Текст книги "Мертвый эфир"

Автор книги: Иэн М. Бэнкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

– Насколько могу припомнить, именно на нем, – согласился Фил, сидящий по другую сторону стола.

– Итак, мы пытаемся заинтересовать этим проектом ко-го-нибудь из производителей. Смелее, ребята; в чем дело? Ведь должен же найтись среди тех, кто меня сейчас слушает, какой-нибудь действительно энергичный предприниматель. При современном уровне техники сделать подобную штуковину влагонепроницаемой ничего не стоит, разве это проблема? Тут не нужны открытия. А что касается наружной антенны, она могла бы болтаться, словно… ну, в общем… как…

– Прецеденты есть, – поддержал Фил.

– И все это должно являться безопасным, красиво оформленным, быть удобным и хорошо работать. Выражение «телефонный секс» наполнится новым значением. Когда женщина скажет на прощание: «Позвони мне!», вы будете наконец уверены, о чем именно она толкует, хотя ждать ответа придется, может, и долгонько, есть такой риск.

– Пока домой не прибредут коровы.

– Спасибо, Фил, – ответил я и сделал паузу, – Послушай, у тебя сейчас какой-то уж очень самодовольный вид. Я понимаю, ты тут у нас всегда вкалываешь в печальном заблуждении, будто заслужил вечное право на подобную ухмылку только лишь оттого, что всегда такой потрясающе замечательный, но почемуты так гордишься собой именно в данный момент?

– То были слова из песни.

– Какие? «Пока домой не прибредут коровы»?

– Да.

– Потрясающе.

– Джони Митчелл [84]84
  Joni Mitchell (p. 1943) – выдающаяся певица и автор-исполнитель родом из Канады.


[Закрыть],– сообщил мой режиссер с тихой улыбкой, – Или Мелани Сафка? [85]85
  Melanie (Мелани Энн Сафка-Шекерик, р. 1947) – американская певица и автор-исполнитель, популярная в конце 1960-х – начале 1970-х гг.


[Закрыть]– Тут он нахмурился.

Я не смог сдержаться и прыснул.

– Да что ты говоришь? Боюсь, наша целевая аудитория тебя не поймет.

– Позволь мне, уже немолодому человеку, иметь свои маленькие слабости.

– Ладно. К черту слабости, я продолжаю. Итак, мы ведем передачу из самого энергичного города в мире, такого, что он просто вибрирует от своей крутизны, – (Фил гоготнул.) – Так неужели человечеству не под силу изобрести телефон, пользоваться которым женщинам было бы одно удовольствие.

– И мужчинам, – вклинился Фил; приподняв брови, я посмотрел в его сторону, – Ну, некоторым из них, – произнес он, пожимая плечами, – Так, к слову.

– Ну, мы-то, конечно, знаем, Фил, о твоих наклонностях, однако…

– Вообще-то, – возразил Фил, снимая очки и принимаясь протирать их носовым платком, – если ты гей, это вовсе не означает автоматически, что тебе так уж хочется, ну прямо неймется поместить мультиканальные электронные устройства вибрационного типа где-то в области твоего седалища.

– А если включить на слове «мультиканальный» проверку правописания, «Ворд» порекомендует «мультик анальный», – добавил я, не в силах удержаться от смеха.

Фил осклабился.

– Так или иначе… – протянул он, – Это, похоже, не самый подходящий материал для утренней передачи…

Я взглянул на монитор, отражающий информацию о поступивших звонках.

– Фил, судя по этому экрану, масса народу рвется тебя опровергнуть.

– Послушаем, что они нам скажут, да?

– Именно, – согласился я, – Но, дорогие слушатели, предупреждаю: к сообщениям, состоящим преимущественно из жужжания ваших мобильников и экстатических стонов, мы отнесемся со всей безжалостностью.

– Или запишем их для дальнейшего использования на ви-ай-пи-линии, – добавил Фил, наклонившись поближе к микрофону.

– Первым, – объявил я, – нам позвонил Джимми из Лам – бета. Желает высказать свои замечания о нашей передаче. Итак, сэр, в чем же они, собственно, состоят?

Нажатием клавиши я подключил соответствующую линию. Спокойный, ничем не примечательный мужской голос проговорил без какого-либо акцента:

– Скоро ей понадобится новый ведущий, потому что ты покойник.

Затем линия замолчала. Мертвый эфир.

Увидев выражение моего лица, Фил моментально отреагировал и «забипал» весь кусок передачи. Я сделал жест, означающий «отключи линию», и сказал в микрофон:

– Уф! Нашему зуммеру пришлось поработать. Мамочка, дорогая, сколько раз нужно тебя просить, чтобы ты не звонила мне на работу? К счастью, мы нашли кое-кого, выражающегося более приемлемым языком, на пятой линии. Марисса, это я о вас, вы в эфире. Хотите нам что-то сказать?

– Алло, Кен! Ур-ря! Наконец-то! Хочу сделать заказ на один из твоих телефончиков. Тока, чур, размером побольше, ты миня поймаешь?

Я отключил и ее:

– Вот это уже больше похоже на тот калибр, к которому мы привыкли. А то ли еще вы услышите… после чего? Да после хорошей музыки! Ничего себе, как это к нам такое просочилось. Итак, The Spooks [86]86
  Американская хип-хоп-групна, выпустившая в 2000 г. хитовую пластинку «S.1.0.S.O.S., Vol. 1».


[Закрыть].

Я нажал на клавишу «воспр.» и откинулся на спинку, меня трясло.

– Как ты? – спросил Фил.

– В порядке, – отозвался я, хотя чувствовал себя погано.

– Хочешь немного отдохнуть? Можно пустить еще несколько песен практически стык в стык.

Я сделал глубокий вдох.

– Нет уж. Пошли они все на хер. Продолжим как ни в чем не бывало.

– Ладно, о’кей. Но может, подпустим ожипляжа? – предложил Фил, – Зазовем еще Кайлу и Энди?

Я понял, что у него на уме. Чтобы мы все вчетвером начали базарить в прямом эфире, словно одна галдящая семья, и никаких больше рискованных звонков.

Я посмотрел за стекло, где в аппаратной сидели с очень серьезными лицами наши помощницы и кивали мне.

– Хорошо, – проговорил я, – Почему бы и нет.

– Я думала, мы больше не принимаем анонимных звонков, – сказала главный менеджер нашей радиостанции Дебби.

Мы сидели в небольшой комнате для заседаний где-то в средней части здания: в ее собственном офисе трудились декораторы. Присутствовали мы с Филом, Кайла и Энди, а также Триш Итон – менеджер, пардон за выражение, по человеческим ресурсам (хотелось бы знать, чем им не угодили термины «менеджер по кадрам» и «менеджер по персоналу», за что впали в такую немилость).

– А мы и не принимаем! – запротестовала Кайла.

Энди, которая тоже занималась проверкой звонивших, энергично закивала.

– Поступивший звонок не вызывал никаких подозрений, – сообщил Фил, обращаясь к Дебби, – Сигнал шел с мобильника. Я передал его номер в полицию, но там сказали, что он наверняка краденый. Или, может, куплен с уже установленной картой, а кем именно, теперь уже не докопаешься.

Кайла выпрямилась на стуле с таким видом, словно ее только что оправдал суд присяжных.

– Ну что ж, тогда, возможно, вообще не следует принимать телефонные звонки, как вы думаете? – предложила Триш. Она была полная, почтенного вида, с гладкой, молодой кожей лица и мастерски подведенными ресницами.

– Конечно, нас слушают не только ради них, – возразил я, – но они важная часть нашей передачи. Очень не хотелось бы от них отказываться, – Я окинул взглядом присутствующих, – Те люди до сих пор не повторили попытки меня похитить, так, может, и звонить больше не будут. К тому же у нас всегда есть эти три секунды.

– То, что два эти события как-то связаны, всего лишь наше предположение, – проговорил Фил, переводя взгляд с меня на Дебби, – То происшествие в такси и сегодняшний звонок.

– Ага, – подхватил я, – давайте смотреть на вещи бодро. Может, это обычнаяугроза прикончить меня! – Я решительно оглядел присутствующих (убеждая других, старайся сам излучать убежденность); все повернулись ко мне. – Как вы думаете?

– Может, тебе взять отпуск? – спросила Дебби, и Триш одобрительно закивала.

О черт, я, кажется, их недооценил.

– Нет! – возразил я и добавил уже тише и спокойнее: – Еще чего не хватало – идти на поводу у этого телефонного террориста. – И продолжил уже совсем твердо: – Давайте работать как ни в чем не бывало, иначе плохие парни решат, что победили. Не думаю, чтобы кто-то из нас, – и я многозначительно посмотрел на портрет Нашего Дорогого Владельца, взиравший со стены, – захотел бы тому способствовать, особенно при нынешнем политическом климате. Как-никак война.

При этих словах я пристально посмотрел на Триш и Дебби. Теперь закивали они обе, и я понял, что одержал верх. Такого рода херня лучше доходит.

– О-о-о-ке-е-ей, – протянула Дебби. – Но если такие звонки продолжатся, мы отключим телефоны. Понятно?

Мы все закивали, переглядываясь.

– Может, тебе и вправду стоит переменить работу? – предложила Джоу.

– Зачем? Она мне нравится! – возразил я.

– В самом деле? – Джоу остановилась и повернулась ко мне; дело было в воскресенье где-то в середине декабря, и мы с ней прогуливались по Бонд-стрит. – Кен, ты же ненавидишь там все и вся.

– О чем ты?

– Да посуди сам: скажи, ты стал бы слушать радиостанцию «В прямом эфире – столица!» по доброй воле?

– Ты тронулась? Конечно нет!

– Или взять музыку, которую ты крутишь в своей передаче, она тебе нравится?

– Не смеши меня. С утра до вечера одно дерьмо. Все сплошь долбаные Westlifew Hear  Say [87]87
  Westlife– ирландский бойз-бенд, основан в 1998 г.; в 2011 г. объявил об окончании карьеры, назначив прощальное турне на весну 2012 г. Hear Say —британская поп-группа, сформированная в 2001 г. из победителей реалити-шоу Popstars телеканала ITV, скопировавшего одноименную новозеландскую программу.


[Закрыть]. Куда уж дальше: после них даже Jamiroquai [88]88
  Jamiroquai– британская группа, работающая с начала 1990-х гг. на стыке эйсид-джаза, фанка, соула и диско.


[Закрыть]– как глоток свежего воздуха!

– А что ты думаешь о тех, кто звонит к тебе на передачу?

– За редкими исключениями – сплошь придурки, лузеры, фанатичные мудозвоны и безмозглые лицемеры.

– Реклама?

– Про эту срань лучше не буду и начинать.

– Коллеги диджеи?

– Скучные кретины. Предложи им выбор между тем, чтобы открыть новый супермаркет за хорошие бабосы, и отсосать у сэра Джейми задарма, как единственная в их мозгу нервная клетка задымится и перемкнет.

– Тори? Новая поросль лейбористов? Американские республиканцы? ЦРУ? МВФ? ВТО? Руперт Мердок? Конрад Блэк? [89]89
  Конрад Блэк (р. 1944) – медиамагнат родом из Канады, владелец медиаимперии, объединявшей ок. 500 газет и журналов на трех континентах (41 % всех канадских газет, несколько крупных региональных изданий в США, британские The Daily Telegraph и The Sunday Telegraph, израильскую Jerusalem Post и т. п.); в 2000 г. получил титул лорда, но вынужден был для этого отказаться от канадского гражданства. Империя со скандалом развалилась уже в 2005 г., через три года после выхода «Мертвого эфира», а барон Блэк Кроссхарборский пошел под суд по обвинению в финансовых злоупотреблениях и получил срок.


[Закрыть]Братья Баркли? [90]90
  Британские миллиардеры-медиамагнаты Дэвид и Фредерик Баркли, братья-близнецы (р. 1934), владельцы банка Barclays, сетей розничной торговли, отелей, газет и журналов.
  «Обычные подозреваемые», «Подозрительные лица» (The Usual Suspects, 1995) – неонуар-фильм Брайана Сингера, в ролях: Гэбриел Бирн, Стивен Болдуин, Кевин Спейси, Бенисио дель Торо.


[Закрыть]Берлускони? Джордж Дабья Буш? Ариэль Шарон? Саддам Хусейн? Этот, как там его, Фаррахан? [91]91
  Луис Фаррахан (Луис Юджин Уолкотт, 1933) – американский общественный деятель, лидер радикальной религиозной организации «Нация ислама».


[Закрыть]Осама бен Ладен? Саудовская королевская семья в полном составе? Правые христиане? Сионисты и еврейские поселенцы? Корпус волонтеров Ольстера? Ирландская республиканская армия? «Эксон»? [92]92
  Exxon Mobil – американская корпорация, крупнейшая частная нефтяная компания в мире; в том или ином виде на рынке с 1870 г.


[Закрыть]«Энрон»? [93]93
  Enron – техасская энергетическая компания из Хьюстона, образованная в 1985 г. слиянием компаний InterNorth и Houston Natural Gas; с громким скандалом обанкротилась в 2001 г. на волне обвинений в фальсификации отчетности.


[Закрыть]«Майкрософт»? Табачные компании? «Частная финансовая инициатива»? [94]94
  Действующая с 1992 г. британская государственная программа, в рамках которой частный сектор может строить и эксплуатировать объекты общественного пользования (дороги и т. п.), а правительство платит за предоставленные услуги.


[Закрыть]Война с наркотиками? Культ держателей акций?

Джоу замолкла, но по тому, как она набрала в грудь побольше воздуха, я понял, что ей просто понадобилось перевести дыхание. Какой-то миг я безмолвно смотрел на нее, затем покачал головой и произнес:

– Как ты могла позабыть о Маргарет Тэтчер.

Она развела руками:

– Ты слишком много всего ненавидишь, Кен. Вся твоя жизнь, твоя рабочая жизнь, похоже, полна всякой всячины, и людей, и вещей, и организаций, которых ты прямо-таки не перевариваешь.

– А ты, похоже, придаешь всему этому слишком большое значение, тебе не кажется?

– Да что работа! У тебя так всегда. Когда мы поедем в отпуск в Штаты?

– Я же тебе говорил, не ранее чем…

– Знаю, пока там не восстановят демократию. Хорошо. А Венеция? Рим?

– Где заправляет этот коррумпированный мошенник, окруженный дружками-фашистами…

– Австралия?

– А как же их расистская иммиграционная политика? Никакой гребаной…

– Китай?

– Ни за что, пока палачи с площади Тяньаньмынь по-прежнему…

– Куда ж нам тогда податься? Неужели хоть где-то…

– В Исландию.

– Исландию?

– Я бы с удовольствием поехал в Исландию, разумеется, если исландцы не начнут опять убивать китов. Кроме того, мы уже побывали в Египте, а ведь есть еще Франция. По-мо-ему, поехать во Францию было бы круто. В конце концов, я уже почти простил французов за то, что они потопили в Новой Зеландии гринписовское судно «Рейнбоу уорриор». Даже начал снова покупать французское вино.

– Французское ты покупал всегда.

– А вот и нет. Существовал период санкций: мое личное эмбарго действовало еще месяцев шесть назад.

– Как, даже на шампанское?

– О, шампанское совсем другое дело. Хотя, в принципе, я должен бы его презирать за то, что оно изготовляется в ограниченном географическом регионе и производители желают видеть себя этакой замкнутой кастой. Жду не дождусь того дня, когда кооператив рабочих в Новой Зеландии сможет произвести эквивалент «Крюга» семьдесят пятого года.

– Господи, да есть ли хоть что-нибудь, что ты просто любишь, безоговорочно?

– Да таких вещей вагон!

– Даже так?

– За исключением обычных подозреваемых.

– Я говорю не о кино [95]95
  «Обычные подозреваемые», «Подозрительные лица» (The Usual Suspects, 1995) – неонуар-фильм Брайана Сингера, в ролях: Гэбриел Бирн, Стивен Болдуин, Кевин Спейси, Бенисио дель Торо.


[Закрыть].

Я рассмеялся:

– И я тоже, я о том, что не связано ни с друзьями и семьей, ни с миром во всем мире и маленькими детьми, ни даже с Нельсоном Манделой.

– Ну и что же это такое?

– Студенты.

– Студенты?

– Да, знаю, сейчас модно клеймить этих юных засранцев, но я на самом деле думаю, что с ними все в порядке. Если в чем их можно упрекнуть в наши дни, то скорее в том, что они слишком увлеклись учебой и маловато бунтуют, но в целом они то, что надо.

– И что же еще?

– Крикет. Всерьез не исключаю того, что крикет может быть величайшей игрой в мире. Такое предположение, сделанное шотландцем, может показаться совершенной ересью, и я вполне понимаю того американца, который однажды сказал, что лишь англичане способны изобрести игру, которая может длиться пять дней и закончиться вничью, но тут уж ничего не поделаешь – люблю, и все. Я ее сам не до конца понимаю и до сих пор не знаю всех правил, но есть что-то притягательное в ее странной и хаотичной неторопливости, в ее жуткой сложности, в ее… психологии, что ли, что возносит ее над любым другим видом спорта. Даже над гольфом, который, пусть в него и играет уйма реакционных зажравшихся ублюдков, все равно красив, требует умения и сноровки и, само собой, изобретен в Шотландии, как и масса другого по-настоящему тонкого, изящного.

– И все-таки ты назвал пока только две вещи.

Я щелкнул пальцами.

– Либералы. Болтуны-интеллектуалы. Политкорректность. В общем-то, я за них. И пусть всякие моральные ничтожества болтают о них нелепые гадости, чтобы по заказу алчных дохрениллиардеров дурачить всяких тупых недоумков – но не меня, я либералов люблю. Они хотят, чтобы всем было хорошо. Чего же в этом плохого? И нужно отдать им должное, они действительно готовы отстаивать свои идеалы посреди всего этого безобразия! Весь мир и все его обитатели вечно норовят их разочаровать, то и дело подбрасывая дивные образчики того, каким абсолютным говнюком может оказаться человек, но либералы все сносят и упрямо идут вперед, набычившись и стирая в пыль подошвы сандалий; они сохраняют высокое мнение о роде людском, читают «Гардиан», шлют чеки в благотворительные фонды, выходят на марши в защиту чего-либо, интеллигентно смущаются, заметив грубость пролетариата, а если видят, как с кем-то дурно обошлись, начинают кипятиться. И это главное достоинство либералов: им люди не безразличны, они в первую очередь думают о них, а не об истеблишменте или государстве, не о религиях или классах, они всегда беспокоятся именно о людях. Хорошего либерала обычно даже не заботит, что же такое, собственно, вызывает ненависть у той или иной оравы их современников: чья-то страна или религия, чей-то социальный класс либо вообще чье-то «что-нибудь» – если такое происходит, это несправедливо, и надо протестовать. И я тебе точно скажу: только в больной стране слою «либерал» может стать бранной кличкой. Вот янки, к примеру, так те вообще искренне верят, будто баскетбол – это спорт, и не видят ничего жестокого или зазорного в том, чтобы убивать человека в течение четырех минут, пропуская через него три тысячи вольт.

– Ты сказал, тебе нравится политкорректность? Для меня это открытие.

– Политкорректностью у правых узколобых фанатиков зовется то, что у нормальных людей означает «будьте взаимно вежливы», или, другими словами, «не будьте узколобыми правыми фанатиками».

Джоу посмотрела на меня прищурившись.

– Уверена, что смогла бы найти записи, где ты разносишь политическую корректность в пух и прах.

– Как у любого человека, у меня есть свои понятия о том, что к чему, и я не стал бы опровергать мнение, что несколько дураков способны совершенно извратить абсолютно здравую мысль, но все-таки я готов стоять на том, что виноваты скорее те идиоты, которые неверно поняли идею политкорректности, чем она сама. Кроме того, эти бедолаги еще могут исправиться или передумать. Ах да! Еще журналисты. Я их люблю.

– Что?! – воскликнула Джоу, не веря своим ушам, – Ты же их всех ненавидишь!

– Нет, не всех. Только тех, кто сочиняет псевдоинтервью, кто поддерживает преступников и преследует невиновных, ненавижу возвеличивающих бездарность – в общем, тех, кто разбазаривает свой несомненный талант, тратя его на барахло. Такие люди – позор для своей профессии. Но журналисты, решившиеся докопаться до истины, разоблачить ложь и коррупцию, рассказать всем, что происходит в действительности, заставить одних людей позаботиться о других или хотя бы задуматься об этом, – такие на вес золота. А возможно, и на вес микрочипов. Защитники свободы. Они важнее для демократии, чем все политики. Мирские, бля, святые. Если они к тому же либералы – тем лучше. И не качай головой, дорогуша. Я говорю совершенно серьезно.

– Да ты просто насмехаешься надо мной!

– Клянусь, это не так! – Я замахал руками. – К тому же сейчас я сообразил, что есть кое-что еще, что я люблю.

– Да? И что же?

– Этот город, – сообщил я, сопровождая свои слова кивком головы.

– Лондон?

– Ага.

– Но ты же все время жалуешься, что в метро грязь, вонь, что там вообще опасно находиться, что по улицам Лондона не проехать, в воздухе чего только нет, люди не так дружелюбны, как в Глазго, а порции в барах маленькие и дорогие, что Лондон не такой потрясающий, как Нью-Йорк, и не такой цивилизованный, как Париж, не такой чистый, как Стокгольм, и не такой свежий, как Амстердам, не такой великолепный, как Сан-Франциско, и не…

– Да-да, конечно! Но ты бы лучше обернулась и полюбовалась на то, что у тебя за спиной.

Джоу повернулась лицом к витрине магазина, спиной к которой стояла, пока мы с ней разговаривали. Собственно, во время нашей обычной субботней прогулки по Лондону мы завернули на Бонд-стрит, потому что мне захотелось прошвырнуться по тамошним ювелирным магазинам и глянуть, есть ли в них мои новые суперчасы. Магазин, у которого мы стояли, оказался как раз одним из таких.

Множество кулинарных лопаточек заполняло пространство между стеклами витрины эдаким сюрреалистическим градом сверкающих мастерков. То была «Коллекция Рабиновича – серебряные лопаточки, древние и современные», как гласила изящная табличка на витрине (до самого дорогуше-го в здешних краях ювелирного магазина, где могли оказаться искомые часы, оставалось еще несколько дверей).

– Охренеть! – воскликнул я, – Ну как можно не любить город, который то и дело подбрасывает вам подобные штучки-дрючки?

Джоу покачала головой. Она снова недавно превратилась в блондинку, ее короткие волосы ощетинились похожими на меренги иголками. Моя подруга взяла меня под руку. На ней был стеганый пуховый жакет, на мне – летная куртка, которую мой дядя подарил мне на семнадцатилетие.

– Пойдем, – сказала она. – Что-то стало холодать.

И мы пошли дальше, направляясь на юг, в сторону Темзы.

– А еще музыка, разумеется, – вспомнил я, – Люблю музыку!

– Но ты только что утверждал, будто терпеть не можешь ту дребедень, которую вы гоните в эфир.

– Это потому, что она коммерциализирована. Звуковой, знаешь ли, аналог «Макдональдса» и кока-колы: сытная штуковина, но это обычное дерьмо массового производства, и пользы от нее всего чуть, практически никакой питательности ни для мозгов, ни для души. Музыка, которую я люблю, – это музыка, которую люди пишут, потому что не могут иначе, музыка для души, а не кошелька.

– Да ты же не веришь в существование души.

– Я не верю только в ее бессмертие. Под словом «душа» я понимаю то настоящее, что есть в нас, в самой середке.

– Твое счастье, что ты имеешь дело с музыкой на радио, а не там, где ее стряпают.

– Ты говоришь о ней, как о пирожках.

– Пирожках?

– Ну да, помнишь? Ну, тот совет любителям пирожков? Никогда не смотреть, как их пекут и чем начиняют.

– Да, это точно, – произнесла Джоу, приподнимая увешанную стальными сережками бровь, – таких пирожковых групп до фига.

– Или сосисочных.

– Одно и то же.

Я взглянул на противоположную сторону улицы и увидел там магазин, про который мне месяца три назад рассказывала Сели. Там еще продавались пять тысяч красных футболок с башнями-близнецами. Стоял холодный декабрьский день, и я поежился, вспомнив о жаре в том темном номере, в котором, наверное, тоже можно было что-то испечь. Эта подробность сегодняшней прогулки касалась только меня, и я не мог поделиться ею с Джоу. По нашему маршруту было несколько отелей, где мне довелось побывать с Селией. «Клариджес» мы миновали всего минут десять назад, и я чуть было не предложил зайти туда что-нибудь выпить – или спиртного, или чаю, или просто притвориться проживающими и покататься на лифтах, где вас обслуживают облаченные в униформу лифтеры, но в последний момент меня удержал какой-то внутренний голос, заставивший соблюсти осторожность и последовать настоятельному совету, данному Селией: как можно сильней отделить наши с ней отношения от повседневного круга жизни.

– Эти, что ли, твои часы? – спросила Джо, останавливаясь у витрины другого ювелирного магазина и кивая на сияющие «брейтлинги», увесистыми «лепешками» лежащие там и сям на скомканной желтой подстилке.

Я взглянул на могучий стальной браслет у себя на левом запястье.

– Нет, – возразил я. – Недостаточно дороги и попроще.

Джоу посмотрела на мои новые часы и кивнула, трогаясь с места.

– Эта штуковина делает тебя лет на десять старше.

– Не оскорбляй мои часики, детка.

– От них у тебя такой вид, будто ты ездишь на «роллсе» и ходишь по магазинам, чтобы… Черт! Чтобы купить вот такое!

Мы оба сперва какое-то время глазели на них, а потом быстро прошли мимо соседней витрины, на которой стояли два больших трона (стульями это не назовешь), выточенные из хрусталя и обтянутые красным драпом.

– Ни хрена себе!

– Слушай, а нам это не померещилось?

Кажется, мне действительно нехорошо.

Мы вышли к набережной через Сент-Джеймский парк, пройдя сквозь толпу одинаково неторопливо прогуливающихся там туристов и местных, с равным удовольствием глазеющих на всевозможных птиц – аистов, лысух, черных лебедей, – а также на попрошайничающих белок. Впереди нас на фоне неба вырисовывался верхний изгиб колеса обозрения, вращающегося почти незаметно для глаза. Он, казалось, застыл над крышами выходящих задворками в парк правительственных зданий Уайтхолла, похожий на забавный скелетообразный нимб.

– Послушай! Давай прокатимся на коньках? Это клево!

– Весь лед заклюем, – ворчливо согласился я – Слушай, а после этого – до дому? Я уже все ноги сбил.

– Ага, ладно.

Джоу повела меня на огромную площадку позади дворца Сомерсет-хаус, где на время зимних праздников залили каток. Гирлянды лампочек обрамляли большой квадрат. Посреди него разворачивалось действо, на которое взирали высоченные окна, колонны, арки и высокие дымовые трубы. Сотни людей сновали вокруг ледовой арены или сидели, кутаясь в теплые одежды, за столиками, поставленными у дверей маленьких кафе, или стояли, любуясь катающимися, которые кружили по белому, исчерченному затейливыми вензелями льду, словно медленно плывущие, стелящиеся по земле листья, влекомые ветром. Пахло кофе, жареным луком и глинтвейном. Небо над нами было словно разукрашено акварельными красками, где-то уже поблекшими, а кое-где еще кровавыми, оттенки плавно переходили один в другой, по мере того как солнце все более уходило за край лениво движущейся тучи.

Там, на льду, люди смеялись и взвизгивали, хватались друг за друга или за бортик, ограждавший каток, складывались чуть не пополам, ноги у них разъезжались. А стоило кому-то упасть на холодную, испещренную шрамами поверхность, как от внушительных архитектурных форм, окружавших площадку, отражалось эхо пронзительного визга. В густом водовороте толпы на льду мелькнула голубая вспышка – кто-то из конькобежцев прыгнул, – и я вдруг понял, что это Селия.

На ней был голубой костюм: синее, точно посыпанное пудрой трико, коротенькая юбочка клеш и нечто вроде облегающей блузы с высоким воротом и длинными рукавами. Дополняли наряд коричневые перчатки и белые коньки. Волосы были подобраны кверху и заколоты. Достигнув верхней точки прыжка, того самого, что привлек мое внимание, она аккуратно повернулась в воздухе, сделав один оборот, и, слегка согнув колено, ладно приземлилась на правый конек, вытянув левую ногу назад. Лед тихонько скрипнул под острым лезвием, и этот звук пронесся сквозь толщу кружащихся на катке тел. Сделав ласточку и раскинув руки в стороны, чтобы сохранить равновесие, она резко ушла вбок и заскользила по льду, прочерчивая на нем все более тугую спираль. Мастерски избежав столкновений с парой-тройкой других катающихся, она покатила дальше спиной вперед, направляясь к расчистившемуся перед ней месту в центре площадки, пригибаясь пониже и напрягая все тело для следующего прыжка.

Между нами оказались какие-то люди, и я потерял ее из виду. Я подошел к металлическому ограждению катка и положил руки на перила этого невысокого заборчика, пытаясь снова ее разглядеть. Металлическая труба, из которой был сделан поручень, оказалась очень холодной. На трубках ограды висели синие пластиковые полотнища, и под левой рукой я почувствовал одну из тех завязок, которыми они крепились. Мои замерзшие губы пересохли, а порыв студеного ветра выдул слезы из уголков глаз. Мне еще раз удалось увидеть ее, когда толпа на льду снова расступилась и затейливый извилистый курс вынес Селию под пение легких ее полозьев прямо ко мне, словно некое неземное создание, потрясающе экзотическое, вдруг попавшее в наш мир из неких высших сфер.

Неожиданно я понял две вещи. Во-первых, я до сих пор никогда не видел Сели при дневном свете. Во-вторых, я никогда не имел случая лицезреть более ослепительной красоты.

Сели развернулась, словно паря в воздухе, прыгнула, приземлилась, а затем закружилась в изящном, мастерском пируэте всего метрах в десяти от меня, если не ближе. Вращаясь, она прижала руки к груди, а затем медленно подняла их над головой. Вращение ускорилось, и ее гибкая фигурка превратилась в некое подобие высокой, стремительно вращающейся голубой колонны, возвышающейся над белоснежным цоколем ее ботинок, под которым, точно сполохи стробоскопа, то и дело вспыхивали серебряным светом полозья ее коньков. Выйдя из вращения, она оттолкнулась ото льда всей кромкой конька, и вновь поверхность катка заскрипела и завизжала под острыми лезвиями. Кое-кто из видевших это – и катающиеся, и те, кто стоял за ограждением, – захлопали. Она улыбнулась, но больше никак не проявила удовольствия от подобных знаков внимания, даже не взглянула ни на кого. Сели пронеслась мимо в каких-то паре метров от меня, и я вертел головой, следя за ней. На ее лице читалась неуверенность в себе, почти растерянность. На смуглой коже проступил румянец.

Кто-то прижался к моему боку.

– Хороша, – проговорила Джоу, беря меня под руку.

– Да… – только и смог я пробормотать.

На какое-то время Селия опять унеслась прочь, смешавшись с толпой других кружащихся по катку людей, невозмутимая, безмятежная, спокойная.

– Ничего такая фифа, – сказала Джоу, – Все при ней.

– Ага…

– Хочешь глинтвейна?

– Мм? – промычал я, – Да, конечно-конечно. Хорошая мысль.

– Моя очередь. Подождешь меня тут?

– А?.. Да, хорошо…

– Я мигом.

Когда Селия сделала еще один круг, я увидел, что она вглядывается в лица зрителей, словно высматривает среди них кого-то. Поймав мой взгляд, она вздрогнула, но выражение лица не изменилось. Она проехала мимо, больше не глядя на меня, продолжая изучать лица стоявших у бортика дальше, затем помахала кому-то рукой и остановилась у края площадки, метрах в двадцати от меня.

Там стоял мистер Мерриэл.

Рядом с ним находился тот самый белокурый верзила, в котором я еще тогда, в апреле, когда он с боссом уезжал от сэра Джейми, заподозрил мерриэловского телохранителя. Просто поразительно, что я не заметил их раньше.

Мистер Мерриэл разговаривал со своей женой. При этом он какое-то время смотрел на меня прямо в упор и кивнул, но не похоже, чтобы это было приветствием. Тогда я ощутил себя ледяной статуей: холодной, хрупкой и обреченной. Селия бросила в мою сторону самый что ни на есть краткий взгляд. Во рту сразу же пересохло, словно слюна превратилась в лед и примерзла к зубам и деснам. Каток, весь огромный двор Сомерсет-хауса, казалось, покачнулся у меня под ногами. Я крепче ухватился за металлические перила. Прямо передо мной какая-то девушка шлепнулась и с хохотом продолжила свой путь, распластавшись на льду, по дороге буквально отутюжив синее пластиковое полотно ограждения.

Мистер Мерриэл все еще смотрел на меня. Его бледное узкое лицо казалось еще белей по контрасту с черным воротником теплого пальто. Собственно, разглядеть можно было только его лицо: на нем были перчатки, толстый шарф и шапка, похожая на те, какие носили члены русского политбюро. Селия покачала головой. Теперь белобрысый верзила тоже смотрел на меня.

Вот дьявольщина. Я отвернулся, стараясь выглядеть беззаботным. Принялся разглядывать других конькобежцев. Некоторые тоже катались неплохо, прыгая и вращаясь, если могли найти для этого место. Я прижал правый локоть к туловищу, проверяя, на месте ли мой мобильник, по-прежнему ли он на ремне. Включил ли я его сегодня утром? По воскресеньям я делал это далеко не всегда. Сегодня я на сей счет не мог вспомнить ничего определенного. Скорее всего, не включил. Встряхнул левым запястьем, почувствовал ободряющую тяжесть часов.

Затем я рискнул посмотреть искоса. Селия по-прежнему качала головой, у нее был такой вид, будто она спорит с мужем или просит его о чем-то. Он то кивал головой, то отрицательно ею мотал. Сели вытянула руки, как бы сдаваясь, склонила голову набок, муж приветствовал это кивком, и она быстро покатила прочь, к другому концу катка.

Я перевел взгляд на других конькобежцев. Дьявольщина, нас еще не раскрыли или – уже? Он действительно еще ничего не пронюхал или… И зачем мы только сюда притащились, черт побери! Почему не сели на автобус или не поймали на набережной Темзы такси, чтобы поехать домой? Отчего мне не пришло в голову, что раз Сели катается на коньках, то она сможет оказаться здесь, попасться мне на глаза и если она приедет сюда, то, вполне возможно, с нею будет ее муж? И почему я не смылся сразу, как только ее увидел? Зачем стоял, как пришибленный, точно влюбленный подросток, и пялился на нее? И почему, поймав мой взгляд, она бросила ответный, пусть и очень короткий? И почему этот Мерриэл такой чертовски наблюдательный? И почему, бля, жизнь не компьютерная игра, которую можно начать заново, или хотя бы провести иначе последние несколько минут, или сделать иной выбор?

Я вновь осмотрелся. Белобрысый верзила исчез. Я оглядывался так яростно, как только можно это сделать не поворачивая головы. Но его нигде не было видно. Проклятье! И как я мог упустить его из виду? Господи, только бы они не задумали учинить что-либо прямо здесь! Неужто осмелятся? Тут ведь людно. И поблизости полно полицейских. Я недавно видел два патруля. Кстати, и Мерриэл тоже куда-то ушел. Он…