Текст книги "Мертвый эфир"

Автор книги: Иэн М. Бэнкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

И все это тоже не было главной хитростью.

Брайерли, что-то выкрикивавшего о коммунистических методах устрашения и насилия, поскорее увели прочь, окружив кольцом, люди в наушниках, в то время как меня крепко держали, притиснув задом к столу, двое охранников в униформе. Я совсем не сопротивлялся и, улыбаясь, смотрел вслед Лоусону. К моему удовольствию, уже сейчас было видно, как у него под глазом наливается то, что в тех краях, откуда я родом, называют «фингал», то есть здоровенный синяк. Где-то в темноте негромко закрылась дверь, и лоусоновские вопли стихли.

– Довольно, ребята, – сказал я охранникам, – Обещаю, что не побегу вслед за ним.

Они продолжали меня держать, но хватка немного ослабла. Я огляделся. Каван, видать, тоже пропал. Я все еще улыбался охранникам, когда открылась дверь и вошла девица-администратор. Вид у нее был профессионально невозмутимый.

– Кен, мистер Нотт, не хотели бы вы пройти опять в Зеленую гостиную?

– Прекрасно, – ответил я. – Но мне хотелось бы получить обратно мои пассатижи или хотя бы расписку. – Я улыбнулся. – А новый микрофонный провод я оплачу.

Тоже не слишком хитро.

– Кен! – Это в Зеленую гостиную зашел Каван.

Вместе со мной там еще сидели двое охранников и две ужасненькие. Я смотрел по находящемуся там телевизору круглосуточные новости и расслаблялся, потягивая скотч с содовой. Бодяжить не в моих привычках, но это был всего лишь бленд, и к тому же мне требовалось напиться поскорее.

– Каван! – приветствовал я его.

Он выглядел немного порозовевшим. На его лице появилась смущенная улыбка, выдававшая, что он чувствует себя явно не в своей тарелке.

– Знаешь, мы несколько удивлены, Кен. С чем это связано?

– Что именно? – переспросил я.

Каван присел на краешек столика для напитков и сэндвичей.

– Слегка в голову ударило, Кен?

– Каван, – пожал я плечами, – даже не могу представить, о чем идет речь.

Дверь снова открылась, и вошел исполнительный продюсер, лысенький, изнуренный человечек со скорбным выражением лица; я с ним где-то мельком встречался, но имя позабыл в тот же миг, как мне его назвали.

– Кен, – проговорил он хриплым голосом, – что, что, что это было такое? Я хочу сказать, такое просто непозволительно, такое просто, такое действительно просто, я хочу сказать, с какой стати…

– Каван, старина, – сказал я.

– …то есть я хочу сказать…

– Что именно?

– …нельзя, просто нельзя…

– Вы собираетесь вызвать полицию?

– …никакого уважения, где ваш профессионализм…

– Значит, все же в полицию?

– …вам должно быть стыдно, и я хочу вам доложить, что я не…

– Ну да. Вы хотите вызвать полицию, так ведь?

– …никогда за всю свою жизнь…

– Ах, вот как…

– …позор, просто позор…

– Так вызвали вы полицию или нет? Вы собираетесь туда звонить?

–.. о чем вы только думали…

– Понятия не имею, Кен. Вот он, может, знает? Майк, мы собираемся вызвать полицию?

– Что? Я… Э-э-э… Я… Я не знаю… А это что, нужно?

Майк посмотрел на Кавана, тот пожал плечами. Затем посмотрел на меня.

– Ребята, – расхохотался я, – ужя вам точно этого не скажу. – И, вновь сосредоточив внимание на экране телевизора, произнес: – Думаю, вам все-таки нужно посовещаться и выяснить, собираетесь вы впутывать в это дело полицию или нет. Потому что в последнем случае я, пожалуй, пойду.

– Как… пойду? – спросил Майк, он же исполнительный продюсер.

Я только хмыкнул в ответ, смакуя виски и наблюдая репортаж из лагеря Гуантанамо.

– Но какже, однако… мы думали, все-таки можно попробовать, ну… продолжить… организовать дискуссию. То есть если бы вы согласились.

Каван скрестил на груди руки с простодушно обалделым видом.

Я смотрел на них двоих и покачивал головой.

– Послушайте, ребята, я не собираюсь даже обсуждать возможность того, чтобы воспринимать всерьез долбаные идеи этого вонючего правого недоумка, не то что дискутировать с ним. Боже упаси. – И я уставился вновь на экран телевизора, – И никогда не собирался, – пробормотал я. Затем опять перевел взгляд на продюсера; он так и стоял с открытым ртом. Я нахмурился. – Надеюсь, вы там все зафиксировали? Не оплошали?

– Конечно. Разумеется, зафиксировали.

– Вот и прекрасно, – сказал я. – Очень хорошо, – Затем еще немного понаблюдал за происходящим на экране, – А пока что, – сказал я, видя, что продюсер не собирается уходить, – не могли бы вы разузнать, собираются ребята в синей форме встрять в это дело или же нет. О’кей? Спасибо. – Я кивнул в сторону двери и принялся вновь созерцать мучения парней в оранжевых робах, сидящих в клетках в Гуантанамо.

Продюсер кивнул и вышел. Я улыбнулся обеим миловидным ужасненьким, и те нервно улыбнулись в ответ.

Каван фыркнул, давясь смешком, и приготовился тоже уйти.

– Так, – сказал он, – если не ошибаюсь, Кен, ты нас капитально подставил, – Он открыл дверь. – Но сделал это весьма элегантно. – И он кивнул, перешагивая через порог, – Будь поосторожнее.

Я лишь улыбнулся ему вслед.

Вообще-то пока мне все, похоже, сошло с рук, я имею в виду ту трепку, которую задал фашисту, однако – во всяком случае, в теории, согласно моему сумасшедшему, дурацкому плану, – дальше события должны были развиваться иначе. Требовалось, чтобы кто-то раздул это дело, чтобы мне предъявили официальное обвинение, чтобы им, наконец, занялась полиция.

Потому что тогда – несмотря на все свидетельские показания, несмотря на камеры и магнитные ленты, несмотря на то что все случившееся можно увидеть заснятым под тремя разными углами, да еще изучить в замедленном режиме, и, разумеется, несмотря на то, чему, надеюсь, суждено было стать большущим фингалом под глазом у Лоусона Брайерли, – я вознамерился и перед лицом полиции, и перед лицом адвокатов, и перед судьей, и перед присяжными заседателями, если до этого дойдет, начисто все отрицать.

В этом-то главная хитрость и заключалась.

Глава 9
Большие пушки – большие шишки

– Я так и знал, что ты затеваешь какую-то пакость.

– Врешь! Ты даже не догадывался.

– А вот и нет! Отчего, ты думаешь, я так нервничал в «Свинье» перед тем, как тебе предстояло отправиться на студию?

– Ты всегда нервничаешь, когда я занимаюсь чем-то, что ты не можешь проконтролировать.

Фил издал такой звук, словно чем-то подавился.

– А вот это неправда, Кен. Тут ты несправедлив, – Похоже, обиделся всерьез.

Я положил руку ему на плечо. И хотя, прошу вас заметить, это была чистая правда, сказал:

– Извини.

– Не может быть, чтобы ты ударил его по-настоящему, правда?

– Будь спок. Начистил ему физию лучшим образом.

– Врезал как надо?

– Именно. Кулаком. Погляди на мои костяшки, – И я сунул ему под нос правую руку, показывая ссадины. Кисть до сих пор болела.

– И ты действительно этим гордишься, да?

Я подумал и сказал:

– Да.

Мы сидели в «Золотой ветви». Фил только что рассказал, как после нашего с ним расставания еще поболтался в радиостудии, ожидая конца записи «Горячих новостей», чтобы я доложил ему о выполнении задания, и очень удивился, когда я вернулся в нашу станционную каморку уже через полтора часа после того, как отправился в Клеркенвелл к телевизионщикам.

– Ты набросился на него? – спросила Кайла, откидываясь на спинку офисного стула и засовывая в рот шариковую ручку. Я кивнул, тогда она встала и чмокнула меня в щеку. – Восхитительно, Кен.

Фил и его ассистентка Энди ошеломленно переглянулись. Энди предположила:

– Теперь остается только пойти в кабак.

– Но они, надеюсь, не вызвали полицию?

– Отнюдь нет. Меня даже довольно долго уговаривали остаться и продолжить съемку. Не знаю даже, что именно заставило их прекратить это занятие, то ли моя упертость, то ли гримерши, которые выбились из сил, пытаясь закрасить синяк под глазом у Лоусона. Так что я просто вышел на улицу и сел в такси.

– Как ты думаешь, Брайерли подаст на тебя в суд?

– Не имею понятия. – Я отхлебнул «Гордость Лондона» и широко улыбнулся Филу. – И меня это не колышет.

– Ты ведь спланировал все за несколько недель, правда?

– И даже месяцев. Собственно, эта мысль пришла мне в голову еще тогда, в кабинете Дебби, когда ты впервые заговорил о «Горячих новостях», то есть в сентябре. Классическая же дилемма: с одной стороны, не хочется предоставлять таким типам трибуну, а с другой стороны, хочется прилюдно вывалять этого вонючего урода в грязи, и мне подумалось, что кому, как не мне, взяться за это, ведь я либерал самый что ни на есть воинствующий, я не какая-нибудь размазня, что сперва постарается понять этого ублюдка, а затем начнет ужасаться сказанному им; нет уж, решил я, нужно дать этому говнюку попробовать его же собственного лекарства.

Фил помолчал, он сидел вполоборота ко мне и смотрел на меня, а я смотрел на него.

– В чем дело?

– Похоже, я знаю тебя не так хорошо, как мне казалось.

– Ага, – ухмыльнулся я, – Клево, правда?

– Однако, если он подаст на тебя в суд, у тебя будут крупные проблемы.

– Первый в моей жизни подобный эпизод? Да еще без применения оружия? При таких обстоятельствах до тюрьмы не дойдет. В самом кошмарном сценарии я действительно воображал себе, как меня загребут, после того как наброшусь на чертова мерзавца и превращу его в кровавое месиво, а тот окочурится или останется паралитиком, или что-нибудь в том же роде, или окажется, что я забил ему в задницу видеокамеру «Телефункен ю-би сорок семь» и теперь ее никак не вытащить, но в результате все, в общем-то, хорошо закончилось. Я вполне могу заплатить штраф, пережить общественное порицание и так далее.

– Вообще-то я имел в виду, что тебя могут выгнать с работы.

Я бросил в его сторону насмешливый взгляд:

– Ну да, теоретически.

– И не только.

– Думаю, как раз тут все в порядке. Мне, черт возьми, не устраивали головомойку уже несколько недель.

– Кен, ради всего святого, мы же вечно ходим по острию ножа, независимо оттого, получили уже официальное – или конфиденциальное – предупреждение или еще нет. Отдел рекламы и так на нас взъелся из-за того, что свои ролики отозвали «Американ эрлайнс», Израильский совет по туризму, а также… ну и еще пару конфликтов с рекламодателями я разрулил сам. И ничего смешного. Сейчас проводится не так уж много по-настоящему больших рекламных кампаний, так что потеря хотя бы нескольких возможных клиентов стоит рекламщикам многих бессонных ночей, и, бьюсь об заклад, сводки об их мучениях регулярно достигают самых высоких уровней нашей информационной империи.

Янахмурился.

– Ну, Израильский совет по туризму может и передумать теперь, когда я избил этого поганого отрицателя холокоста, – проговорил я, глядя на Фила.

Выражение лица у него оставалось довольно скептическим.

– А может, – произнес он, – это окажется той соломинкой, которая сломает спину верблюда. Я бы на твоем месте еще раз глянул контракт. Речь даже не о каком-нибудь туманном пункте насчет проступков, бросающих тень на доброе имя радиостанции; уверен, возбуждение против тебя уголовного дела или хотя бы угроза чего-то подобного означает, что тебя могут вышвырнуть, даже не заплатив.

– Вот черт. – У меня возникло поганое чувство, что он, может быть, прав, – Пожалуй, я действительно позвоню своему агенту.

– Итак, мистер Макнатт, не соблаговолите ли рассказать сами о том, что произошло в лондонской студии телекомпании «Уинсом продакшнз» на Клеркенвелл-роуд днем в понедельник четырнадцатого января две тысячи второго года?

Вот черт, это оказался тот самый сержант-дознаватель, который брал у меня показания о моем путешествии в Ист-Энд, когда я разбил стекло в такси и ударил ту девицу кулаком по лицу. Я был настолько глуп, что приперся давать показания в полицейский участок по месту жительства, хотя мог выбрать для этого другое место. Сержант был молодой парень, белый, с острыми чертами лица и при том, однако, довольно мордастый, с каштановыми волосами, редеющими на висках.

Он улыбнулся:

– Не торопитесь, мистер Макнатт, времени у вас вдоволь, – И пошлепал ладонью по большому магнитофону в громоздком деревянном корпусе, стоявшему на письменном столе в кабинете для допросов.

Мне стало не по себе от того, с каким удовольствием он произнес мое имя. И я уже, наверное, в пятисотый раз за свою жизнь проклял родителей за то, что они еще до моего рождения не сменили фамилию на более приличную.

– А ничего не произошло.

Пауза.

– Как, ничего за весь день?

– Ничего из того, в чем меня обвиняют.

– Вы обвиняетесь в хулиганском нападении на человека, мистер Макнатг.

– Вот именно. Ничего подобного не было. Все выдумано. – Меня прошиб пот. А ведь план казался таким замечательным, пока я не начал его осуществлять.

– Значит, все выдумано.

– Да.

– Тогда что же произошло на самом деле, сэр?

– Я пришел взять интервью, а его отменили.

– Понятно, – Сержант-дознаватель на мгновение задумался. Заглянул в свои записи. – В какой момент его отменили?

– Я так и просидел все время в Зеленой гостиной, – проговорил я, внезапно почувствовав порыв вдохновения.

– Где-где просидели?

– В Зеленой гостиной – там вас маринуют, прежде чем провести в студию.

– Ясно.

– Сидел я там, сидел, а потом ко мне подошли и сказали, что ни интервью, ни дискуссии не будет.

Сержант посмотрел на меня, прищурившись.

– Вы отдаете себе отчет, сэр, что в суде вас попросят повторить сказанное под присягой?

Ох, дьявол! Лжесвидетельство. Как я об этом не подумал? Я слишком восхищался собственной хитростью и наивно полагал, будто все сразу начнут мне подыгрывать, как только догадаются о моих целях. Я сотни раз продумывал каждую мелочь, но почему-то в моих мечтах все неизменно заканчивалось тем, что я скромно принимаю награды типа «Человек года», а вовсе не сажусь за лжесвидетельство.

Я судорожно глотнул воздух.

– Ну, под присягой я имею право и промолчать.

Теперь сержант посмотрел на меня так, словно я был и вправду чокнутый.

Я прокашлялся.

– Думаю, мне следует посоветоваться с моим адвокатом, прежде чем я скажу что-либо еще.

– Значит, мое дело даже не будет рассматривать суд присяжных?

– Это вряд ли, мистер Ногг. Простое, без отягчающих обстоятельств, нападение в юрисдикции мирового судьи.

Адвоката звали Мэгги Сефтон. Ее мне порекомендовал мой постоянный адвокат, поскольку она работала в той же адвокатской конторе в отделе, занимающемся уголовными делами. У нее были темно-коричневая кожа и очень красивые глаза, скрывавшиеся за самыми маленькими, скромными и незаметными очками, какие я только видел.

– Но мне нужно громко заявить о своей невиновности! – возразил я, – И придать всей истории политическую окраску! Это должно попасть в газеты и на телеэкраны, черт побери. Разве такие дела не должны рассматриваться в суде более высокой инстанции?

– Вовсе не обязательно. И лучше бы этого избежать.

– Но почему?

– Потому что мировой суд не может вынести приговора о содержании под стражей.

Я нахмурился. Миссис Сефтон улыбнулась сочувственно, как иногда улыбаются детям зрелые, умудренные жизнью люди, когда их питомцы совершенно не понимают, как делаются дела в отвратительном большом мире.

– Они не могут послать вас в тюрьму, Кеннет. А суд присяжных может.

– Вот дерьмо, – не удержался я.

Я послал Эйми в офис букет, но та отправила его обратно.

После нашей довольно неудачной, вялой встречи в постели в прошлое воскресенье она обещала позвонить, но я прождал два дня впустую, а затем отправился в ближайший цветочный магазин. Мне пришло в голову, что дюжина красных роз окажется тем самым красивым жестом, который должна оценить такая шикарная любительница старомодных развлечений, как я ее определил (вообще-то подобное для меня нехарактерно), но, видимо, я и тут совершенно попал впросак.

Букет роз вернулся в четверг, спустя три дня после скандала с «Горячими новостями», еще до того, как я собрался выезжать на работу. В нем я нашел записку: «Неплохо задумано, Кен, однако едва ли было хоть что-то, что нам стоит отметить. Как-нибудь встретимся еще. Э.».

«Стерва», – пробормотал я себе под нос, хотя и готов был признать, что она права. Я содрал с букета обертку и швырнул розы в Темзу. Шла приливная волна, и когда они поплыли вверх по течению реки, подгоняемые порывами крепкого северо-восточного ветра, мне подумалось, что если я вернусь вечером в подходящее, хотя, может, на самом деле вовсе в неподходящее время, то смогу наблюдать, как они проплывут мимо меня снова, только в противоположном направлении. А если задуматься, то соответствующее сочетание ветров и приливов способно заставить их плавать мимо моей «Красы Темпля» взад и вперед, и тогда я смогу наблюдать такое печальное зрелище, как разбросанные по волнам потрепанные алые бутоны, еще несколько дней, а то и недель.

Я содрогнулся, засунул скомканную обертку в мусорный бачок и направился к автостоянке, где меня жцал автомобиль, присланный за мной радиостанцией «В прямом эфире – столица!». Старушку Ленди еще ремонтировали; две новые шины на нее уже поставили – точнее, три, потому что запаску на задней дверце тоже проткнули, – но еще не заменили фары.

Телефон зазвонил, когда я шел по плавучей пристани, направляясь к автостоянке, – стоило лишь снять блокировку.

– Привет, Дебби, что-то ты сегодня рановато. Все нормально?

– Как только приедешь, зайди ко мне в кабинет, хорошо?

Я поднялся еще на пару ступенек.

– И у меня тоже все в порядке, Дебби, спасибо, что поинтересовалась.

– Сразу ко мне, о’кей?

– Ладно, о’кей, – проговорил я. И подумал: «Ого! В чем дело? Что там такое происходит?»

– До скорого, – И она повесила трубку.

Когда я уже почти подошел к поджидавшему у поребрика «лексусу», моя «моторола» опять завибрировала. Надо же, «лексус», а еще вчера был только «форд мондео». Вот что значит прославиться. Я помахал водителю, читавшему «Дейли телеграф».

– За Нотгом? – спросил я, раскрывая жужжащий телефон, в то время как шофер складывал газету. Я предпочел узнать, за кем он приехал, а то недавно залез в лимузин хозяина соседней баржи, приехавший, чтобы отвезти того в аэропорт Хитроу. – Вы от радиостанции «В прямом эфире – столица!»?

– Так и есть, шеф, – ответил шофер.

Я сел, пристегнулся и сказал в телефонную трубку:

– Да, Фил?

– Газетчики все разнюхали.

– Как? – спросил я, в то время как автомобиль плавно тронулся с места.

– Учрежденный Лоусоном Брайерли Институт фашистских исследований, или как он там называется, выпустил сегодня утром пресс-релиз, содержащий соответствующее заявление. Мол, все догадались, какую игру ты затеял и зачем, но, если оставить в стороне пустую болтовню, дело заключается в том, что его величество Английский Закон вкупе с Англосаксонским Прецедентным Правом должны быть выше политических махинаций самонадеянного и склонного к театральным эффектам известного псевдоинтеллектуала и космополита.

– Надеюсь, ты все воспроизвел слово в слово.

– Да. К нам только что звонили из «Дейли мейл». Затем из «Сан», за ними из «Ивнинг стэндард», потом с «Независимого телевидения», потом из «Ай уикли» и «Гардиан». Думаю, не пройдет и часа, как позвонят остальные. Почему у тебя отключен домашний телефон?

– Выдернул провод, когда какой-то ублюдок около часа ночи стал названивать, дышать в трубку и даже не пожелал оставить сообщение на автоответчике, а еще у него стоял антиопределитель номера, все это меня достало, и я отключился.

– Должно быть, какой-нибудь журналист, прикормленный мистером Брайерли, успел пронюхать. Надеюсь, утром толпа репортеров не встречала тебя у порога?

– Нет.

– Тебе повезло. Ты в машине?

– Ага.

– Тогда, если хочешь избежать лишних вопросов в конце пути, вели шоферу ехать сразу на подземную автостоянку, а оттуда поднимайся на лифте, хорошо?

– Понятно, лады, – вздохнул я, – Вот дерьмо. Ах, черт возьми, куда же мы…

– Терпение, мой храбрец.

– Да, только и остается.

– Доскорого…

– Вот именно, в кабинете у Дебби.

– Черт, она тоже в курсе, да?

– И еще как.

– Так вот кто сейчас обрывает мне телефон. Ладно, лучше поговорю с тобой, когда ты сюда доберешься; может, встретить тебя внизу, на стоянке?

– Там и увидимся, – И я убрал трубку.

Водитель посмотрел на меня в зеркало заднего вида, но ничего не сказал.

Я откинулся на спинку и стал разглядывать проезжающие мимо машины. Черт. А что, если меня все же уволят? Я, как ни странно, совсем уж было расхрабрился, вдохновленный запредельно циничными рассуждениями Нины относительно публичной рекламы. Думал, что какой бы скверный оборот ни приняла моя выходка в студии, это, по крайней мере, послужит рекламой и мне, и моей передаче, и радиостанции, а стало быть, все будут довольны. Черт побери, неужто я в самом деле недостаточно циничен? Может, Эйми права и я слишком наивен? Мне вспомнилась та летняя ночь в Сохо с Эдом и Крейгом, когда недостаток воображения не позволил мне проникнуть достаточно глубоко в низость подоплеки человеческих поступков, ибо я оказался настолько наивен, что предположил, будто наихудшей реакцией людей на чью-то беду может оказаться исключительно равнодушие, а не кое-что похлеще.

Осознать такое не слишком приятно и в личном плане, и в профессиональном.

Погрузившись в подобные мысли, я на какое-то время забылся, затерявшись в потоке лондонского транспорта. Из этого состояния меня вывел промчавшийся мимо мотокурьер на «Бандите» [110]110
  Suzuki Bandit 400 – одна из самых популярных классических моделей мотоциклов нижней ценовой категории.


[Закрыть], навьюченном сумками с пакетами и бандеролями. Ну и пускай, подумал я, если уволят и ничего получше не подвернется, тряхну стариной и снова подамся в курьеры, стану вот так разъезжать по городу на мотоцикле. Или, может, Эд воспримет меня всерьез, когда я ему заявлю, будто очень-очень хочу стать наконец настоящим, то есть клубным, диджеем. Опять-таки, денежки там, черт возьми, платят хорошие, и если я в прошлом брезговал подобной работенкой, крутя пласты лишь ради потехи, девочек и наркотиков, это вовсе не значит, будто мне поздно заняться подобным делом теперь и даже преуспеть. Ведь удалось же такое, в конце концов, Бою Джорджу [111]111
  Boy George (Джордж Алан О'Дауд, р. 1961) – британский музыкант, лидер популярной в 1980-е гг. группы Culture Club.Его дальнейшая соло-карьера выдалась очень разнообразной.


[Закрыть]. Получится и у меня.

Выехав на бульвар Молл, мы затормозили и подъехали к тротуару рядом с Институтом современного искусства.

– В чем дело? – спросил я.

Водитель посмотрел в зеркало заднего вида, включил аварийные огни, заглушил двигатель, обернулся и вручил мне ключи от машины. Я уставился на них, смотрел, как они лежат у меня на ладони, и никак не мог взять в толк, что, черт возьми, происходит.

– Мне нужно вам кое-что сказать, мистер Нотт, – проговорил он (уже одного этого мне было достаточно, чтобы насторожиться и посмотреть, не утоплены ли кнопки на дверцах), – но я не хочу вас встревожить или напугать, – И он кивком указал на ключи в моей руке, – Вот почему я вам их передал. Если захотите выйти, можете сделать это в любую минуту.

Ему было лет пятьдесят. Лысеющий, немного полноватый мужчина, очки в массивной оправе, вышедшей из моды еще в середине девяностых, румяное лицо и грустные глаза с участливым взглядом. Иными словами, внешность ничем особым не примечательная. Его акцент слегка напоминал среднеанглийский – так мог, например, говорить уроженец Бирмингема, проживший большую часть жизни в Лондоне. Он был одет с иголочки – в светло-серый костюм, который, как до меня только теперь дошло, выглядел чересчур хорошо скроенным для водителя лимузина.

– Вот как? – переспросил я, – Тогда я все же проверю дверь, хорошо?

– Пожалуйста-пожалуйста.

Дверь открылась легко, в салон ворвались шум транспорта и гомон проходящей мимо группы японских туристов. Я снова ее закрыл.

– Если не возражаете, я лучше буцу держать наготове свой телефон, – сказал я устало.

Водитель кивнул. Затем протянул руку:

– Крис. Крис Глатц.

Мы обменялись рукопожатием.

– Так что же, собственно, происходит, Крис? – спросил я его.

– Как я уже только что сказал, мистер Нотт, мне нужно с вами поговорить.

– О чем?

– О деле, которое… гм… свалилось на меня с тем, чтобы я попытался его решить.

Я прищурился:

– Хотелось бы немного поконкретней.

Он огляделся. По широкому тротуару, под деревьями, растущими прямо перед украшенным великолепной колоннадой зданием Института современного искусства, медленно прогуливалась поглядывающая на нас парочка полицейских.

– Откровенно говоря, здесь не самое лучшее место, – произнес он извиняющимся тоном. – Предложите любое другое на ваш выбор.

Я взглянул на часы. До самого крайнего срока, когда мне требовалось появиться в студии, чтобы начать передачу, оставалось чуть больше часа.

– Знаете, – сказал я, – давайте-ка я сам поведу.

Если бы он стал слишком долго раздумывать или отказался, я бы просто вышел, но он лишь взглянул на меня немного удивленно, кивнул и открыл свою дверцу. Чтобы копы нас достаточно хорошо рассмотрели, я помахал им рукой и пожелал доброго утра. Те профессионально кивнули.

По дороге я позвонил на радиостанцию, но все линии оказались заняты. Так что пришлось передать сообщение, что я задерживаюсь, через секретаршу Дебби.

Я припарковал «лексус» в саду за Лондонским военным музеем. Мы взяли по порции кофе в передвижном фургон-чике-закусочной, затем, обойдя здание, вышли к фасаду и расположились под самыми жерлами двух гигантских морских орудий. Мистер Глатц вытащил из кармана пальто перчатки и надел их. Ветер гудел в орудиях, словно колокола на Пасху, а тучи казались такими же серыми, как та краска, которой были выкрашены пушки.

– Хороший автомобиль, – проговорил я, – Ваш?

– Да, мой. Спасибо.

– Следовало бы догадаться, что с радиостанции за мной не пришлют «лексус».

– Ха-ха.

– Итак, я вас слушаю, мистер Глатц, то есть Крис.

– Видите ли, мистер Нотг…

– Пожалуйста, зовите меня Кен.

– Хорошо, Кен. И лучше, если я сразу перейду к делу. Да, вот еще что: давайте сразу договоримся, что все сказанное останется между нами, хорошо?

– Я не журналист, мистер Глатц, так что ладно, пусть будет так.

– Прекрасно. Хорошо. Итак… Помните, вы несколько месяцев назад давали показания о дорожно-транспортном происшествии?

– М-да. Синий «бумер компакт», из него еще вышел парень, разговаривая по мобильнику…

– Тот самый, тот самый. – Он отхлебнул кофе, – Видите ли, – продолжил он, – Марк… ну, тот джентльмен, о котором идет речь, мистер Сауторн, время от времени является моим деловым партнером.

– Понятно.

– Вы что-нибудь о нем знаете?

– А что, он настолько известен?

Глатц сделал рукой неопределенный жест.

– В лондонском Сити его знают неплохо. Довольно яркая личность, знаете ли.

Нет, подумал я, но могу себе представить. Когда он стоял под дождем с мобильником в руке и глядел на мотоциклиста, лежащего перед ним в грязи без сознания, мне этот гаденыш яркой личностью не показался, хотя, возможно, то было следствием шока.

– Видите ли, дело вот в чем, – проговорил Глатц, взгляд у него был страдальческий, – У него уже набралось десять предупреждений. Стоит вопрос о его водительских правах.

– Бедняга, – кивнул я.

– Еще два, и он их потеряет. Сами, наверное, понимаете, каково это.

– Конечно.

– И видите ли, вся штука в том, что автомобиль ему необходим позарез. Он обожает свою машину, вообще любит машины. Но он слишком много ездит, ему это в радость, увлекается при этом, и…

Подняв руку, я остановил своего собеседника.

– Постойте, Крис. Он же сидел за рулем самого обыкновенного отстойного двухлетнего «компакта» [112]112
  BMW Compact – «компактный» вариант модели Е36 третьей серии BMW, выпускался в 1993–2000 гг.
  Mullet – тип прически, когда волосы коротко подстрижены спереди и по бокам, а сзади оставлены длинными. Во второй половине 1990-х гг. активно высмеивался с подачи Майка Ди из группы Beaslie Boys.
  Chumbawamba– группа британских анархистов, на сцене с 1982 г.; в разное время играла постпанк, электронную музыку, фолк. «Tubthumping» – песня с альбома «Tubthumper» (1997) – их главный хит, также известный как «I Get Knocked Down», поскольку содержит следующий (обыгрывающийся в ответной реплике Фила) текст:
  I get knocked down But I get up again You’re never going to Keep me down.


[Закрыть]. Если ваш друг до такой степени любит машины…

– Да ведь ту машину ему временно дали на станции техобслуживания, пока ремонтировали его «эм-пять» [113]113
  BMW М5 – спортивная модель BMW пятой серии. Здесь имеется в виду восьмицилиндровая модель 1998 г. с кузовом Е39.


[Закрыть].

– Ага! – сказал я.

Да уж, действительно «ага!», промелькнуло у меня в голове. Так мне и надо. Вот каково делать умозаключения, основываясь лишь на том, что человек едет на машине, которую люди обычно покупают, чтобы говорить, дескать, я езжу на «БМВ», а не за ее достоинства. Так, значит, на самом деле у него М5. Совершенно иное дело. С год назад я прокатился на М5, тест-драйв был что надо: отполированная зверюга с четырьмя сотнями лошадей внутри. Потрясающий двигатель, которому в Лондоне попросту негде разгуляться.

– Знаете, э-э-э, Кен, – заговорил Глатц, неловко улыбаясь, – честно говоря, я считаю, что с самого начала за дело взялись не с того конца. Полагаю, все было сделано чертовски глупо, – Еще одна вымученная улыбка, – Просто хреново, простите за просторечие.

– Меня оно, конечно, шокировало, ну да ладно.

Он улыбнулся.

– Хочу выложить все начистоту, Кен. Дело, понимаете, такое: нам бы хотелось, чтоб вы отказались от своих свидетельских показаний, а в особенности от той их части, где речь идет об использовании Марком мобильного телефона во время движения.

– Вот как? – отозвался я и отхлебнул кофе.

Вообще-то я ненавижу нынешнюю манеру кофепития: люди разгуливают с картонными стаканами, вмещающими аж целую пинту теплого, водянистого, слабенького пойла, причем только чтобы заказать его, черт возьми, вам понадобится слов двадцать всевозможных определений, да еще придется ответить штук на пять вопросов; из-за него целые улицы в Лондоне превратились в филиалы всяких там «Республик кофе», «Старбаксов», «Аромы», «Косты» и т. п. Но довольно об этом. Мистер Глатц подошел наконец к изложению сути своей просьбы.

– Мы наймем хорошего адвоката, – объяснил он, – представим дело так, будто байкер гнал на бешеной скорости, а там уже дело техники – немного везения, немного попутного ветра, как у нас говорят, и мы спасем Марка. Но, Кен, для этого нужно, чтобы вы забрали показания, потому что они нам как кость в горле. Если вы этого не сделаете, мы можем проиграть, ведь обвинение нас просто растопчет.

Я кивнул.

– Понятно, – сказал я.

Промелькнула странная мысль, тревожная и, удивительным образом, одновременно успокоительная. Конечно, пришедшее на ум казалось чудовищным и невероятным, однако что, если моя догадка все-таки верна?

– Простите, а деловые отношения, которые связывают вас с этим с Марком…

– Да, Кен?

– По шкале официальности они как – выше уровня воды, ниже?

Крис Глатц усмехнулся:

– В точку, Кен. Честно говоря, под самую ватерлинию.

– А если так, то что вы имели в виду, говоря, что с самого начала «за дело взялись не с того конца»?

– Ах да, – сказал он, – вы об этом. Ну хорошо. Когда… однако тут же спешу вас заверить, Кен, что в данной истории я не принимал никакого участия, – произнес он, поднимая руку, словно для принесения присяги, – когда было решено, что мои коллеги, возможно, смогут помочь Марку решить его проблему, они разработали… как бы потактичнее выразиться… чересчур, пожалуй, экстремальный план, ну, чтобы попробовать убедить вас в серьезности нашего намерения помочь своему другу и коллеге.

Разговаривая, мы прохаживались по кольцевой дорожке перед фасадом музея. Теперь же я сделал быстрый шаг вперед, повернулся, встав прямо перед Глатцем, и спросил в упор:

– Это вы о моем путешествии в Ист-Энд на некоем таксомоторе к долбаной Хаггерсли-стрит? – Последние слова я почти выкрикнул.

Мой новый приятель Крис заозирался по сторонам и замахал свободной от кофе рукой.