Текст книги "Мертвый эфир"

Автор книги: Иэн М. Бэнкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

– Да ладно тебе, все в порядке. Я понял разницу.

И ловко переменил заодно тему разговора. Лживая ты лицемерная гнида, сказал я себе.

– Собственно, вопрос даже не столько в этом, – ввернул я, желая побыстрее уйти от обсуждения вопроса о лжи в отношениях между людьми, – и не в использовании парсека в качестве единицы времени, как это с самого начала делалось в «Звездных войнах»; они даже не подумали избавиться от подобной ерунды в обновленной версии. А в том, что представляют собой все фильмы, вместе взятые… ну, голливудские, конечно. Вот о чем я подумал. Представь, что получилось бы, начни живописцы работать так, как работают в Голливуде.

Крейг вздохнул, и я подумал, что он заподозрил меня в намерении произнести длинную тираду, то есть попал в точку.

– Например, нынешняя «Мона Лиза» втом виде, в каком мы ее знаем, стала бы первым дублем-эскизом. На втором она оказалась бы уже блондинкой, на третьем задорно улыбалась бы, приспустив декольте, на четвертом рядом с ней оказались бы ее в равной степени привлекательные сестрицы, энергичные и напористые, а пейзаж на заднем фоне представлял бы собой что-то веселенькое, например морской курорт. На пятом художник избавился бы от нее и оставил одних сестриц, заменив море на туманные горы, сделав обеих сестриц рыжеволосыми и выглядящими типа как чуток более этнично,а на шестом или седьмом горы оказались бы заменены темными, таинственными джунглями и девушка осталась бы опять всего одна, но то была бы теперь совсем другая, слегка обернутая в какую-нибудь тряпицу с глубоким вырезом дева со смуглой кожей, с горячим чувственным взглядом и с экзотическим цветком в длинных черных волосах… Да-да! Знаменитая «Джоконда» стала бы выглядеть точь-в-точь как та картинка, которую, к вящему вашему смущению, ваш престарелый дядюшка купил в начале семидесятых в «Вулвортсе» и потом так и не догадался от нее избавиться, хотя не раз отделывал жилье заново.

– Ну и что из всего этого следует? – спросил Крейг. – А если бы фильмы создавались так, как произведения живописи, то они все походили бы на картины Энди Уорхола, – И Крейг театрально передернулся от ужаса, – Не знаю, как подобное понравилось бы тебе, но меня такая перспектива чертовски пугает, – Он посмотрел на часы, – Однако мне пора, – И он поднялся с дивана, – Нужно подготовиться.

– У тебя в запасе почти час, – сказал я.

– Да, но нужно принять душ и все такое. – Он направился к двери, – Ну а ты чувствуй себя здесь как дома, ладно?

– Спасибочки, – проговорил я. И наклонил голову набок, зная по себе, что такая манера благодарить выглядит очень мило и действует неотразимо – во всяком случае, в исполнении Селии. – Кто она, Крейг? Я ее знаю?

– Не скажу.

– Значит, кто-то, кого я знаю. Не Эмма, нет?

Крейг лишь рассмеялся.

– Значит, новенькая?

– Кен, не суй нос в чужие дела.

– Хорошо, не буду. Только признайся, что новенькая, и все.

– Может быть, – говорит этот подлец (как потом выяснилось), слегка улыбаясь.

– Нашего возраста? Младше? Старше? Дети есть? Как познакомились?

Открыв дверь, он сокрушенно покачал головой:

– Да ты сам стал прямо как долбаный журналист, вот что я тебе скажу.

– Надеюсь, она стоящий кадр! – крикнул я ему вслед, когда он уже вышел из гостиной и поднимался по лестнице.

Честно сознаюсь, что в его отсутствие действительно вел себя словно находился у себя дома. После выкуренного в одиночестве косячка и выпитой бутылки «Риохи» я прошелся по кнопкам его телефона и отыскал функцию «Последний набранный номер». Но все, что я выведал, – это номер компании, доставляющей на дом пиццу, черт бы ее побрал.

Что бы еще предпринять? Конечно, можно бы прошерстить список его телефонных номеров или придумать что-нибудь еще в том же роде. Подобное не слишком меня смущало… хоть я и чувствовал себя немного виноватым за то, что обманул доверие своего хозяина и общепризнанного лучшего друга (по Шотландии).

В конце концов, не все ли ему равно, ведь он так и не вернулся домой до самого утра, когда я отправился на работу.

– Миз Бойсерт сегодня работает дома.

– Чудесно. Не могли бы вы дать мне номер ее домашнего телефона?

– Извините, но она просила ее не беспокоить.

– Значит, она занята не совсем работой, так?

– Простите?

– Послушайте, можно узнать ее домашний телефон или нет?

– Извините, нет, мистер Нотт. Хотите, я передам сообщение?

– Хорошо, скажите ей, что она стерва.

– Понятно. Вы действительно желаете, чтобы я передала ваши слова, мистер Нотт? Я, конечно, сделаю это, если вы настаиваете, но…

– Ладно, забудьте.

Полдень в ту пятницу, когда Селия должна была возвратиться в Лондон, пришел и прошел, но – ни пакета, ни телефонного звонка. Никогда еще я не чувствовал себя настолько несчастным при мысли, что свидания еще ждать и ждать. Я даже начал жалеть, что в одну из наших предшествующих встреч не выпросил у нее – как средство от депрессии – трусиков или чего-нибудь в том же духе. Сейчас было бы хоть что-то. Мне захотелось узнать, нет ли в интернете какого-нибудь форума или сайта, где были бы выложены старые журналы и каталоги, для которых она снималась в качестве модели. Такие форумы или сайты наверняка существовали (у меня уже давно появилось ощущение, которое рано или поздно приходит, должно быть, к большинству пользователей: вряд ли найдется что-нибудь такое, что вы в состоянии вообразить, а его нет нигде в интернете), но едва меня посетила такая мысль, как я тут же решил, что это мне ни к чему.

Крейг провел весь уик-энд со своей загадочной незнакомкой. Эд оказался в отлучке. Телефон Эммы не отвечал, на Эй-ми я махнул рукой, а Фил занялся ремонтом своей берлоги. Так что я пересмотрел уйму фильмов на DVD.

– Кен, какой будет ваша версия случившегося? Вы на полном серьезе утверждаете, будто ничего не произошло?

– Кен! Кен! Это вы не сами присылали угрозы к себе на радио?

– Можете ли вы утверждать, что Лоусон Брайерли получил то, чего заслуживал?

– Кен, а чё, парень, который вам угрожал, правда говорил с мусульманским акцентом?

– Кен, не ради ли рекламы устроена вся эта шумиха? Правда ли, что вашу передачу прикрывают?

– Кен! Мы дадим вам возможность высказаться, да, высказаться, заплатим за эксклюзивное интервью. И напечатаем лишь тот текст, который вы сами утвердите. Да еще с фотографиями!

– Кен, правда ли, что вы свалили на пол и запинали еще и двоих охранников, а заодно девушку, помощницу режиссера?

– Кен, вас могут привлечь за неуважение к суду, каковы ваши комментарии?

– Кеннет, можете ли вы сказать, что ваши действия, имевшие место в прошлый понедельник, равно как и ваша последующая позиция, представляют собой скорее разрывающее шаблон наджанровое произведение искусства, а не просто очередной эпизод политического насилия в средствах массовой информации?

– Кен, так отделал ты того мудака или нет?

– Привет, друзья и подруги! Чудесное утро, не правда ли?

(Последняя реплика принадлежала уже мне.)

– Кен, связана ли как-нибудь занятая вами позиция с вашей широко известной неприязнью к Израилю? Нельзя ли сказать, что вы переусердствовали, доказывая обратное?

– Кен! Ну давай же, Кен! Ты ведь один из нас! Шевелись, отвечай на вопросы! Или слабо? Сам знаешь, что будет, если не ответишь. Припечатал ты того парня или нет?

– Кен, правда ли, что вас уже судили за хулиганство? В Шотландии?

– Мистер Нотт! Вы часто критиковали политиков за отказ давать прямые ответы на вопросы журналистов, не ощущаете ли вы себя теперь в какой-то степени лицемером?

– Хотел бы ответить на все ваши вопросы, ей-ей. Прямо до жути, и можете это процитировать. Но не могу. Жаль, просто до слез.

(Это, понятно, опять я.)

– Кен! Кен! Сюда, Кен! Посмотри сюда! Улыбочку, ну же, давай!

– Нет уж, приятель, я в этом не силен.

– Тогда в чем, черт побери?

– В чем бы оно ни было, я это уже перерос. Пока, ребята, увидимся, – И Кеннет вошел в здание радиостанции.

На вахте я помахал пропуском перед носом охранника и сел в лифт, чтобы подняться к себе, на третий этаж. В лифте я испустил радостный вопль, затем прислонился к стенке и расслабился.

В тот понедельник, по прошествии целой недели со дня моей ставшей уже почти мифической драки с этой грязной фашистской вонючкой, с этим отрицателем холокоста Лоусоном Брайерли, я решил встретить наконец представителей прессы храбро, лицом к лицу. Выйдя из дома Крейга, я прошелся до метро, а поднявшись на поверхность и дойдя до Со-хо-сквер, увидел впереди, на широком тротуаре перед входом на радиостанцию, свору представителей прессы. Я расправил пошире плечи, мысленно прорепетировал парочку годящихся на любой случай ответов и бодрым шагом направился в самую гущу этих типов.

Когда б они смогли догадаться, что им не удастся выдавить из меня ни слова, даже столкнувшись лицом к лицу, то, может, сдались бы еще даже раньше, чем если бы я их просто избегал, ибо в этом случае у каждого из них оставалась бы надежда подстеречь меня один на один, и тогда я, может быть, растерявшись, ляпнул бы нечто эдакое, чего они, собственно, только и дожидались. И можно было бы вернуться в редакцию с поживой. Разумеется, такой исход все равно не помешал бы им наврать с три короба, в том числе включить в свои бредни цитаты из якобы сделанных мной заявлений, – именно на это и намекал парень, сказавший: «Ты сам знаешь, что будет, если не ответишь», – но, по крайней мере, моя совесть осталась бы чиста.

Задуманное мной не имело ничего общего с тем, чтобы не отвечать на разумные человеческие вопросы; вся штука заключалась в том, чтобы игнорировать тупые, дурацкие, типа: не я ли присылал угрозы самому себе, не избил ли я помрежиху, не был ли судим в прошлом за хулиганство (будь это правдой, они давно бы об этом разузнали и даже раздобыли бы фотокопию обвинительного приговора)? Скорей всего, то даже не были кем-то запущенные слухи, о которых могла пронюхать пресса. Такие вопросы журналисты придумывают в надежде, что их жертва может ответить: «Разумеется, нет!» Но все дело в том, что ответ хоть на один вопрос мог оказаться столь же опасным, как кровопускание в пруду, кишащем акулами. Только распалишь аппетит этих живоглотов. Начни говорить, начни отрицать, и обнаружишь, что уже никак не в силах остановиться.

Но удержаться оказалось ох как не просто.

А мусульманский акцент! А насчет закрытия моей передачи? Вот подлые беспринципные ублюдки! (А какой болван задал вопрос, не является ли моя потасовка произведением искусства? Неужто мы дожили до того, что «Филосо-фикал ревью» теперь тоже шакалит по подъездам? Скорее всего, дело обстояло именно так. Вот уж действительно постпостмодернизм.)

И все-таки, если на минутку отвлечься от моральной стороны дела, трудно не восхититься их изобретательностью и преданностью своему делу. Я даже ощутил гордость из-за того, что мне досталась такая словесная взбучка, ведь это значило, что мной занялись самые искушенные акулы пера, настоящие гончие борзописцы из премьер-лиги, неутомимые охотники за жареными новостями, а не какие-то репортериш-ки из разряда щенят, у которых едва прорезались зубы; ну да и я тоже не оплошал.

Все шло своим чередом: и работа над моей передачей, и сама жизнь. Крейг объявил, что вечером в понедельник его тоже не будет дома, и я подумал, что теперь вполне мог бы вернуться к себе на «Красу Темпля». Так я и поступил, и ничего не случилось. Ленди вернулась со станции техобслуживания и мирно провела ночь на открытой автостоянке; на нее никто не напал, никто ее не поджег, никто не похитил.

Решившись единожды храбро встретиться с прессой лицом к лицу, я заметил, что впоследствии это стало даваться мне все легче и легче. Трюк состоял в том, чтобы ничего не отвечать им вообще.

– Кен, ваш отец заявляет, будто стыдится вас. Что вы на это скажете?

Я позвонил матери с отцом, к которым, как выяснилось, успел вломиться чертов журналюга из «Мейл он санди». Конечно, они не сказали ему, что меня стыдятся, они дали ответ на некий гипотетический вопрос о том, каково, по их мнению, избивать безоружных людей, – и он таинственным образом трансформировался в прямую цитату.

С другой стороны, «Гардиан» покопалась в прошлом Лоусона Брайерли, и выяснилось, что у него-то и есть судимости за хулиганство, да еще целых две, причем одна из них за избиение на почве расизма. Уже не говоря о том, что он в свое время отсидел срок за мошенничество и растрату. Некоторые газеты стали отзываться обо мне с известной долей симпатии, хотя «Дейли телеграф» и «Дейли мейл» по-прежнему считали, что меня стоит повесить на средневековый манер, привязав за большие пальцы рук, а последняя даже устроила шумиху вокруг отзыва своей рекламы с радиостанции «В прямом эфире – столица!». Между тем я успел отказаться от пары приглашений появиться на телевидении и нескольких эксклюзивных интервью; насколько помнится, за них предлагали аж одиннадцать тысяч – сумма, льстящая моему самолюбию, хоть и не такая, чтобы могло возникнуть желание поддаться искушению.

– Наверное, вам должно показаться довольно странным защищать человека, заведомо виновного? – сказал я своему адвокату.

Во взгляде Мэгги Сефтон, брошенном на меня, читалось: «Вы что, серьезно?» Я тоже посмотрел на нее, и она, видно, решила, что я действительно такой наивный, каким кажусь.

– Кен, – покачала она головой, – большинство наших подзащитных виновны, спросите любого юриста. – И она беззвучно засмеялась, – Люди со стороны, похоже, частенько думают, будто защищать человека, о котором знаешь, что он виновен, трудно с моральной точки зрения. Но это вовсе не так. Как раз подобной работой мы практически все время и занимаемся. Защищать кого-то, о ком знаешь, что он невиновен, вот это действительно необычно, – Она приподняла одну бровь и раскрыла папку, до отказа набитую всевозможными бумагами, – И это может стоить многих бессонных ночей.

– Тогда скажите мне начистоту, Мэгги, – попросил я, – Неужто я действительно свалял дурака?

Она метнула в меня острый взгляд.

–. Вы желаете услышать мое профессиональное или сугубо частное мнение?

– И то и другое.

– С точки зрения буквы закона вы вступили на минное поле. Да еще затеяли отбивать на нем ирландскую чечетку.

Мне пришлось ответить улыбкой. Она тоже улыбнулась, затем улыбка пропала.

– Кен, вы нарываетесь на обвинение в лжесвидетельстве и в неуважении к суду. К счастью, если дойдет до худшего, ваши работодатели в состоянии обеспечить вам хорошую защиту. Но тому, кто возьмется за подобное дело, придется потратить уйму времени и усилий, втолковывая вам, что на суде придется тщательно взвешивать каждое слово. Если вы не станете держать язык за зубами, у вас могут возникнуть серьезные проблемы. Судья может объявить вам приговор за неуважение сразу, на месте, без какой-либо дополнительной процедуры, а лжесвидетельство, кстати, справед ливо рассматривается судьями как гораздо более тяжкое преступление, чем простая драка без отягчающих обстоятельств.

– А как насчет вашего личного мнения?

Мэгги улыбнулась.

– Лично от себя, Кен, я вам скажу, что вы молодец! Но мое личное мнение к делу отношения не имеет.

– Не скажете ли что-нибудь утешительное?

Она отвернулась и какое-то время смотрела в сторону.

– Я могу и подождать, – сказал я, – не торопитесь.

Она хлопнула в ладоши.

– Давайте-ка не падать духом. Ладно?

Отражение натиска журналистов и рядовых любопытствующих во время сеансов телефонной связи со слушателями превратилось на той неделе в своеобразную игру. Ряды интересующихся мной журналистов быстро редели, и в четверг мне удалось добраться до работы совершенно спокойно. Я вообразил почему-то, что именно в этот день Сели станет меня слушать, а после передачи меня будут ожидать пакет и телефонный звонок от «неизвестного абонента», но опять – ничего.

Оставалась пятница. В пятницу от Сели обязательно следовало ждать весточки. Иначе интервал оказался бы ну слишком уж долгим. За такой срок можно вообще забыть, как я выгляжу, и влюбиться заново в собственного мужа. Или найти кого-то еще – боже, а что, если так и есть? О господи! Что, если по натуре она серийная сексуальная авантюристка, и я всего лишь один из дюжины ребят, с которыми она занимается сексом – примерно раз в две недели с каждым? Что, если у нее целый гарем парней – на каждый день, а то и по двое на день? Утром кого-то из них, а потом меня? Может, она и не вылезает из своих пятизвездочных отелей, прямо-таки живет в них, обслуживаемая непрекращающимся потоком бесстыдно водимых за нос любовников? Может…

Черт, я прямо сходил с ума. Мне требовалось опять увидеться с ней, поговорить.

– Поглядите, это ваша бывшая подружка, да?

В четверг после передачи мы сидели в нашем маленьком офисе. Кайла протягивала мне через стол раскрытый журнал «Кью» [122]122
  Q – популярный британский ежемесячник, посвященный музыке, выходит с октября 1986 г.


[Закрыть], который всегда хватала тотчас, как только он попадал к нам в редакцию, и начинала просматривать – теперь она держала его так, чтобы мне была видна фотография. Фил оторвал взгляд от экрана компьютера.

Я нахмурился:

– Что? Кто?

– Смотрите, – сказала Кайла, – Вот. – И она передала мне журнал.

Фотография оказалась в разделе «Новости». Маленькая, цветная, и под ней пара абзацев. Брэд Бейкер из «Аддикты», после концерта в Монтрё, снятый вместе с его нынешней подружкой Джоу Лепаж. Красотка Лепаж до сих пор входила в команду, осуществлявшую менеджмент группы, но недавно появилась на сцене как бэк-вокалистка, причем голосок у нее оказался явно получше, чем у Йоко Оно или Линды Маккартни. Хотя с Кортни Лав лучше не сравнивать. Возможно, негодующие письма от малолетних поклонниц Брэда Бейкера уже в пути и лежат мешками в почтовых отделениях.

– Джоу трахается с этим уродом? Она ж говорила, что его ненавидит!

– Старый трюк, – пробормотала Кайла и протянула ко мне руку, прищелкнув пальцами. – Обратно, пожалуйста.

– И она занималась для «Айс-Хауса» пиаром, – добавил я, – а вовсе не менеджментом «Аддикты». Эти долбаные журналисты охренительно бестолковы. Ублюдки.

– Ахм! – Кайла снова щелкнула пальцами.

– Да возьми ты, – И я сунул журнал ей в руку.

– Покраснел! – воскликнула Кайла.

– Кто покраснел? – спросила Энди, входя с подносом, на котором стояли стаканчики с кофе и кексы.

– Кен. Разве не видишь? – ответила Кайла, – Его бывшая, оказывается, трахается с Брэдом Бейкером.

– Что ты? С тем, из «Аддикты»?

– Ага.

– Во повезло телке!

– Угу. В «Кью» уже напечатали, видишь?

– Ну и дела-а-а, – протянула Энди, которая успела поставить поднос и теперь смотрела на фотографию в журнале. Затем взглянула на меня, – Прямо никакой совести.

Я перевел взгляд на Фила:

– Что, действительно покраснел?

У меня создалось ощущение, что это могло оказаться правдой. Я действительно был смущен. Разволноваться только из-за того, что Джоу сфотографировали с кем-то другим. Жалкое зрелище.

Фил присмотрелся ко мне.

– Да ну, – ответил он безразличным тоном и принял из рук Энди стаканчик с кофе и пончик. Затем его глаза прищурились за толстыми стеклами очков, и он кивнул: – Может, самую малость.

– А по-моему, это мило и романтично, – проговорила Энди, глядя на меня с печальной, сочувственной улыбкой.

В ответ я скривил губы, что на расстоянии могло сойти за улыбку, особенно если плохо видишь и смотришь против света.

– Кстати, – проговорил Фил, опять начав перебирать клавиши своего компьютера, – это напомнило мне о сплетне из служебной рассылки, – И он перебрал еще несколько клавиш, – Ага, – произнес он, кивая тому, что увидел на экране, – По-видимому, «Мауткорпорейшн» собирается купить «Айс-Хаус».

– «Айс-Маут» [123]123
  Ice Mouth (англ.) – ледяной рот.


[Закрыть],– предложила Кайла.

– «Маут-Хаус» [124]124
  Mouth-house (англ.) – дом рта. Так переводится на английский немецкое слово Mundhaus – предложенное Мартином Лютером обозначение протестантской церкви.


[Закрыть],– не то поддержала, не то поправила ее Энди.

– А пошли вы… – сказал я с выражением.

Пятничная передача подошла к концу. Никакого пакета. Я ощутил жуткий упадок духа. Когда я шел по коридору, ведущему в наш офис, мой телефон завибрировал, как только я включил его. Наконец-то! Я мигом выхватил свою «моторолу» из футляра.

Вот черт, опять моя адвокатша.

– Да, Мэгги, – сказал я со вздохом.

– Кое-что утешительное.

Я оживился: адвокаты не бросаются такими фразами без основательных причин.

– В чем дело? Неужто Лоусона застукали за растлением малолетних?

– Еще лучше. Он снял обвинения.

– Вы шутите! – Я остановился посреди коридора.

– Нет. У него имелись кое-какие сторонники, которые собирались оплачивать адвоката, так вот, они решили, что если процесс состоится, тем самым они предоставят вам трибуну, с которой вы будете распинаться перед публикой о том, о чем явно и хотели распинаться, вот они и пошли на попятный. Мистеру Брайерли пришлось прийти к тому же решению.

Лихо: Лоусон и его правые дружки испугались предоставлять мне трибуну!

– Значит, тем все и кончится?

– Остается вопрос о судебных издержках. Мы могли бы повесить это на них.

– Правильно. Только вот о финансовой стороне лучше переговорить с нашими юристами и бухгалтерией. Однако как же насчет судебного слушания? Значит ли, что оно теперь… того?

– Как я уже говорила, от судебного преследования они отказались, а раз полиция, похоже, не горит желанием сама предъявлять обвинение, то, видимо, дело обстоит именно так. Думаю, теперь они навряд ли могут передумать. Так что, похоже, к вам нет претензий.

– Красотища! – громко воскликнул я, – Мы победили!

– Ну, можно сказать и так, хотя формально сражение даже не начиналось. Скажем, противник ретировался с поля битвы, оставив его за нами.

– Прекрасно, Мэгги. Спасибо за все, что вы сделали. Я это очень ценю.

– Ну что ж, счет вы получите по почте, и хотя он не маленький, все равно примите мои поздравления. Приятно было познакомиться, Кен.

– И мне тоже, Мэгги. Классная работа. Еще раз спасибо.

– О’кей. Пейте свое шампанское.

– Черт побери, вы правы! Послушайте, мы тут скоро заканчиваем. Не желаете присоединиться и вместе с нами отметить?

– Спасибо, но я очень занята. Может, как-нибудь в другой раз. О’кей?

– Ладно, о’кей. И снова спасибо. Будьте здоровы. Пока.

– Пока, Кен.

Я прошел оставшиеся несколько метров по коридору и, распахнув дверь, предстал перед удивленными взорами Фила, Кайлы и Энди.

Раскинув руки пошире, я пошел на них:

– Охренеть, тра-та-там!

– Крейг! Все просто чудесно! Насилу до тебя дозвонился.

– Кен…

Я стоял в дверях «Ветви» и смотрел на улицу. За спиной у меня надрывался барный проигрыватель – OutKastголосили о мисс Джексон [125]125
  OutKast– хип-хоп-дуэт (Андре Бенджамин, Антуан Паттон) из штата Джорджия; лауреат шести премий «Грэмми», выпустил восемь пластинок, разошедшихся общим тиражом 25 млн экз. «Ms. Jackson» – песня с их альбома «Stankonia» (2000) и большой хит – посвящена матери певицы Эрики Баду, бывшей подруги Андре Бенджамина.


[Закрыть]. Внутри было довольно шумно, ибо мы уговорили хозяйку Клару увеличить громкость до степени, соответствующей грандиозности празднуемого события. Было примерно половина шестого, и небо выглядело таким темным, каким только возможно в Лондоне, – то была тьма безоблачной ночи после ясного дня. Из-под решетчатого люка не по сезону пованивало, и в воздухе витал аромат фекалий, пока его не уносил легкий ветерок.

– Я выкрутился! – заорал я в трубку, – Никакого судебного дела не будет! Гребаный Лоусон Брайерли сдрейфил! Круто, а?

– Ага. Рад за тебя.

Его холодный тон меня остудил.

– Крейг, что случилось? – спросил я, сделав несколько шагов подальше от двери пивной, от ее шума, от ее хмельных бодрящих запахов.

– Ну… Есть хорошие новости и плохие, Кен.

– В чем дело? Какая-то беда? Что-нибудь с Никки?

– С Никки все хорошо. Дело не в ней.

У меня слегка отлегло от сердца.

– А в чем?

– Хорошая новость – мы с Эммой опять сходимся.

– Вот как? – Я немного помолчал, обдумывая известие, – Знаешь, это классно, просто зашибись. Молодцы. Чудесно. Я просто счастлив за вас обоих. Честно.

– Н-да, – произнес Крейг, и я расслышал, как он глубоко вздохнул. – Плохая новость: когда мы решили снова сойтись, то подумали, что для начала нам следовало бы покаяться в прошлых грешках, списать их за борт восстановленного семейного корабля.

О-хо-хо! – подумал я и сказал:

– М-да…

– У меня имелась парочка… эпизодов, о которых следовало поведать.

– Отлично, – проговорил я, чувствуя, как все внутри меня внезапно похолодело. – Тебе следовало так поступить. Рад о таком слышать, – И я привалился спиной к каменному наличнику, украшающему одно из окон пивной.

– Эмма мне тоже доложила о парочке интрижек. Причем об одной из них сказала только, что это была всего одна ночь, а больше – ни слова. Понимаешь? Мы договорились рассказать друг другу все, но имя она не захотела назвать. Собственно, она так напрямую ничего и не сказала. Но вскоре… знаешь, до меня, в общем, дошло, кто это должен быть, Кен.

Последовала длинная пауза.

– Да, – сказал я.

– Это был ты, ведь так?

Вот черт. Черт, черт, черт, ой, черт побери.

– Ты меня слышишь, Кен?

– Слышу, Крейг.

– Значит, это был ты?

– Слушай, я…

– Это был ты.

– Знаешь, Крейг, я…

– Это был ты.

– Да, это был я.

Еще одна длинная пауза. Я прокашлялся, сменил позу, чуть улыбнулся парню, проходившему мимо, во взгляде которого я прочел, что он, похоже, меня узнал.

– Ну давай, не молчи, Кен, – мягко сказал Крейг, – Скажи, как, по-твоему, я теперь себя чувствую?

В ответ я тяжело вздохнул.

– Я люблю вас обоих, ребята, и Никки люблю тоже. – Тут я вынужден был опять прокашляться, – Все получилось нечаянно, Крейг, помимо нашей воли, это совершенно не то, к чему стремятся, что планируют заранее и все такое. Просто нужно было успокоить человека, только и всего. Ну, зашло чуток дальше, чем следует, сам понимаешь.

– Нет, я не понимаю, Кен, – возразил Крейг, – Единственный раз, когда я оказался в ситуации, отдаленно напоминающей нынешнюю, я как последний кретин уговаривал Джоу, что не стоит рисковать отношениями с тобой, ее и моими, ради мимолетного желания перепихнуться. Должен тебе сообщить, что теперь я об этом даже вроде как бы жалею. Ты, наверное, мысленно хохотал до упаду, когда я тебе об этом рассказывал, разве не так?

– Конечно нет, Крейг. Клянусь, мне было очень хреново. Слушай, старик, прости меня, ради всего святого. Никогда не хотел причинить тебе боль. А тогда я меньше всего желал обидеть тебя или Эмму. Все вышло само собой, само по себе. Такое случается, – Да что я несу, подумал я, самому противно. – Послушай, такое случается. Знаешь, я думал, что мы сможем…

– Выкрутиться?

– Ну, вроде этого. Право… право, мне очень не хотелось бы тебя потерять. Поверь, в этом не было ничего от желания взять над тобой верх или доказать самому себе, какой я крутой мужик, или еще какого дерьма, просто хотелось по-дру-жески услужить Эмме, помочь ей как-то справиться – тогда ей было тяжело. Она столько плакала, потом мы выпили… понимаешь, она плачет и плачет, я утешаю, обнимаю ее, да, а потом… потом…

– Потом ты трахнул мою жену, Кен.

Закрыв глаза, я повернулся лицом к каменному наличнику.

– Нет.

– Нет?

– Нет, я не стал бы так называть то, что случилось в ту ночь. Потому что не это было для нас главным. Представь двух людей, которые давно знали друг друга и считали себя друзьями, а еще их связывала любовь к одному и тому же человеку, хотя считалось, будто для одного из них она уже в прошлом, так вот, два таких человека оказались вместе, и одному было очень одиноко и плохо, ему требовалось выплакаться у кого-то на плече, а другой тоже был одинок и слаб, как большинство мужчин, и ему казалось приятным, что он в силах оказать поддержку, и льстило, что другому уютно в его объятиях, спокойно, когда он убаюкивает, и… никто не сумел противостоять тому зову природы, который… ну, в общем, когда они начали прикасаться друг к другу. Они оба чувствовали за собой вину, но все-таки как-то получили поддержку друг от друга, подтверждение своей… состоятельности… нет, не состоятельности, что за дерьмовое слово. Они просто искали друг у друга сочувствия, хотя между ними и стоял другой человек, которого они оба любили, о котором не забывали ни на минуту… Да, так и было, и дело совсем не…

– Совсем не в том, что ты трахнул мою жену, Кен?

Я прикрыл глаза.

– Да, именно так. Абсолютно в другом. Если хочешь знать, что я чувствую, то знай, что я очень сожалею, очень, очень. Прости меня, Крейг. Мне совсем не хотелось причинить боль ни тебе, ни ей. Я никого не хотел обижать. И очень жалею, что вышло наоборот… Вот что я имел в виду.

Какое-то время он ничего не отвечал.

– Самое печальное, Кен, что ты, по-видимому, действительно так и думаешь.

– Так вы снова сходитесь? Я хочу сказать, что все это, надеюсь, не помешает…

– Мы снова сходимся, Кен, – проговорил Крейг. – Проблема в тебе. Не во мне с Эммой.

– Послушай, старик, я…

– Ах, Кен, Кен, Кен…

– Да?

– Не мог бы ты на время оставить нас в покое? Просто не вмешивайся в нашу жизнь. Нам нужно время… ну, чтобы все это пережить. Понимаешь, о чем я?

Мне стало дурно. Я широко открыл рот. Глотнул воздуха.

– Разумеется. Да. Конечно. Я… ну, само собой.

– Нам, возможно… понадобится… понадобится время подумать.

– Конечно понадобится. – Я почувствовал вкус крови во рту: прокусил губу. – У вас все наладится. Уверен.

– Ага. Ладно. И… спасибо, по крайней мере, что сказал правду. Рад, что твоя история с судом завершилась благополучно.

– Угу. Спасибо. Да.

– Прощай, Кен.

О боже, как он это сказал. Я почувствовал на своих щеках слезы, когда ответил:

– Пока, Крейг.

Телефон отключился. Я сложил его и засунул в футляр. Постоял какое-то время, уставившись на решетку канализации, слушая звуки музыки, доносящейся из пивной.

Наконец я взял себя в руки, вытер нос, несколько раз провел рукой по щекам, выпрямился, расправил плечи и пошел обратно в «Ветвь». Сперва я хотел просто потихоньку уйти, завалиться домой и там как следует выплакаться в подушку или что-нибудь в этом роде, но затем подумал, что будет нехорошо, если я откажусь отпраздновать вместе со всеми свой официальный развод с Фемидой, а какой еще есть лучший способ дать выход боли, вызванной тем, что ты обидел лучшего друга, – а может, и навсегда потерял его, – чем надраться вдрабадан?

Пиво-пиво-пиво, виски-виски-виски, затем сигара. Трепотня о всяком вздоре с Филом, Кайлой и Энди, затем девчонки ушли, и мы с Филом провели вдвоем тот последний час, который оставался до поры, когда посетителей начинают потихоньку выпроваживать. Мы решили пойти в «Круть» или еще какой клуб, в итоге остановились на «Граучо». Я встретил одного нашего рекламщика, у которого, как мне было известно, обычно имелась в запасе наркота, и разжился у него кокаином вполне приличного качества, чтобы хоть капельку протрезветь (в основном для того, чтобы потом надраться по новой), однако большую часть порошочка просыпал на пол в туалете, поскольку был под такой мухой, что страшно сказать.

Совершенно не помню, как сел в такси, как простился с Филом, и вообще, когда мы вышли из «Граучо», все, что запомнилось, – это как я поднимался на борт моей «Красы Темпля» и, стоя на палубе, смотрел на волны, и как пришлось прикрыть один глаз, чтоб они не двоились, и как после этого я решил, что мне абсолютно необходимо позвонить Сели. Очень уж долго я ее не видел. Я едва избежал судебного преследования и, возможно, потерял одного из двух своих лучших друзей, и мне до черта нужно было поговорить с ней. Мне даже на какое-то мгновение пришло в голову отправиться к дому Мерриэлов и по очереди заглянуть во все окна в надежде, что Сели вернулась, что она дома; просто захотелось отцу-тить, что она где-то поблизости, может, я даже смог бы позвонить в дверь и… Но нет.