Текст книги "Мертвый эфир"

Автор книги: Иэн М. Бэнкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

– Мистер Ногг? – услышал я за спиной.

Я замер, уставясь на лед у себя под носом. Где-то там, вдалеке, мелькнула голубая вспышка. Я обернулся.

– Джон Мерриэл, – представился он и протянул мне руку; я пожал ее.

Лицо его было совершенно непроницаемым. Тонкие черты, почти изящные. Вид слегка грустный и бесконечно мудрый. Брови тонкие, очень черные; тонкие, очень бледные губы. Ясные голубые глаза. Обрамленное воротником пальто, шарфом и меховой шапкой, его лицо казалось почти призрачным, нереальным, подобным двухмерному изображению на экране телевизора.

– Здравствуйте, – произнес я, мой голос показался мне очень тихим.

– Это была моя жена, та, в голубом, – сказал он. Голос его звучал спокойно. Никакого акцента.

– Хорошо катается, – произнес я, давясь словами. – Верно?

– Вы правы, и спасибо за комплимент, – Его глаза прищурились, – Помнится, мы были вместе приглашены на вечеринку, которую закатил Джейми Уэртемли, кажется так? Прошлой весной. В его небоскребе Лаймхаус-тауэр. Нас не представили, но я вас там видел, а теперь кое-кто обратил на вас мое внимание.

– Да, так и было, – пробормотал я, а у самого в мозгу так и крутилась мысль: а теперь я трахаю твою жену…

Какой-то рехнувшийся участок моего мозга, явно обладающий суицидальными наклонностями, так и хотел выпалить это прямо ему в глаза, чтобы облегчиться, чтобы со всем скорее покончить, чтобы все худшее, что может случиться, наконец произошло и мне больше не нужно было воображать всякие ужасы.

– Как Джейми? – улыбнулся он.

– Прекрасно. Во всяком случае, когда я его в последний раз видел, он чувствовал себя именно так.

И это было как раз на том самом дне рождения, пришло мне в голову, на котором я повстречал твою жену и целовался с ней, и лапал ее, и согласился закрутить с ней эту совершенно самоубийственную интрижку.

– Очень рад. Передавайте ему от меня привет, ладно?

О, вы хотите сказать, что не собираетесь убить меня прямо сейчас?

– Да, конечно. С удовольствием. Разумеется.

Мой собеседник посмотрел мимо меня на каток.

– Жена слушает ваши передачи, – сказал он.

Да, именно так. И эта рука, которую ты только что пожал, успела побывать у нее между ног, все там пощупала, и ей понравилось. Видишь, мой язык, мои губы? А теперь подумай о ее ушках, сосках и клиторе.

– Вот как? Я… я очень польщен.

Он выдавливает тонкую, еле заметную улыбку.

– Ей не хочется, чтобы я просил об этом, но знаю, ей будет очень приятно, если вы когда-нибудь поставите что-то по ее заявке.

– Знаете, мы, собственно, не принимаем заявок, – вдруг услышал я собственный голос; видно, снова активизировался тот самый чертов участок моего мозга.

– Что?

– Ох, – сказал он и на миг опустил глаза.

Я что, совсем охренел?

Его пальто выглядело теплым, очень темным и каким-то блестящим.

Мне что, взаправду захотелось умереть?

На нем были узкие черные, начищенные до зеркального блеска башмаки, черные кожаные перчатки отменного качества – правда, он снял правую, чтобы пожать мне руку.

– Но… – произнес я, хлопнув в ладоши и улыбнувшись, – для… для… – для той, чью задницу я заголяю каждый раз, когда предоставляется такая возможность… – для друга сэра Джейми и… и для такой прекрасной… э-э-э… фигуристки… думаю, можно сделать исключение, – И я кивнул; теперь Мерриэл улыбался. – Собственно, – поспешил я добавить, – я даже уверен в такой возможности, – Потому что, если уж говорить совершенно начистоту, принципов у меня нет вообще никаких, и я готов сделать все, абсолютно все, чтобы спасти свою несчастную, лживую, лицемерную задницу.

– Очень любезно с вашей стороны, мистер Нотт, – проговорил мистер Мерриэл бесстрастно. – Весьма вам благодарен.

– О, право же, не за что! – Обожаю делать одолжения тем, кого ненавижу.

Мерриэл повернулся в сторону градуса на два и произнес:

– Вот моя карточка. – (И в тот же миг белобрысый верзила с косой саженью в плечах вырос у него за спиной и протянул мне обычную визитную карточку белого цвета, которую я постарался взять побыстрей, чтоб они не увидели, как трясутся у меня пальцы.) – Позвоните, если я смогу оказаться вам чем-то полезен.

– Ах да, конечно.

Например, было бы очень удобно, если бы вы умерли. Как насчет этого?

– Спасибо. – И я опустил карточку в карман.

Мистер Мерриэл медленно кивнул.

– Атеперь нам нужно идти. Приятно было познакомиться.

– И мне тоже. – Так что проваливай, чертов ублюдок, убийца хренов, проклятый гангстер.

Мистер Мерриэл повернулся было, чтобы удалиться, но вдруг остановился.

– Ах да, – произнес он.

И снова улыбнулся тонкой, словно лезвие бритвы, улыбкой. Какого рожна, чуть не вырвалось у меня вслух, чего тебе нужно, мои напряженные до последней крайности нервы только-только ощутили возможность получить передышку, а ты снова устраиваешь мне гребаную комедию, Коломбо недоделанный?

– Мне, наверное, следует назвать вам ее имя? – добавил он.

Разумеется, нет, дубовая твоя башка, черт бы тебя побрал, кому, как не мне, знать, что ее зовут Селия. Сели. Или «деточка… деточка… деточка…», когда я захожу в нее поглубже.

– О да! Конечно! Это не помешало бы.

– Ее зовут Селия Джейн.

– Селия Джейн,? – переспросил я, как идиот.

Ловко сработано, Кеннет, отличное ударение на фамилии.

Похоже, ты все-таки несомненно решил умереть.

Он кивнул.

– Да, Селия Джейн, – Он протянул руку и, прежде чем повернуться прочь, похлопал меня по плечу.

Они зашагали сквозь толпу, причем блондинистый дылда шел впереди и оставлял за собой просторную просеку. Селия – хотя нет, прошу прощения, Селия Джейн – стояла у одного из проходов, оставленных в ограждении, там они и встретились. Блондин подал ей шубку и пару сапожек. Когда она, держась за руку мужа, стала переобуваться, то не взглянула на меня ни разу. Я начал вытирать ладонями слезы с глаз. Когда я снова открыл веки, ни четы Мерриэл, ни их плечистого шестерки нигде не было видно.

Меня все еще била дрожь, когда вернулась Джоу с двумя пластиковыми стаканчиками, наполненными дымящимся глинтвейном.

– Вот. Похоже, тебе это не помешает. Ты что-то бледный. Хорошо себя чувствуешь?

– Вполне. Благодарю.

– Ты чё, братишка, на полном серьезе чесал язык с тем чуваком? И он те жал руку?

– Его жена, видишь ли, большая любительница…

– Чего? Стрельбы по коленкам?

– Моей передачи, шут гороховый!

– Ё-моё, да ты дуришь меня, паря! – На последнем слове Эд взял такую высокую ноту, что мой мобильник с трудом смог ее воспроизвести.

Я подробно рассказал о моей встрече с мистером М. у Со-мерсет-хауса.

– Ах да, раньше там ище, кажется, регистрировали всякую всячину, правда? Рождения там, свадьбы. Ну и смерти.

– А нынче сердце всего дворцового комплекса окончательно похолодело – там залили каток, рядом с которым я и наткнулся на мистера М.

– И ты теперича собираешься поставить какую-нибудь песенку для его женки?

– И тут ты чертовски прав.

– Эго ж затрахаться, парень! И он ище говорит, будто тебе чем-то обязан?

– Он и вправду на это намекал, только…

– Ну так попроси его выяснить, кто тебе учинил недавнюю бяку. Черт побери, посвяти его сучке целую передачу, и пусть он для тебя сотрет тех шельмецов в порошок.

– Думаю, это было бы уже слегка чересчур.

– Э, приятель, твой новый знакомец, он такой чувак, что просто обожает крайности.

– Знаешь, я, пожалуй, не стал бы его вмешивать… в какую бы заваруху я ни вляпался.

– Мудро, Кеннит.

Пальцами левой руки я побарабанил по своему правому предплечью. Я стоял на палубе «Красы Темпля», облокотившись на поручень, и смотрел на темную воду Темзы. Джоу осталась внизу, она вскрывала пакеты, только что доставленные из Челси, из какого-то тамошнего корейского заведения.

Мне жутко хотелось кому-нибудь рассказать хотя бы частично о том, что произошло днем, и Эд как раз подвернулся под руку. Да и с кем я мог поделиться, если не с ним?

– Или, ты полагаешь, мне следовало бы попросить его помочь? – спросил я, – Знаю, что он негодяй, но ведь он действительно вел себя очень по-дружески, разве что не навязывался со своими услугами. Вот я и решил, может…

– Не думаю, не стоит. Я пошутил. Держи лучше свою тощую белую задницу подальше от таких, как он.

– Уверен?

– Уверен, браток.

– Но знаешь, на вид он вовсе не так уж плох…

– Слышь, я те кой што расскажу о твоем разлюбезном мистере Мерриэле.

– И что именно?

– Чуток страшное, но те лучше знать.

– Ну и?

–, Сичас, – И невидимый Эд где-то в темноте глубоко, с шумом набрал воздуха в легкие. А может, затянулся косяком. – Видал, какой на него работает белобрысый бугай? Здоровенный, как противоядерный бункер.

– Я его видел. Сегодня днем он вручил мне визитку мистера М.

– Ага. Вот что я о нем слыхал кой от кого, кому как-то случилось попасть в переплет. Когда мистер Мерриэл хочет что-то узнать, а кто-то не хочет рассказывать, или, типа, он кем-то недоволен, то человека привязывают к стулу, а его ноги кладут пятками на сиденье другого стула и тоже привязывают, опосля чего приходит белобрысый верзила, садится на ноги где-то посередке и начинает прыгать, точно на диване, вверх-вниз, все сильней и сильней, до тех пор, пока чувак не заговорит или ноги с хрустом не вывернутся коленями наизнанку.

– О, бля! Господи Исусе, ну и жуть!

– И я слышал все это от черного братка, которому обычно можно доверять, он не треплет абы чего, не то что вы, снежки. Его просто приводили посмотреть, что могут сделать и с ним, ежели он когда встанет поперек дороги мистеру Мерриэлу. Думаю, тот браток малехо позволил себе проявить самостоятельность, так, самую капельку, и мистер Мерриэл решил его эдак чрезвычайно мягко предостеречь. Чтоб тот увидел сам. Ну и послушал.

– Мне уже худо.

– Тот браток, кстати, тоже бугай ничего себе и может за себя постоять, но клянусь, когда он все это мне рассказывал, то посерел. Совсем серый стал, Кеннит.

– Зеленый, – выдавил я из себя, – Я. Сейчас.

– Че ты, я просто хотел те малость рассказать, прежде чем сунешься вязаться с такими чуваками. Думал, те следует знать.

– Кен?! – крикнула снизу Джоу.

– Зовут перекусить, Эд. Хотя, по правде сказать, у меня, кажется, пропал аппетит, и ты можешь догадаться почему. Как бы там ни было, спасибо за предупреждение.

– Какое там.

– Пока.

– Ага. Будь начеку. Держись, браток. До встречи.

Я так и не удосужился разглядеть как следует карточку мистера Мерриэла до следующего утра. Достал ее из бумажника лишь перед тем, как пошарить под моей Ленди, проверяя, нет ли там бомбы, и отправиться на работу. Мерриэлы жили на Эскот-сквер в Белгравии. Помню, я еще постоял у дверцы, раздумывая, стоит ли ввести их домашний телефон в память моего мобильника, и решил, что это все-таки следует сделать. Записал я их номер в ячейку 96, вместо номера мобильника Сели. Раньше я так и не собрался его удалить – мне нравилось перебирать номера, пока не высветится ее телефон, а затем смотреть на нею, – но записать вместо него домашний показалось мне подходящей заменой.

Едва я закончил сию операцию, трубка зазвонила прямо в моей руке; звонил Фил из нашего офиса. День снова выдался серенький, пасмурный, что характерно, в общем-то, для декабря, и дождь уже начал накрапывать. Я отключил сигнализацию, открыл дверцу и плюхнулся на сиденье моей старушки, чтобы не стоять под дождем, после чего сказал в трубку:

– Да?

– «Горячие новости».

Я вставил ключ зажигания.

– Что там о них слышно?

– Запускают четырнадцатого января.

– Как, уже в следующем году? А они не поторопились?

– Всего-то через месяц. Но на сей раз решено твердо.

– Ну конечно же, как всегда, Филип.

– Нет, передача уже внесена в сетку вещания. С твоим именем.

– Все одно как-то не слишком обнадеживает.

– Уже закрутили рекламу и все остальное.

– Все остальное. Ну что же…

– Пиарщики на все лады склоняют твое имя. Все гудит.

– Лампа дневного света тоже гудит, прежде чем окончательно сдохнуть, тебе не кажется?

– Ты не мог бы перестать быть столь чертовски циничным?

– Возможно, вскорости после того, как перестану быть столь чертовски живым.

– Я просто подумал, что тебе следовало бы знать.

– Ты прав. Если что и убивает меня, так это неопределенность.

– Если сарказм – это все, на что ты способен…

– То в сегодняшней передаче мы как следует повеселимся.

По телефону было слышно, как он смеется. Я принялся было заводить Ленди, но затем снова откинулся на спинку сиденья и замахал на Фила рукой, хотя он и не мог меня видеть.

– Ну скажи, ради бога, – попросил я его, – почему телевизионщики поднимают из-за всего такую шумиху? Ведь речь идет всего-навсего о какой-то зачуханной телепередаче, мало кого интересующей, а не о неизвестной доселе пьесе Шекспира, обнаруженной на оборотной стороне листов считавшегося пропавшим куска «Неоконченной симфонии» [96]96
  Сочинение Франца Шуберта (1797–1828), написанное в 1822 г. и при его жизни не исполнявшееся.


[Закрыть].– Я снова коснулся ключа зажигания.

– Ты уже вылетел на работу?

– Ну это все же получше, чем вылететь с работы.

– Прибереги эту шутку для передачи. Счастливого путешествия.

– Я еду всего лишь из Челси в Сохо, Фил, это не ралли «Париж – Дакар».

– Значит, мы скоро тебя увидим. Не слишком лихачествуй и гляди в оба.

– Ладно, пока.

Я убрал телефонную трубку, посмотрел на руку, лежащую на ключе зажигания. Все то и дело советуют мне поберечься. Я бросил взгляд на помятый капот моей Ленди, все еще не решаясь повернуть ключ. Дождь теперь шел уже довольно сильный. Я вздохнул, вылез наружу и произвел осмотр днища автомобиля на предмет наличия или отсутствия бомбы. Чисто.

– Я всецело поддерживаю глобализм, голосую за него. Конечно, если вы имеете в виду ту его разновидность, которая заявляет: «Плевать, за что вы там голосовали на прошлых выборах, вы все равно позволите приватизировать всю вашу воду, поднять все цены на пятьсот процентов и так далее», то нет, благодарю покорно. Что мне по душе, так это глобализм Организации Объединенных Наций, какой бы несовершенной она ни казалась, глобализм договоров по сокращению вооружений, глобализм Женевской конвенции – может, она у Дабьи с его бандой следующий кандидат на выход из, а то слишком интернационалистская, не по-пацански; еще мне по сердцу Международный суд, соглашение о котором США до сих пор отказываются подписать, глобализм природоохранных мер… И знаешь почему, Фил? Потому что ветер не знает границ. Это глобализм…

– Земля.

– Что?

– Земля, вода, космос. Ограничивают распространение ветра.

Я нажал соответствующую клавишу, и раздался звук одинокого ветра безлюдных пустынь, завывающего посреди брошенного жителями города-призрака, гоняющего в клубах пыли перекати-поле под жалобное поскрипывание полуразвалившихся деревянных лачуг.

– Примерно вот так? – спросил я, свирепо косясь на Фила.

– Возможно. – И он ухмыльнулся поверх своего «Уоллстрит джорнал».

– Я только, может, разошелся, а ты…

– Прервал твой полет?

– По тебе ПВО плачет, Филип.

– Ну, лишь бы не подплав.

– Чего?

– Ну я решил в кои-то веки сорвать шутку у тебя с языка.

– Да ты сегодня настоящий кладезь прямолинейности.

– А кому легко?

– Слушай, Фил, а можно я сейчас опять включу свой «серьезный голос»?

– О нет, только не еще одно благотворительное объявление!

– Нет-нет. Однако согласись, Фил, мы не слишком часто удовлетворяем заявки.

На лице Фила появилось удивление.

– Но мы ведь просто не в силах этого сделать. Сам знаешь, какие к нам заявки поступают. Их, как правило, невозможно выполнить по причинам, я бы сказал, анатомического свойства.

– Думаю, найдется небольшая частная клиника где-ни-будь в Танжере, где тебе с радостью докажут, что ты ошибаешься; правда, не бесплатно, дорогой Филипок.

– Ну и что дальше?

– Вчера я случайно встретил человека, с которым когда-то познакомился на вечеринке, и пообещал ему, что выполню заявку его жены.

Фил замигал из-за толстых стекол очков. Я угрожающе взял в руку секундомер, замеряющий длительность «мертвого эфира».

– Ах, даже так? – спросил он.

– Иногда, Фил, все до банального просто, не нужно искать подтекст.

– Это что, у нас теперь такая новая игра будет? «Угадай, к чему бы это»?

– Вовсе нет. Итак, для очаровательной Селии Джейн поют Stereophonies– «Счастливого вам дня» [97]97
  Рок-группа из Уэльса, основана в 1992 г.; название дал их ударник Стюарт Кейбл – такой марки граммофон был у его бабушки. «Have a Nice Day» – песня с их альбома «Just Enough Education to Perform» (2001), достигшая пятого места в британском хит-параде.


[Закрыть].

Я нажал клавишу «воспр.» и включил постепенное нарастание громкости.

Фил выглядел ошарашенным. Он молча смотрел на стрелку уровня звука и слушал песню, звучавшую у него в головных телефонах.

– Ты даже не передразниваешь вокалиста, – сказал он скорее себе, нежели мне. Развел руками, – В чем дело?

Я снял наушники, вернее, чуть приспустил, чтобы уши отдохнули.

– То и есть, что ты слышишь, – сказал я ему, кивая в сторону вращающегося компакт-диска, – Все равно нам пришлось бы ставить эту песню. Так что никакой лишней писанины.

В уголках глаз моего режиссера появились морщинки.

– Небось, пытаешься залезть в трусики к той самой даме?

– Фил! Я же говорил тебе, она замужем.

Фил громко рассмеялся.

– Разве тебя это когда-нибудь останавливало?

– Как ты иногда циничен, Фил. Смотри, как бы тебе таким не остаться.

– Это просто защитная реакция, возникающая, когда ты рядом, дружище.

– Чего плохого в том, чтобы исполнить чью-то заявку?

– Мы никогда этого не делали.

– Ну вот тебе и новенькое что-то.

– Тут должен быть какой-то скрытый мотив.

– Может, хватит об этом? Нет никакого скрытого мотива.

– Я слишком хорошо тебя знаю, Кен. Здесь обязательно должен быть какой-то подвох. Привычки и заведенный ритуал куда важнее для тебя, чем ты думаешь.

Я покачал головой.

– Ну ладно, так и быть, сознаюсь: один из друзей сэра Джейми поставил меня… э-э-э… в немного неловкое положение, – сказал я, поглядывая одним глазом на указанное в списке песен время воспроизведения, а другим на часы в студии.

– Ага-а-а!

– Нет тут никакого «ага-а-а!». Послушай, тот парень большая шишка, лично знаком с Нашим Дорогим Владельцем, я его вчера неожиданно встретил, и он из меня, ну, типа, выдавил обещание поставить песню для его женушки.

– Готов спорить, суперкрасотки.

– Я же говорю, он большая шишка. У таких всегда жены красавицы. Обычное дело. Если увидишь такого, как он, с какой-нибудь замухрышкой, можно смело предполагать, что здесь замешана любовь. И нечего на меня так смотреть.

– Да, это было неожиданно.

– Мне захотелось тебя отблагодарить.

– Господи, а какой, интересно, рождественский подарок ты вручишь твоему почтальону?

Сели улыбнулась.

– К тому же я не смогу встретиться с тобой в ближайшее время. Только после Нового года.

– Ну что же.

– На сегодняшний день у тебя есть какие-то планы?

Я покачал головой:

– Ничего, кроме намеченной встречи с юристами. Но они подождут.

– Надеюсь, ты не в беде?

– Нет, – ответил я, – да и юристы не мои. Просто нужно подписать свидетельские показания по поводу несчастного случая, свидетелем которого мне довелось стать месяц или два назад. А что ты собираешься делать на праздниках?

– Поеду домой.

– На Мартинику?

– Да.

– Мистер М. с тобой?

– Да. А какие планы у тебя?

– Останусь в Лондоне.

Еще год назад мы с Джоу условились, что проведем Рождество с ее родителями в Манчестере, но теперь Джоу предстояло провести это время в Нью-Йорке, по долгу службы помогая ребятам из «Аддикты» ковать железо их славы, пока оно еще горячо. Я даже не мог съездить к своей собственной семье, мои отец с матерью давным-давно решили, что сыты по горло шотландскими зимами и новогодней суетой, и вот уже несколько лет подряд проводили праздники на Тенерифе, собираясь поступить так и на этот раз.

– А вообще-то здорово, что мы нынче смогли встретиться, – сказал я.

– Повезло, что Джону пришлось уехать сегодня утром. Опять в Амстердам.

Она взглянула на часы – единственное, что на ней осталось. При слове «Амстердам» она слегка нахмурилась.

– Но времени у нас только до двух тридцати.

Я оперся на локоть и стал рассматривать ее при тусклом свете настольной лампы на секретере. Кроме того, кое-какой свет проникал через приоткрытую дверь ванной. Сели лежала в роскошной позе, раскинув ноги, пряди золотисто-коричневых волос разметались сказочной разветвленной речной дельтой по белым простыням и пышной подушке, одну руку она подложила под голову, открыв оставленный когда-то молнией, похожий на завитки папоротника узор, волшебную инкрустацию на ее смуглой коже.

– Мне вчера и в голову не пришло, что ты можешь там быть, – сказал я ей и покачал головой, – Ты показалась мне на катке такой ослепительно прекрасной. Конечно, мне следовало поскорей смыться, но я просто не смог отвести глаз.

Она погладила меня по руке.

– Все обошлось. Сперва я забеспокоилась, когда поняла, что он догадался: я тебя узнала. Но он решил, что знает тебя тоже, то ли по тому дню рождения, то ли по фотографиям в газетах. У него очень хорошая память.

– Значит, этим утром он ушел рано и не слышал, как я посвятил тебе песню?

– Да, но ее слышала я.

Я огляделся по сторонам.

– И решила встретиться со мной здесь.

Мы находились в отеле «Дорчестер», где произошло наше первое свидание. Огромное дерево под окном, то самое, которым тогда, в мае, покрытым листьями и освещенным слившимся воедино светом луны и уличного фонаря, мы любовались из апартаментов, находящихся на пару этажей выше. И никакой тишины сейчас не нужно было соблюдать.

– Признаюсь, – сказал я, – меня давно так и подмывало спросить, что ты сделаешь, когда мы перебываем во всех шикарных отелях Лондона. Одним из возможных вариантов мне представлялось такое: они становятся все более дешевыми, и наконец мы опускаемся до того, что снимаем нижнюю койку в большой зале туристской ночлежки в Эрлз-корте, среди наваленных рюкзаков.

Она тихонько засмеялась.

– Для этого потребовалось бы огромное количество свиданий, даже если бы мы ограничились только центром Лондона.

– А я оптимист. Так что же, кстати, заставило тебя вернуться сюда?

– Вообще-то я думала вернуться сюда в нашу первую годовщину…

– Вот как? – проговорил я, широко улыбаясь, – Так, значит, в глубине души, оказывается, ты все-таки романтик, Селия Джейн?

Она ущипнула меня за руку, да так, что я вскрикнул и ухватился за больное место. Синяк был почти неизбежен. Это было несправедливо, конечно, мне-то никаких следов оставлять на ее теле не разрешалось.

– Вот тебе, – И она погрозила мне пальцем. – Но затем я подумала, что в этом можно разглядеть некий принцип, а зачем зря рисковать.

– Из тебя получилась бы великая разведчица.

– А кроме того, у меня создалось впечатление, будто что-то изменилось теперь, когда наши параллельные миры внезапно соприкоснулись.

– Какая-то слабая, трусливая, испуганная частица меня вообразила, что произошедшая перемена чересчур велика и тебе больше не захочется снова меня увидеть, – сознался я, – Знаешь, как будто чары развеются, что ли.

– Тебе и вправду пришло такое в голову?

– К счастью, мне довелось прожить наедине с этой мыслью всего одну ночь, но она меня действительно посетила. Ведь у тебя свои представления о том, как люди могут быть разделены или связаны, свой круг воззрений и верований, которые мне кажутся чрезвычайно экстравагантными, которые я не могу понять и потому не могу предвидеть результатов… а вдруг для тебя вчерашнее стало бы своего рода символом, фомом небесным, божественным знаком, однозначно символизирующим (и никаких споров или просьб, то есть в полном согласии с принципами твоей веры, к постижению которых я так и не подступился), что все для нас кончено.

Уже почти сонным голосом она проговорила:

– Кажется, ты думаешь, будто я не вполне разумна?

– Я полагаю, ты ведешь себя как самый разумный человек из всех, кого я встречал, но при этом утверждаешь, будто веришь в абсолютно сумасбродную идею о том, что наполовину жива и наполовину мертва. И в твою странную связь с двойником из какой-то иной вселенной. Может быть, это чрезвычайно разумно в каком-то глубоком смысле, который от меня до сих пор ускользал, но мне кажется, я ни на йоту не приблизился к его пониманию с тех пор, как ты в первый раз познакомила меня с этой, честно говоря, совершенно бредовой системой взглядов.

Какой-то миг она хранила молчание. Смотрела на меня своими миндалевидными карими глазами, в глубине которых мне почудились медленные языки пламени.

– А ведь ты, кажется, глобалист?

– Э, да ты действительно слушала.

Она запустила пальцы в волосы у меня на груди, затем нежно зажала их в кулак и легонько подергала.

– Ты так заботишься о том, – сказала она, – чтобы развитые и богатые страны не навязывали свой образ жизни и свой менталитет или способ развития экономики странам поменьше или победнее, и к религиозным вопросам или местным обычаям это, мол, тоже относится, и в то же самое время тебе хочется сделать так, чтобы все думали одинаково. Как и все, кто любит громить и ниспровергать, ты хочешь, чтобы все думали так, как ты.

– А кто не хочет?

– Но я угадала, правда? Тебе хочется, чтобы повсюду распространился один и тот же образ мыслей, чтобы он господствовал во всем мире, заменяя все другие оттенки мнений, возникшие в совершенно разных местах, среди разных народов и культур. В душе ты колониалист. Ты веришь в империализм западного образа мыслей, оправдываешь его. Знаешь, как называется твой идеал по латыни? Pax logica,мир логики. Ты бы желал, чтобы флаг твоего рационализма победно реял в каждой голове у нас на планете. Ты говоришь, тебе все равно, во что люди верят, что ты уважаешь их право поклоняться тому, чему они желают, но на самом деле ты не уважаешь ни людей, ни их веру. Ты думаешь, будто они глупцы и верят в нечто бессмысленное и бесполезное, если не хуже.

Я опустился на спину. Глубоко вздохнул.

– О’кей, – проговорил я, – Хочу ли я, чтобы другие думали, как я? Допустим, да. Но я знаю, что такого никогда не произойдет. Уважаю ли я чужую веру? Черт побери, Сели, даже не знаю. Помнишь, кто-то сказал, будто надо уважать религиозные взгляды человека точно так же, как его веру в то, что его жена самая красивая женщина на свете? Хотя в этой максиме присутствует некоторый сексизм – к счастью, не слишком злонамеренный, – я могу принять подобную точку зрения. Согласен и с тем, что могу ошибаться. Кто знает… Может, правы авраамисты. Может, эта жестокая, ненавидящая женщину и боящаяся ее нечестивая тройка мировых религийи в самом деле то, что нам нужно… Может даже, – продолжил я, – какая-нибудь захудалая шотландская секта, являющаяся ответвлением пресвитерианской церкви Шотландии, которая сама является разновидностью протестантизма, то есть христианской веры, являющейся одной из религий, восходящих к Аврааму, одного из видов монотеизма… может, лишь они – все несколько тысяч последователей сего вероучения – единственное чистое сокровище в вопросах веры и обрядов, а все остальные на протяжении всех прошедших столетий только и делали, что заблуждались. А может, единственно правильный путь был открыт свыше лишь одному-единственному пророку, не имеющему последователей, принадлежащему к самой периферии реформированной разновидности гватемальского горного суфизма. Все, что я могу сказать, – это что я пытался подготовиться к тому, что окажусь не прав, что однажды, проснувшись после собственной смерти, придется убедиться, что весь мой атеизм представлял собой одну большую ошибку.

Я опять приподнялся на локте.

– А вот считаю ли я, что разум должен победить иррационализм? Думаю, да. Определенно. Готов признаться в этом целиком и полностью. Но к счастью, винить в подобном приходится лишь окружающее нас общество. Да, общество, а также любознательность и сомнение, образование и прогресс, и еще стремление отыскать истину в споре, ну и наконец, всевозможные школы и библиотеки, все университеты, всех ученых монахов и алхимиков, профессоров и учителей. Вера хороша для поэзии, для искусства, для образов и метафор, а также для того, чтобы говорить нам, кто мы есть и откуда такие взялись. Но когда религия начинает стремиться описать мир, описать мироздание, она просто представляет все это в неверном свете. Тут не было бы особой беды, допусти она, что может ошибаться, но не тут-то было, потому что все, что у нее есть, – это нерушимая уверенность в собственной непогрешимости, остальное же – дым и зеркала. А между тем никаких хрустальных сфер не существует и планеты вовсе не являются результатом непроизвольного семяизвержения какого-нибудь небесного божества. Если все понимать буквально, то религия является простой ложью, обычной и примитивной. Если же она метафора, то никакие попытки объяснить с ее помощью, что и как устроено в нашем реальном мире, не срабатывают. Разум срабатывает, научные методы срабатывают. И мир техники тоже, а она – нет. Если некоторые люди обосновывают свое уважение к среде обитания верой, что рыба, которую они едят, может являться их умершим родственником, или обучаются правильному обращению со стульчаком в туалете, стремясь, чтобы не просочилось ихнее ци, жизненная энергия, то я счастлив признать и даже воздать должное результатам подобного поведения, даже если полагаю, что в основе его, по существу, бред. Я могу сосуществовать с такими людьми. И надеюсь, они могут сосуществовать со мной.

Сели погладила меня ладошкой по груди. Я почувствовал, как мое сердце заколотилось. Не следовало мне так распространяться, но у меня не было выбора. Все это оказалось для меня слишком важным.

– Иногда… – проговорила она, глядя на свою руку, а может, на мою грудь, – иногда мне кажется, что мы с тобой похожи на двух слонов разного цвета на шахматной доске.

– Слонов? Это после того, что я только что наговорил?

Сели улыбнулась и растопырила ладошку у меня на груди, словно измеряя расстояние между моими сосками.

– Да, лучше быть королевой, – согласилась она.

– Клянусь, я скорей согласился бы оказаться пешкой, чем слоном. Та, по крайней мере, имеет шанс превратиться в нечто получше.

– Не нужно клятв, я и так верю.

– Или конем. Мне всегда нравилось, как они ходят. Не покидая двухмерной доски, они как бы перемещаются в трехмерном пространстве. А еще ладьей – мне всегда нравилась ее грубоватая напористость. И ей тоже по силам нечто, если вдуматься, трехмерное, правда всего один раз. Я имею в виду рокировку. Слоны же… слоняются, ходят вокруг да около, словно скользя меж фигурами, и проходят сквозь их порядки, будто нож между ребрами. Король же, по сути дела, просто обуза.

– Я имела в виду двух разноцветных слонов, и к тому же разнопольных. Представь, они на доске одни-одинешеньки, никаких других фигур нет.

Кивком головы я дал знать, что понял наконец ее мысль.

– Им никогда не сойтись, – проговорил я. – Они могут вечно ходить мимо друг друга, но не коснутся друг друга. Они вроде бы стоят на одной и той же доске, однако фактически это не так. Совершенно не так.

Слегка наклонив голову набок, она посмотрела на меня из-под приопущенных ресниц.

– Тебе так не кажется?