунта составляли шесть шиллингов, восемь пенсов…

– Да, но…

–.. а кроме того, имелись шестипенсовики, монеты достоинством в один шиллинг, флорины, полукроны, полупенсы, десятки, а…

– Да, знаю…

– …а для любителей скачек еще и гинеи. И все вышеперечисленное исчезло в шестидесятые годы; ют тогда-то и наступил конец фунту стерлингов. А та валюта, которая у нас есть сейчас, скорее напоминает британский доллар, так что зачем теперь-то такой надрыв?

– Нельзя называть надрывом желание сохранить важную часть нашей британской культуры, нашу гордость. Состоя членом организации…

Я бросил выразительный взгляд на Фила, сидящего по другую сторону стола, и развел руками. Тот ответил мне знаком «секир-башка». Я кивнул.

– Мистер Уиллис, – произнес я, временно убрав голос позвонившего, – могу подсказать вам, как действовать: атакуйте евро посредством процентной ставки. Правда, единая процентная ставка даже в Британии выглядит странно, не говоря уж о всех двадцати пяти странах нового, расширенного ЕЭС, – если не обеспечить абсурдного уровня мобильности рабочей силы или не создать непомерно раздутый централизованный региональный компенсационный фонд.

– …послушайте, мы не за тем воевали во Вторую мировую и победили, чтобы…

– Было очень интересно беседовать с вами, мистер Уиллис, всего вам доброго, – Я снова взглянул на Фила и совсем отключил мистера Уиллиса. – К нам что, попадают звонки, адресованные в раздел «Письма читателей» газеты «Дейли мейл»?

– Думаю, Кен, можно только приветствовать, что нам звонят люди разных возрастов и взглядов, представляющие самые различные культуры, – проговорил Фил, наклоняясь к своему микрофону.

– Дорогие радиослушатели, это Фил Эшби, Голос Разума, поющий всегда в унисон с заповедями Нашего Девиза.

– Собственной персоной. Всем привет, – откликнулся Фил, говоря прямо в микрофон, – От кого поступил следующий звонок?

– От еще одного Стива, на сей раз из Стретама.

Мой монитор показывал, что новый гость хочет поговорить на тему «Шотландц && Евпа & С».

– Стиву из Стретама привет!

– Как делишки, Кен, браток?! – проревел чей-то хриплый голос на «блэк-инглиш».

Я посмотрел на Фила и, наморщив нос, сдвинул брови.

– Стив, не нужно так мучить микрофон на мобильнике. Уверен, если ты его незамедлительно вернешь законному владельцу, может, тебя и не упрячут в каталажку.

– Че?.. А!!! Ха-ха-ха! Нет, братишка, он мой!

– Браво! Молодец! А теперь раскалывайся, в чем соль.

– Че?

– Ну, что ты нам хочешь сказать, Стив.

– Ага, я не хочу быть европейцем!

– Да ну? Ладно! Тогда скажи, к берегам какого континента прикажешь отбуксировать Британские острова?

– Не, ты знаешь, о чем я.

– Действительно знаю. Ну так голосуй против этого всякий раз, когда подвернется возможность.

– Так оно ить так и так будет, да?

– Боюсь, так и есть. Это называется демократией, – Я нажал соответствующую кнопку на клавиатуре, и раздался гулкий смех.

– Так ить во всем виноваты шотландцы, ясно?

– Ах, вот оно как, – протянул я. – А что, Стив, у тебя есть какие-то конкретные доводы или так, вообще, просто некое предубеждение относительно сынов древней Каледонии?

– Ну да, в правительстве же одни шотландцы, так ить? Лейбористская партия? И тут сплошь каледонцы. Скажешь, нет?

– Да, Стив, их действительно много на ключевых постах. Даже сам дорогой председатель, осторожный, предусмотрительный канцлер казначейства, и тот родом из Шотландии [63]63
  Гордон Браун (р. 1951) – родился в Глазго. В 1989–1992 гг. занимал пост министра торговли и промышленности Великобритании, в мае 1997-го назначен министром финансов (канцлером казначейства), премьер-министр с июня 2007-го.


[Закрыть].

– И даже хуже того: он из графства Файф, – встрял в нашу беседу Фил.

– Нет, Фил, ты уж меня прости, – возразил я.

– За что? – поинтересовался тот.

– Да, – подхватил Стив, – Как раз это…

– Постой, Стивви, дружок, – перебил я его, – погоди пару секунд, не отключайся, мне надо уладить кое-что с моим режиссером Филом. О’кей?

– Ага, – пробормотал Стив, – Ладно…

– А кстати, действительно – за что? – не унимался Фил, невинно моргая из-за стекол очков.

– Прости меня, друг Фил, но тебе так нельзя.

– Нельзя чего?

– Нельзя выпячивать рознь между различными частями Шотландии и мелкие ссоры меж ними из-за пустяков. Наши предрассудки и борьба друг с другом за лидерство – это наше внутреннее дело. Мы, шотландцы, имеем на них право, а ты нет. Это все равно как черные могут называть черных «ниггерами», а мы, белые, нет. И это, я считаю, правильно.

Фил кивнул:

– Сказанное имеет не то значение, которое ты в него вкладываешь, а то, как его понял слушатель.

Я нажал другую кнопку, и хор затянул «аллилуйя», тихое песнопение, продолжавшееся всю последующую минуту, и на ее фоне произнес более громким голосом:

– Сейчас прозвучала наиболее красивая формулировка того, что могло бы стать Нашим Девизом, если б мы не плевали на этих выродков с высокой башни и не месили их слюнявые хари нашими измазанными навозом шотландскими ботами.

– А вот еще: «Если не дать людям справедливости, они удовлетворятся местью».

– Не забывая и: «Никогда не стоит недооценивать жадность богатых!»

– А также человеческую способность извлекать из всякой беды исключительно неправильные уроки.

– Это ты про национальную систему противоракетной обороны? Да, с оповещением там дело швах, – Я вновь рассмеялся. – Так что следующий наш лозунг окажется достаточно сексуальным: «Я иду к тебе, детка!»

– Или вот вам девиз еще более пламенный: «Кончаю!»

– Годится! – воскликнул я и отключил музыкальное сопровождение.

– Но все-таки э-э-э… – протянул Фил, все еще скаля зубы.

– Но все-таки, Филип?..

– Все же в результате получается, – медленно произнес он, – что я не могу сказать о шотландцах того же, о чем вечно толкуешь ты.

– Разумеется, нет! Ведь ты англичанин. Некоторые наши особо башковитые парни до сих пор винят вас за то, что обитатели Глазго начали испытывать антипатию к эдинбуржцам и наоборот. Добрые жители сих двух в равной степени чрезвычайно достойных городских образований любили друг дружку прямо-таки до смерти, пока тут не появилась ваша братия. И вообще, в наши дни уже не проходит абсурдная теория, будто если бы англичане нас не объединили ненавистью по отношению к ним, мы бы до сих пор оставались кучкой племен голозадых горцев, обожающих жениться на собственных сестрах и убивать друг друга в пещерах. Сейчас мы считаем, что вы только завоевывали и разделяли. Так что, как уже было сказано, лучше не начинай опять, ладно?

– Хорошо устроились – можете за все ругать нас.

– Именно так, – с жаром подтвердил я, – ни на какие проблески благодарности можешь вообще не рассчитывать.

– Ваще, – поправил Фил, – Так вроде бы выражается нынешняя молодежь.

– В один прекрасный день, Фил, ты все-таки реквизируешь «Бестолкового» [64]64
  Clueless (1995) – популярная молодежная комедия Эми Хекерлинг, в ролях: Алисия Сильверстоун, Бриттани Мерфи и др. Также назывался основанный на фильме телесериал, выходивший в 1996–1999 гг. и по-русски известный как «Бестолковые».


[Закрыть]из видеопроката, – Фил тихонько хихикнул, и я вспомнил о Стиве, – Эй, Стив, так что там насчет шотландцев в правительстве? Я помню, как ты о них отозвался, но подумай-ка вот о чем: если, по твоим словам, шотландцы дерьмо, сумевшее вскарабкаться на самый верх этого обмазанного особенно скользким жиром столба, то что ты тогда сможешь сказать об английских политиканах?

– Думаю, приятель, тут целый заговор.

– Заговор? Блестяще! Фил, где тут у нас бланки заявлений о заговорах? – Я взял лежащий передо мной приблизительный сценарий нашей передачи и пошелестел им перед микрофоном, – Спасибо. Итак, Стив, я готов; давай, выкладывай все.

– Дело в том, что вы, похоже, хотите затащить нас в Европу, так ить?

– Мы хотим? – Я широко улыбнулся Филу. – Да! Мы хотим! Ты прав, Стив! Кажется, здесь ты действительно кое-что угадал. Эго как восстановление в правах. Тут действительно просматривается здравая мысль. Заговор шотландцев с целью отомстить за триста лет угнетения, которому, как нам иногда кажется, мы никогда не давали достаточно сильного отпора.

– Думаю, вам просто завидно.

– Разумеется, завидно. Наши вторжения в Англию никогда не давали желаемого результата. Правда, то же самое можно сказать и о вторжениях англичан, хотя нельзя не признать, что вам все-таки лучше удавалось массово убивать наших парней, чем нам ваших. А потом ваши пронюхали, где наше слабое место, и просто купили нас со всеми потрохами. Ловко придумано. Только мы так и не простили, что покупатель оказался умней нас; однако теперь-то уж мы не продешевим.

– Вот вы сейчас и хотите очутиться в Европе, так ить?

– Естественно. Из шотландцев получатся отличные европейцы. Когда мы слышим от англичан, как они не хотят, чтоб ими управляли из далекой столицы, где говорят на другом языке, и навязывали им чужую валюту, шотландцу сразу приходит на ум: постойте, да мы же как раз так и жили последние три столетия. Мы это испытали, к этому притерпелись, прошли стажировку. Лондон, Брюссель – какая разница? Лучше быть маленькими и неприметными в потенциальной сверхдержаве, чем в постимперском болоте, где единственное, что случается вовремя, – это поступление корпоративных бонусов.

– Во-во, – сказал Стив.

– Отличная работа, Стив. Очень ценный вклад. Ужасно жалко, мы не сможем тебе заплатить. Просто сердце разрывается.

– Да ладно…

– Только имей в виду, Стив, что люди, чей заговор ты сейчас только что раскрыл, те, которые действительно правят нашей страной, теперь начнут на тебя охоту. Собственно, тебе лучше поскорее смотаться оттуда, где ты сейчас находишься. Извини. Лично я бы поторопился, эти ребята не любят ходить вокруг да около. Известно, что они готовы тут же сцапать всякого, кто своим звонком оповестил об угрозе те немногие силы, что еще остались от нашего так называемого свободного общества. Я не шучу, приятель, и пока они еще… – Тут я нажал на кнопку и отключил от эфира телефонную линию Стива, – Эй Стив? Алло?! Стив?! Стив?!! Стив?!!! Ты… Боже мой, Фил, – произнес я приглушенным, подавленным голосом, – Они таки до него добрались. Бедняга! Так скоро!

– Быстро сработали, – согласился Фил.

– Наверно, пока мы с тобой разговариваем, его уже упаковали в длинный кильт, от макушки до пят, и грузят в фургон «Айрн-брю» [65]65
  lm-Bru – популярный шогландский лимонад, выпускается под этим названием с 1946 г. (и с 1901 г. – как Strachan Brew).


[Закрыть]с номером, густо заляпанным грязью.

– Да-а-а, – протянул Фил с этим его чудовищно неестественным шотландским акцентом, – Боюсь, Кен, еще прежде, чем угаснет вечерняя заря, он будет чахнуть от завываний волынки на острове Охтермухти.

– Ох, Фил, когда ты так говоришь, у меня возникает чувство, будто я снова дома.

– Чудешно. И што, кто наш шледующий шобеседник?

– Верно, тут дело и правда пахнет заговором, раз некий таинственный стрелочник так и стремится перевести нашу передачу на шотландские рельсы, о чем красноречиво свидетельствует твой голос, с пугающей точностью напоминающий Шона Пертуи [66]66
  Шон Пертуи (р. 1964) – английский актер. Обладая очень глубоким и четким голосом, часто озвучивает документальные фильмы, рекламы, компьютерные игры.


[Закрыть]. А ну-ка посмотрим… – Я пробежал глазами на своем мониторе список позвонивших, в котором то и дело появлялись все новые и новые имена, – Ага, вот, Ангус. Наконец-то хорошее имечко, – Я кликнул, подключая его телефонную линию. – Ангус, скажи, ты шотландец? Признайся, что да!

– Да, друг, так и есть. Привет. Как дела?

– Превосходно, дела высший сорт. А у тебя?

– Тоже классно. Настрой чудный.

– И для чего же ты так чудно настроился на нашу волну?

– Да так, просто слушал, как вы там, ребята, треплетесь насчет нас и англичан, и подумал, что тот мужик намолол кучу говна.

Бип! Слово «говно» вполне позволяло на нем «бипнуть»; на сей раз это сделал Фил, хотя соответствующая кнопка имелась и у меня. В число других заглушаемых слов входили: «сра-ка» (и варианты), «писька» и «гребаный» (и все производные), «срань» (тоже с вариантами), «говно» («дерьмо» разрешалось), «ублюдок» (туг я выходил из положения, употребляя шотландские разновидности этого слова), «член» (если того требовал контекст) и «стручок» (тоже смотря по контексту). Мы вполне могли успеть «бипнуть», потому что передача выходила в эфир с трехсекундной задержкой. Это теоретически означало, что Фил может «бипнуть» и меня, если я ляпну нечто, способное бросить тень на репутацию радиоканала «В прямом эфире – столица!», а то и привести к судебному разбирательству. Ха-ха.